Глава 17
Ночью Берлин бомбили. Несколько мощных, не менее чем тонных бомб, сброшенных с американских самолетов, снесли полквартала, в котором жил Грейфе, завалили обломками зданий прилегающие улицы.
Грейфе еле добрался до своего служебного «опель-капитана» и нырнул в кабину.
– Совершенно невозможно было подъехать ближе, герр оберштурмбаннфюрер! Охрана будто с ума сошла. Ничего не желает слушать! – оправдывался водитель.
– Скоро все с ума сойдут, – буркнул в ответ Грейфе. – В управление.
«Опель-капитан» сорвался с места, и скоро Грейфе уже прибыл на работу. Его встретил Эгерт и доложил, что никаких звонков не было и оберштурмбаннфюрера никто еще не вызывал.
– А эти длинноволосые умники из авиационного КБ, они забыли, что должны сегодня показывать мне то, что они делают для нас? – дал волю своему негодованию Грейфе.
– Вполне возможно, что у них еще ничего не готово, – попытался смягчить ситуацию Эгерт.
Но Грейфе не спал всю ночь и был не на шутку зол.
– Может, они забыли, что этой их чертовой каракатицей интересуется сам обергруппенфюрер? – не унимался он. – Проваливают дело и молчат!
– Наверное, как всегда, станут ссылаться на нехватку каких-нибудь дефицитных материалов, – заметил Эгерт.
– Чепуха! Они были предупреждены, что им дадут все! Позвоните-ка им вы, Эгерт, и спросите: в чем там дело? – приказал Грейфе.
Эгерт бесшумно повернулся и направился в приемную. Но Грейфе остановил его.
– Звоните отсюда. Мне интересно послушать, как они будут оправдываться.
Эгерт набрал номер. Но последовавший из КБ ответ сразу умиротворил эсэсовцев. Оказалось, что для показа оберштурмбаннфюреру все абсолютно готово. Все сделано наилучшим образом. Пригласить господина Грейфе в КБ согласно договоренности собирались с самого утра. Но эта чудовищная бомбежка где-то повредила телефонные кабели, и их только что починили. В КБ были совершенно уверены, что этот первый раздавшийся к ним с утра звонок всего лишь проверка связи. А это оказывается…
– Черт с ними, с их оправданиями! Скажите, что я сейчас же выезжаю. И спросите, куда лучше: к ним или на завод? – прошипел на ухо адъютанту Грейфе.
Эгерт вежливо спросил:
– Готовы показать и тут и там, – последовал ответ.
– Тогда скажите, что встретимся на заводе, – решил Грейфе. И дождавшись, когда Эгерт закончит разговор, добавил: – Зачем же я буду разглядывать их чертежи? Мне вещь нужна! Вещь! Готовая машина.
Он мельком проглядел бумаги, подготовленные ему на доклад, и предупредил Эгерта:
– Будут звонить от обергруппенфюрера, скажите, где я. Остальным знать необязательно.
КБ, выполнявшее заказ РСХА, разместилось на одном из старейших и надежнейших предприятий авиационной промышленности рейха, в старых заводских корпусах, в большинстве своем скрытых под землей. Лишь легкие постройки вспомогательных цехов и склады можно было разглядеть с близкого расстояния под огромными маскировочными сетями и развесистыми кронами деревьев. И повсюду охрана, охрана, охрана.
«Откуда столько набрали солдат?» – подумал Грейфе и спросил сопровождавшего его инженера-конструктора:
– Я на ваших предприятиях впервые, герр Фогеляйн. Кто вас охраняет?
– Солдаты СС, находящиеся в подчинении непосредственно рейхсмаршала, герр оберштурмбаннфюрер.
– Правильно. – Грейфе сразу вспомнил, что рейхсмаршал Герман Геринг давно уже держит в своем личном подчинении не одну часть СС и при этом поставил дело так, что в эти части не сует нос даже рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. – А кто у вас работает?
– В экспериментальном цехе, куда мы с вами идем, герр оберштурмбаннфюрер, трудятся только наши с вами соотечественники. Да и то наиболее благонадежные. А вообще-то на предприятии немало и иностранцев: есть итальянцы, есть французы, датчане, естественно, из поддерживающих нас и, как правило, очень нам нужные специалисты в своей области… Высококвалифицированные инженеры, техники…
– А рабочие?
– В последнее время стали пользоваться рабочей силой и из концлагерей. Потому и такое количество охраны. Их привозят сюда, герр оберштурмбаннфюрер, а отсюда увозят уже на других машинах, прямо в крематорий…
Они зашли в небольшое здание, похожее на подсобку, на лифте опустились под землю и очутились в просторном, хорошо освещенном электрическим светом помещении. Тут стояло несколько полусобранных самолетов, возле которых копошились люди.
– Это и есть наш экспериментальный цех, герр оберштурмбаннфюрер. Здесь собираются образцы моделей, которые взлетят через три-четыре, а некоторые и через пять-шесть лет, – объяснил ведущий инженер-конструктор.
«Эк, куда хватил!» – чуть не сорвалось у Грейфе. Но он смолчал и даже поддакнул:
– Далеко смотрите! Вашей перспективе можно только позавидовать, герр Фогеляйн.
– Конструкторская мысль должна опережать сегодняшний день, герр оберштурмбаннфюрер. И чем дальше, тем лучше.
«Смотри, чтоб штаны не порвались», – снова подумал весьма скептически настроенный насчет всяких перспектив Грейфе. Пережив сегодняшнюю бомбежку, он старался не думать о будущем вообще. Но служба требовала собранности, и Грейфе спросил:
– Где же ваше чудо, которое вы мастерите для нас, герр Фогеляйн?
– О, это там, чуть дальше, герр оберштурмбаннфюрер. Оно в отдельном отсеке. И допуск в него строго ограничен, – ответил инженер.
– Но ведь насколько мне известно, у вас тут все сверхзасекречено, – заметил Грейфе.
– Совершенно верно. Но ваш заказ и среди всего прочего на особом положении. И знаете почему? – интриговал инженер.
Грейфе недоуменно пожал плечами.
– Согласно нашим предписаниям так и должно быть…
– Конечно, конечно, герр оберштурмбаннфюрер, – поспешил согласиться инженер. – Но вы сейчас все увидите и поймете, о чем я говорю.
Они прошли в дальний угол цеха и очутились в небольшом, надежно закрытом и охраняемом от посторонних отсеке. Посредине его стояло нечто, меньше всего напоминавшее самолет и по очертаниям скорее похожее на огромную стрекозу. Правда, от стрекозы этой штуковине тоже досталось немногое, разве что длинный ободранный хвост да обозначенное ребрами жесткости фюзеляжа брюхо. Грейфе смотрел на диковинную конструкцию, плохо представляя себе, как она поднимется в небо, и вспоминал испытательный полигон у Зееловских высот, жирного Цирайса, пегого Пфлюкера, их шипящий, как тысяча змей, снаряд, который никак не мог долететь до цели, и глубоко вздохнул. По сравнению с этим скелетом то, что он только что видел в цехе, теперь уже казалось ему вполне законченным и готовым к полету. Но Фогеляйна прямо-таки распирало от гордости за эту дюралевую арматуру, и он, не скрывая этого, не без пафоса воскликнул:
– Вы даже не представляете, герр оберштурмбаннфюрер, какова цена конструкторской мысли, вложенной в эту модель!
«А мне и представлять нечего. Я и безо всякого представления точно знаю до пфеннига, сколько вы уже выдоили из нашей бухгалтерии. Только вчера видел счет», – подумал Грейфе, неопределенно промычав:
– Н-да-с. Так что же это все-таки такое будет?
– Это будет уникальнейший, не имеющий аналогов в мировой практике самолетостроения летательный аппарат, – доверительно, все с тем же апломбом заявил Фогеляйн. – Хотите знать его тактико-технические характеристики?
– Бесспорно, герр Фогеляйн.
– Пожалуйста. Вы заказывали, и от вас секретов нет, герр оберштурмбаннфюрер, – заверил Грейфе ведущий инженер-конструктор. – Итак, это будет четырехмоторный моноплан с высоко расположенным крылом, с фюзеляжем типа «вагон», с двумя балками, на концах которых будет по килю с одним общим стабилизатором. Все четыре двигателя будут специальной конструкции – высотные, воздушного охлаждения. Сзади фюзеляжа будет сконструирован специальный откидной трап, по которому в фюзеляж свободно сможет въехать мотоцикл с коляской и даже легковая автомашина.
Учитывая специфику заданий, которые предстоит выполнять на данном самолете, наше КБ сконструировало для него крылья, способные выдвигаться и убираться на несколько метров.
– Обратите внимание, герр оберштурмбаннфюрер, на конструкцию шасси, – увлеченно продолжал Фогеляйн. – Они, как вы видите, также принципиально новые по своему устройству. Для посадки на твердый грунт самолет будет иметь два обычных колеса, лишь значительно увеличенного диаметра. А для посадки на заболоченную, неровную или даже заросшую кустарником местность под фюзеляжем будет смонтировано с каждой стороны по двенадцать пар катков. При этом общий вес самолета не превысит восемнадцати тонн. Представляете, какой у него будет запас мощности для маневра?
Грейфе сделал вид, что представляет.
– Потолок – более семи тысяч метров. Радиус действия – четыре тысячи километров, – продолжал Фогеляйн. – Самолет будет оснащен самым современным навигационным оборудованием, включая приборы, позволяющие ему садиться и взлетать как днем, так и ночью при любых погодных условиях. Предусмотрена даже специальная окраска нижних и боковых поверхностей самолета в специальный светопоглощающий цвет, что сделает самолет практически неуязвимым для прожекторов.
Пару слов о вооружении, герр оберштурмбаннфюрер. Девять расположенных в фюзеляже самолета пулеметов и пять иллюминаторов со специальными шарнирными приспособлениями для стрельбы из обычного автоматического оружия обеспечат самолету надежную оборону во всех плоскостях в радиусе трехсот шестидесяти градусов.
– И еще, – не умолкал Фогеляйн, – о хранении и обеспечении безопасности горючего, герр оберштурмбаннфюрер. Оно будет содержаться в специальных баках, сделанных из четырех слоев – фибры, лосевой кожи, натурального каучука и алюминия. Два основных бака будут располагаться в крыльях. Два – меньшего размера – в фюзеляже. Это в самых общих чертах, герр оберштурмбаннфюрер. Не считая десятков других интереснейших нововведений и конструкторских находок. Вам это нравится?
Грейфе не ожидал такого вопроса. А в общем-то, он понял, что КБ серьезно отнеслось к их заказу. Но поскольку давать какие-либо оценки или что-либо принимать совершенно не входило в функции Грейфе, он ответил уклончиво и с таким расчетом, чтобы сбить апломб с этого хрященосого ученого-технаря.
– Да, – произнес со вздохом Грейфе. – Но где они, эти баки, пулеметы, крылья, которые могут втягиваться и вытягиваться, как голова у черепахи, герр Фогеляйн? Их нет!..
– Как это нет, герр оберштурмбаннфюрер? – вытаращил глаза ведущий инженер-конструктор, пораженный напрочь такой непонятливостью эсэсовского чина. – А полностью отработанная документация? А проект, утвержденный руководством вашего всеми уважаемого управления? А график работ, ни один пункт которого мы еще не просрочили ни на секунду?
– Это все так, – попытался было успокоить его Грейфе. Но Фогеляйн уже ничего не желал слушать.
– Это же не серийная машина, герр оберштурмбаннфюрер! – продолжал тарахтеть он. – Надо же иметь в виду, что каждый узел ее, каждый агрегат изготовляется в единственном экземпляре, вручную! И как только он пройдёт испытания, его тотчас же ставят на модель!
– Я понял. Понял, герр Фогеляйн, – сдался Грейфе не столько под напором его аргументов, сколько от упоминания об утвержденном руководством РСХА проекте. – Но вы тоже поймите, герр Фогеляйн, обстановка меняется с каждым днем. И то, что казалось вполне приемлемым вчера, сегодня уже может быть никому не нужным.
– Но существуют общепринятые нормы технического процесса, – упрямо стоял на своем Фогеляйн.
Грейфе понял, что ему с этим типом, подведомственным, как и вся их контора, рейхсмаршалу, не совладать. Да он и не был уполномочен на это. Поэтому Грейфе лишь безнадежно махнул рукой и сказал:
– Хорошо, герр Фогеляйн. Я доложу руководству то, что видел.
Фогеляйн любезно проводил эсэсовца до ворот предприятия. Однако эта любезность не сняла тревоги с души Грейфе. Возвращаясь в управление, он всю дорогу думал о том, что как фаустники, так и эти авиаспециалисты в конечном итоге могут здорово всех их подвести, потому что все их обещания и заверения на деле могут оказаться сущим блефом. А виновным, как в таком случае всегда бывает, будет он. И по самой элементарной логике, по которой кто-нибудь непременно во всякой неудаче должен быть виноват…
С этими невеселыми мыслями Грейфе и заявился в свой отдел. Но тут его уже ждали другие неприятности. Впрочем, выяснилось это не сразу.
– Вас вызывает обергруппенфюрер Кальтенбруннер! – выпалил Эгерт, едва Грейфе переступил порог приемной.
– Когда?
– В пятнадцать тридцать, – доложил Эгерт.
Грейфе взглянул на часы. До указанного срока оставалось еще час двадцать три минуты.
– Хорошо. Я буду у себя. Ко мне никого не пускайте. Мне надо подготовиться к докладу, – приказал Грейфе, подумав: «Раз вызывает, значит, что-то уже случилось. Но что?»
– Слушаюсь, оберштурмбаннфюрер. Но это еще не все, – вдогонку добавил Эгерт.
– Еще что? – остановился в дверях кабинета Грейфе.
– Сообщение от «двадцать второго».
– Где оно?
– У вас на столе.
Грейфе с силой захлопнул за собой дверь. Сразу подошел к столу, раскрыл папку, прочитал донесение. «Материалы похищены. Тайник пуст», – сообщал «двадцать второй». «Вот теперь можно точно сказать, откуда потянет паленым, – сразу оценил перспективу предстоящего разговора Грейфе. – Но что-то ведь надо будет предложить. Найти какой-то выход из положения! Скажу, пожалуй, что сразу же дал задание сделать новые фотографии и немедленно переслать их сюда».
Так решил Грейфе и взглянул на себя в небольшое зеркальце. После бессонной ночи выглядел он неважно. Сразу резче обозначились мешки под глазами, глубже прорезались морщины на щеках и на лбу. На подбородке, хотя он утром брился, почему-то снова вылезла щетина. Грейфе достал станок безопасной бритвы, вложил в него последнее, оставшееся у него импортное лезвие фирмы «Жилетт» и на сухую несколько раз скребнул по подбородку. Щетина пропала. Но устранить так же легко и быстро другие недостатки своего внешнего вида Грейфе не мог. И, протерев лицо туалетной водой, сел за стол. Надо было хорошенько обдумать, о чем и что докладывать шефу РСХА. Конечно, намного проще было бы высказать все свои соображения о ходе подготовки к операции своему непосредственному начальнику, бригаденфюреру Шелленбергу. Но тот по-прежнему всеми правдами и неправдами увертывался от какого-либо участия в этой работе. И Грейфе приходилось вдвойне шевелить мозгами, чтобы, с одной стороны, не вызвать в свой адрес немилости ни у кого из начальства, а с другой стороны, рассказать правду о состоянии дел и высказать свои вполне обоснованные опасения по поводу того, что техническое обеспечение операции явно запаздывает. Некстати пришло совершенно неутешительное донесение из Москвы. У Грейфе даже появилось подозрение, что агент «двадцать два» просто струсил. Не захотел подвергать себя дополнительному риску и придумал всю эту историю с ограблением. Но проверить своего «двадцать второго» Грейфе не мог и вынужден был согласиться с той версией, какую ему сообщили. Наиболее отрадным моментом в ходе подготовки можно было, пожалуй, считать работу по отбору кандидатов на роль исполнителя акции. Тут, как считал Грейфе, ему явно повезло. Повезло в том, что он этим делом занимался не один. При докладе всегда можно будет сослаться и на Вольфа, и на Скорцени. С этого положительного момента Грейфе и решил начать свой доклад обергруппенфюреру. И точно в назначенное время появился в приемной шефа РСХА. Но Кальтенбруннер неожиданно сам задал тон беседе.
– По-ноему, Грейфе, подготовка к операции идет вполне успешно, – объявил он совершенно недвусмысленно начальнику восточного отдела, едва тот переступил порог его кабинета, чем немало удивил видавшего виды матерого разведчика. – Или у вас другое мнение?
– Совершенно то же, что и у вас, обергруппенфюрер, – отчеканил Грейфе.
– Мне уже докладывал Вольф, звонили из КБ, я знаю, что вы уже побывали на испытательном полигоне. Вам действительно понравилось то, что они делают по нашему заказу и как делают? – спросил Кальтенбруннер.
– Это очень интересно, обергруппенфюрер. Ничего подобного в нашем распоряжении никогда еще не было, – подтвердил Грейфе и, неожиданно поймав на себе пристальный взгляд шефа РСХА, осекся. В голове молнией пронеслось: «Неужели провоцирует? Неужели совсем за идиота меня принимает? А я-то хорош…» – Очень интересно. Но, к сожалению, вынужден обратить ваше внимание, обергруппенфюрер, что пока все это на восемьдесят процентов еще только на бумаге.
– Вот как? – даже усмехнулся Кальтенбруннер, поняв, что его ход разгадан. – Почему же мне никто об этом не докладывал?
– Вероятно, потому, что все считают, что все идет своим чередом, обергруппенфюрер, – ответил Грейфе.
– Но ведь вы так не считаете?
– Моя служба, мой долг убежденного национал-социалиста, обергруппенфюрер, обязывают меня видеть то, чего не видят многие другие, – выдержав взгляд шефа РСХА, ответил Грейфе.
– Вы правы, Грейфе, – согласился Кальтенбруннер. – И очень верно поступаете, что никогда не забываете о своем долге перед фюрером. А многие, очень многие, к сожалению, об этом забывают…
И тут шефа РСХА будто подстегнули. Он даже в лице изменился. Шрам у него на щеке посинел, глаза сузились. Подбородок выдвинулся вперед.
– Мне вообще часто кажется, Грейфе, что, кроме нас, нашей службы, в рейхе давно уже не осталось преданных фюреру людей, – продолжал Кальтенбруннер. – Посмотрите, что за члены партии окружают нас? Паникеры, нытики, маловеры! Фюрер не зря все время говорит об измене! Генералитет бездарен! На фронте держатся до последнего только наши части! Чиновники всех мастей думают лишь о том, как перевести свои накопления в банки нейтральных стран! Промышленность выпускает неразрывающиеся бомбы и снаряды! Я не говорю уже о политическом кризисе, охватывающем то одного, то другого нашего союзника. В этой обстановке операцию, которую мы готовим, Грейфе, и которую следует рассматривать как самое ответственнейшее задание из всех, какие когда-либо поручал нам фюрер, мы обязаны провести с честью. Фюрер, как всегда, прав! Русские, из века в век привыкшие подчиняться диктату, потеряв идола, немедленно утратят всякую способность к сопротивлению. Это так, Грейфе! Но вы сами видите, что, не успев еще начать операцию, мы уже сталкиваемся с трудностями, порождаемыми исключительной безответственностью некоторых специалистов, скрытыми врагами рейха и фюрера, всякого рода волокитчиками, евреями, которых еще немало в научных кругах, и откровенными мерзавцами. Я не хотел вначале привлекать к этой операции Мюллера, Грейфе. Но теперь я чувствую, что без его людей вам не обойтись. Немедленно сообщайте мне, Грейфе, о всякого рода задержках и проволочках с выполнением наших заказов. А я найду способ, как проверить, по чьей вине и нерасторопности они возникают.
– Понял, обергруппенфюрер, – щелкнул каблуками Грейфе, подумав: «Вот так-то сразу и надо было действовать. А то взвалили на меня одного, и воюй тут со всякими Пфлюкерами, Фогеляйнами… Разберись, где они врут, где говорят правду. Нет уж, пусть этим действительно займется бригаденфюрер Мюллер. Ему сподручней и привычней…» О подборе кандидатов он решил не говорить. Теперь это уже не имело смысла. Да и вообще почувствовал, что пора закругляться и побыстрее уходить с глаз начальства подобру-поздорову.
– Я не пожалею жизни, обергруппенфюрер, чтобы выполнить все ваши задания, – преданно глядя шефу в глаза, поклялся Грейфе.
Кальтенбруннер слегка вскинул руку.
– Хайль Гитлер! – воскликнул Грейфе.
