Действие первое
Класс политсамообразования в клубе части, полированные столы, мягкие стулья. На стенах – планшеты, рассказывающие, как слушать лекции, самостоятельно работать, политическая карта мира. В правом переднем углу на полу стенд, призывающий изучать и конспектировать книги маршала Брежнева «Малая земля», «Возрождение» и «Целина».
Кто-то на стенде мелом нарисовал аккуратный кукиш.
В президиуме – члены суда офицерской чести и Председатель.
Слева, за отдельным столом, Неизвестный – офицер, которого будут судить. Лица его не видно.
За соседним – общественный обвинитель, узнавший о своём предназначении несколько минут назад и оттого нервно озирающийся по сторонам.
За другими столами – Первый, Второй и Третий офицеры, Начальник отдела кадров, Фин, Доктор и Автор. Все тихо переговариваются.
Акт первый
Первый офицер (Второму, вполголоса). Опять судилище придумали вместо того, чтобы делом заниматься. Кого судить-то будут?
Второй офицер (безразлично, не поворачивая головы). Кого-кого? А тебе не всё равно, что ли?.. Свидетели, обвинители, судьи… Очередное представление. Всё равно, как командир скажет, так и будет… Сиди себе – читай газету!
Третий офицер (Фину). Слышь, Фин, может, в морской бой сыграем? Время быстрей пройдет.
Фин (кивает). Ага, можно… (Громко). Председатель, чего ждем? Начинай! Домой пора. Хоккей сегодня…
Председатель (поясняя). Командир с замполитом задерживаются, а без них какой суд…
Афганец. Какой? Суд офицерской чести.
Доктор. А что это такое офицерская честь?
Входят командир и замполит.
Назначенный (порывается). Товарищи офицеры!
Командир (всем). Сидите, товарищи! Не надо команд, у нас же общественное мероприятие – суд чести. (Тихо Замполиту.) Вы выступающих проинструктировали, чтобы…
Замполит (успокаивающе). Все знают, не первый раз.
Садятся за первый стол.
Председатель. Товарищи, заседание товарищеского суда офицерской чести объявляется открытым!
Кто-то пытается аплодировать.
Замполит. Тише-тише, товарищи! У нас не читательская конференция, а суд!
Доктор. Это понятно. А судьи кто?
Председатель. Довожу до сведения присутствующих состав суда. Председатель – я. Члены суда: майор Теплов, Афганец, Военспец, Краском. Есть ли претензии к членам суда у офицеров?
Никто не отвечает.
У привлекаемого на суд?
Неизвестный. Есть! Не знаю я их…
Командир (перебивая). А вам и знать не надо! Вы своё уже совершили!
Председатель (миролюбиво). Почему же не надо знать? Пусть знает! Все члены суда – люди известные. Все имеют положительные характеристики. Вот майор Теплов, например…
Неизвестный. Вот как раз этого майора я и не знаю! Что это он вырядился, будто только что из Бородинской панорамы?
Председатель (после минутного замешательства косится на Замполита). Да… с формой одежды у майора Теплова действительно что-то не то… Может, кто-то из присутствующих прояснит ситуацию?
Автор (отрываясь от протокола). Я знаю этого человека. С майором Тепловым я познакомился…
Майор Теплов
С МАЙОРОМ ТЕПЛОВЫМ Я ПОЗНАКОМИЛСЯ в один из отпускных июньских дней. Мы с товарищем бродили по Перми. Говорили об отечественной истории и литературе, об армии и традициях русского офицерства.
Когда проходили по кривым улочкам Разгуляя, товарищ сказал:
– На старом кладбище есть могила героя Отечественной войны 1812 года. Хочешь посмотреть?
Я огляделся кругом.
По склону оврага наперегонки бежали мутные ручьи. После недавнего дождя как-то особенно легко дышалось. И настроение моё, радужное и оживлённое, не очень-то соответствовало предстоящей встрече с прошлым. Но какое-то неясное внутреннее чувство заставило меня согласиться и пойти на старое кладбище.
Под сенью кладбищенских деревьев пахло прелью. Негромко пересвистывались птицы. От надгробных холмиков и крестов веяло вечностью и забвением. Мы приумолкли.
Могила Теплова находилась неподалёку от заброшенной часовни и заметно отличалась от окружающих захоронений массивным металлическим надгробием и ухоженностью.
Сразу обращали на себя внимание барельеф, изображающий сцену баталии, и надпись, гласящая: «Под камнем сим лежит тело Майора и Кавалера Николая Афанасьевича Теплова, родившегося в 1776 году, скончавшегося в 1813-м, в Октябре, от сильной контузии, на знаменитом Бородинском сражении полученной.
Врагом сражён, упал сей храбрый воин,
Хоть лучшей участи по подвигам достоин.
Но слава для него, на поле чести пал,
Отечество своё он грудью защищал».
Я читал, и перед взором моим вставало Бородинское поле, на котором побывали мы всем академическим курсом. Оно оказалось совсем не таким, как представлялось – по Лермонтову: «И вот нашли большое поле, есть разгуляться где на воле…». Каким-то тесным, немасштабным. Холмы, овраги, перелески. Вспомнились монументы героям Бородина, поставленные на средства солдат и офицеров Семёновского, Преображенского, Ахтырского гусарского и других полков – величественные, значительные на этом уютном, засеянном рожью поле. А рядом – памятники поскромнее: героям другой Отечественной. Тем, кто в лютом 41-м не пустил к Москве фашистов.
Припомнился праздник, посвященный 175-летию Бородинской битвы: ряженые в мундиры воинов русской и французской армий солдаты Московского гарнизона, позирующие корреспондентам, толпы зевак, среди которых снуют бодро торгующие сувенирами «к случаю» предприимчивые молодые люди.
Мои воспоминания прервал громкий возглас товарища. Он стоял по другую сторону надгробия. Я подошёл.
На металлической плите было нацарапано нецензурное слово.
«Откуда этот цинизм и такое неуважение к могиле защитника Родины?» – этот вопрос задавал я себе, когда мы вышли из кладбищенской ограды и побрели через сквер, который, если верить народной молве, заложили декабристы.
С товарищем мы вскоре простились. Настроение было испорчено.
В голову лезли грустные аналогии.
Могила ученика Суворова – героя Бородинского сражения князя Петра Багратиона, находящаяся там, где генерал получил смертельную рану, была уже в наше время не только ограблена, но и взорвана. И этот случай неединичный.
Как получилось, что утрачены нашим поколением понятия благородства, чести и достоинства? Не оттого ли, что когда-то нашими отцами и дедами были репрессированы нормы общечеловеческой нравственности и священные заповеди?
И вот ещё о чём подумалось мне. Осквернение могилы майора Теплова – это не только глумление над исторической памятью. Это и проявление изменившегося отношения к армии, к душе её – офицерскому корпусу.
Вспомнились слова Герцена: «До 1825 года все, кто носил штатское платье, признавали превосходство эполет. Чтобы слыть светским человеком, надо было прослужить года два в гвардии или хотя бы в кавалерии. Офицеры являлись душою общества, героями праздников, и, говоря правду, это предпочтение имело свои основания. Военные были более независимы и держались более достойно, чем трусливые, пресмыкающиеся чиновники».
Но не за блеск эполет восторженно принимали армию современники. Любовь народная была оплачена мужеством, проявленным в сражениях под Малоярославцем и Лейпцигом, битве при Бородино…
Но вернемся в век двадцатый. Красные командиры и офицеры Великой Отечественной также имели большой авторитет.
Почему же сегодня упал престиж военной службы? Как получилось, что в прессе, на страницах книг (не говорю уже о телеэкранах!) стало преобладать мнение о современных офицерах как о бездельниках, тупицах, пьяницах, бабниках? Не от этого ли и соответствующее отношение сограждан?
«Достоинство есть именно то, что больше всего возвышает человека, что придаёт всем его стремлениям высшее благородство, что позволяет ему несокрушимо возвышаться над толпой, вызывая её изумление. Тот, кто избрал профессию, которую он высоко ценит, содрогнётся при мысли, что может быть недостойным её, – он будет поступать благородно уже потому, что благородным является положение, занимаемое им в обществе», – писал юный Карл Маркс в «Размышлениях юноши при выборе профессии».
Значит, чтобы ощущать себя человеком достойным, надо знать, что твоя профессия ценится в обществе. А ещё она, конечно, должна быть не менее ценной для тебя самого…
Может быть, современные офицеры сами виноваты в перемене общественной оценки их труда?
Любому, кто носил погоны, известны случаи, когда кто-то из сослуживцев поступал не по-офицерски. Немало видел я таких, кто не дорожит честью своего звания, недостоин его. Девальвировало самое понятие офицерской чести, забыты добрые традиции русского офицерства.
Может, судьба майора Теплова поможет найти ключ к решению сегодняшних проблем?
Чтобы найти ответы на волнующие меня вопросы, а может, для того, чтобы каким-то косвенным образом искупить вину за святотатство, совершённое над могилой русского офицера, я отправился в Пермский областной государственный архив.
При первом взгляде архив напомнил мне старое кладбище. Хранилища, сектора, ящики, дела, как заброшенные могилки…
Пригляделся, понял: ошибаюсь. Здесь нет того небрежения, которым зачастую окружаются места захоронения. В архиве всё на учёте: каждый том, каждый лист и даже пыль, если она – атрибут истории. Нет, не зарастают бурьяном ячейки человеческой памяти.
…О самом Теплове найти ничего не удалось.
– Он не проявил себя за время жизни в Перми, – сказали мне архивисты. – Никто до вас его биографией не интересовался… Да и был ли майор героем? Участником сражения – да, а героем – трудно сказать.
– А как же могила? – возмутился я. – Там же ясно сказано: «Сей храбрый воин…»
– Это ещё не аргумент. В ту пору всех знатных и богатых людей так хоронили. Так что, извините, помочь ничем не можем. Напрасно вы потратили время.
Но не напрасно я пришёл в архив.
Листаю «Искры» – иллюстрированный художественно-литературный журнал, выходивший еженедельно при газете «Русское слово». 1916 год. Идёт Первая мировая война. И в журнале – в каждом номере листы под рубрикой «Павшие на поле славы»: фотографии погибших русских офицеров, краткое описание, где погиб, какие награды имел.
«…прапорщик Иван Никифорович Будченко, 22 лет, геройски погиб 5 июня 1916 года. Орден Св. Анны 4-й степени…
…прапорщик Николай Иванович Божень, 20 лет, скончался 25 сентября 1916 года от ран, полученных в бою 19 сентября под Владимиром-Волынским. Ордена Св. Станислава и Св. Анны…
…хорунжий Фёдор Григорьевич Белый, начальник пулемётной команды, убит 17 июня 1916 года. Ордена Св. Станислава 3-й и 2-й степеней и Св. Анны 3-й и 2-й степеней…
…военный летчик Николай Иванович Рябов, погиб в неравном бою с немецкими альбатросами 1 февраля. Награжден Георгием 4-й степени и орденом Св. Станислава с мечами и бантом…»
В этом же номере – портреты Георгиевских кавалеров, материалы под рубриками: «Наши герои», «Раненые в госпиталях» и т. д.
Подумалось: а ведь у нас до сего дня не опубликованы даже фамилии всех солдат и офицеров, погибших в Афганистане.
А вот ставший библиографической редкостью энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона, 1903 года издания. «Понятие воинской чести развилось на почве чувства самолюбия… подвиги храбрости, которая и есть не что иное, как надлежаще развитое чувство самолюбия, превозносятся; победители окружаются ореолом славы… всё, что составляет бой с врагом, есть «честное» для воина: в этом его честь; наоборот, что выражает уклонение от боя… «нечестно»… Носителями и выразителями идеи воинской чести в армии являются офицеры, так как служба солдат – по обязанности, в силу повинности или срочного найма».
Первые офицерские чины были введены в России Петром I в 1697 году. Закреплены они в Табели о рангах. Чины 1-го и 2-го классов (генерал-фельдмаршал и генерал-аншеф) имели титул «высокопревосходительство», 3-го и 4-го (генерал-лейтенант и генерал-майор) – «превосходительство», 5-го (бригадир) – «высокородие», 6–8-го – «высокоблагородие», 9–14-го – «благородие». Лица недворянского происхождения до середины XIX века после производства в 14-й класс получали потомственное дворянство. Закон от 9 декабря 1856 года определил получение потомственного дворянства для военных – с 6-го класса (полковник), личного – с 9-го класса (штабс-капитан). Лица, имевшие чины, не дававшие дворянства, с 1832 года получали права почётных граждан.
А какие были офицерские кодексы? Одни названия чего стоят – «Правила учтивости офицера» (Морской кадетский корпус), «Наставление молодому офицеру» (Артиллерийский кадетский корпус), «Чести напоминание» (в драгунских полках).
Бесчестье офицеров в русской армии всегда каралось сурово. «За тяжёлое чести нарушение» полагались виселица и объявление офицера вором, «за лёгкое чести нарушение» – изгнание из полка без жалованья и пенсии. По существовавшим правилам, офицер, уронивший своё достоинство, подвергался осуждению на офицерском собрании и никто не подавал ему руки. Причём общественное мнение ценилось так высоко, что офицер, которого наказывали подобным образом, вынужден был покидать полк навсегда.
На офицерских собраниях любой проступок обсуждался открыто, нередко предрешая характер следовавшего затем приказа, хотя протоколов при этом никто не вёл.
А.А. Игнатьев в своей книге «Пятьдесят лет в строю» приводит такой пример. Уходил из полка старший начальник. Офицеры недолюбливали его и не хотели собирать деньги на положенный в таких случаях подарок. Для определения «быть ли подарку» решили применить тайное голосование. Игнатьев заявил, что тайного голосования в военной среде не признаёт. Всякий офицер должен иметь мужество высказаться громко, и лично он в знак протеста отказывается от традиционного подарка, который ему предложат, когда придёт очередь покидать полк.
Полковые традиции тех лет предусматривали известное равенство в отношениях между офицерами независимо от титула. Регламентировало это офицерское собрание. Им избирался суд чести, следивший за частной жизнью офицера и главным образом за выбором невест.
Тот же Игнатьев вспоминает, что собрание потребовало одновременного ухода из полка двух офицеров. Причина: один отбил жену у другого.
Конечно, были среди офицерских традиций такие, которые сегодня вызывают улыбку. Например, по этикету кавалергардам запрещалось сидеть в театре дальше седьмого ряда от сцены. Офицер этого полка должен был уметь выпить десяток фужеров шампанского и остаться в полном порядке. Однако важно другое. У офицерского сословия была своя честь, следовать которой офицеров учили с первых дней службы. «Офицер должен воздержаться от всяких увлечений и от всех действий, могущих набросить хотя бы малейшую тень на него лично, а тем более на корпус офицеров», – говорится в «Заметках об общих военных принципах», опубликованных в «Военном сборнике» 1857 года. Автор «Заметок» писатель Свидзинский отмечает: «Слово офицера всегда должно быть залогом правды, и потому ложь, хвастовство, неисполнение обязательства – пороки, подрывающие веру в правдивость офицера, бесчестят его звание и не могут быть терпимыми».
Так что же есть честь офицера? Внутреннее достоинство, доблесть, честность, благородство души, чистая совесть или простая светская условность?
…Я уходил из архива с чувством, что прикоснулся к чему-то неизведанному, требующему пристального внимания. Уходил с уверенностью, что ещё не раз приду сюда.
Спасибо Вам за это, майор Теплов!
Акт второй
Председатель.…Майор Теплов, вы что-то хотите сказать?
Майор Теплов. Господа офицеры!
Краском. У нас все – товарищи! Господ нет с семнадцатого года!
Неизвестный. Это кто вам сказал?
Замполит показывает Неизвестному кулак.
Майор Теплов. Извините, гос… товарищи… Я хотел сказать…
Командир (Председателю). Если мы каждого члена суда будем представлять таким образом – до утра прозаседаем! Ведите же заседание, нечего устраивать балаган!
Председатель (обращаясь к Неизвестному). Как я понимаю, вы удовлетворены разъяснением, кто такой майор Теплов?
Неизвестный отрицательно качает головой.
Председатель. Вот и хорошо. С остальными членами суда познакомитесь в процессе работы. Заседание суда чести считаем продолженным. (Открывает папку, читает.) Сегодня на товарищеский суд офицерской чести привлекается товарищ Неизвестный. В материалах расследования имеются: служебная и общественно-политическая характеристики, рапорт командира, объяснительные записки. Есть смысл оглашать эти документы?
Первый офицер (громко). Не надо! И так всё ясно.
Замполит. Что вам ясно, что вам ясно? Вам лишь бы домой побыстрей уйти! Вы сами, все знают, дисциплиной не блещете. Помолчали бы!
Первый офицер. Это почему же? Я не хуже других…
Замполит. А все другие – молчат!
Второй офицер (Первому, тихо). Да не связывайся ты! Что, замполита не знаешь? Читал газету и читай. Молчи, раз тебя не касается… А то на следующем суде вместо Неизвестного сидеть будешь!
Командир. Председатель, что вы здесь демагогию разводите? Читайте объяснительную, которая у вас имеется, и всё тут!
Председатель (читает). Объяснительная записка суду офицерской чести от старшего наряда по поддержанию общественного порядка в районе ресторана «Солнечный» сержанта милиции Достовалова о факте получения травмы гражданином Шариком…
Доктор. Собакой, что ли?
Председатель. Да нет, это фамилия у дружинника такая – Шарик! Уж кто-кто, а вы, доктор, это знаете не хуже меня – вместе в травмпункт ездили. Зачем же передёргивать?
Командир. Сколько мы ещё отвлекаться будем!..
Афганец. Товарищ командир, мы же должны спокойно во всём разобраться! Тут судьба человека решается.
Начальник отдела кадров (себе под нос). Решается, да не вами!..
Замполит (умиротворяюще). Конечно, конечно, давайте решать все вопросы без спешки, демократичным путем. Для этого и собрались, чтобы показать, что судьба товарища Неизвестного нам всем не безразлична…
Назначенный (подхватывает). От лица офицерской общественности хочу заметить…
Третий офицер. А кто тебя уполномочивал от лица общественности говорить?
Второй офицер (тихо). Была бы общественность, а уполномоченный всегда найдётся…
Председатель (стучит ручкой по графину). Товарищи офицеры, мы отвлеклись. Прошу внимания, зачитываю объяснительную записку подсудимого. (Читает.) «С утра…»
Травма
С УТРА моросил дождь. Ближе к полудню, словно устав, перестал. Но солнце так и не выглянуло. Небо, задёрнутое завесой косматых туч, казалось, повисло на верхушках деревьев, на электрических столбах. Воздух был пропитан влагой, как губка.
Жидкая грязь, хлюпающая под сапогами, промокший насквозь бушлат, скользкий черенок лопаты в руках, и только одна мысль: поскорее закончить нелёгкую, изматывающую работу.
Ефрейтор Коваль вместе с сослуживцами оборудовал полевой автопарк целинного взвода. Работа близилась к концу. Оставалась самая малость – установить флагшток. Василий попытался поднять длинную железную трубу, но в одиночку не сумел. Крикнул товарищам:
– Мужики, подсобите! – и, когда подбежавшие солдаты ухватились за флагшток, стал заводить его нижний конец в вырытую лунку.
Вот тут-то и случилось непредвиденное: между флагштоком и проводами высоковольтной линии, пересекающей парк в том самом углу, где проводились работы, возникла электрическая дуга. Двух солдат, державшихся за флагшток повыше Коваля, отбросило в сторону, а ефрейтор, приняв на себя основной разряд, рухнул на траву…
Таким его и увидел командир взвода старший лейтенант Жуйков, прибежавший на место происшествия…
«Почему именно в моём взводе?» – терзался Жуйков, возвращаясь по размытой таёжной дороге из районной больницы. Зилок натужно ревел, а Жуйков думал сейчас не о погибшем Ковале. Не давали покоя мысли: что будет с ним самим? Какое наказание ждёт? Промелькнуло: «А может быть, есть возможность сбросить с себя хотя бы часть вины за происшедшее?»
Он отрешённо смотрел на понурые ели, обступившие дорогу, на грязные брызги, фонтанирующие из-под колес, а «услужливая» память снова и снова высвечивала подробности этого злополучного дня.
Рассвет был тусклым и зябким.
«Затягивать развод на работы не буду», – поёживаясь, решил Жуйков.
Как решил, так и сделал. Кратко поставил задачу: разбить автопарк в указанном месте. Назначил старших. О мерах безопасности не напоминал: и так каждый день говорим.
После развода к нему подошёл партгрупорг взвода старший сержант Мосунов, немолодой мужик, призванный из запаса:
– Александр Васильевич, неладно получится, если будем парк делать строго по схеме, которую из батальона прислали… Обязательно под высоковольтку залезем! Сдвинуть бы границы парка, да некуда: впереди – пашня, сзади – лес. Может, сделаем территорию чуть-чуть покороче, чем предписано?
Жуйков насупился – никак не мог привыкнуть к манере Мосунова ставить под сомнение принятое им, командиром, решение. Однако в словах партгрупорга было как раз то, что беспокоило и самого Жуйкова. В нём боролись два чувства: желание не нарушить инструкцию, запрещающую разбивать автопарки вблизи высоковольтных линий, и стремление выполнить требование плана-схемы, присланной руководством. Чашу весов перевесило воспоминание о недавнем визите проверяющего, который долго распекал его за незначительное отступление от такой же инструкции.
– Будем делать парк по схеме, – сказал Жуйков и с обидой добавил: – Ты бы, Мосунов как парторг не оговаривал мои распоряжения, а людей мобилизовывал на ударную работу!
Старший сержант пожал плечами, мол, вам виднее, козырнул и отошёл, явно неудовлетворенный разговором.
Через некоторое время направился в парк и сам Жуйков.
Он шёл по обочине скользкой просёлочной дороги, стараясь не заляпать грязью надраенные до блеска хромовые сапоги.
Сумел пройти аккуратно, и от этого неприятный осадок, оставшийся в душе после разговора с Мосуновым, улетучился.
В парке вовсю кипела работа. Одни солдаты устанавливали проволочное ограждение, другие ставили палатку для КТП, ремонтники во главе с Мосуновым возились с эстакадой.
Жуйков остался доволен и территорией, и работой подчинённых.
– Товарищ старший лейтенант, а что с флагштоком делать? – К Жуйкову подбежал ефрейтор Коваль.
– Ну, есть ведь план-схема у начальника КТП. Не первый же раз парк разбиваем. Смотри в схему, Василий, и не задавай глупых вопросов. Всё делаем по схеме! Тютелька в тютельку! Понял?
– Так точно, понял, товарищ старший лейтенант! – приложил руку к пилотке ефрейтор.
А Жуйков, ещё раз оглядевшись, решил, что его миссия здесь выполнена. Можно сходить на ПХД – взводный повар обещал чайку заварить покрепче.
Снова в парке он оказался уже после того, как случилась беда.
Василий Коваль, раскинувшись, лежал на пожухлой траве…
– Фельдшера, фельдшера, быстрее! – крикнул Жуйков столпившимся вокруг солдатам. – Мосунов, звони в район, вызывай «скорую»!
А сам, опустившись на колени возле Коваля, стал делать ему искусственное дыхание.
Прибежал испуганный фельдшер и долго возился со шприцем.
Пульс у пострадавшего прощупывался слабо. Он был без сознания. На какое-то мгновение Василий пришёл в себя и прошептал: «Спасите, ребята… Жжёт в груди…»
«Скорая» – видавший виды санитарный автобус – прибыла только через час. Коваля, не переставая делать ему искусственное дыхание, погрузили в неё. Жуйков на грузовой машине поехал следом.
Спасти Василия не удалось. Он скончался, не приходя в сознание, на пути к районному центру.
«Гибель солдата мне не простят». – Жуйков понял: главный и единственный виновник трагического происшествия – это он.
…В военное училище Жуйков поступил по собственному желанию сразу после окончания средней школы. Поступил, по-юношески горячо веря: где армия – там порядок. Порядок во всём!
Но уже первые дни пребывания в училище заставили на многие вещи посмотреть другими глазами.
Он поступал в училище самостоятельно. Однако видел, что многих его ровесников привезли к училищному КПП и ввели в курсантскую жизнь «за ручку» папы и дяди с большими звёздами на погонах. У него-то таких родственников не было. Значит, надо было учиться так, чтобы этот недостаток компенсировать!
Училище Жуйков закончил с отличием. На зависть сокурсникам получил назначение в прославленное Краснознамённое соединение, в отличную роту, в списки которой навечно зачислен герой-фронтовик.
– Взвод в роте героя не может быть отстающим. Быть всегда впереди – наш девиз. Запомни, Жуйков! – наставлял «зелёного» лейтенанта ротный.
И Жуйков запоминал.
На первых же итоговых стрельбах увидел, что для солдат геройской роты мишени показывают с перекрытием временного норматива, всегда в одной и той же последовательности. Попытался заспорить – это же игра в поддавки! Командир роты осадил:
– Не влезай, лейтенант! Ты что, не хочешь быть командиром отличного взвода?
И Жуйков умолк. Командиром отличного взвода быть ему очень хотелось. Потом заметил он ещё одну особенность. В геройскую роту попадали служить только солдаты с высшим и незаконченным высшим образованием из Москвы, Ленинграда, других крупных городов. А в соседние роты – призывники из Средней Азии или Закавказья, многие из которых по-русски не говорили совсем. «Мы же заранее оказываемся в привилегированном положении… Какое тут соревнование?» – подумалось ему тогда. Но он снова промолчал. Так приятно было видеть свой портрет на стенде «Передовые командиры соединения»!
Постепенно девиз «Быть всегда впереди!» превратился для него в формулу «Быть впереди любой ценой!» Оправдание нашлось легко: «Мы же служим в геройской роте и не можем позорить её славу…»
Уже в конце первого года его заметили. Жуйков досрочно получил очередное воинское звание. На торжественных собраниях сидел в президиуме. Рядом с комдивом. Строгий командир соединения благосклонно относился к щеголеватому, подтянутому офицеру.
Отправляя Жуйкова на уборку урожая, генерал напутствовал:
– Приедешь с медалью – доверю роту! Дерзай, взводный!
На целине дела у Жуйкова пошли неплохо. Взвод справлялся с плановыми заданиями, не имел грубых нарушений воинской дисциплины.
Командиры соседних взводов при встрече называли Жуйкова не иначе как «наш правофланговый».
Все надежды Жуйкова на карьерный рост перечеркнула трагическая и нелепая смерть ефрейтора Коваля…
Известие о гибели Василия во взводе восприняли по-разному. Это понятно, ведь и люди были разные. «Партизаны» – призванные из запаса сорокалетние мужики – и совсем «салажата» – срочники.
Большинство из тех, кто постарше, переживали, жалели детей Василия. Их у него было двое. Те же, кто помоложе, упрекали Коваля за ротозейство, неосмотрительность.
Но на таких цыкали, и они умолкали.
Жуйков ходил с потухшим взглядом.
– Жалко взводного, – тихо сказал начальник КТП прапорщик Иванов седоусому старшему прапорщику Кондратенко, – теперь заклюют…
– Ты соби жалей, дурачына… Тэпэрь понайидут… – Кондратенко имел в виду старый армейский принцип: комиссии не оставят в покое подразделение, где случилось происшествие, и будут висеть над ним, как дамоклов меч, пока где-то не произойдёт что-то ещё более страшное…
Пророчество Кондратенко стало сбываться уже к вечеру. Первым примчался на заляпанном грязью по самый капот «уазике» заместитель командира батальона по политической части майор со смешной фамилией Кривда.
Высокий, сутуловатый, он всем своим обликом как будто подтверждал поговорку, что фамилии с потолка не берутся: ходил, чуть наклонив правое плечо вниз, с усталым, перекошенным, как от зубной боли, лицом. Но, несмотря на внешнюю несуразность и совсем незамполитскую фамилию, Кривду в батальоне уважали за компетентность, умение выслушать и дать добрый совет.
Едва Жуйков доложил о сути происшествия, майор сразу потребовал принести протоколы партийных и комсомольских собраний, журнал учёта политзанятий, тетрадь индивидуальных бесед.
Увидев, что взводная документация в запущенном состоянии, он чертыхнулся:
– Приедут из оперативной группы, не сносить тебе головы, Александр Васильевич! Да и мне заодно с тобой…
Жуйков знал, что замполит учится в академии. Слышал, что по приказу министра обороны заочники не должны посылаться в длительные командировки… А вот Кривда не отказался, поехал на целину.
«Переживает за свою академию, – мрачно подумал Жуйков, – могут и отозвать за «чепок» или на сессию не отпустить…»
А Кривда продолжал:
– Теперь всё в минус пойдёт: и ненаписанный протокол, и отсутствие боевого листка… Проверяющие всё увяжут, как звенья одной цепи. И смерть Коваля, и плохую заправку постелей в палатках. В общем, так. Садись, Саша, и пиши план политико-воспитательной работы на этот месяц. Я тебе его задним числом утвержу. Да не забудь ещё, чтоб в тетради по мерам безопасности роспись Коваля была, что ознакомлен… Наведи порядок в расположении, дорожки песочком посыпь. До рассвета должен всё успеть! Ну, что медлишь, как будто первый день в армии служишь!
Жуйков вздохнул и пробормотал:
– Есть, товарищ майор…
Он служил в армии не первый день и крепко усвоил грубоватую, но точную армейскую присказку: «Ночь поросёнка кормить, к утру зарезать, и чтобы три слоя сала было!» Он и сам любил повторять ходовую фразу из сказки о Буратино: «Была уже середина ночи, но в Городе Дураков никто не спал».
Не спать по ночам, ударно работать, наводя внешний лоск, хорошо умели в части, где Жуйков служил до командировки. Не раз и не два перед приездом комиссий эти «замазывания» и «доработки» превращались в полуночные бдения всего личного состава.
Несколько дней, а то и недель подряд офицеры ходили на службу не выспавшиеся, хмурые, срывая свою злость на таких же издёрганных солдатах.
Потом наступал день избавления – долгожданная комиссия наконец приезжала. И уезжала, увозя купленные в Военторге с чёрного хода дефициты и акты разбора, в которых, согласно той же армейской мудрости, поощрялись офицеры, достойные наказания, и наказывались невиновные.
Когда воспаленное, словно от бессонницы, солнце выморгнуло из-за леса, Жуйков обошёл свои владения: парк, палаточный лагерь. «Марафет» был наведён. Всё было в полном ажуре.
В десять утра прилетел вертолёт.
Члены комиссии во главе с полковником, начальником оперативной группы, долго ходили по парку, смотрели на лежащий флагшток, на провода. Качали головами.
Не забыли заглянуть и на ПХД, и в палатки, где жили солдаты. Остановились перед витриной со стенгазетой.
– «Берите пример с передовика соцсоревнования ефрейтора В. Коваля», – вслух прочитал одну из заметок начальник оперативной группы.
У Кривды даже щека задергалась – недоглядел… А полковник, повернувшись к Жуйкову, с расстановкой произнёс:
– Погубил ты хорошего парня, взводный! Погубил… Да… Домой сообщили? Как будете отправлять тело? С билетами на самолет помогу. Вы, Виктор Викторович, – обратился он к замполиту, – возьмите под свой личный контроль, чтоб всё было по-людски… Комбату передайте мой приказ – возбудить в отношении Жуйкова уголовное дело, назначить опытного военного дознавателя.
И добавил:
– Коваля нет. А живым надо думать о живых! Нельзя, чтобы на батальон, да и на всю опергруппу пятном легло служебное преступление Жуйкова. Да и о происшествии стоит подумать – не несчастный ли это случай?.. Поговорите с солдатами взвода. Найдите контакт с прокурором местного гарнизона. В общем, думайте, думайте, отцы-командиры…
Прощаясь, он крепко пожал руку Жуйкову: мол, держись, не раскисай, в беде не оставим.
Уже давно осело облако грязи и мокрых листьев, поднятое улетевшим вертолетом, а замполит и Жуйков всё ещё стояли у вертолетной площадки.
Оба молчали. Но думали об одном: о том, что сказал и что недосказал им полковник.
Собрание личного состава решили провести в походной столовой сразу же после ужина – на сытый желудок трудные вопросы решаются проще.
Когда Кривда и взводный зашли в палатку, солдаты молча поднялись, приветствуя офицеров.
Замполит прервал гнетущую тишину:
– Садитесь, товарищи! Есть разговор. Непростой. – И, помолчав, повторил слова начальника оперативной группы:
– Коваля с нами нет. Но живым надо думать о живых, ребята! Командир батальона возбудил в отношении вашего взводного уголовное дело. Если подтвердится, что в гибели ефрейтора Коваля виноват Жуйков, ещё одна семья – семья Жуйкова – останется без кормильца. Тюрьма ему грозит… А подтвердится это, если хоть кто-нибудь из вас в беседе со следователем скажет, что место для установки флагштока определил командир взвода, что о мерах безопасности он вас не инструктировал…
Солдаты молчали. Вдруг кто-то из «партизан» спросил:
– А на пенсию для детей Васи это не повлияет?
– Не повлияет, не повлияет. С пенсией будет полный порядок, обещаю! – поспешно заверил Кривда.
– Но ведь место-то указал взводный, – тихо произнёс Мосунов. – Жуйков виноват в смерти Коваля. Что ж, он и ответственности не понесёт?
– Вы, товарищи, в основном коммунисты и комсомольцы – народ сознательный, – медленно подбирая слова, сказал майор, – должны всё понимать. От ответственности Жуйков никуда не денется. Послезавтра заседание парткома батальона… Да и приказ начальника опергруппы о наказании виновных уже составлен. Там всем «подарки» розданы: и Жуйкову, и мне, и комбату…
– Д-да не виноват взводный, – поднялся с места один из водителей – рядовой Пономарёв, тот самый, что прошлым утром помогал Ковалю поднимать флагшток. Он ещё не совсем пришёл в себя и говорил, заикаясь. – Нн-е виноват взводный! Это п-показуха убила Васю! Вспомните, м-мужики, сколько раз мы парк п-переделывали, чтобы приезжающим н-начальникам угодить! Сколько втыков п-получил командир за то, что не по бумажке сделано! А Вася хотел, чтобы больше дурной работой не заниматься…
– Да что там говорить, – поднялся парторг, – давай голосовать. Кто за то, чтобы спасти взводного от тюрьмы?
Жуйков поднял глаза и увидел взметнувшиеся руки, но облегчения не почувствовал.
Цинковый гроб с телом Коваля был отправлен на родину в сопровождении старшего прапорщика Кондратенко и земляка погибшего – рядового Печёнкина.
Жизнь взвода вроде бы вошла в обычную колею. Подъём. Завтрак. Развод на работы. О Ковале старались не говорить. На первый взгляд казалось, что о нём забыли: живые думают о живых…
Но каждое утро Жуйков, заходя в парк, перенесённый по указанию начальника опергруппы на новое место, видел, как полощется на ветру обгоревший кусок красной материи на металлическом флагштоке. Заменить флаг солдаты взвода отказались категорически. Жуйков настаивать не стал.
А на месте, где упал поражённый током ефрейтор, кто-то вбил деревянный колышек с фанерной звездой и табличкой: «Здесь погиб при исполнении воинского долга Коваль Василий Павлович». И дата…
Прокурор Энского гарнизона, грузный подполковник в роговых очках, встретил Кривду и Жуйкова настороженно и официально вежливо.
Выслушав замполита, он поднялся, подошел к книжному шкафу. С нарочитой медлительностью достал Уголовный кодекс РСФСР, полистал его:
– Серьезная статья грозит вам, товарищ Жуйков, – халатность по службе, повлекшая тяжкие последствия, гибель человека. От двух до семи.
– Так у нас ведь передовой батальон, лучший в оперативной группе… – пробормотал замполит. – Да и Жуйков – отличный офицер. Кто из нас застрахован от ошибок в молодости?
Прокурор развёл руками – мол, закон, ничего не могу поделать…
– Однако, – взгляд его задержался на автомобильных эмблемах посетителей. – Я некровожадный человек. Сам офицер.
– Так, может быть, мы и будем решать наши проблемы по-человечески? – оживившись, спросил Кривда. – Ваш уазик давно был на «капиталке»?
Через полтора месяца прокурор гарнизона подписал постановление о прекращении уголовного дела, возбуждённого в отношении старшего лейтенанта Жуйкова, за отсутствием состава преступления.
Ещё через год партийная комиссия при политотделе соединения, где служил Жуйков, сняла с него партийное взыскание, наложенное парткомом автомобильного батальона.
А спустя какое-то время пришёл приказ о переводе его к новому месту службы на должность командира роты. В части, куда он прибыл, о происшедшем на целине никто не знал. Не распространялся об этом и сам Жуйков.
Акт третий
Неизвестный (повернувшись к офицерам)....Жуйков? Я к данной травме никакого отношения не имею. Что-то напутали вы, товарищ Председатель!
Командир (Замполиту тихо). Этот пень и впрямь что-то перепутал. Очки, наверное, забыл надеть. Пора ему на пенсию! Обсудите с Начальником отдела кадров, как можно его побыстрее уволить.
Замполит. После суда и обсудим…
Афганец. Что-то никак не пойму, что вменяется Неизвестному в вину?
Назначенный. Я по поручению…
Фин. А не по поручению ты хоть что-нибудь можешь?
Назначенный (сделав вид, что не слышит). Я по поручению командования разбирался по делу Неизвестного. Готов доложить членам суда и всем офицерам суть дела.
Председатель. Докладывайте.
Назначенный. С утра…
Второй офицер. Слышали мы, что с утра. Уже вечер за окном. Ты поближе к теме!
Командир. Товарищ Председатель! Что это такое? Следите за порядком, пока я на ваше место другого не назначил!
Председатель (стучит ручкой по графину). Прошу не перебивать общественного обвинителя!
Первый офицер (Второму, шепотом). Слышишь, как командир разошёлся? «Пока я другого на ваше место не назначил…» Как будто не собрание офицеров выбирало Председателя, а он…
Второй офицер (также шепотом). Ты как с луны свалился! Конечно, не собрание. Собрание – фикция, а слово командира – закон!
Назначенный (довольный поддержкой Командира). Вчера, значит, с утра Неизвестный не вышел на службу. Факт невыхода подтверждён рапортом его непосредственного начальника. Сам Неизвестный указать причину своего прогула отказался. А вечером того же дня он устроил дебош и пьяную драку в общественном месте, за что и был задержан милицией и дружинниками и доставлен в комендатуру гарнизона. Документы прилагаются.
Неизвестный. Липа – все эти документы. Никакого дебоша я не устраивал!
Командир. Помолчите, вас не спрашивают… пока.
Назначенный. Вот, в объяснительной записке сержанта милиции Достовалова так прямо и написано: «Дебош в пьяном виде в общественном месте. Сопротивление сотрудникам правоохранительных органов».
Неизвестный. Какое там право, когда бьют тебя то справа, то слева. Я, может быть, защищался!
Замполит. Вы, товарищ Неизвестный, не оправдывайтесь, в материалах расследования ваша вина полностью доказана.
Неизвестный (горько). Что ж, если доказана, давайте засуживайте поскорее!
Афганец. Ты, парень, не кипятись! Мы разобраться должны: а вдруг ты и впрямь без вины виноватый!
Начальник отдела кадров (себе под нос). Вольнодумец! Распустились в этом своём Афгане… Всё под сомнение берут. Но ничего, здесь вам – не там: жизнь пообломает, быстро научит гибкости…
Майор Теплов. Гос… товарищи, так о какой травме речь?
Назначенный (поясняя). Всё очень просто: сопротивляясь наряду милиции, Неизвестный повредил палец дружиннику гражданину Шарику. Доктор и Председатель были в травмпункте и могут подтвердить.
Председатель. Так точно, подтверждаю. А вы, Доктор, почему молчите?
Доктор. В травмпункте мне показали в книге дежурного врача запись: «Укушенная рана первой фаланги указательного пальца правой руки».
Кто-то пытается смеяться.
Краском (серьезно). Так он же враг народа, если на нашу народную милицию зуб точит!
Председатель. Неизвестный, зачем вы укусили дружинника?
Неизвестный. Укусишь, когда тебя двое за руки держат, а третий в зубы кулаком тычет!
Доктор. Что касается самого Неизвестного, то у него при медосмотре я обнаружил следы ушибов мягких тканей лица…
Майор Теплов (возмущенно). Да как посмел городовой руку на офицера поднять? В наше время любой полицейский обязан был честь отдавать проходящему мимо офицеру, не то чтобы пальцем к нему прикоснуться… У офицера же всегда при себе холодное оружие: только тронь – шашкой надвое рассечёт!
Краском. Ни городовых, ни полицейских теперь нет! Кончилось твое время, ваше благородие! Поделом милиционеры Неизвестному всыпали!
Командир. Хватит об этом. Я тоже считаю: Неизвестный получил по заслугам – не будет впредь пьянствовать и дебоширить.
Замполит. Товарищи члены суда, есть предложение во всем разобраться последовательно. К травме и драке мы ещё вернемся, сейчас важно не забыть, что обвиняемый сначала грубо нарушил воинскую дисциплину – совершил невыход на службу!
Назначенный (подхватывая). А это является подрывом боевой готовности!
Замполит. Совершенно верно. Поэтому я предлагаю сначала спросить у Неизвестного, почему он не вышел на службу.
Председатель. Обвиняемый, почему вы не вышли на службу?
Неизвестный. Служить бы рад, прислуживаться тошно!
Командир. Вы нам тут классикой не щеголяйте! Отвечайте по существу.
Неизвестный. Не мог я вчера выйти.
Замполит. Как это «не мог»? А может, просто не захотел?
Неизвестный. И не захотел тоже. Какое может быть хотение, если от рассвета и до заката не служим, а ерундой занимаемся! Не стреляем, не водим боевые машины, а вечно что-нибудь строим, готовимся к каким-то инспекциям, заборы красим, поребрики белим! А эти полуночные совещания, бессмысленные стояния в строю по несколько часов…
Первый офицер (Второму, тихо). Вот даёт! Кроет правду-матку!
Второй офицер (тихо). Что «даёт»? Теперь ему точно голову свернут. Нашёл когда о наболевшем говорить.
Назначенный. Вы, товарищ Неизвестный, хотите всё с больной головы на здоровую переложить! Вас за всю армию не спрашивают, вы за себя отвечайте! А за себя, оказывается, отвечать труднее… Вот что о вас говорится в служебной характеристике, представленной на суд. (Читает.) «Воинской профессией владеет слабо, классную квалификацию не повышает». Ну, что теперь скажете? Это ведь зависит от вас самого!
Неизвестный (пожимает плечами). Вы что, не знаете, как у нас служебные характеристики пишут? Сверху запросили на суд характеристику, намекнув начальнику, что такой-то «слабо владеет», «не повышает», «не состоит». Начальник так и написал. Зачем ему врагов себе наживать?
Командир. В вашей характеристике надо дописать ещё – склонен к обману! Что вы нам тут пытаетесь доказать, бессовестный человек!
Военспец (впервые подает голос). Товарищи! Мне кажется, нельзя сваливать всё в одну кучу. Неизвестный, конечно, виноват, совершив дисциплинарный проступок, но если говорить о его непрофессионализме, то проблема Неизвестного – не только его проблема. И корни у этой проблемы гораздо глубже, чем может показаться на первый взгляд.
Замполит (Командиру, вполголоса). Куда это он клонит?
Командир (Замполиту). Понабрали в состав суда чёрт знает кого. Разбирайтесь теперь сами в своих уклонах: правых и левых! У меня уже голова кругом идёт…
Военспец. Мы привыкли так рассуждать: если офицер ходит на службу, не пьянствует, не прогуливает, значит, он уже профессионал.
Майор Теплов. Служба сурова, это вытекает из самих свойств сурового военного ремесла, где не годятся бальные перчатки!
Военспец. Я не об этом, господин майор! Хотя и об этом тоже. Рассказывают, что однажды…
Военспец
РАССКАЗЫВАЮТ, ЧТО ОДНАЖДЫ к Маршалу Советского Союза Малиновскому в бытность его министром обороны СССР поступило письмо одного полковника. Тот жаловался, что летом он по форме одежды ничем не отличается от нижестоящих офицеров, тогда как зимой такое отличие даёт папаха. Родион Яковлевич начертал на письме резолюцию: «В порядке исключения разрешить этому полковнику носить папаху летом».
Можно посмеяться над незадачливым полковником, подивиться чувству юмора известного военачальника. Однако меня к этой анекдотической истории заставило обратиться другое. Старший офицер всерьёз ставит перед министром обороны вопрос, по существу никакого отношения к службе не имеющий. Как ни горько признавать, но распространённое в офицерской среде увлечение внешней, парадной, стороной службы прямо связано с невысокой культурой как профессиональной, так и духовной.
«Кузница военных кадров» – так не без гордости называем мы наши военные училища и академии, даже не задумываясь над тем, что подготовка военных специалистов сориентирована преимущественно на вал, на массовое производство. А сам образ военного образования как «кузницы» реально отражает упрощённое представление о сложном процессе формирования личности офицера, сводя его, главным образом, лишь к подготовке военного специалиста.
В 1919 году Тухачевский писал: «У нас принято считать, что генералы и офицеры старой армии являются в полном смысле этого слова не только специалистами, но и знатоками военного дела… На самом деле русский офицерский корпус старой армии никогда не обладал ни тем, ни другим качеством. В своём большинстве он состоял из лиц, получивших ограниченное военное образование, совершенно забитых и лишённых всякой инициативы…»
Как сопоставить эти слова с тем, что старая военная школа подарила России десятки выдающихся военных мыслителей? И не только мыслителей. Чтобы убедиться, достаточно просто взглянуть на групповой портрет знаменитостей XIX века в фойе Большого зала Московской консерватории. Добрая половина изображенных там людей в армейских и флотских мундирах.
Кстати, военный профессионал самого высшего класса Александр Васильевич Суворов считался одновременно одним из самых образованных людей своего времени. Он порывался писать стихи, охотно прибегал к рифмованным оборотам речи не только в частной, но и в официальной переписке. Некоторые из приближенных прямо внушали ему, что он – настоящий поэт. Однако полководец, всю жизнь не терпевший лести, спокойно отвечал: «Истинная поэзия рождается во вдохновении. Я же просто складываю рифмы».
Любовь к поэзии наложила отпечаток и на главный труд его жизни – записки, известные как «Наука побеждать». Основные постулаты этих записок стали фундаментом, на котором строилась русская военная школа нескольких эпох.
И сам Тухачевский, которого маршал Жуков назвал «гигантом военной мысли, звездой первой величины в плеяде военных нашей Родины», был прапорщиком, выпускником царского военного училища, человеком разносторонних интересов и хорошим скрипачом.
Безусловно, были учебные заведения старой русской армии кастовыми, привилегированными. В Пажеский его величества корпус, например, зачисляли только по высочайшему приказу царя. Этой чести удостаивались сыновья генералов или внуки полных генералов – от инфантерии, кавалерии и артиллерии. Редкое исключение делалось для детей княжеских родов… Но факт остаётся фактом, выпускники этой военной школы вписали немало славных страниц в летопись нашего Отечества, русской и советской армии.
Высказывание Тухачевского о якобы профессиональной некомпетентности большинства представителей русского офицерства вызывает недоумение ещё и потому, что в части Красной Армии это офицерство привлекалось именно в качестве профессионалов – военспецов.
О роли, значении военных специалистов в победах, одержанных на фронтах Гражданской войны, сказано у нас до обидного мало. Учебники истории, по которым мы учились, о военспецах говорили очень сдержанно. Скорее как о врагах, которых обстоятельства принудили служить Советской власти и от которых эта власть вскоре отказалась. О том, что таких специалистов в годы войны было призвано почти 50 тысяч (то есть каждый третий командир Красной Армии был военспецом!), я узнал совсем недавно.
Почему оказались преданы забвению русские офицеры, связавшие свою жизнь с народом, верно служившие ему и явившие пример неразрывного связи офицерской чести и воинского мастерства? Может быть, как раз потому, что власти было нужно разорвать эту связь в судьбах последующих поколений?
Верю, что взгляд на русскую военную школу изменится. Её выпускники избрали для себя на переломном для нашего Отечества рубеже разные пути. История каждому из них воздала по заслугам. А вот традиции старой военной школы, опыт подготовки военных профессионалов высокого класса заслуживают, по-моему, лучшей доли.
А вот как становятся офицерами в странах НАТО. «Быть лидерами» – девиз королевского военного училища в английском городе Сандхерст. Здесь готовят военных джентльменов. Поэтому прежде всего – добропорядочность и благонадёжность. Не случайно более половины поступающих в училище, выпускники привилегированных частных школ и кадетских формирований.
Чтобы попасть сюда, надо выдержать суровые испытательные экзамены. Кандидаты пишут сочинение, проводят трёхминутные лекции с задачей привлечь внимание слушателей и участвуют в дискуссиях по предложенной тематике. Один из важнейших этапов – проверка физической подготовки на десятикилометровой полосе «выживания». Далеко не все проходят отбор. А тех, кто прошёл, ждут многочасовые занятия по изучению боевой техники и вооружения, упражнения на тренажёрах. Одновременно кадеты изучаются основы оперативного искусства, топографии, опыт военных кампаний прошлых лет. На заключительном этапе обучения будущих офицеров отправляют на стажировку в войска, причём туда, где им, вероятнее всего, придётся служить.
В училище изучаются не только военные дисциплины, но и правила поведения в обществе, этикет, вплоть до умения держаться перед объективом.
Есть свои особенности подготовки офицеров и в США.
Главная цель в старейшем училище сухопутных войск в Вест-Пойнте – воспитать профессионала, для которого офицерская карьера превыше всего. За четыре года курсанты усваивают обширную программу. Военной подготовке отводятся практически все летние месяцы. В это время будущие офицеры изучают стрелковое дело (в том числе и снайперскою стрельбу), совершают прыжки с парашютом, учатся водить боевую технику. Один из зимних месяцев они проводят на Аляске, где получают навыки организации боевых действий в сложных климатических условиях и проходят курс «выживания». Курсант училища должен изучить сорок четыре предмета. Один из них присутствует в расписании занятий с первого до последнего дня. Это физическая подготовка. Она обязательна для всех – три часа ежедневно. Марш-броски, приёмы рукопашного боя на занятиях по боксу, каратэ, дзюдо.
Физической подготовке в американской армии уделяют самое пристальное внимание. В 1975 году вышел приказ, поставивший карьеру каждого офицера в прямую зависимость от его спортивных возможностей. Дважды в год сдаётся тест по физической подготовке. Если не уложился с первого раза, тест сдается повторно. Если и на переэкзаменовке офицер не показал требуемый результат, его увольняют из вооружённых сил. Причём независимо от звания – полковник он или генерал!
Но вернёмся к Вест-Пойнту. Нелёгкие нагрузки оказываются по плечу далеко не каждому. Училище, как правило, заканчивают лишь семьдесят процентов поступивших. Можно уйти из него и добровольно. Но за каждый год обучения необходимо заплатить пятнадцать тысяч долларов и отслужить несколько лет солдатом.
Оказаться за стенами училища можно и по другой причине. Здесь пристально следят за выполнением «кодекса чести»: курсант должен не лгать, не красть и не допускать подобных действий со стороны товарищей. Каждый семестр от шести до семи курсантов, уличённых в таких нарушениях, с позором исключаются из училища…
Эта связь понятий «военный профессионал» и «воинская честь» в военно-учебных заведениях Запада представляется мне поучительной. Не пора ли изменить и наши взгляды? Заглянуть в будущее, задуматься: каким завтра будет российский офицер?
Действительно, обратившись к опыту русской военной школы, выделив положительные моменты в подготовке военных профессионалов в других странах, есть над чем поразмыслить.
Почему захлёстывают нашу армию бескультурье и сквернословие? Почему унижается человеческое достоинство военнослужащих, и не счесть злоупотреблений со стороны военного руководства? Почему забыто само понятие воинской чести?
Не оттого ли, что многим военным недостает подлинной интеллигентности, образованности, что в военных училищах нет курсов отечественной истории и словесности, мировой культуры и этики?
Может быть, пора вернуть из забвения имена армейских подвижников и педагогов, таких, как генерал-майор Павел Катенин, генералы Данзас, Вольховский, адмиралы Матюшкин и Шишков? Им почему-то не нашлось места даже в Советской военной энциклопедии! В армейские библиотеки, давно уже не имеющие новых книжных поступлений, могли бы снова прийти труды Татищева, Карамзина, Соловьёва, Ключевского, Сергеевича…
Нельзя мириться с тем, что офицера готовят как простого военспеца. Завтра таких «технарей» будет отторгать сама жизнь. Всё более ощущается потребность в офицере – носителе высокой культуры, широкого образования. И тут мало коренным образом обновить материально-техническую базу, осуществить компьютеризацию учебного процесса, хотя и эта задача представляется непростой. Я вспоминаю, как мы, слушатели военной академии, сдавали зачёт по «Основам вычислительной техники», так ни разу и не увидев «живую» ЭВМ! Сдали – все… Но вряд ли по уровню знаний приблизились к тому американскому комбату, которому персональный компьютер положен по штатному расписанию.
Ну, да с компьютерами потерпим. Понимаю – трудно! Ещё трудней превратить военное училище в своеобразный университет, где наравне с военными предметами будут звучать лекции по риторике и дизайну, эргономике и экологии, этикету и культурологии. Где семинары будут вести общественные и государственные деятели, известные военачальники, крупные учёные, писатели-патриоты. Именно такими видятся мне военно-учебные заведения будущего. Не просто современными учебными центрами, но подлинными очагами культуры.
Акт четвертый
Замполит. Подлинными очагами культуры должны стать все воинские коллективы – это правильно. Однако, товарищ Военспец, вам не кажется, что, защищая Неизвестного, вы пытаетесь всех нас представить дилетантами в погонах? А эти кивки в сторону Запада? Вы думаете, нам непонятно, куда вы клоните? Компьютеры в каждый батальон… Основа успеха не в технике. Главное богатство – это наши советские люди!
Афганец. Терпеливые люди…
Замполит. Что вы хотите сказать?
Афганец. Только то, что Военспец сказал правду. В погоне за количеством мы забываем о качестве. Оттого и застой в военном деле, и ненужное разбухание армии. И Неизвестный правильно заметил, что солдаты часто используются как дармовая рабочая сила. А это не только разлагает армию, но и наносит ущерб всему обществу.
Назначенный. И поэтому Неизвестный может на службу не выходить?
Афганец. Я этого не говорил. Я только хотел…
Командир. Нам понятно, чего вы хотели: белое представить чёрным, а чёрное белым! (Тихо Замполиту.) Я вам говорил, что эта демократия до добра не доведёт. Вот ещё один правдолюбец выискался… Ишь разговорился, интернационалист…
Председатель (обращаясь к Неизвестному). Подсудимый, можете вы внятно объяснить причину вашего невыхода на службу?
Неизвестный. Внятно? Не могу.
Председатель. Понятно. (Автору). Пометьте в протоколе: подсудимый свою вину признал.
Открывается дверь, из-за неё выглядывает Дежурный по части.
Дежурный по части (Командиру). Товарищ полковник. Вас к телефону…
Командир. Вы что, не видите – суд идёт! Я занят!
Дежурный по части. Там – командующий!
Командир (вскакивает). Так и надо сразу говорить! (Председателю.) Объявите перерыв. Суд без меня не продолжать!
Командир быстро выходит, хлопая дверью.
Председатель (вздыхая). Вот так всегда, только начнёшь добираться до сути, а тебе – поворачивай оглобли. Перерыв, товарищи офицеры!
Фин. Надолго перерыв-то?
Председатель. На неопределённое время…
Третий офицер (Фину). Плакал твой хоккей!
