II.
ИСЧЕЗНУВШИЕ КРОХИ
Смейк и Румо решили идти весь день, пока не стемнеет. Солнце, небо над головой, бескрайние просторы, природа, облака — ко всему этому им еще долго придется заново привыкать, а твердая земля, казалось, продолжает ходить ходуном, как Чертовы скалы в море. По дороге через дюны Смейк засыпал Румо тысячей вопросов. Своими движениями Смейк напоминал морскую корову: голова поднята, а туловище ритмично извивается. К удивлению Румо, они шли довольно проворно, хотя Смейк выбивался из сил гораздо быстрее вольпертингера.
Смейк спрашивал в основном про битву в лабиринтах Чертовых скал. Как циклопы ведут себя в бою? Какими приемами пользовался Румо? Червякул снова и снова просил пересказать ту сцену, когда циклопы ослепили Румо.
К вечеру прибрежная равнина сменилась пригорками, покрытыми редкой растительностью. С торчавших тут и там кустов путники срывали то ягоду, то орех, а однажды им даже попалась яблоня, усеянная мелкими кислыми яблочками. Румо было все равно, чем набить брюхо. После событий на Чертовых скалах он вообще предпочитал голодать. Еще бы, посидишь в клетке у циклопов — будешь сыт по горло. Сама мысль о еде, наверное, всю жизнь будет напоминать вольпертингеру о жестокости одноглазых, а пища в животе доставлять тяжесть и боль. С этих пор Румо не любил ни есть, ни спать.
Смейк же, напротив, едва они устроили привал в рощице, предался гастрономическим фантазиям. На Чертовых скалах он, хоть и с трудом, сдерживал аппетит, но свежие яблоки пробудили непреодолимое желание основательно подкрепиться. Теперь они на твердой земле, а значит, где-то неподалеку есть луга, где бодрые коровы жуют сочную траву, толстеют, наполняют вымя жирным молоком, из которого получаются восхитительные сливки, а из них, в свою очередь, — великолепные торты… и так далее, и так далее — воображение Смейка не знало границ. Дойдя до фаршированных мышиных мочевых пузырей, он, наконец, сладко задремал.
Румо тоже крепко уснул — впервые за долгое время. Ему снилась серебряная нить, тянувшаяся над золотистыми пшеничными полями. Еще он услышал голос, напевавший какую-то необыкновенную, чарующую мелодию.
ЦИВИЛИЗАЦИЯ
Утром Румо и Смейк отправились дальше. Оказалось, что местность испещрена бесчисленными речками и ручьями. Вольпертингер никак не мог преодолеть водную преграду, если вода доходила выше колена, так что умение Смейка плавать с лихвой восполняло частые передышки.
Сколько воды! Друзья, похоже, попали в рай: кругом росли усыпанные ягодами кусты, ревень, яблони и цветы, привлекавшие всевозможных зверей, птиц и насекомых. Жужжали пчелы, птицы ловили жуков, лес так и кишел кроликами, куропатками, косулями, утками и голубями. Румо без труда поймал бы куропатку или кролика (те совсем ничего не боялись), но, стоило вспомнить о циклопах, это казалось ему кощунством. Смейк же явно давал понять, что вовсе так не считает.
К середине дня местность стала ровнее и однообразнее, речки попадались реже, а натоптанные дорожки — чаще. Тут и там на пригорке виднелось крестьянское подворье, а леса и луга сменились полями и огороженными пастбищами.
— Чуешь? — спросил Смейк.
Разумеется, Румо чувствовал, хотя из носа по-прежнему текло. В воздухе уже довольно долго витал навязчивый запах: аромат жаренной на буковых дровах свинины. Румо старался не замечать этого запаха, тем более что тот смешивался с другими, куда менее приятными запахами табачного дыма, пота и конского навоза.
— Здесь готовят что-то вкусненькое, — дрожащим голосом пролепетал Смейк.
— Их трое. Впереди, за холмом. — И Румо указал в ту сторону, откуда доносился запах. Смейк удвоил темп.
В лощине за пригорком, на перекрестке двух дорог, стоял темный бревенчатый дом. Очень необычный дом: из кривых бревен, с треугольными окнами и нелепой крышей. Теперь и Смейк унюхал запах остывшей золы, пригоревшего жира и выдохшегося пива. Так мог пахнуть только он.
— Трактир, — протянул Смейк. У поилки рядом с трактиром паслись две черные клячи с белыми гривами.
— Здесь кровомясы, — шепнул Смейк. — Минимум — двое. Только кровомясы ездят без седла. А вместе с хозяином, стало быть, трое.
Румо кивнул.
— Трое. И они давно не мылись.
Смейк задумался на минуту.
— Послушай-ка, — наконец проговорил он. — Скорее всего, тебе не понравится мой план.
Румо слушал.
— Прежде чем войдем в трактир, встань-ка на четыре лапы.
— Зачем?
— Боевая стратегия. Элемент неожиданности. Тебе еще многому предстоит научиться.
— Гм.
Румо вспомнил, как зашел в пещеру с дюжиной циклопов на четырех лапах. Не самая удачная была идея.
— Слушай дальше: как войдем — ни слова. Ни единого, ясно? Говорить буду я. Потом я выйду ненадолго, а ты слушай, что они скажут. А скажут либо хорошее, либо плохое. И если замыслят какую-то подлость, дай мне знать, когда я вернусь: поскреби правой лапой по полу. А там видно будет.
Румо кивнул и встал на все четыре лапы.
ИСТОРИЯ ОДНОГО ДОМА
У каждого дома — своя история. Насколько она интересна — зависит от того, кто в доме живет. Если это нотариус-наттиффтофф, едва ли жизнь дома будет богата на события — что интересного в регулярной прополке палисадника и своевременной уплате налогов? А, например, вервольфы коротают дни в подвале, в закрытых гробах, а ночью, когда крышки гробов распахиваются, в доме разыгрываются такие сцены, что без толстых стен не обойтись. Очень разные истории бывают у домов в Цамонии. А вот история трактира «У стеклянного человека».
Кромек Тума был кровомясом второго класса, то есть даже на фоне сородичей умом не блистал. Когда-то давно (когда именно — никто не помнит: в Цамонии не нашлось ни одного ученого, пожелавшего посвятить себя изучению истории кровомясов) эти создания придумали простейшую двухклассовую систему, позволявшую отличать в меру скудоумных кровомясов от абсолютно безмозглых. Однако вскоре выяснилось, что различие между полным и умеренным скудоумием уж очень размыто, и классовое деление кануло в Лету. Одно можно сказать наверняка: если бы кто-то попытался применить эту систему к Кромеку Туме, пришлось бы выделить третий класс.
Среди жителей Цамонии, наделенных даром речи, кровомясы — самые недружелюбные. Большинство из них занято в таких профессиях, где грубость и толстокожесть не только не мешают, но даже считаются преимуществом: вышибалы и мойщики трупов, боксеры на ярмарках и солдаты, рабочие скотобоен и палачи. Ну, а кому ума не хватает даже на это, открывают трактир, как Кромек Тума.
Но Кромек Тума не всегда был трактирщиком. Он успел сделать довольно солидную для кровомяса карьеру. Целых сто лет прослужил в личных войсках орнийского князька Хусайна Йенадепура, поступив на службу десяти лет от роду. Кромек участвовал во всех многочисленных военных походах Хусайна, лишившись глаза, четырех пальцев на задних лапах и двух — на передних. Тело его бороздили сто четырнадцать больших шрамов и без счета мелких, был он туг на одно ухо: слишком уж часто заряжал пушки, а с тех пор, как в спину ему угодила отравленная стрела, страдал нервным тиком.
Но Кромеку ни разу и в голову не пришло сменить род занятий, пока не вмешались судьба и беспощадная экономика. Однажды князь Хусайн вышел к подданным и объявил:
— Солдаты! Я разорен. Жаль сообщать вам эту прискорбную весть, но княжеская казна пуста. Строительство этого чертова огнемета, который все равно стрелял только по своим, стоило бешеных денег, да и набег на Флоринт, увы, не увенчался таким успехом, какого мы ожидали, обдумывая стратегию. Одним словом, я распускаю армию!
Кромеку и во сне не могло присниться, что князь пойдет с протянутой рукой. В сто восемьдесят лет он видел себя на командном посту, в двести пятьдесят — на пенсии. Теперь же ему едва стукнуло сто двадцать, а он уже безработный. Разумеется, кровомясы немедленно казнили князя, пару часов протаскали его голову, насадив на копье, но места на службе так и не вернули. Тогда бывшие вояки — поодиночке или маленькими компаниями — разбрелись кто куда по всей Цамонии.
Кромек отправился в путь с ветераном по имени Ток Текко. Пару лет они грабили на большой дороге, нанимались дуэлянтами, но потом Тока так отделали вервольфы в лесу, что Кромеку пришлось закопать его живьем. Ибо таков был единственный способ для укушенного самому не обратиться в вервольфа. Дальше Кромек побрел один. По дороге нападал на путников, имевших несчастье с ним столкнуться, отбирал у них деньги и еду и потихоньку продвигался на юго-запад Цамонии. Однажды, очутившись на перекрестке, он задумался: а дальше-то куда? И тут раздался голос.
— Кромек Тума, — сказал голос.
— А? — удивился Кромек Тума.
— Кромек Тума, — повторил голос. — Снрт финц.
— Что?
— Снрт финц. Ммфи. Дратбла.
Кромек Тума почесал в затылке. Из сказанного он не понял ни слова, кроме собственного имени, да и не удивительно. Дело в том, что Кромек Тума сошел с ума. Сам он этого, конечно, не понимал, но именно теперь у него началось психическое расстройство, довольно распространенное среди кровомясов. Оно связано с нарушением обмена веществ в мозгу. Симптомы этой болезни довольно типичны: обыкновенно больные слышат приказания или музыку с других планет, иногда кружатся на месте несколько дней кряду или громко воют. Затем болезнь надолго отступает. И вот теперь болезнь отдавала первые приказы. Три дня Кромек Тума стоял на перекрестке, выл, кружился на месте, пытаясь разобрать невнятное бормотание у себя в голове. И вдруг голос совершенно отчетливо произнес:
— Приказываю тебе выстроить здесь трактир.
— А кто ты? — спросил Кромек.
— Я… э-э-э… стеклянный человек, — отозвался голос.
Кромека Туму ответ вполне устроил, и он выстроил трактир.
Можно считать, Кромеку повезло: многие больные получают куда более странные приказы, порой даже кровавые. А воспаленное сознание Кромека заложило основу вполне успешного предприятия, ведь трактиры всегда нужны, особенно в такой глуши.
ЦОРДАС И ЦОРИЛЛА
Кромек Тума находился в относительно стабильном для себя психическом состоянии, когда Смейк и Румо подошли к трактиру. Вольпертингер, как и было условлено, шел на четырех лапах и рычал. Последний припадок случился у Кромека три недели назад, значит, два-три месяца будет тихо. Совсем недавно в кабаке появились постоянные посетители: двое кровомясов по имени Цордас и Цорилла. Они застали хозяина в припадке и привели в чувства. К своему ужасу Кромек обнаружил, что эти бессовестные разбойники воспользовались его беспомощностью и за ночь уничтожили все съестные припасы. С тех пор Цордас и Цорилла ежедневно заглядывали узнать, как идут дела. Они стали завсегдатаями «У стеклянного человека», много ели и пили, целыми днями резались в карты. Кровомясы ни за что не платили, и счет их рос день ото дня.
В отличие от Кромека, Цордас и Цорилла были довольно буйные, но старались не подавать виду. Недели две назад, когда они впервые заглянули в «У стеклянного человека», Кромек стоял за прилавком и выл. Кровомясы развеселились, стали угощаться вином из бочки, а хозяин и не думал требовать денег. Тут-то они и смекнули, насколько тот беспомощен. Устроившись поудобнее, незваные гости стали пить вино, есть жаркое и ждать. Через пару часов Кромек завертелся на месте, не прекращая выть. Цордас и Цорилла всю ночь смотрели на Кромека, потешались и налакались как свиньи. Утром проснулись: Кромек все так же стоял за прилавком и поскуливал. Кровомясы стали грабить кладовую, перетаскивая добычу в тайник. Но, когда они вернулись в последний раз, оказалось, что Кромек пришел в себя. Прикинувшись дурачками, Цордас и Цорилла стали нести какую-то чушь про бандитов, сбежавших при их появлении. Кромек поблагодарил, а Цордас и Цорилла повадились в «У стеклянного человека» каждый день в надежде, что хозяин опять завоет.
Но пока Кромек находился в здравом уме. Он замечал каждый глоток вина, каждый кусок, который кровомясы отправляли в рот, и делал отметку на грифельной доске. Цордас задумался, не пора ли решить проблему традиционным способом: стукнуть Кромека кружкой по голове? Почти все трудности он преодолевал именно так, однако хозяин трактира — крепкий орешек, ветеран войны и в отличной форме. Так что, кто его знает…
Посетители
— Доброго дня, господа! — звучный бас Смейка оторвал Цордаса от преступных мыслей. — Позволите войти?
Смейк и Румо огляделись. Обстановка — самая простая, но вполне подходящая для трактира. В зале — кое-как сколоченный прилавок, несколько шатких столов и стульев из грубо оструганных пней, а еще — два початых бочонка: один с вином, другой с пивом. Над очагом шкворчала чуть подгоревшая туша болотной свиньи. На Чертовых скалах, лежа в яме с водой, Смейк частенько представлял себе такую картину.
Кровомясы испуганно взглянули на дверь. Цорилла по привычке схватился за моргенштерн под столом, Кромек со страху уронил с прилавка стакан. Редкого путника встретишь тут, в глуши, а этакая странная парочка уж точно ни разу не забредала в «У стеклянного человека». Цордас и Цорилла отродясь не видывали вольпертингеров, а червякулов — и подавно. А вот Кромеку приходилось сталкиваться с этим зверем: один червякул долгое время служил военным министром при дворе Хусайна Йенадепура. Кромек решил было, что перед ним и есть военный министр, поди отличи этих тварей друг от друга. Румо же он принял за обыкновенного беспородного пса.
Румо остановился у двери, а Смейк пополз к прилавку.
— Надеюсь, вы не против, если мы пару минут погреемся у огонька? — спросил Смейк.
Кромек буркнул недовольно:
— Пить будете?
— О, нет, увы, нет. Мы с псом — на строгой диете… эээ… по состоянию здоровья. — Взгляд Смейка замер на бочонке с вином. У него слюнки потекли, он будто по-настоящему почувствовал вкус перебродившего виноградного сока. «Жабий колодец Гральзунда» — отборнейшее вино из сушеных ягод. Легкий букет корицы в орнийском «Девичьем винограде». Летний зной, прохладное белое вино. Деликатный привкус древесины дуба — с горчинкой. Малиновое мидгардское «Гора троллей» будто бархатным шлейфом муската обволакивает язык. Вот уже три года, как Смейк не пил вина, не курил фогар, не ел жареного мяса.
— Только недолго, — проворчал Кромек Тума, оторвав Смейка от мечтаний. — Здесь трактир, а не зал ожидания.
Смейк подполз к огню и вдохнул запах свиного жаркого. Чуть подгоревшая шкура вздувалась и опадала большими пузырями, они то и дело лопались с тихим свистом, и тяжелые капли жира и сока падали в огонь, с шипением превращаясь в пар. Смейк вдохнул этот аппетитный аромат, и все четыре его желудка забурлили, словно болото жарким летом. Из живота донесся писк, как из мышиного гнезда: это взбунтовался кишечник. От волнения Смейк громко пустил газы.
Кромек Тума перепугался: сейчас загадочный посетитель набросится на жаркое, как голодный волк. На всякий случай он убедился, что его двустрел на месте, под прилавком. Пусть только жирный червяк сделает хоть одно неверное движение — Кромек одним выстрелом пригвоздит его к стенке!
Тем временем Румо ждал у двери. Каждой клеткой он ощущал нараставшее напряжение, чувствовал, как кровомясы вспотели от страха, как бешено колотились их сердца. Никто в трактире, включая самого Румо, не вел себя естественно. Все пахло как-то фальшиво, и обожженный нос вольпертингера здесь ни при чем. Даже голос Фольцотана Смейка звучал лживо, хотя тот очень старался говорить непринужденно. С трудом ему удалось переключить внимание с жареной свиньи на кровомясов.
— Позвольте поинтересоваться, в какую игру вы играете?
— «Румо», — буркнул Цордас.
Румо навострил уши.
— Ах, «Румо», — рассмеялся Смейк. — Моя любимая игра.
Румо так и подмывало вставить пару слов, но он помнил о правилах. Лишь зарычал тихонько.
— Угомони-ка свою дворнягу, — недовольно проворчал Цорилла.
— Пес вас не тронет!
— Ну да, все собачники так говорят, — отрезал Цорилла, а Цордас злобно захохотал.
— Послушайте! — воскликнул Смейк. — У меня ничего дурного на уме нет. Признаться, у меня нет вообще ничего, сами видите: ни одежды, ни поклажи. Само собой, нет и денег.
Кровомясы разочарованно хмыкнули.
— И все же я бы с радостью с вами сыграл. У меня предложение: видите этого великолепного вольпертингера? Это экземпляр дикой породы, и вы, конечно, знаете, что лучшего сторожевого пса не сыскать. Особенно их ценят местные крестьяне. За вольпертингера дадут не меньше тысячи пир.
Кровомясы скорчили недоверчивые гримасы. Они ничего не смыслили в торговле вольпертингерами. Но про зверей этих слыхали. Теперь им бросились в глаза рожки на голове Румо.
— Так это… вольпертингер?
— Тысяча пир. Это за простого. Но этот вольпертингер — особенный. Вам, разумеется, известно, что звери эти — ужасно своенравны, почти не поддаются дрессировке. Но мой — очень послушный. Глядите-ка! — Смейк взглянул на Румо.
— Сидеть! А ну сидеть!
Румо стоял как вкопанный, обиженно прижав уши. Кровомясы расхохотались.
— Сидеть! — взревел Смейк, пронзительно уставившись на Румо. Уловив пристальный взгляд Смейка, Румо, недовольно рыча, сел на задние лапы.
— Видите! Совсем ручной. Редчайший экземпляр! — торжествовал Смейк. — Никакого своенравия. Послушный инструмент в руках хозяина. Но помните: в плохих руках вольпертингер может стать опасным живым оружием! Пообещайте, что вольпертингер будет служить вам только в мирных целях!
Кровомясы с интересом перегнулись через стол.
— А какой мне прок с того, что псина слушается тебя? — спросил Цордас. — Если выиграю, станет она меня слушаться? — проявил он невероятную для кровомяса сообразительность.
— Этот пес… эээ… слушается того, кому я передам власть над ним, — ответил Смейк, махнув лапкой в сторону Цордаса. — Вот, теперь он в твоей власти. Скомандуй что-нибудь.
— Я?
— Да. Смелей! Что угодно.
Цордас задумался. Наконец, ухмыльнувшись, повернулся к Румо:
— А ну-ка поваляйся в грязи!
Румо ушам своим не верил. Он наклонил голову и зажмурился.
— Как бы не так: слушается! Да он даже не понимает, что я ему говорю.
Цордас и Цорилла расхохотались. Смейк взглянул на Румо. На сей раз во взгляде читался не приказ, а мольба. Румо догадался: это такой прием, придется переступить через себя. Хуже того: надо быть готовым к унижению. Это потруднее, чем одолеть десятерых циклопов.
— Скомандуй-ка еще раз, — посоветовал Смейк. — Пес тебя понял, просто он немного медлительный.
— Давай, поваляйся в грязи, чертова дворняжка! — прорычал кровомяс.
Румо лег на бок и стал кататься туда-сюда по грязному полу кабака. К шерсти пристали щепки и клочья пыли.
— То-то же, — одобрил Цорилла.
Смейк подсел к столу.
— Так если господа позволят…
Цордас бросил ему карты.
— Сдавай. Даем тебе за пса сто пир кредита. Проиграешь — он наш. Минимальная ставка — десять пир.
— Что ж, вполне справедливо, — ответил Смейк и принялся тасовать карты.
ПРО ВЕЗЕНИЕ, МОРГЕНШТЕРН И ГРАЛЬЗУНДСКИЙ ДВУСТРЕЛ
— Как «Румо»? Опять «Румо»? — взревел Цорилла, отшвырнув карты. — Да этот жирдяй — настоящий везунчик! Выиграть шесть раз подряд!
Играли всего час, а Смейк уже был богаче всех в трактире «У стеклянного человека». Шесть раз он поставил на «Румо», выиграв шесть раз подряд. Цордас и Цорилла проигрались подчистую и уже две партии играли в кредит, за счет Кромека Тумы.
Смейк решил, что пора бы провести задуманную проверку. Поднявшись с места, он обратился к Кромеку:
— Эээ, а где тут можно?..
— Снаружи, — усмехнулся Кромек. — Выбирай любое дерево.
Фольцотан Смейк пополз к выходу, заговорщически взглянув на Румо. Вольпертингер делал все, как договаривались: улегся на засаленный пол и притворился спящим.
— Что будем делать? — спросил Цорилла. — Он нас надул.
— Треснем его кружкой — и дело с концом, — предложил Цордас.
Цорилла не возражал.
— Ладно. Будем играть дальше. Потом ты пойдешь налить вина. На обратном пути зайдешь сзади и долбанешь кружкой ему по башке.
— Но это же червяк. Кто знает, где у него голова, а где туловище?
— Вообще-то, ты это придумал! Просто врежь посильнее. А дернется — уж я приложу его моргенштерном.
— Разбитую кружку запишу на ваш счет, — пробормотал Кромек за стойкой. Он все прекрасно слышал.
— Сбагрим этого вольпертингера — или как его там, — а выручку поделим на троих, — заявил Цордас, а сам подумал: «А следующую кружку я разобью о твою башку, тупица, а потом спалим твою чертову забегаловку».
— Оттащим жирдяя в лес. Дальше — дело за вервольфами, — договорил Цорилла совсем тихо, так как на веранде за дверью послышался скрип: Смейк возвращался.
Румо притворился, будто ему снится беспокойный сон: негромко заскулил, заворочался и поскреб по полу правой лапой.
Проползая мимо Цордаса, Смейк сделал кое-что совершенно для Румо неожиданное: молниеносный удар головой по шее кровомяса — и тот нокаутирован. Цордас так сильно стукнулся башкой о стол, что стакан с игральными кубиками взлетел в воздух. Недолго думая, Цорилла вскочил и схватил спрятанный под столом моргенштерн. Кромек спрятался под прилавком, а кубики упали на пол. Выпало «четыре», «два» и «шесть».
Румо же окончательно сбил кровомясов с толку, встав на задние лапы и приказав Цорилле:
— Брось его!
У Цориллы от удивления челюсть отвисла, Румо мог бы даже сосчитать обломки зубов в пасти, однако моргенштерн из лап кровомяс не выпустил, а, подняв над головой, стал потихоньку раскручивать. Железная звезда со свистом описывала круги, а Цорилла отступал от стола. Румо проскользнул под столом и между задних лап кровомяса — тот ничего не заметил. Оказавшись позади Цориллы, вольпертингер привстал, схватил кровомяса за переднюю лапу и потянул на себя. Цепь моргенштерна трижды обмоталась вокруг шеи Цориллы, и наконец его стукнуло по голове железной звездой. Сраженный собственным оружием, кровомяс рухнул на пол, подняв облако пыли.
Тут хозяин трактира поднялся из-под прилавка с двустрелом в лапах. Наставив его на Румо, он проревел:
— Вон отсюда, оба! Живее!
— Стоило бы натянуть тетиву, — сказал Смейк.
Незадачливый Кромек стал возиться со спусковым рычагом.
Прежде Румо не видал механического оружия. Правда, Смейк много рассказывал ему о всевозможных видах оружия, о принципах работы, о скорострельности. В лапах Кромека был гральзундский двустрел из восьмислойной березовой древесины, с тетивой из оленьих сухожилий, кованым ложем и спусковым механизмом. Мастерить такое оружие могли только оружейники, имевшие лицензию. Стрелы делались из прессованных стеблей тростника, закрученных, как канат, и венчались острыми бронзовыми наконечниками. В полете стрела вращалась, точно сверло вонзаясь в кирпичную кладку.
Щелк! Кромек вновь наставил двустрел на Румо.
— Убирайтесь отсюда! — прорычал кровомяс.
— Как насчет пари, Кромек Тума, — спросил Смейк.
— Что? Ты знаешь, как меня звать? — От испуга кровомяс даже опустил оружие.
— Кромек Тума, солдат пехоты, сто шестьдесят килограммов, рост — два двадцать семь, сорок семь медалей за отвагу, канонир, тугой на ухо, — перечислял Смейк. — А ведь я трижды повышал тебе жалованье — разве ты забыл?
Кромек смутился. Неужто и впрямь министр?
— Когда мы стояли лагерем у Флоринта, — решительно продолжал Смейк, — князь Хусайн хотел послать на штурм укреплений четвертую дивизию, где служил солдат Кромек Тума. А ведь все знали, что осажденные приготовили кипящую смолу — запах чувствовали даже в лагере. Помнишь, как я уговорил тогда князя прекратить осаду?
Только теперь Смейк решился воззвать к чувствам Кромека. Он давно узнал бывшего солдата: кровомяс немного постарел и разжирел, но придурковатая гримаса никуда не исчезла. Прирожденный вояка, верный до самой смерти. Смейк ухмыльнулся и распростер две лапки, будто собирался обнять Кромека.
— Ну что, узнал старика, военного министра?
Теперь Кромек вспомнил. Тогда он счел министра тряпкой: уж он-то с радостью пошел бы за своего правителя под струи кипящей смолы. Да лучше умереть, чем струсить перед этими подлецами! Отступление под Флоринтом — позор всей его жизни. Кромек сплюнул.
— Ах ты, трусливый пес! Да мы бы этих флоринтских обормотов — одной левой!
Похоже, краткий экскурс в прошлое произвел отнюдь не тот эффект, на который рассчитывал Смейк.
— Впрочем, хватит о былом, — сказал он. — Нам нужна провизия, вода, одежда и, скажем, сто пир на дорогу. Держу пари, ты не убьешь вольпертингера из двустрела.
Кромек крепко задумался.
— И на что спорим?
— На твою жизнь.
— А если я выиграю?
— Не выиграешь.
— Ах вы, шарлатаны! А ну убирайтесь!
Кровомяс, похоже, еще больше смутился.
— Ну же, Кромек Тума! Стреляй! — приказал Смейк.
Тут уж Румо стало не по себе. Еще одна проверка на выносливость? Румо ни разу не видел механическое оружие в действии. Прежде ему доводилось отражать только удары циклопьих кулаков.
Кромек повиновался. Раздался двойной щелчок спускового механизма, оленьи сухожилия с треском сжались, и из двустрела разом вылетели две стрелы. Послышалось стрекотание. Стрелы, будто направляемые невидимыми нитями, полетели прямо на вольпертингера. Они вращались в полете, и Румо видел, как вихрь увлекает за собой пылинки, кружившие в воздухе.
Стрекотание зазвучало в ушах Румо медленнее, постепенно переходя в глухой протяжный рокот. Вольпертингер знал: в самые опасные минуты все движения и мысли его ускоряются, будто по волшебству. Впервые так случилось на Чертовых скалах, когда он оторвал циклопу голову. И теперь у Румо оказалось довольно времени поразмыслить, как увернуться от стрел. Вариантов три. Можно нагнуть голову — так проще всего. Можно быстро присесть, тогда стрелы пролетят над ним — целый акробатический номер. А можно отклониться всем туловищем, упершись лапами в бока — отчаянное безрассудство. Румо не знал, что выбрать.
Пока он раздумывал, на пути одной из стрел оказался комар. Комар с жужжанием пролетел перед левой стрелой, не задевшей его, однако его затянуло в воздушный вихрь, а оперением стрелы оторвало оба крылышка, и раненый комар упал на пол. Уж лучше бы его сразу убило — с сочувствием подумал Румо.
Тем временем стрелы оказались всего в нескольких сантиметрах от Румо, тот уже различал клеймо литейной артели на медных наконечниках. Тут сзади зашевелился кровомяс. Цордас очнулся и стал вытаскивать кинжал из ножен, висевших у него под одеждой. Кровомяс старался не шуметь: не поднимая головы от стола, он очень медленно потянул кинжал. Но в ушах вольпертингера это прозвучало, будто кто-то точит топор о брусок.
И Румо выбрал четвертый вариант. Нехотя упершись кулаком в бок, он отклонился в сторону от летящих стрел. Одновременно подняв другую лапу, пес слегка коснулся оперения одной из стрел — этого хватило, чтобы изменить ее траекторию. Вторую стрелу Румо решил перехватить на лету, но в ту же секунду понял, что идея была плохая: стало так больно, словно он сунул лапу в раскаленную печь. При торможении стрела сильно обожгла лапу, а шершавые волокна тростника содрали кожу. Но Румо не ослабил хватку — напротив, сжал кулак еще сильнее, остановив вращение стрелы. Тем временем другая стрела с треском пробила столешницу, на которой лежала голова Цордаса, пригвоздив переднюю лапу, сжимавшую рукоятку ножа, к задней. От ужаса кровомяс не мог выдавить из себя ни звука и снова хлопнулся в обморок. Румо стоял, стиснув зубы, и крепко держал стрелу, а из лапы текла тонкая струйка крови.
Смейк одобрительно присвистнул.
А Кромек Тума опять завыл.
Румо и Смейк вышли из трактира. Смейк бросил обглоданную свиную кость и глубоко затянулся сигарой. Фогар у Кромека не нашлось, но после долгого воздержания Смейк обрадовался даже ящику дешевых сигар из Южной Цамонии. Веки Смейка отяжелели от выпитого вина, но в общем и целом он давненько не ощущал такой легкости. Одним махом осушив бутылку красного вина из погреба Кромека Тумы, он, наконец, избавился от воспоминаний и страхов, вынесенных с Чертовых скал. Теперь-то Смейк окончательно вернулся в цивилизованный мир.
— Я двигаюсь быстрее других, — проговорил Румо. Он никак не мог прийти в себя после случившегося.
— Куда быстрее, — согласился Смейк, выпустив колечко дыма. — На то ты и вольпертингер.
Румо разглядывал свой новый костюм. На нем были заплатанные кожаные штаны Цориллы, едва доходившие до колен, и куртка из меха троллей, позаимствованная у Кромека Тумы. Одежда воняла кровомясами.
— А без этого никак? — спросил он Смейка.
Тот показал ему мешочек с деньгами, встряхнул им, с наслаждением прислушиваясь к звону монет.
— Никак, — ответил Смейк. — Без этого никак.
— Мне вот что показалось странным, — начал Румо, когда путники двинулись на восток от трактира «У стеклянного человека».
— Что же?
— Карточная игра. Она называется так же, как зовут меня.
— Да уж, — усмехнулся Смейк. — Действительно странно.
ЭЙДЕИТ
К вечеру Смейк и Румо сделали привал в рощице, показавшейся им безопасной — во всяком случае, Румо не уловил никаких сигналов тревоги. Развели костер — точнее, Смейк велел Румо собрать сухой травы, веток и древесной коры. Затем вольпертингер отыскал два камня и бил ими друг о друга, пока не высек искру и трава не вспыхнула.
— Вот, ты еще кое-чему научился, — похвалил Смейк. Удобно устроившись на мягкой куче кленовых листьев, он потягивал из бурдюка вино, которое прихватил в «У стеклянного человека». Едва понюхав вина, Румо поспешил отказаться, и Смейк наслаждался им в одиночку. — У тебя ловко выходит. Да и не в моем возрасте разжигать костры. В больших городах на каждом углу горит огонь — его поддерживают гномы-истопники. Любой может сделать небольшой взнос и зажечь факел. Вот это я понимаю.
Рой эльфийских ос закружился вокруг костра, жуки-хрустуны зажужжали над головой Смейка, грозя ущипнуть крохотными жвалами. Блуждающие огоньки с писком носились в клубах дыма. В Цамонию пришла весна, разбудив целые полчища насекомых. Пылевые мотыльки бесстрашно бросались в пламя, сгорая яркими вспышками. Смейк брезгливо поморщился.
— Вот отчего я не люблю бывать на природе: из-за насекомых. Пусть они тут хозяйничают. Насекомым — природу, всем остальным — города. Мы держимся подальше от природы, а насекомые — от городов: разве не справедливо? Что пауки забыли в спальне? Видимо, то же, что и мы — в этом лесу.
Тем временем Румо по приказу Смейка раздувал огонь. Удивительно, как быстро разгорается пламя!
— Натыкаясь на насекомых в цивилизованном мире, мы их убиваем, — бурчал Смейк. — Насекомые поступают с нами так же, только они куда коварней. В этих краях, кажется, водятся клещи-мумийщики, чей укус не просто убивает, а обращает в зомби — представляешь? Сами клещи — не больше песчинки. Годами они сидят на деревьях, но стоит тебе неосторожно сесть под таким деревом, и клещ падает тебе на голову. Паразит пробирается внутрь, до самого мозга, откладывает яйца. Ты и не заметишь ничего, но, когда из яиц вылупятся личинки, голова покроется плесенью изнутри, а сам превратишься в ходячего мертвеца и будешь питаться мошкарой.
Румо оглядел кроны деревьев и взъерошил шерсть на голове.
Взгляд Смейка прояснился, когда тот вновь посмотрел на огонь. Он грезил об огнях большого города. О каменных домах, высоких, как Сумрачные горы. Об оживленной уличной торговле. О трактирах. Он знал одну пивную в Гральзунде, где… Ветка громко треснула в костре, вернув Смейка к реальности.
— Больше всего мне хотелось бы сейчас зажарить на костре болотного поросенка, — вздохнул Смейк. — Знаю великолепный рецепт жареной свинины. Главный его секрет — тмин. А знаешь, как здорово тмин сочетается со смолистым сыром?
Румо больше всего хотелось, чтобы Смейк помолчал хоть минуту. Он что-то учуял и хотел прислушаться к звукам леса, а глупая болтовня червякула его отвлекала. Закрыв глаза, Румо напряг слух и обоняние, но все равно ничего не мог толком разобрать. В кустах, метрах в двадцати, сидело какое-то существо. Румо слышал его сердцебиение: спокойное, ровное, медленное. Очевидно, нападать существо не собиралось — если, конечно, не могло похвастаться таким самообладанием, что даже предстоящая битва не ускорила ритм сердца. Но он слышал, как работают еще четыре органа, издавая непрерывный скрип, треск и щелчки. Никогда еще Румо не встречал существа, чьи внутренности производили бы такие звуки.
— Завтра пойдем на охоту, — решил Смейк. — Пора тебе преодолеть отвращение, ведь ты охотник по природе. Охотиться я тебя научу. Может, даже встретим свинью: местность довольно болотиста для…
— Там кто-то есть, — шепнул Румо. — В кустах. Возможно, не один. Слышу странные звуки.
— Странные звуки? — Смейк тоже понизил голос. — Какие звуки?
— Треск каких-то органов. Я такого прежде не встречал. Органов — четыре.
— У таракрыс, по-моему, несколько печенок, — пробормотал Смейк. — Но они всегда передвигаются стаями. — Он посетовал на пробелы в своем образовании: ни в том, ни в другом он не был абсолютно уверен.
В кустах зажглись два огонька — совершенно круглые, желтоватые, не слишком яркие. Но вспыхнули они так неожиданно, что Румо подскочил и встал в боевую стойку, а Смейк схватил тонкий прутик. Огоньки зашевелились, кусты раздвинулись, и из леса к Румо и Смейку вышло костлявое существо с непропорционально большой головой на плечах. Огоньки оказались огромными круглыми горящими глазами, а двигалось существо так неловко и беспомощно, что Румо отбросил всякую мысль о нападении.
— Надеюсь, господа, я вас не напугал? — спросил ночной гость. Говорил он в нос, высокий голос его звучал немного надменно. — Но я увидел костер, а поелику я путешествую по местности весьма интересной, хотя и малоизученной, я, подстрекаемый любопытством, позволил себе подойти ближе. В одиночку ни за что не решился бы развести здесь костер: лес кишит вервольфами и лунными тенями — это научный факт. Но в компании отважных спутников отчего бы не позволить себе разжечь огонек, верно?
— Эйдеит, — мелькнуло в голове у Смейка.
— Вы правы, я эйдеит. Совершенно безобидный, господа! Опасен разве что на стезе знаний — даже не думайте тягаться со мной умственными способностями — ха-ха! Позвольте отрекомендоваться: моя фамилия Колибриль. Доктор Оцтафан Колибриль.
Смейка поразило, как бесстрашно этот тщедушный гном вышел к нему и Румо. Очевидно, он умеет читать мысли, а еще немного похож на профессора из городка Форт-Уна — того, что поделился со Смейком знаниями о циклопах: те же горящие глаза, то же чахлое тельце, та же огромная голова. Но сходство не было полным.
— Не бойтесь, подойдите ближе, — произнес Смейк. — Будем рады разделить место у костра с путником, не имеющим дурных намерений.
Эта условная фраза — как раз на такой случай — вошла в обиход после Атлантидского декрета о путешествиях, изданного наттиффтоффскими политиками: те очень любили путешествовать в свободное время. Фраза произносилась не только в знак гостеприимства и любезности, но и содержала предупреждение, давая чужаку понять, что тот, в случае чего, встретит достойный отпор. Закон не обязывал произносить эту фразу, но она стала общепризнанной, ее даже учили в школах. А правильный ответ звучал так: «Благодарю за оказанное гостеприимство и клянусь не злоупотреблять вашим доверием».
— Благодарю за оказанное гостеприимство и клянусь не злоупотреблять вашим доверием, — церемонно ответил Оцтафан Колибриль и добавил: — Кроме того, господа, должен сообщить вот какой факт: в моем распоряжении имеется несколько эббингских вяленых колбасок, и я, будучи воспитанным гостем, с радостью разделю их с многоуважаемыми хозяевами костра. Не возражаете?
Одна из особенностей эйдеитов — несколько чудаковатая речь. Многие ученые считают ее своего рода болезнью и связывают с колоссальной производительностью мозгов, которых у эйдеитов несколько. Сунув руку в холщовый мешок, Колибриль вынул оттуда длинную тонкую колбаску.
— Не возражаем, не возражаем! — воскликнул Смейк, торопливо замахав лапкой ночному гостю.
Румо принял обычную позу, однако оставался начеку, с недоверием поглядывая на Колибриля.
Едва маленькая компания молча отужинала под треск костра (червякулу досталось больше всех, эйдеит только заморил червячка, а Румо вовсе отказался от еды), Смейк затеял светскую беседу.
— Разрешите поинтересоваться, куда направляетесь? — начал он.
— Держу путь в Туман-город. — Смейк недоуменно уставился на эйдеита. — Он расположен за Флоринтом, на западе Цамонии…
— Знаю, — перебил Смейк. — Но, позвольте, вы по доброй воле идете в Туман-город?
Колибриль улыбнулся:
— Да уж, знаю я эти расхожие поговорки про Туман-город: «Коль войдешь в туманный град…»
— «…не воротишься назад!» — подхватил Смейк. Оба хихикнули, а Румо, ничего не понимая, уставился на огонь.
— Мне известны лишь слухи, — продолжал Смейк. — Дескать, над городом стелется вечный туман. Говорят, можно войти в него и не вернуться. Ну, и так далее.
— Уровень моей осведомленности не намного превышает ваш. Вот я и направляюсь туда с целью предпринять кое-какие научные исследования. Быть может, мне удастся обнаружить достоверные данные и развеять ряд сомнительных выдумок и легенд.
— Каких же, например?
— Вам и впрямь интересно?
— О, легенды я люблю.
— А знаете легенду о подземном мире?
— О подземном мире? — удивился Смейк.
Румо навострил уши.
— Да. Будто бы под нашим миром есть еще один. Королевство зла и все такое. — Тонким пальцем Колибриль очертил в воздухе круг.
— В общих чертах, — признался Смейк. — Так, слышал кое-что. Солдатские байки.
— Рассказать? — предложил Колибриль.
— Прошу вас! — ответил Смейк.
ТУМАН-ГОРОД
Доктор подбросил в огонь сухую деревяшку.
— Сотни лет подряд в Цамонии случается такое, чему не найти внятного объяснения. И каждый раз, когда подобные вещи происходят, идет молва о подземном мире. Откуда взялись кровавые листья? Из подземного мира! Куда исчезли жители Снегвилля? В подземный мир! Откуда взялись нурнии? Из подземного мира! Куда сбежал генерал Тиктак с медными болванами? В подземный мир!
Румо навострил уши. Этот гном знает про генерала Тиктака?
— А на самом деле? — поинтересовался Смейк. — Есть доказательства?
— Их-то я и ищу! Народная молва делит все на две категории: на земле — под землей. Свет — тьма. Добро — зло. А задача науки — осветить и изучить промежуточные области. Поговаривают, будто в подземном мире собираются силы, изгнанные из нашего мира, отбросы со всей Цамонии. Однажды они выйдут наверх и захватят власть над континентом. Согласно одной из теорий земля под Цамонией пронизана сетью гигантских пещер. Этот темный мир населяют страшные и опасные чудовища. В одной из таких легенд говорится о Туман-городе. Будто бы именно там располагаются врата подземного мира.
— Ух! — выдохнул Смейк.
— И не говорите! — рассмеялся доктор. — Бабьи сказки, разумеется. Но сколько народу то и дело пропадает в окрестностях Туман-города! Да и местные жители ведут себя странно. А еще туман над городом никогда не рассеивается — с точки зрения науки, это совершенно необъяснимо.
— Вы разожгли во мне любопытство, — сказал Смейк.
— Рассмотрим только факты, — снова заговорил Колибриль. — На западном побережье Цамонии, немного севернее Флоринта, расположен Туман-город, названный так из-за тумана, который никогда не рассеивается. Иные простаки уверяют, будто туман этот — живой. Вы не представляете, сколько всяких глупостей рассказывают про это место. Но часто именно в таких россказнях можно найти крохотное зерно истины, и если я найду его в Туман-городе, то сохраню, препарирую, изучу и сделаю научные выводы. Я ведь специализируюсь на мельчайших формах жизни.
— А какие у вас методы? — задал вопрос Смейк. — У вас есть какая-нибудь научная… тактика?
— Ну, сперва мне нужно попасть в Туман-город. Я уже отправил туда оборудование и арендовал маяк. Тумангородцы — гораздо более услужливый народ, чем о них думают. Стоило лишь написать несколько писем. Вот уже один миф развенчан. В конце концов, куча народу регулярно проводит в Туман-городе отпуск, значит, там не так уж плохо.
— Вы очень смелый! — похвалил Смейк Колибриля.
— Ну что вы! Если бы никто не решился озарить мрак светом, сидеть бы нам по сей день в пещерах в полной уверенности, будто облака — это летучие горы.
— А когда доберетесь до Туман-города, чем займетесь?
— Изучением тумана, разумеется. Проведу ауракардиографическую съемку.
— Какую съемку?
— Ах, лучше и не просите объяснить. Не хочется портить вам вечер. Если коротко: я собираюсь рассмотреть микроскопическое сердце тумана. Все тайны кроются в мелочах.
— Ага, — согласился Смейк.
Соловеймар
— Вот у меня четыре мозга, а и то я с трудом понимаю, как устроен ауракардиограф. Хотите — верьте, хотите — нет. Тут нужно семь мозгов, как у изобретателя этого прибора — профессора Соловеймара.
— Вы знакомы с Соловеймаром?
— Он мой научный руководитель и наставник. Я учился у Соловеймара, когда тот еще преподавал в Гральзунде. А вы тоже знаете профессора?
— Не то чтобы знаком. Встречал как-то раз.
— Цамония велика, но Соловеймар повсюду! — рассмеялся эйдеит. — Куда бы меня ни занесло, Соловеймар там уже побывал. Он, как призрак — всюду и нигде. А вы где с ним встречались?
— В городе Форт-Уна.
— А, в столице удачи! — усмехнулся Колибриль. — Старый повеса!
— Если я правильно понял, он приезжал из научного интереса. А где он теперь — не знаете?
— Этого никто точно не знает. Соловеймар старается не афишировать свои перемещения. Он то здесь, то там. То взбирается в горы, то шагает по воде в туфлях из H2O-уплотнителя. Слышал, что он собирался основать Элитную академию в Сумрачных горах. А другие поговаривают, дескать, он изобрел машину, способную заморозить торнадо. Третьи уверяют, будто профессор спятил и спрыгнул с горы Блоксберг. Доходили до меня и такие слухи: мол, профессор разъезжает по стране с каким-то ярмарочным балаганом, испытывая новое изобретение на сельском населении Цамонии. Но никто ни в чем не уверен. Может, он снова сидит во мраке и размышляет об изучении темноты.
— А вы тоже изучаете темноту? — спросил Смейк.
— Нет. Точнее, уже нет. В юности я ассистировал профессору Соловеймару и кое-что в этой области изучил, но в конце концов мне пришлось уйти от профессора, не то провел бы я в Сумрачных горах всю жизнь. Если хочешь порвать со старыми учителями, лучше всего двинуться в противоположную сторону. Видите ли, мои научные методы отличаются от методов Соловеймара, главным образом, перспективой. Его взор обращен на великое — на космос. А мой, наоборот, на малое — на микрокосмос.
Ученье — тьма
— Завидую я вашим эйдеитовым мозгам, — вздохнул Смейк. — Я уж забыл почти все, чему учился в школе. Память дырявая, мне пришлось бы лет двадцать корпеть за партой, чтобы все вспомнить.
— А хотите восполнить пробелы в знаниях? — Голос Колибриля прозвучал как-то заговорщически.
— Еще бы не хотеть! — воскликнул Смейк. — Да если б все было так просто!
— А тут нет ничего сложного! Во всяком случае, если речь идет о базовых знаниях — вам ведь их не хватает? Древнецамонийская математика. История. Цамонийская биология. Я верно вас понял? Такие знания недолго передать. Раз — и готово.
Колибриль щелкнул пальцами.
Смейк вспомнил поток мыслей, хлынувший на него в городе Форт-Уна, когда профессор Соловеймар положил ему руку на плечо.
— Примерно так, — подтвердил Колибриль, словно в том, что он читал мысли Смейка, не было ничего удивительного. — Но от случайной передачи знаний пользы мало.
— Мне они уже помогли! — улыбнулся Смейк, вспомнив про языки циклопов.
— А я предлагаю вам, — продолжал Колибриль, — освежить то, чему вас учили в школе, всего за несколько секунд и даже узнать кое-что новое.
— Шутите?
— Эйдеиты не шутят, когда дело касается передачи знаний.
— Не могли бы вы объяснить подоходчивее?
— Как вы уже поняли, мозгов у меня несколько. А точнее — четыре. Таким образом, я принадлежу к эйдеитам четвертой категории. Эйдеиты с четырьмя и более мозгами обладают способностью бактериальной передачи знаний.
— Не может быть!
— Но это только по желанию. Не всякому это нужно. И должен вас предупредить: хотя передача знаний займет совсем немного времени, пройдет безболезненно и без угрозы здоровью, последствия будут колоссальны. Рамки вашего сознания раздвинутся. Жизнь изменится. Не обещаю, что к лучшему. Знания могут быть опасны. Ученье — тьма! — Колибриль хихикнул.
— Я готов рискнуть, — возразил Смейк.
— Видите ли, я могу наделить вас знаниями в известных пределах. Передам вам только то, что знаю сам, ведь возможности моих мозгов небезграничны. К примеру, у Соловеймара их семь. У меня — всего четыре.
— И тем не менее. — Теперь Смейк понял, что отличает Колибриля от Соловеймара. У него не было наростов на голове, где у профессора располагались дополнительные мозги.
— Так вот. Видите ли, я могу размышлять сколько угодно, учиться хоть всю жизнь, но уровня Соловеймара мне не достичь. Слыхали о Гральзундском объединении кулачных бойцов?
— Разумеется. Тренировал нескольких.
— Тогда вам известно, что бойцы делятся на классы. Есть бойцы с двумя лапами, есть с тремя, с четырьмя и с пятью. Каких бы успехов ни достиг трехлапый боксер, ему никогда не играть в высшей лиге.
— Вы правы.
— Так вот, не хотел бы разочаровать вас теми знаниями, что могу предложить. Есть еще одно неудобство: вы получите лишь те знания, которыми мои четыре мозга заняты в настоящее время. Для вас они могут оказаться совершенно ненужным балластом и никогда в жизни не пригодиться.
— Повторяю, я готов рискнуть. Во что мне обойдется удовольствие?
Вскинув голову, эйдеит смерил Смейка взглядом, исполненным негодования.
— Простите, — пробормотал Смейк. — Я ведь принадлежу к тому разряду существ, что привыкли мыслить категориями взаимной выгоды.
Колибриль тут же смилостивился.
— Вижу, теперь уж вас не разубедить. Но, должен признаться, я даже рад буду немного вас заразить. Давненько я этого не делал. Едва ли я открою Америку, если сознаюсь, что мы, эйдеиты, во время передачи знаний словно пьянеем, можно сказать, впадаем в абсолютную эйфорию. Восхитительное чувство: удовольствие, о котором не приходится сожалеть.
— Приступим? — Смейку не терпелось.
— Одну минуту! Еще одно важное замечание. Обязан предупредить вашего спутника, что во время процедуры на него возлагается ответственность за нашу безопасность. Мы будем совершенно беспомощны. Войдем в своего рода транс, и, если даже нас заживо сожрут, ничего не заметим. В случае опасности…
— …нет лучшего телохранителя, чем Румо, — перебил Смейк.
— Он умеет драться?
— Еще как! — ухмыльнулся Смейк. — Когда закончим, я вам расскажу, как он умеет драться.
— Замечательно! С удовольствием послушаю. — Эйдеит захлопал в ладоши. — Итак, начнем! Какой уровень выберете? Начальный? Средний? Или по полной программе?
— Раз уж решили, то на всю катушку!
— Хорошо. Заражение начального уровня проводится без касания. Для среднего уровня нужен физический контакт. А если по полной, — вам придется вставить палец мне в ухо.
— Что?
— Любой палец. Вот в это отверстие. — Колибриль показал крохотную дырочку чуть ниже виска. — Это мое ухо. Придется потерпеть, иначе ничего не получится.
— Ясно. — Смейк помедлил. Взглянул на Румо. — Румо, гляди в оба!
Вольпертингер угрюмо кивнул.
— Здесь довольно опасно, — предупредил Колибриль. — Главное, не пытайтесь нас разъединить, что бы ни случилось. Если нам помешать, есть вероятность, что мы оба до конца своих дней так и не придем в себя.
— Вот как? — нерешительно проговорил Смейк.
— Вы что, передумали?
— Нет-нет, — возразил Смейк. — Румо, ты слышал, что сказал доктор. Гляди в оба!
Румо кивнул.
Смейк сделал глубокий вдох, словно перед прыжком в воду, и вставил палец в ухо эйдеиту. На ощупь — будто окунул в банку с вареньем.
— Приятного полета, — улыбнулся доктор Колибриль. — Не удивляйтесь, если встретите там профессора Соловеймара.
— Соловеймара? Что вы имеете в…
Яркая вспышка ослепила Смейка, затем стало совсем темно. «Я упал в обморок» — решил он, но вдруг опять увидел свет. Смейк оказался высоко-высоко в воздухе, а под ним простиралось нечто вроде гигантской карты города.
— Я лечу, — мелькнуло у него в голове. — Здорово! Это Атлантида?
— Нет, — ответил голос доктора Оцтафана Колибриля. Он раздавался сверху, снизу — отовсюду, словно глас невидимого бога. — Нет, вы не летите. Просто так ведет себя ваше сознание, попав в мозг эйдеита. И там внизу не Атлантида. Это Оцтафан. Мой город. Точнее, один из районов: Северный. Еще есть Южный, Западный и Восточный. По одному на каждый мой мозг. Спустимся туда!
Румо вздрогнул. Смейк завопил как резаный, громко и протяжно, будто падал в бездонный колодец. Но палец его все еще торчал из уха эйдеита, и Румо не стал мешать. Смейк и Колибриль не шевелились, червякул раскрыл рот, и язык его болтался туда-сюда, словно у колокола.
Необыкновенная ночь. Впрочем, не первая необыкновенная ночь в жизни Румо. Он подбросил дров в огонь.
СЕВЕРНЫЙ ОЦТАФАН
Свободное падение. Смейк уже не летел, он камнем падал на город; еще немного, и его расплющит о землю!
— Ааааааааа! — визжал Смейк.
— Не валяйте дурака! — крикнул Колибриль сверху. — Никуда вы не падаете, это всего лишь иллюзия. Если вы так вопите здесь, значит, вопите и там, в лесу. А это может привлечь к костру непрошеных гостей.
Смейк умолк.
— Это иллюзия, — пробормотал он, — всего лишь иллюзия. А на самом деле я сижу рядом с эйдеитом, сунув палец ему в ухо. Это все понарошку. Иллюзия.
— Так-то лучше, — буркнул Колибриль. — Мы летим — точнее, иллюзионируем — по главной улице. По Оцтафановой аллее.
Смейк перестал стремительно падать и начал медленно опускаться на одну из самых широких улиц на севере Оцтафана, как вдруг понял, что никакой это не город и не улица. За дома он принял геометрические фигуры всевозможных форм, цветов и размеров: полусферы, параллелепипеды, пирамиды, трапецоэдры, кубы, конусы, октаэдры. Одна из фигур напоминала торт. И нигде ни окон, ни дверей.
— Что это за торт? — спросил Смейк.
ТОРТ
Сидя на бревне, Румо с недоверием наблюдал занятную сцену: жутковатые отблески костра озаряют Смейка и Колибриля, и палец червякула при этом — в ухе эйдеита. Хорошо хоть Смейк перестал орать. Румо прислушался: тихо. Принюхался к прохладному вечернему ветерку. Только мелкие лесные зверьки укладывались спать, зарывшись в сухие листья. Слышно тихое, мерное сердцебиение, ровное дыхание, сонное посапывание. Опасности нет. Завтра он их поторопит, решил Румо. Уж очень они медлят. У Смейка-то нет никакой особой цели, ему и спешить некуда. Другое дело — Румо. У него есть цель: серебряная нить.
— Что это за торт? — услышал Румо сонный голос Смейка.
— Здания, похожие на торты, — это хранилища знаний, — пояснил Колибриль. — Знания законсервированы и сгруппированы по темам на разных ярусах — почти как в библиотеке. Хотите взглянуть?
— Конечно, — обрадовался Смейк и тут же взял вправо, нацелившись на один из средних ярусов какого-то оранжевого сооружения. Это было строение высотой в несколько сотен метров, без окон, дверей и прочих отверстий. Чем выше, тем уже становились округлые ярусы «торта». Смейк мчался к нему со скоростью пушечного ядра.
— Аааааа! — прокричал он.
Румо так и подскочил. Смейк снова стал визжать, а ветер, дувший над поляной, уносил его протяжный тревожный крик в чащу леса.
Румо настроился на то, что ночь будет не только необыкновенной, но и чрезвычайно долгой. Вольпертингер понятия не имел, чем эти двое занимаются в голове Оцтафана Колибриля, но, похоже, они там надолго. Румо с удовольствием бы вздремнул, может, ему даже приснилась бы серебряная нить, но ему велели быть начеку. Подумать только, сунуть палец в ухо совершенно незнакомому чудику! Видать, Смейк уже не рад, что полез туда, раз так орет. Так ему и надо!
МУЗЫКА МОЗГА
— Аааааа! — вскрикнул Смейк, налетая на стену. Однако не расшибся: чпок — и Смейк исчез в стене.
«Будто нырнул, но остался сухим», — мелькнуло у него. На несколько секунд все озарилось оранжевым мерцанием, в ушах защелкало. Опять чпок — и Смейк очутился внутри хранилища знаний. Он парил в воздухе посреди светящегося тоннеля, вверх и вниз расходились яркие круги всех оттенков оранжевого. Смейк на мгновение повис в воздухе и тут же рухнул вниз, словно марионетка, которой перерезали нитки.
— Аааааа! — опять завопил он.
— Тише, прошу вас! — увещевал Колибриль, тоже оказавшийся в хранилище. — Соберитесь, наконец! Итак, это что-то вроде библиотеки. Место для размышлений.
Полет Смейка резко оборвался, и он замолчал.
— Это всего лишь иллюзия, — бормотал он. — Всего. Лишь. Иллюзия. — Смейк снова парил в воздухе, а вокруг него вращалась стена со множеством круглых окошек. Послышалось нежное пение, перебиваемое ритмичным бормотанием.
«Удивительно, — подумал Смейк, — какая возвышенная музыка».
— Это музыка мозга, — пояснил Колибриль. — Пение синапсов. Так звучат наши мысли.
— А где это мы? — спросил Смейк. — Какие знания тут хранятся?
— Ну, вам это, наверное, неинтересно. Древняя история. Цамонийская биология.
— Вот как? И про кого тут можно узнать?
— Да про кого угодно! Хотя бы про червякулов. Хотите что-нибудь узнать о червякулах? — усмехнулся Колибриль.
— Нет, благодарю, — ответил Смейк. — О них я и так знаю слишком много.
— Тогда наттиффтоффы. Тропические гномы. Фенгены. Йети. Мумы. Брюквосчеты. Да кто угодно! Есть даже сведения о самых отвратительных существах: вервольфах, нурниях, циклопах, лунных тенях, фрауках.
— Про циклопов мне известно достаточно, — сказал Смейк. — А что за фрауки?
— О, про них — только слухи, никаких научных фактов.
— А лунные тени? Это про них вы сию минуту говорили у костра? Никогда не слышал про этих существ.
— Редкий вид. Неприятные создания. — Голос Колибриля звучал так, будто его пробирал озноб. — Хотите подробнее узнать про лунные тени?
Румо терял терпение. Эти двое по-прежнему стояли почти неподвижно, словно нелепая скульптурная композиция «Чистка ушей». Время от времени Смейк и Колибриль невнятно бормотали что-то себе под нос. Наверное, так разговаривают лунатики.
— Нпртные сздния, — промямлил Колибриль. — Хтить пдрбнь узнть пр лунн тьнь?
Румо не знал и знать не хотел, что это значит. Поспать бы, ведь завтра предстоит долгий поход. Румо подбросил несколько сухих веток в угасавший костер и стал глядеть, как летящие искры сливаются со звездами в ночном небе.
КОМНАТА ЗНАНИЙ
Приняв горизонтальное положение, Смейк завертелся вокруг своей оси, выбрал одно из круглых отверстий и скользнул внутрь. Очутился в прохладной пещере с прозрачными янтарными стенами, пропускавшими свет.
— Вы в комнате знаний. Такие только в мозгах эйдеитов. Мы умеем всю жизнь хранить огромные объемы знаний и при этом ни капельки не расплескать. Идеальный метод.
— Тут докторская диссертация о лунных тенях?
— Диссертация? — рассмеялся Колибриль. — Нет, диссертация заняла бы целое здание. Здесь небольшая речь — я выступал с нею еще студентом, и даже без подготовки. Нужно было рассказать все, что знаешь на заданную тему. Отрывочные энциклопедические сведения, не более.
Удар гонга. Голос Колибриля зазвучал намного моложе.
ЛУННЫЕ ТЕНИ
— Описание лунных теней представляется трудной задачей. Лунные тени бесцветны. Те, кому доводилось видеть этих созданий, описывают их как черный силуэт, похожий на шимпанзе, с короткими задними и длинными передними лапами. Лунные тени не издают ни звуков, ни запахов. Говорят, у них нет лиц. В некоторых уголках Цамонии их зовут леденящими убийцами. Кое-кто из ученых относит лунные тени к семейству вампиров: подобно тому как вампиры пьют кровь, лунные тени подстерегают спящих и сосут у них жизненные силы через уши (как именно они это делают — пока неизвестно). В конце концов жертва леденеет и умирает — отсюда и прозвище. В средние века лунные тени были гораздо многочисленнее, чем в наши дни, они считались настоящим бедствием — именно из-за них стали запирать ставни и придумали решетки против вампиров. Двери и окна для лунных теней — непреодолимое препятствие, поэтому они нападают под открытым небом или проникают сквозь незапертые окна и двери. За несколько столетий ставни и решетки существенно сократили их популяцию. Сегодня они встречаются лишь в лесах и в глухой местности, где путники ночуют под открытым небом. Впрочем, лунные тени принадлежат к наименее изученным формам жизни в Цамонии. Многие ученые сомневаются даже, можно ли их вообще считать формой жизни.
Удар гонга. Развернувшись, Смейк проскользнул в окошко и вновь очутился в тоннеле.
— Батюшки мои! — вскрикнул он. — И эти твари рыщут по лесу, где мы расположились?
— Вы же говорили, ваш спутник — превосходный сторож? — голос Колибриля снова раздавался сверху и звучал старше. — Лунные тени трусливее гиен. Нападают лишь на спящих.
— Ну ладно, — успокоился Смейк. — Румо не соня.
Усевшись на землю и прислонясь к стволу дерева, Румо глядел на странную парочку, едва освещенную отблеском догоравшего костра. Казалось, темнота потоками струится на поляну из леса. Все очертания постепенно тонули в сером сумраке. У Румо больше не было сил подбрасывать дрова в огонь, вот очнутся эти двое (поскорее бы) — пускай займутся.
Румо прислушался и принюхался. Ничего, никаких подозрительных звуков или запахов. Опасности нет. Вольпертингер потянулся, зевнул и устроился поудобнее у дерева. Ему по-прежнему казалось, будто земля уходит из-под ног: Чертовы скалы напоминали о себе, но на сей раз качка убаюкивала. Румо закрыл глаза — всего на мгновение. Он и не думал спать, просто на несколько секунд зажмурился, кругом ведь так тихо. Едва прикрыв глаза, Румо увидел серебряную нить. Какая красота — взгляд не оторвать!
СТРОЙКА
Фольцотан Смейк скользил по пустынным улицам Оцтафана. Геометрические фигуры слева и справа переливались самыми невероятными красками. Именно таким, нарочито искусственным, представлял себе Смейк идеальный город — недоставало лишь одного-двух хороших ресторанчиков.
Постепенно Смейк стал получать удовольствие от полета. И чем больше ему нравилось, тем лучше удавалось управлять движениями. Он понял: теперь все подчинено его желаниям.
Смейку бросилось в глаза огромное здание вдали, от других оно отличалось причудливыми очертаниями. Возвышаясь над всей округой, здание походило на дворец, построенный архитектором, который сошел с ума во время работы. Изогнутые башни, бесформенные пристройки, купола, громоздившиеся один на другом, выступы, эркеры — все это походило, скорее, не на готовое здание, а на грандиозную стройку.
— Вот это да, — изумился Смейк. — Что там?
Сверху послышалось смущенное покашливание Колибриля.
— Тоже хранилище? Выглядит странно.
— Нет, не хранилище.
— А что же?
— Ничего.
— Как это «ничего»?
— Там ничего интересного.
— Но это же самое необыкновенное здание в городе!
— Не хочу говорить о нем.
— Ну же, не томите, доктор, — что это?
— Эээ… диссертация.
— Диссертация? — рассмеялся Смейк. — Ну, вы меня успокоили. Я-то думал, это какая-то ужасная болезнь.
— Диссертация — тоже своего рода болезнь.
— Хочу взглянуть поближе, — крикнул Смейк, направляясь к причудливому сооружению.
— Ни в коем случае! — запротестовал Колибриль. — Работа еще не кончена! Это одна из моих незавершенных диссертаций. Недострой.
— Ну и что! — Смейк летел вперед.
— Прошу вас, не делайте этого! Давайте лучше осмотрим круги знаний.
Смейк приближался к стройке. Червякул не без удовольствия отметил, что Колибриль, очевидно, не может управлять им против его воли.
— Мне неловко, — взмолился доктор.
— Да ладно! — расхохотался Смейк. Все лучше овладевая техникой иллюзорного полета, он начинал зазнаваться. — У-ух! — воскликнул он, дважды кувыркнулся, камнем полетел вниз и исчез в черной стене причудливой постройки.
— Пожалуйста, не надо, — еще раз простонал Колибриль, но Смейк уже проник в диссертацию.
— У-ух! — воскликнул Смейк, и его задорный возглас разнесся по темному лесу.
— У-ух! — отозвался филин из чащи.
Смейк и Колибриль стояли как вкопанные. Угли в костре догорали, освещая поляну тусклым желтоватым светом.
— Пжлст, ненд, — пробормотал Колибриль.
Румо сидел, прислонясь к дереву, уронив подбородок на грудь. Из пасти свесилась тонкая ниточка слюны, вольпертингер похрапывал. Он спал и видел сон. Сон о любви.
ДИССЕРТАЦИЯ
Смейк погружался. Погружался во тьму, в черноту, будто в чернила. Всюду раздавались сотни и тысячи голосов — ни слова не разобрать. Впрочем, кажется, они бормотали научные формулы и определения. Вдруг бормотание оборвалось, а Смейк очутился под самым куполом гигантского собора, озаренного неярким светом. Он осмотрелся. Пола Смейк не разглядел: внизу все терялось в серой мгле. Из темноты, как из тумана, поднимались недостроенные стены, винтовые лестницы, ведущие в никуда, башни без окон. Можно подумать, у хозяина дворца вдруг кончились деньги.
— Мне неловко, — смущенно повторил Колибриль. — Не люблю показывать кому-то недоделанную работу. Тут сырой материал.
— Да вы что! — возмутился Смейк. — Я в жизни не видал таких великолепных развалин.
— Эти развалины — мои мысли, — вздохнул Колибриль. — Вечная стройка. Полуготовые теории, осколки идей. Наверное, целой жизни не хватит довести дело до конца.
Несколько серых змеек выскользнули из-под купола и с шипением пронеслись мимо Смейка. Они казались неосязаемыми, Смейк решил даже, что они состоят из крохотных черных точек. Он недоуменно уставился им вслед.
— Сноски, — пояснил Колибриль. — С ними столько мороки, но в диссертации без сносок никак. Их нужно много.
Доктор свистнул, и серые змейки замерли. Одна из них подлетела вплотную к Смейку, и тот разглядел, что черные точки — это буквы и цифры.
Смейк прочел:
Смейк расхохотался, и обиженная змейка ускользнула к своим товаркам. Змейки шипели, извивались, а потом вся стайка, хихикнув, скрылась в потемках.
Раздался грохот, будто где-то разгружали вагоны со щебнем, и из темноты, словно буйный побег спаржи, выросла черная башня, а следом за ней — вторая, только вдвое ниже.
— Вот видите! — воскликнул доктор. — Работа не прекращается ни на минуту. Это две новых мысли в подтверждение основных положений диссертации.
— А как звучит тема? — поинтересовался Смейк.
— «Исчезнувшие крохи и их роль в развитии микромеханики Цамонии», — ответил Колибриль.
— Вот как, — пробормотал Смейк. — Занятная тема.
— Нет, — вздохнул Колибриль. — Очень запутанная и безнадежно узкая тема. Но спасибо.
— Ну, не скромничайте.
— Пожалуй, вы правы. Уж поверьте, за этой темой, вероятно, скрываются ответы на самые главные вопросы.
— Какие же, например?
— Ну, например, вопрос жизни и смерти.
— Ха-ха! — рассмеялся Смейк. — Вы что, один из этих чокнутых алхимиков?
— Я ученый, а не шарлатан, — голос Колибриля зазвучал важно и решительно. — Я не варю вонючие зелья и не пропускаю электричество через мертвых лягушек. Я провожу измерения. Точнейшие, ювелирнейшие измерения.
— Измерения чего?
— Хороший вопрос! Фактически я измеряю то, чего больше не существует. Я измеряю исчезнувших крох.
Опять Соловеймар
В одном из близлежащих коридоров послышалась возня. Смейк глазам своим не верил — к нему из темноты шел сам профессор Абдул Соловеймар, бормоча что-то себе под нос. Полупрозрачная фигура Соловеймара казалась вчетверо больше, чем на самом деле. Не удостоив Смейка вниманием, эйдеит перешагнул через него и исчез в дымке под куполом. Смейк протер глаза.
— Это и впрямь был Соловеймар? — неуверенно спросил он.
— Нет. Да. Нет. В общем, и да, и нет. Это материализованный образ одной из диссертаций Соловеймара: «Использование биполярных линз при разработке различных инструкций». Она мне срочно понадобилась для теоретического раздела.
— Как, и это — диссертация? А почему она выглядит, как живой профессор?
— Диссертации умеют принимать всевозможные обличья, — пояснил Колибриль. — Все зависит от мастерства. Соловеймар — сильная личность, и диссертации похожи на него, таков уж его стиль. Ни с кем не спутаешь.
— А чем Соловеймар недоволен?
— Его диссертации пока не удалось подружиться с основными положениями моей работы, вот она и сердится. Ищет точки соприкосновения. Я же говорил вам, что мы наверняка встретим Соловеймара.
— Ясно.
— Видите ли, диссертация по большей части состоит из других диссертаций, — продолжал Колибриль. — Каждая новая диссертация — это своего рода вакханалия старых работ. Они… эээ… оплодотворяют друг друга, и на свет появляется что-то такое, чего еще никогда не было, — голос доктора звучал взволнованно.
— Да, такая наглядная демонстрация научных процессов, на мой взгляд, крайне полезна, — подытожил Смейк. — Но растолкуйте мне вот что: кто или что такое эти самые исчезающие крохи?
— Не исчезающие — они уже исчезли. По правде говоря, эти сведения для вас — ненужный балласт. Может, займемся прикладной математикой? Или биологией? Чем-то полезным!
— Раз уж начали, так рассказывайте. Не люблю бросать дело на полпути.
Колибриль снова вздохнул, на сей раз так, как вздыхает эстрадная дива, прежде чем исполнить песню на бис после продолжительных оваций.
— Так и быть, — выдавил он. — Сами напросились.
Лестницы, башни и стены вокруг Смейка завертелись, стали менять форму. Купол тоже пришел в движение. У Смейка закружилась голова, и он зажмурился. Снова открыв глаза, обнаружил, что верчение прекратилось, сам он сидит на каменной скамье в зале, похожем на аудиторию в университете, а перед ним — трибуна с кафедрой. Доктор Колибриль, облокотись на кафедру, улыбался Смейку.
— Доктор Колибриль? — спросил Смейк. — Это вы?
— Разумеется, нет, — отозвалось видение. — Я иллюзия. Здесь все — иллюзия. Сам я стою на поляне, и у меня в ухе — ваш палец. А тут — только образы. Но, согласитесь, так интереснее, чем просто парить в невесомости и слушать мой голос.
Смейк пригляделся. Доктор немного просвечивал, как призрак.
— А как же я? Я тоже иллюзия? — испугался Смейк.
— Нет, — успокоил его Колибриль. — Вы реальны. За счет контакта наших тел у меня в мозгу возникает трехмерная телепатическая проекция, то есть настоящее тело. Маленькое, но настоящее. Сам я, увы, не могу материализоваться у себя в мозгу. А вы можете.
— Вот как, — кивнул Смейк, хотя ничегошеньки не понял.
— Однако пора начать лекцию, — заявил Колибриль.
ОЦТОКУЛЯР ИЛИ КОЛИБРОСКОП
— Я уже говорил вам о своей — что ж, будем называть вещи своими именами — одержимости микрокосмосом. — Открыв крышку кафедры, Колибриль вынул какую-то странную штуковину вроде очков. Они состояли из множества линз, расположенных одна за другой, все — мал мала меньше. Водрузив конструкцию себе на нос, Колибриль уставился на Смейка. В таком виде он напоминал механического жука-инопланетянина.
— Используя линзы сверхмалых размеров, я создал эти очки-микроскоп и считаю их высочайшим личным достижением в области оптометрии. Я называю их оцтокуляром или колиброскопом — как вам больше нравится. Мне идет?
— Еще как! — соврал Смейк.
— Ученые, занятые исследованием темноты и астрономией, соревнуются, чей телескоп и чьи линзы больше, а я задумал собрать самый маленький телескоп с самыми крохотными линзами. Разумеется, всему есть пределы: вскоре для обработки линз мне потребовались такие мелкие инструменты, что их невозможно стало удержать в руках. Тогда я нанял на работу гномов, научив их шлифовать стекло. Линзы уменьшились на две трети, но мне и этого мало. Я обратился к природе и нашел, что искал. На Алмазном побережье, неподалеку от Флоринта, встречаются песчинки, в самом центре которых, словно крохотное стеклянное сердце, находится микролинза идеальной формы. Самое трудное — извлечь линзу из оправы, и тут на помощь мне пришел ветер, точнее, эоловый процесс, основанный на принципе… впрочем, я увлекся.
— А для чего вам этот прибор?
— С помощью оцтокуляра я могу заглянуть в самую структуру объектов любой твердой материи. Например, камня. А еще вокруг нас много того, чего не увидишь невооруженным взглядом. Знаете ли вы, что цвета состоят из других цветов? Намного более изысканных, несравнимо более нежных, неописуемо прекрасных оттенков — по сравнению с ними цвета нашего большого мира показались бы вам безвкусными, заурядными, грязными, как бы это выразить — прямо-таки бесцветными!
— Нет, — ответил Смейк, — я этого не знал.
— А ведь эмоции тоже можно увидеть! Гнев. Страх. Любовь. Ненависть. А запахи! Аромат розы — вы и представить себе не можете, какое это восхитительное зрелище! И как отвратительна на вид вонь сточной ямы. А какие очертания способен принимать звук! Видели бы вы, как завораживают образы хорошей музыки и как отталкивают очертания плохой. Но не подумайте, будто у микрокосмоса нет темной стороны. Нет-нет, просто там все мельче, многогранней, сложнее. — Колибриль снял очки.
— Должен признать, у меня появилась настоящая зависимость от собственного изобретения. Куда бы меня ни занесло, я всюду беру с собой оцтокуляр, рассматриваю каждый камень, каждый листок, каждую песчинку. И вот в один прекрасный день я сделал открытие всей своей жизни!
Слова Колибриля отдавались эхом по залу. Казалось, воспоминания унесли его далеко-далеко, и он совсем забыл, где находится.
— Ну же, не томите, профессор!
— Так вот, — продолжал профессор, прищелкнув языком, — случилось это под вековым дубом. Крохотным пинцетом я методично переворачивал каждый листик, каждый комок земли, разглядывая их в оцтокуляр. Никогда не забуду: поднимаю пинцетом лист векового дуба, а там… — Колибриль выдержал паузу.
— Ну?! — Смейк вскрикнул от нетерпения. — Что вы там нашли?
— Под этим листком я нашел город.
— Город? — удивился Смейк. — Муравейник, что ли?
— Нет, самый настоящий большой город. Десятки тысяч зданий, лабиринт улиц, переулков, аллей, башни и дворцы, трущобы и небоскребы, магазины и фабрики — такое могли построить только высокоразвитые существа. Целый город — не больше ореха, даже трава — и та выше.
— Невероятно!
— Еще бы. Я дар речи потерял. Зажмурился, пощупал пульс, ущипнул себя, протер линзы и взглянул еще раз. И еще раз. Сомневаться не приходилось: я обнаружил крохотную, микроскопическую цивилизацию. И пусть моя находка мала по величине — значение ее колоссально! В истории цамонийской археологии это были самые маленькие и одновременно самые великие развалины. — Закрыв глаза, доктор немного помассировал веки, затем продолжал.
— Перво-наперво я провел общий осмотр города. Как я уже сказал, он состоял из жилых домов, учреждений, фабрик — все как в любом крупном городе, вот только архитектурный стиль меня удивил. У зданий имелись стены, крыши, окна и двери, но все это казалось — простите за ненаучную формулировку — каким-то странным. Не то чтобы здания выглядели совсем уж несуразно, однако складывалось впечатление, что представления об удобстве у архитекторов существенно отличались от наших. Тут вам и круглые ступеньки, и крайне узкие двери и окна — если это, конечно, двери и окна. Множество лишних деталей. И ни малейших признаков жизни. Как, впрочем, и смерти. Ни кладбищ, ни крохотных скелетов и подобных останков исчезнувшей жизни. Создателей города, ввиду их крохотных размеров и полнейшего исчезновения, я назвал исчезнувшими крохами.
— Начинаю понимать, — выпалил Смейк.
Исчезнувшие крохи
— Затем я позаботился о сохранении находки. Аккуратно вырыв город из земли, я отнес его к себе в лабораторию, где долгие месяцы изучал во всех подробностях. Закрепил на штативе сразу три оцтокуляра, чтобы заглянуть в каждый уголок города. Ни до чего дотронуться не мог: таких тонких инструментов у меня нет. Оставалось лишь наблюдать, зато уж во всех мыслимых ракурсах. — Колибриль вздохнул.
— Однажды на глаза мне попалось величественное здание, вероятно, какое-то учреждение: музей или университет. Представьте, какая меня охватила радость, когда я заметил, что вся крыша по какой-то счастливой случайности обвалилась и с помощью оцтокуляра можно заглянуть внутрь! Там и впрямь оказалось нечто вроде музея. Целая комната артефактов! Искусство исчезнувшей цивилизации! Так я сперва подумал. Каково же было мое изумление и разочарование, когда я понял, что исчезнувшие крохи, вероятно, вовсе не знали искусства в нашем его понимании. Я тщетно искал живопись, скульптуру, книги. А за предметы искусства я, оказывается, принял машины. По моему убеждению, исчезнувшие крохи изжили традиционное искусство несколько тысяч лет назад, точнее, искусство переросло у них в то, что они сочли более важным, — в науку. — Колибриль выдержал театральную паузу.
— Уверен, исчезнувшие крохи достигли такой ступени цивилизации, на которую нам, надеюсь, еще предстоит подняться. У нас наука и искусство, увы, существуют отдельно друг от друга, у них же слились воедино, сделав колоссальный скачок вперед. Гению от искусства всегда есть, что привнести в науку. А можете себе вообразить искусство, основанное на сложных научных вычислениях? Биология, литература, математика, живопись, музыка, астрономия, скульптура, физика — все эти дисциплины объединяются в одну… впрочем, пока я не придумал названия для этой сверхдисциплины.
— «Искука»? — предложил Смейк. — Или «наусство»?
Колибриль пропустил замечание мимо ушей.
— Главное отличие экспонатов музея от произведений искусства состояло в том, что все они, вероятно, имели практическое назначение. Каждый из этих предметов был явно для чего-то нужен. Но для чего — понять я не мог. — Возбуждение Колибриля все росло. Он размахивал руками, большие горящие глаза неистово вращались.
— Представляете, я едва не впал в отчаяние: технологии исчезнувшей крохотной цивилизации лежат буквально у меня на ладони, да только пальцы слишком толстые, не ухватить. — Колибриль презрительно уставился на свои тощие пальцы.
— Итак, мне оставалось изучать микромашины лишь в теории. Я начал оптические измерения, проводил расчеты. Пропуская эти данные через все четыре своих мозга, я постепенно понял назначение каждой из машин. А будь у меня семь мозгов, как у профессора Соловеймара! — Колибриль в отчаянии схватился за голову.
— Благодаря своим успехам в гипотетической механике, — продолжал профессор, — я выяснил, что один из этих приборов — не что иное, как доильный аппарат для инфузорий-туфелек. Другая машина вводила в транс вирус гриппа. Третья размалывала бактерии в мелкую муку. Но это все мелочи — самые интересные машины умели такое, о чем нам приходится только мечтать.
— Например?
— Все равно не поверите. Подумайте о чем-то совершенно невероятном, чего наша наука пока не достигла, и будьте уверены: те машины это умеют.
— Вот бы взглянуть, — вздохнул Смейк.
— Хотите, покажу?
— На картинке?
— Нет, по-настоящему.
Фигура Колибриля всколыхнулась, очертания исказились, профессор бледнел, становясь все более прозрачным, будто призрак. Наконец взлетел в воздух.
— Следуйте за мной, — нетерпеливо скомандовал он. Даже голос его зазвучал, как у привидения. — Не вечно же тут торчать. Вспомните, ваш бедняга-друг — совсем один на поляне.
Лекционный зал сложился, будто гигантский веер, камень, на котором сидел Смейк, и пол под ногами растворились в воздухе, и вот червякул снова парит в невесомости в громаде докторской диссертации Колибриля.
— Не отставать! — крикнул дух Колибриля, ловко свернув в один из темных коридоров.
Духи познания
Смейк поспешил следом. Они мчались по бесконечно длинным коридорам, доктор то и дело неожиданно сворачивал влево, вправо, вверх, вниз. Вдруг навстречу им вылетели крохотные яркие разноцветные точки — сперва всего несколько. Огоньки тихонько гудели, жужжали, сверкали и переливались, их становилось все больше, пока Смейк не попал в самый настоящий буран ярких цветных снежинок.
— Эйдеитские духи познания, — пояснил Колибриль. — Не бойтесь, это не какая-нибудь там чертовщина, просто они так называются. Они — воплощение моей тяги к исследованию. Подобно кровеносным тельцам в системе кровообращения, духи знаний служат передатчиками в потоке мыслей. Любопытные ребята. Все хотят знать. Неутомимые. Упрямее муравьев. Трудолюбивее пчел.
Задорно хихикнув, Колибриль исчез в боковом коридоре. Смейку вдруг пришла в голову мысль: что, если он потеряет связь с доктором и заблудится в этом лабиринте? Можно ли вечно скитаться по диссертации эйдеита? Что, если они так и будут стоять на поляне в трансе, пока не умрут от голода, и от них останутся лишь два скелета? Да, но там же Румо, вспомнил Смейк. Рано или поздно пес вытащит его палец из уха Колибриля. Так ведь тогда они с доктором сойдут с ума…
Но едва Смейк углубился в эти мысли, как снова нагнал эйдеита. Колибриль остановился у ярко освещенного выхода. Смейк тоже застыл на месте.
— Сейчас я покажу вам настоящую жемчужину своего исследования, — произнес Колибриль. Голос его дрожал от волнения.
Здесь все так и кишело духами познания: сотни этих созданий с жужжанием влетали и вылетали через дверной проем, откуда падал свет.
Подводная лодка, космический корабль и машина времени
Колибриль полетел на яркий свет, Смейк последовал за ним. Казалось, помещение, где они очутились, состояло из одного лишь света: пол, стены и свод излучали резкое белое сияние. Духи познания — красные, зеленые, желтые и синие — роились в беспорядке, будто стая испуганных бабочек, наполняя комнату электрическим гулом.
— Вот они — мои сокровища! — Колибриля так и распирало от гордости. Посреди комнаты в лучах света парили без всякой опоры три машины. — Согласно расчетам, это — самые совершенные микромашины исчезнувших крох, — заявил профессор. — Во всяком случае, самые сложные. Чего в них только не напичкано!
— А для чего они? — спросил Смейк.
— Ну-у, — протянул Колибриль, — кое-что у них общее: с их помощью можно передвигаться.
— Хотите сказать, все это — транспорт?
— Можно и так сказать. Хотя, ездить — в прямом смысле — они не ездят. Это было бы слишком просто. Та машина, что посередине, я полагаю, предназначена для погружения в жидкости высокой плотности. Та, что слева, способна двигаться в невесомости. А на третьей, вероятно, можно перемещаться в четвертом измерении.
— То есть…
— Именно! Перед вами — подводная лодка, космический корабль и машина времени.
Румо видел сон. Ему снилась серебряная нить, она колыхалась высоко в небе среди белоснежных ватных облаков. Румо слышал прекрасную, неземную музыку. От этих звуков по всему телу волнами разливалось приятное тепло, и Румо снова подумал о том, что серебряная нить принесет ему счастье. Он улыбнулся во сне.
Но что это? Небо вдруг нахмурилось, белые облака превратились в серые тучи, подул холодный ветер. Вихрь далеко унес обрывки серебряной нити, а вместо прекрасной музыки в ушах неприятно зазвенело. С неба упали крупные тяжелые капли — обжигающе ледяные. Румо проснулся. Открыв глаза, он увидел, что над ним склонились пять фигур, пять длинноруких черных теней на коротких ножках. Фигуры ощупывали Румо. Как им удалось подойти так близко? Он ничего не услышал и не почуял! Да и теперь не чует. Почему они движутся совсем бесшумно? Он попытался разглядеть лица, но у фигур не было лиц! Может, он все еще спит? И почему так холодно от их прикосновений?
Окончательно проснувшись, Румо попытался отогнать таинственные тени. Повернув голову вправо, он хотел было вцепиться в глотку одной из фигур.
Зубы больно ударились друг о друга, Румо будто попытался ухватить ледяной ветер. Фигуры придвинулись плотнее, не обращая никакого внимания на вольпертингера.
Ему становилось все холоднее.
Доктор Колибриль подлетел к средней машине, отмахнулся от нескольких чересчур любопытных духов познания и сказал:
— Вот это — подводная лодка.
— И на ней можно плавать под водой? — поинтересовался Смейк.
— Если точнее — под кровью! Видите ли, я употребил не совсем точный термин, правильнее было бы сказать «подкровная лодка». Глядя на обтекаемую форму лодки, я заключил, что предназначена она для погружения в жидкости значительно большей плотности, чем вода. Кровь ведь гуще воды, верно? Эта машина служила для путешествия по артериям.
— Вот это да! Но зачем?
— Полагаю, из медицинских соображений. Мои приборы показали, что внутри этой машины имеются сложнейшие механизмы, позволявшие двигаться по кровеносным сосудам и проводить микроскопические операции.
— Невероятно!
— Н-да, — протянул Колибриль и повернулся к другой машине. — А этот аппарат, я думаю, не что иное, как космический корабль. Благодаря особому покрытию даже солнечная радиация ему нипочем. А мотор способен развивать скорость куда выше скорости света.
— Хотите сказать, этот аппарат — быстрее света?
— Нет, он меньше света!
— Не понимаю.
— Честно говоря, я тоже не совсем! — Колибриль рассмеялся. — Пока я занят расчетами. Приходится оперировать ничтожно малыми величинами. Вполне возможно, исчезнувшие крохи покинули нашу планету на таких вот машинах. — Колибриль подлетел к третьему аппарату.
— А вот это — если, конечно, меня не подвели измерения, теоретические измышления и свойственная эйдеитам склонность к умозрительным заключениям — машина времени.
— Серьезно?
— Не исключаю, что исчезнувшие крохи затерялись вовсе не в космосе, а во времени. В лучшем времени. Или в ином, крохотном мире, где им и место.
— Однако эти машины не похожи на иллюзию, — перебил Смейк. — Не в обиду будь сказано, доктор, но здесь все, даже вы сами, кажется мне искусственным. А эти машины — нет. Они совсем как… настоящие.
— Вероятно, потому что они и есть настоящие!
— То есть как?
— Эти микромашины — самые настоящие. И находятся у меня в мозгу. Не в виде воспоминания или консервированного знания. Это подлинники. Я их имплантировал.
— Но как такое возможно?
Колибриль охнул.
— О, боже, вы и впрямь хотите знать? История не для слабонервных! Ну, расскажу вкратце: перво-наперво я решил законсервировать город вместе с музеем в формальдегиде, чтобы предотвратить дальнейшее разрушение под воздействием кислорода. А из жидкости мне удалось выудить кое-какие предметы, в том числе микромашины. Я всосал их через трубку, извлеченную из печени карликового микроба… впрочем, это к делу не относится. Главное — я достал эти три машины из города исчезнувших крох.
Смейк усердно закивал.
— Дальше — дело техники. Я втянул машины в шприц с физраствором, ввел иглу в голову и впрыснул в один из мозгов: прямиком в диссертацию. А уж дальше ими занялись мои любознательные друзья, — доктор указал на жужжащих духов знаний.
— Вы ввели машины прямо себе в голову?
— Я предупреждал: история не для слабонервных. Но риска тут никакого. Я ведь изучал медицину эйдеитов. В частности, трепанацию. Дайте мне консервный нож и резиновую трубку — и я в пять минут откачаю вам мозг.
— Нет уж, спасибо, — поспешил отказаться Смейк. Ему хотелось поближе рассмотреть машины. Узнав, что они настоящие, Смейк еще сильнее заинтересовался.
— А можно дотронуться? — спросил он.
— Можете даже испытать машины! — Голос Колибриля вдруг как-то странно задрожал.
— Испытать? Машины исчезнувших крох? Мне?
— Разумеется. Раз уж вы здесь…
Смейк насторожился. Уж очень подозрительно звучал голос Смейка. Эйдеит кашлянул, и по его призрачной фигуре прокатились легкие колебания.
И тут Смейк понял все: он здесь вовсе не потому, что добренькому доктору вздумалось оказать ему услугу. Никто и не думал бесплатно заражать его бактериями знаний. Смейк здесь, потому что так захотел Колибриль!
Смейк уставился на эйдеита.
— А ловко вы провернули дельце, — усмехнулся он.
— Какое дельце? — как ни в чем не бывало удивился Колибриль. — Что вы хотите сказать?
— Сперва вы, будто невзначай, притащили меня именно в этот мозг. Потом мы совершенно случайно наткнулись на диссертацию. А как жеманились! Что, скажете, я неправ?
Колибриль снова кашлянул.
— Я здесь, потому что вам нужен подопытный. Надо же на ком-то испытать машины!
— Для испытания подкровной лодки у вас — превосходное тело, — признался Колибриль. — Я это сразу понял, едва вас увидел.
— Ага! — торжествующе воскликнул Смейк. — Так я и знал! Я тут вместо подопытного кролика!
— Я бы сформулировал иначе, — возразил Колибриль. — Такая возможность не каждому выпадает. Вы могли бы войти в историю.
— Вот как? А если я нажму не ту кнопку? Что, если машина времени унесет меня в ледниковый период? Или космический корабль забросит в соседнюю галактику? Ну? Тогда что?
— Машины устроены отнюдь не так просто. У них вообще нет кнопок. Для выполнения столь сложных функций мало повернуть рычаг. Однако не стану вас принуждать. Нет так нет. Не хотите поучаствовать, вероятно, в важнейшем открытии в истории Цамонии — это сделает кто-то другой.
Смейк ухмыльнулся:
— И это все, доктор? Думаете, стоит потешить мое тщеславие, и я соглашусь на верное самоубийство?
— Да с чего вы взяли, что я собираюсь испытывать машину времени или космический корабль? — перебил Колибриль. — Ну, унесет вас машина времени отсюда в другое измерение — что с того? Ну, узнаю я, что она работает, да ведь сама-то машина исчезнет. А какой мне прок, если вы улетите на космическом корабле? В лучшем случае — дырка в голове. — Колибриль ощупал голову. — Нет, все, чего я хочу, — усадить вас в подкровную лодку и пустить ее в ход. Здесь, в этой комнате. Без погружения.
— Почему же вы сами этого не сделаете?
— Как я уже говорил, я здесь — лишь бесплотный дух. Я не могу ничего потрогать или повернуть. А вы можете.
— А как же ваши крохотные светлячки-помощники?
— Безмозглые создания. Едва сумели притащить машины сюда. А управлять таким сложнейшим прибором должно разумное существо. Чтобы завести машину, нужны руки. Нужны глаза. Нужен голос. И все это у вас есть. Сама судьба привела вас ко мне, понимаете?
Колибриль умоляюще взглянул на Смейка.
— А какая мне от этого будет польза?
— Лучше спросите, какая польза будет всему народу Цамонии. Я подозреваю, что эта машина способна победить смерть.
Смейк набрал воздуху в грудь.
— Это невозможно. Это было бы чудом.
— Вы правы. Чудес не бывает. Только научные достижения. Но некоторые из них — тоже своего рода чудо.
— Да как такой крохотный приборчик сумеет одолеть смерть?
— Проще простого: он может вновь запустить мертвое сердце.
— Быть не может.
— Забирайтесь внутрь и следуйте моим указаниям — сами увидите.
— Почему вы так уверены?
— Я делал расчеты. Выдвигал теории. Годами работал головой за четверых. Но я уже сказал: вы либо пойдете на это, либо нет. Шансы — пятьдесят на пятьдесят. — Теперь голос Колибриля звучал равнодушно.
«Подловил», — подумал Смейк и рассмеялся. Случайно или нарочно — Колибриль нащупал слабое место Смейка: азарт. Красное или черное. Орел или решка. Уйти или остаться. Победить или проиграть.
— Ну ладно, — согласился Смейк. — Лодка так лодка. Договорились. Что нужно делать?
— Ни минуты не сомневался! — выпалил Колибриль. — Верный слуга науки! Пытливый ум! Первопроходец!
— Ну, довольно! — отмахнулся Смейк. — Говорите, что делать! Для начала — как мне туда забраться?
Колибриль хлопнул в ладоши, и духи знаний выстроились в большой круг над лодкой. Круг медленно вращался, издавая жужжание.
— Устраивайтесь рядом с машиной. Да, там. Не двигайтесь! А теперь дотроньтесь до нее. Все равно, где!
Наклонившись вперед, Смейк нерешительно коснулся корпуса машины. На ощупь он был шершавым, жестким и массивным, словно свинцовые доспехи. Послышалось тихое шипение, будто выпускали воздух, и по левому борту возникло круглое отверстие — как раз такое, чтобы Смейку пролезть. Внутри мерцал красный свет.
Колибриль рассмеялся:
— Видите? Подкровная лодка сама подстраивается под ваше тело. Очень умная машина. Она вас приняла! Полезайте же внутрь!
Сделав глубокий вдох, Смейк протиснулся в отверстие.
А что же Румо? Он в большой опасности, но реакция его не ускоряется, как в трактире «У стеклянного человека» — напротив, Румо едва может пошевелиться. Даже мысли — какие-то неповоротливые. Неосязаемые тени подступают все ближе, наползают на Румо, от них веет холодом. Тени набираются сил, а Румо слабеет. Даже с земли не может подняться — так истощила его эта странная битва. Румо совсем выдохся, будто тяжести таскал. Его клонит в сон от изнеможения. А теням только того и надо!
ПОДКРОВНАЯ ЛОДКА
Смейк очутился внутри машины. Стенки, сделанные из какого-то неизвестного ему мягкого темно-красного материала — вероятно, органического происхождения, — неярко светятся. Тут нет ни рычагов, ни регуляторов, ни приборов — гладкий красный овальный ящик, будто гроб, специально подогнанный под Смейка.
— Видите перед собой мембрану? — Голос Колибриля звучал приглушенно, так как дверь за Смейком затворилась. Он пригляделся. И впрямь, на красной стенке виднелось круглое пористое пятно. Должно быть, это и есть мембрана.
— С чего вы взяли, что тут какая-то мембрана? — отозвался Смейк.
— Об этом говорят расчеты. А что, ее нет? — голос Колибриля дрожал от нетерпения.
— А вы как думаете? — Смейк тянул время.
— Должна быть. Ну же, не томите!
— Нет тут никакой мембраны! — соврал Смейк, ухмыляясь.
— Как нет? — испугался Колибриль. — Быть этого не может!
— Ну ладно, — сдался Смейк. — Я пошутил.
— Нашли время для шуток! — взвизгнул Колибриль. — Делайте, что вам говорят!
— Ладно-ладно, незачем кричать.
— Наклонитесь поближе и помурлыкайте.
— Что?
— Помурлыкайте. В мембрану.
— Зачем?
— Чтобы завести лодку. Так устроено ласковое управление. Сперва акустическая стадия.
— Что, простите?
— Вы слышали. Важно, чтобы машине было приятно. Уж поверьте мне.
— Но как? Я не умею мурлыкать! Я же не кошка!
— Начинайте же!
— Не могу.
— Давайте!
— Бррррррр… — начал Смейк, почувствовав себя ужасно глупо. Ничего не происходило. Ласковое управление! Чтобы машине было приятно! Какой бред!
— Вы не мурлыкаете, а жужжите! — нетерпеливо перебил доктор. — Вы что, шмель?
— Мммуррррррррр, — зафыркал Смейк. — Ммуррррр…
— Уже лучше! Продолжайте мурлыкать.
— Ммммуррррррр…
За красной стенкой послышалось многоголосое жужжание, потонувшее в мурлыканье Смейка. Большой кусок стены у него перед глазами стал светлеть и наконец сделался прозрачным. Словно через розовое стекло, Смейк глядел наружу.
— Доктор, я вас вижу! — воскликнул он.
— Прозрачная материя! — выпалил Колибриль. — Невероятно.
— А вы меня видите? — поинтересовался Смейк.
— Нет. Продолжайте мурлыкать!
Смейк впал в экстаз. К мурлыканью добавился размеренный стук, похожий на замедленное сердцебиение. Стук шел из-под пола. Тем временем доктор носился вокруг машины.
— Это мотор! — крикнул он. — Завелся!
— А эта штука никуда меня не завезет? — перепугался Смейк.
— Не останавливайтесь, мурлыкайте! — скомандовал Колибриль.
— Ммммуррррр… — замурлыкал Смейк. — Ммммурррррррррррр…
Румо пытался драться. Но драться было не с кем. Он не мог ухватить безликие тени, теснившие его со всех сторон: на зубах оставался лишь обрывок скользкого холода. Тени наступали сверху, сбоку, снизу, накрыв его плотной пеленой. Дышалось с трудом. Румо будто заживо погребли. Он чувствовал, как тело стынет и теряет гибкость, едва мог пошевелиться. Вольпертингер отчаянно колотил лапами, надеясь вырваться из холодного темного клубка. Но ничего не получалось: будто огромный спрут опутал его тысячей щупалец.
Что-то мягкое и холодное наползло на правое ухо Румо и, причмокнув, крепко присосалось. Неужто чья-то пасть? К левому уху тоже присосались! Румо услышал невыносимо громкое чавканье. Голова налилась ледяным холодом. Казалось, будто тени высасывают у Румо мозг.
И пока разыгрывалась эта ужасная сцена, Смейк и Колибриль продолжали стоять как вкопанные. Смейк мурлыкал, словно довольная кошка у печки.
ИНСТРУМЕНТЫ ИСЧЕЗНУВШИХ КРОХ
Духи познания, жужжавшие вокруг доктора Колибриля, засуетились еще сильнее.
— Теперь попробуем активировать инструменты! — крикнул Колибриль. — Готовы?
— Конечно, готов! — отозвался Смейк.
— Тогда вытяните шесть верхних лапок и дотроньтесь до стенок лодки справа и слева от себя.
Смейк повиновался. На ощупь внутренние стенки машины оказались мягкими и теплыми, когда он дотронулся до них сразу шестью лапками. Там, где Смейк касался стенок, вспыхивал оранжевый свет. Мотор постукивал все быстрее.
— Отлично! — обрадовался Колибриль. — Теперь погладьте машину!
— Что?
— Погладьте стенку — все равно где!
— Вы серьезно?
— Это тактильная стадия ласкового управления. Делайте, что говорят!
Смейк послушался. Обреченно вздохнув, он принялся поглаживать пальцами верхней правой лапки по теплой мягкой стенке. Оранжевый свет вспыхнул ярче, и по лодке прокатилась мощная вибрация.
— Превосходно! — подбадривал Колибриль. — Сработало.
Сквозь розовое стекло Смейк увидал, как в передней части машины появилось овальное окошко. Шум нарастал, а из отверстия, словно змея, выползла металлическая рука, державшая диковинный инструмент.
— Так я и знал! — торжествовал Колибриль. — Это амалориканский крюк!
— Ну-ну, — буркнул Смейк.
— Теперь пощекочите в другом месте! Скорей!
Смейк повиновался. Рядом с первым овальным окном появилось второе.
Оттуда выдвинулся еще один причудливый инструмент. Колибриль ликовал:
— Так-так! Я все верно рассчитал! Это галлюцигеновый ключ!
Колибриль старался держать себя в руках.
— Продолжайте гладить! В разных местах!
Смейк снова погладил стенку, открылось третье окошко, и появился еще один инструмент.
— Так-так! Опабинийские щипцы! Я так и знал! — Доктор совсем потерял голову.
Не дожидаясь команд Колибриля, Смейк продолжал поглаживать машину, и вот доктор уже радуется появлению четвертого инструмента.
— Иохойский жгутик! Да-да, он самый, никаких сомнений!
— Не останавливайтесь! — велел доктор.
— Так точно! — отчеканил Смейк. Теперь и его охватила неудержимая тяга к науке.
Показался пятый инструмент.
— Айсгеаийский винтоверт! — заверещал Колибриль. — Теперь почти весь комплект!
Смейк потер стенку в шестой раз, и из окошка появился шестой инструмент.
Колибрилю пришлось прикусить кулак, не то он бы впал в истерику.
— Одонтагрифский аспиратор! — простонал он. — Сегодня лучший день в моей жизни!
— Мне гладить дальше? — напомнил о себе Смейк.
— Все сходится! — торжествовал Колибриль. — Все, как я рассчитал!
Над лодкой повисла пестрая гирлянда взволнованно жужжавших духов знаний.
— Можете выходить, — крикнул Колибриль. — Это все, что я хотел увидеть.
Протиснувшись в отверстие, Смейк направился к доктору, весело разглядывавшему инструменты.
— Что теперь? — поинтересовался Смейк. У него тоже поднялось настроение. — Что будем делать с этими штуками? Оживим чье-то мертвое сердце? Бросим вызов смерти? Я готов на любую авантюру!
— Увы, у нас нет подходящего пациента, — рассмеялся Колибриль. — Да и я увидел все, что хотел.
— Как? И это все? — Смейк и не пытался скрыть разочарование.
— Все? — изумился Колибриль, приняв серьезный вид. — Да известно ли вам, что вы только что совершили?
— Я по-прежнему не понимаю, как такие крохотные инструменты могут победить смерть, — сказал Смейк.
— Это трудно объяснить, — начал Колибриль. — Скажем так: для того чтобы вновь запустить мертвое сердце, не нужен сильный толчок. Напротив: он должен быть ничтожно мал. В самом центре любого сердца имеется шесть микроскопических контактов: тончайшие нервные окончания, миниатюрные артерии, мельчайшие мышцы — невероятно чувствительные. Современная медицина даже не знает про эти контакты: они так малы, что разглядеть их можно лишь в оцтокуляр. Так вот, если одновременно коснуться их амалориканским крюком, галлюцигеновым ключом, опабинийскими щипцами, айсгеаийским винтовертом, одонтагрифским аспиратором и иохойским жгутиком, сердце снова заработает — неважно, почему оно остановилось. Понимаете?
— Нет, — признался Смейк.
— Что ж, возможно, однажды мы все увидим своими глазами, — произнес Колибриль. Он подал знак духам знаний, и те еще торопливее закружились вокруг подкровной лодки и инструментов. — Не желаете ли осмотреть круги знаний?
— С удовольствием, — кивнул Смейк. — Рад, что был вам полезен. Может, вы упомянете обо мне в диссертации.
— Вы удостоитесь особой сноски, — пообещал доктор.
Румо по-прежнему терял силы. Чавканье в ушах не прекращалось, и теперь вольпертингер понял, что тени высасывают из него не мозг, а силы, волю, саму жизнь.
Он напрягся. Нападавшие так удивились, что на секунду перестали чавкать. А может, дело в том, что Румо вдруг на что-то наткнулся левой лапой? На что-то не только холодное и скользкое, но и определенно твердое. Румо уцепился изо всех сил. «Странно, — мелькнуло у него в голове, — похоже на язык циклопа».
ЦВЕТ ЗНАНИЯ
Смейк очутился у подножия сооружения, состоявшего из круглых полупрозрачных разноцветных дисков размером с большой дом. Диски висели друг над другом на расстоянии нескольких метров, уходя высоко в небо Оцтафана.
— А как попасть внутрь? — спросил Смейк. — Что нужно делать?
— Нырять, — голос Колибриля опять раздался из ниоткуда. — Взбирайтесь наверх и падайте сквозь диски.
— Падать?
Не успел Колибриль ответить, а Смейк уже летел вверх вдоль башни, будто пушечный снаряд. Он больше не кричал, успев привыкнуть ко всему в мозгу Колибриля. Достигнув верхушки, он медленно подплыл к середине последнего диска и взглянул вниз. Разноцветные диски слились, и получился какой-то совершенно невиданный цвет.
— Этот цвет называется «разумным», — объяснил Колибриль. — Цвет знания. Вы готовы?
— Да, го… — едва проронил Смейк, как полетел вниз. Он погрузился в первый диск: голубой.
— Голубой: астрономия! — раздался торжественный голос Колибриля.
«Бетельгейзе». «Восхождение». «Геоид». «Гравитационная постоянная». «Паллада». «Экваториальная монтировка». «Объем Солнца». «Галактический рукав». «Сверхновые звезды». «Эмиссионная туманность». «Энтропия». «Лунное затмение». «Орион». «Плеяды». Теперь для Смейка это не пустые слова, а конкретные понятия, о которых он способен рассуждать часами без всякой подготовки. Он чувствовал, как голубой свет вливается в него, наполняя голову познаниями в астрономии. «Альдебаран». «Сириус». «Северный тропик». «Законы излучения». «Тритон». «Арктур». «Антарес». «Вега». «Синопе». «Эклиптика».
За одну секунду его мозг усвоил эти и сотни других астрономических терминов. Но вот все позади. Смейк пролетает бесцветное пространство между дисками. Следующий диск — зеленый.
— Зеленый: биология! — крикнул Колибриль.
«Сине-зеленые водоросли». «Интерферон». «Изогамия». «Морфоз». «Дубильные вещества». «Нижнецамонийские лиственные растения». «Водородные бактерии». «Коралловые полипы». «Мимикрия». «Секреция». «Желудочки». «Пищеварение таракрыс». «Инфузории». «Опыление ветром». «Безрогие единороги». «Оплодотворение селсилий»…
Снова пауза. Вот так скорость! Смейк влетел в красный диск.
— Красный: история!
«Наследственное правопреемство у наттиффтоффов». «Войны циклопов». «Родословная династии бургомистров Атлантиды». «Конституция Гральзунда». «Столетний мир». «Угольный период». «Гибридная политика друидов в эпоху правления Салиаса III». «Ратификация плана связывания дождя». «Двенадцать каменных королей». «Бунт фарфоровых принцесс». «Кризис водяных драконов». «Желтая чума». «Изгнание пятисот генералов». «Амнезия демонов».
— Желтый: физика!
«Частотная модуляция». «Парадокс гидростатики». «Плотность генфового газа». «Угловая скорость друидов». «Поляризируемые молекулы». «Постулаты Соловеймара». «Постоянная квантовой дуги». «Интерференционная трубка добротышек». «Плотность энергии эха». «Частота телепатических волн». «Интолератор Габерма». «Зоны безмолвия». «Сопротивление». «Древнецамонийские законы свободного падения». И так далее, диск за диском. Фиолетовый — математика. Бирюзовый — философия. Карминный — цамонийская грамматика. Оранжевый — медицина. За несколько секунд Смейк пролетел сотни кругов, пополняя голову знаниями, пока в ней не кончилось место. Пролетая последние ярусы, Смейк уже не мог усвоить ничего.
На нижнем ярусе его полет резко прервался: на мгновение он завис в нескольких сантиметрах от земли, а затем приземлился медленно и легко, как перышко.
Едва придя в себя, Смейк попытался осмыслить пережитое. Голова раскалывалась от невыносимой боли.
— Скоро пройдет, — крикнул сверху Колибриль. — Это полученные знания неприятно давят на синапсы. Скоро все уляжется.
Смейк рыгнул.
— А теперь, — продолжал Колибриль, — просто выньте палец у меня из уха. Встретимся на поляне. Экскурсия окончена.
ХОЛОДНЫЕ ТЕНИ
Смейк огляделся. Он снова очутился на поляне. Костер почти погас, и глаза не сразу привыкли к полумраку. Румо тяжело дышал, сидя на толстой коряге. В золе вокруг костра лежало пять черных фигур, немного походивших на обезьян. На мертвых черных обезьян.
— Что это за… твари? — поинтересовался Смейк.
— Лунные тени, — отозвался Колибриль. Нагнувшись над одной из фигур, он с любопытством ее разглядывал.
— Лунные тени? Мертвые?
— Во всяком случае, холодные. Как лунный свет, — заявил эйдеит.
— Мертвые, — отрезал Румо.
— Но как тебе удалось? — удивился Колибриль. — До сих пор считалось, что эти существа могут погибнуть лишь от истощения.
— У них есть хвосты, — ответил Румо. — И их можно сломать.
— Интересно, — пробормотал Колибриль.
— Ты опять спас мне жизнь, — поблагодарил Смейк. — Нам обоим.
Румо отмахнулся.
— Можно, наконец, поспать?
— Разумеется, ложись. А мы с доктором покараулим.
Доктор кивнул.
— К тому же, вы обещали рассказать много интересного о боевых способностях нашего спасителя.
— И расскажу, — заверил его Смейк. — И не удивляйтесь, если встретите в моем рассказе Соловеймара и узнаете кое-что любопытное о языках циклопов.
— О, профессора Соловеймара можно встретить где угодно, — ответил Колибриль. — Да и сведения о циклопьих языках никогда не помешают.
ПРОЩАНИЕ
За ночь Румо превосходно выспался и отдохнул. Он спал так глубоко, что даже бесконечная болтовня и хохот Смейка и доктора Колибриля не могли его разбудить.
Пока эти двое долго и церемонно прощались, Румо нетерпеливо скреб лапой землю. Похоже, Смейк и Колибриль успели подружиться за ночной беседой и теперь никак не могли расстаться. Наконец они разошлись. Колибриль побрел на северо-запад, то и дело оборачиваясь помахать рукой, а Смейк и Румо подались в противоположную сторону. Смейк тоже махал лапкой, пока доктор не скрылся из виду.
За несколько часов они едва ли перекинулись парой слов. Смейк ушел глубоко в себя. Пытался упорядочить хаос в голове. Смейку казалось, будто ему отремонтировали мозг, надстроив еще пару дополнительных этажей. Подумать только, как много нового и удивительного уместилось у него в голове.
Тем временем Румо собирал орехи и ягоды, то и дело проверял, не пропала ли серебряная нить, и радовался, что Смейк в кои-то веки занят сам собой. Деревья попадались все реже. Наконец спутники очутились в холмистой местности, поросшей одной только травой. Почти весь день за ними следовал большой черный пес, не решаясь, однако, подойти близко. К вечеру он исчез, но еще полночи слышен был его вой.
Следующие несколько дней Смейк и Румо пробирались по бескрайним лугам, населенным миллиардами кузнечиков. Своим стрекотом и попытками подобраться поближе, особенно ночью, насекомые едва не свели их с ума. Посреди зеленого моря Румо и Смейку встретился город-призрак, целиком сплетенный из травы. В одном из домов обнаружились два скелета, сидевшие за столом друг против друга. У каждого в руке было по арбалету со спущенным механизмом, а в черепах торчало по стреле. Травяные бандиты — решил Смейк.
Через неделю, немного приведя мысли в порядок, Смейк стал время от времени пытаться пробудить у Румо интерес к красоте флоринтской ультралогики, биологии моллюсков или математике друидов, но интереса тот не проявлял. В голове у него вертелась единственная мысль: быстрее вперед. Смейк знал причину спешки Румо, с грустью понимая, что вскоре им неминуемо предстоит расстаться.
ЛЕСНЫЕ ПИРАТЫ, ВЕРВОЛЬФ, МИНОКЕНТАВР И НОЧНОЙ УДАВ
Было бы несправедливо утверждать, будто дальнейшее путешествие Румо и Смейка по Южной Цамонии прошло совсем уж без приключений. Сперва они повстречались с бандой пятерых лесных пиратов, потом — с бешеным вервольфом, затем — с мумифицированным минокентавром и, наконец, — с ночным удавом.
Но по сравнению с тем, что наши герои пережили прежде, эти события кажутся куда менее интересными. Стоит лишь упомянуть, что лесные пираты получили множественные переломы, в том числе сложные, вервольфа Румо закопал живьем вниз головой, минокентавр после стычки с вольпертингером сделался вегетарианцем, а ночного удава самого удавили.
Случались у путников и вполне мирные встречи, например, с компанией друидов: те разыскивали блуждающее яйцо, якобы наделенное даром мысли. Еще им пришлось столкнуться с бесстыжим паромщиком, настоящим грабителем с большой дороги, заломившим за переправу через реку Дыр немыслимую цену (денег он в итоге не взял). А на бескрайних безмятежных лугах на юге Страны добротышек Смейку и Румо не раз попадались огромные стада овец и коров и добродушные пастухи.
Уже много дней путники шли по Западной Цамонии, и вот однажды за завтраком Румо отметил необычайную молчаливость Смейка. Тот скорчил печальную мину и то и дело вздыхал. Румо решил, что виной тому — скудный завтрак: сидя посреди огромного луга, где трава подчистую была съедена овцами, они грызли сырую репу.
— Послушай-ка, Румо, — заговорил вдруг Смейк. — Пора!
Румо склонил голову набок.
— Что пора?
— Пора нам расстаться.
— Расстаться? Почему?
— По разным причинам. Во-первых, попросту пришло время. Чем дольше я с тобой, тем дальше ухожу от собственной цели. Мне нужна цивилизация. Хочу увидеть большие города, познакомиться с их жителями. А вместо этого вижу одни лишь унылые луга.
Румо нечего было возразить.
— Есть еще кое-что, — продолжал Смейк. — Не хочу никому ставить это в вину — не знаю, в ком из нас дело, — но, может, ты и сам заметил: с тех пор, как мы повстречались, опасности следуют за нами по пятам.
— Да уж, скучать не приходилось, — согласился Румо.
— И для тебя это естественно, мой мальчик! Ты так молод. Ты и внимания не обращаешь, а мне пора на покой. Дальше каждый пойдет своей дорогой.
— Я и иду своей.
— Знаю. Это и есть главная причина. Это мне нужно повернуть в другую сторону. Ты идешь в Вольпертинг, а мне там делать нечего.
— Ты знаешь, куда я иду?
— Конечно. Все цивилизованные вольпертингеры рано или поздно идут искать Вольпертинг.
— А ты почему туда не хочешь?
— Дойдешь — сам увидишь.
— А ты куда пойдешь?
— На северо-запад. Туда, где большие города. Может, во Флоринт.
Румо кивнул.
— Ну вот, мой мальчик, давай разойдемся без лишних слов. Было здорово. Может, когда-нибудь еще увидимся.
— Обязательно!
— Не слишком-то на это надейся. Цамония велика. Вот тебе последнее напутствие. Если спросят, кто ты, отвечай: «Я Румо, вольпертингер». И тебя зауважают даже те, кто прежде не видал вольпертингеров.
— Ладно, — ответил Румо, вставая.
— Как насчет последней загадки? — спросил Смейк.
— Почему бы и нет?
— Ну, слушай: что одновременно становится длиннее и короче?
— Понятия не имею.
— Надеюсь, ты найдешь ответ, когда мы встретимся снова.
Прощались Смейк и Румо куда менее картинно, чем можно было ожидать от друзей, столько переживших вместе. Причиной тому — природная сдержанность Румо. Пожав друг другу лапы, спутники разошлись в разные стороны.
ГОРОД НИТЕЙ
Перед Румо маячила единственная цель. Он шел за серебряной нитью к ее истокам. Его не привлекали ни пейзажи, ни местные жители. Без Смейка на буксире Румо не считал окружающий мир достойным внимания. По полдня он бежал без перерыва, позволяя себе лишь краткие передышки, а если хотел есть, рвал и на ходу совал в рот сырые овощи или фрукты. Он избегал трактиров и деревень, а ночью спал по нескольку часов, свернувшись под каким-нибудь кустом.
Иногда Румо охватывала тревога: а что, если серебряная нить оборвется и исчезнет? Но зажмурившись, убеждался, что нить никуда не делась, наоборот, день за днем, неделя за неделей она становилась все толще и ярче. Румо мог с облегчением вздохнуть.
Проснувшись однажды утром, Румо заметил, что к аромату серебряной нити добавились и другие: пахло костром и хлебом, мелким скотом и овсом, навозом и сеном — в точности как на крестьянском подворье. Но были запахи, напоминавшие его собственный, сбивавшие с толку.
Однажды вечером, когда сумерки уже сгустились, Румо вышел на утес, поросший виноградом. Вся местность видна как на ладони. Впереди раскинулся город, перерезанный рекой и окруженный массивной крепостной стеной. Румо закрыл глаза и сделал глубокий вдох. Серебряная нить и все остальные цветные нити спускались с неба в город, теряясь в лабиринте домов и улиц. Вот он — город, о котором говорил Смейк. Вольпертинг.
Румо нашел его.
Назад: I. СЕРЕБРЯНАЯ НИТЬ
Дальше: III. ВОЛЬПЕРТИНГ
