Глава шестая
По дороге, проделанной прямо в крутой стене, микроавтобус без проблем добрался до следующего перевала. Подъем на него был не особо крутым, к тому же прямым. Все это плюс полное отсутствие встречного движения позволяло ехать достаточно быстро и спокойно. А вот спуск с этого перевала, как стало видно сверху, опять представлял собой серпантин.
Только микроавтобус покатился вниз, как Анатолий вдруг закричал непривычно тонким голосом:
— Стой! Нет, наоборот! Газуй, здесь не развернуться. Задним ходом с обрыва слетим. Жми вперед. Быстро!
Анатолий, обычно тихий и нерешительный, начал вдруг жестко командовать.
— Что ты?.. — спокойно и даже слегка лениво спросил Шабкат.
Он уже догадывался о том, что сумел разглядеть его оператор в густых сумерках, хотя сам этого еще не видел.
— Там люди. С оружием! Они за скалой прячутся. Это бандиты. — У Анатолия начала мелко и часто подпрыгивать нижняя челюсть. — Гони! Будем прорываться.
— И пусть бандиты. Мы к ним и едем.
— К бандитам?
— Да. Только не скажи так при них. Они называют свою банду джамаатом.
— Мы едем в банду? — удивленно переспросил Анатолий.
Он видел невозмутимость Шабката и уже чуть успокоился.
— Зачем? Они ведь нас убьют.
— Не беспокойся, никто тебя не убьет.
— Мы для них враги, пропагандисты противоборствующей стороны. Гони, Шабкат! Будем прорываться.
Но водитель, напротив, сбросил скорость и стал плавно притормаживать, импульсными движениями вдавливая в пол педаль тормоза.
— Мы едем в банду брать интервью у ее эмира, — сказал он сухо и жестко, отметая всякие сомнения оператора. — Я с ним договорился.
— Они нас пристрелят! — В голосе Анатолия явно чувствовался животный испуг.
— Они нас не тронут. Эмир — мой двоюродный брат. Будь профессионалом.
— Заранее предупреждать надо! — назидательно произнес Анатолий, заметно успокаиваясь. — У меня желудок не железный. Могло бы несчастье произойти. Тогда интервью пришлось бы отменять. Вот это был бы непрофессионализм. Самый настоящий. Стопроцентный. Вызванный этическими соображениями. Сам понимаешь, не смог бы я, в самом-то деле, снимать интервью, не сменив штаны. А я с собой запасные почему-то не взял. — Анатолий говорил, зло посмеиваясь над собой и своими страхами, хотя в голосе его особого веселья не слышалось.
«Фольксваген» тем временем продолжал плавный неторопливый спуск.
Четыре человека в желто-коричневом песочном камуфляже вышли из-за крупных придорожных камней на обочину. Один поднял руку, трое наставили автоматы на микроавтобус.
Шабкат опустил стекло и остановился, не выключая двигатель, около того человека, который поднимал руку и, скорее всего, был тут за командира.
— Шабкат? — спросил тот.
— Латиф, — ответил Шабкат, думая о том, что имя брата совсем не соответствует его характеру.
В переводе с арабского слово «латиф» означает «мягкий», «добрый», «приветливый», «любезный». Давая сыну это имя, родители надеются, что он именно таким и вырастет.
Человек ткнул пальцем на обочину дороги, где следовало поставить машину. Шабкат подъехал туда и увидел, что кювет там плотно завален несколькими большими и крепкими камнями. По ним он вообще скатился с дороги и заехал под большую рыжую скалу.
Когда микроавтобус оказался там, человек в камуфляже крутанул руку так, будто поворачивал ключ в замочной скважине. Он требовал выключить двигатель.
Шабкат сделал это, вышел из микроавтобуса и движением руки позвал за собой Анатолия. Тот повесил на плечо ремень тяжелой и объемной профессиональной камеры и присоединился к товарищу.
Шабкат не знал арабского языка. Он попытался жестами показать командиру бандитов, что тот должен оставить кого-то из своих людей около машины. Тот все понял и что-то выкрикнул.
Из-за камней вышли еще двое мужчин в таком же камуфляже, с автоматами на груди. Они молча выслушали короткие указания командира, согласно кивнули и встали у обеих передних дверец микроавтобуса, как на посту.
Шабкат подумал, что здесь, где-то поблизости, наверняка находятся и другие бандиты. Им, скорее всего, строго-настрого запрещено себя показывать.
А Анатолий тут же высказал журналисту свои опасения:
— Если кто-то по дороге поедет, то обязательно увидит нашу машину и двух этих милых ребят рядом с ней. Нам это может грозить изрядными неприятностями.
— Да, ты прав, — согласился Шабкат и попытался что-то объяснить командиру бандитской группы.
Он опять пустил в ход жесты и отдельные слова из арабского языка, которые знал. Но на сей раз командир не понял таких вот объяснений.
Тогда в дело вмешался оператор. Он решил, что надо быть проще, сначала показал рукой на часовых, торчавших у машины, потом — на камни.
Теперь командиру все стало понятно. Он отдал приказ, и оба бандита тотчас нашли себе убежища.
После этого командир двинулся через ближайшую расщелину вперед. Он жестом велел телевизионщикам следовать за собой. Другие бандиты шагали у них за спиной. При этом они держали автоматы в боевом положении, явно намекали Шабкату и Анатолию на то, что никаких глупостей им делать не стоит.
Расщелина оказалась длинной и сквозной. Анатолий это сразу определил, вытащив зажигалку и щелкнув ею. Язычок пламени заметно отклонялся в сторону его груди. Это значило, что в расщелине тянул сквозняк.
Зажигалку эту оператор носил с собой только из-за слабого светодиодного фонарика, вмонтированного в нее. Сейчас этот девайс ему очень сгодился, потому что в глубине расщелины было совсем темно.
По этой расщелине, то ныряющей глубже, то круто поднимающейся вверх, они шли достаточно долго. Шабкат никогда не страдал клаустрофобией, но начал уже чувствовать себя, мягко говоря, неуютно. Тем не менее он молча шел за командиром группы и ни разу не обернулся. Не считая первого случая, когда его позвал Анатолий, чтобы показать язычок пламени зажигалки.
Шабкату казалось, что если он будет идти именно так, не оборачиваясь, то тем самым покажет свое доверие к бандитам. Они ответят ему тем же.
Наконец-то расщелина привела телевизионщиков и бандитов к входу в небольшой грот, где горел костер. Как только Шабкат оказался там, запах дыма сразу ударил ему в нос.
После темноты расщелины свет костра больно резал глаза, не позволял ничего разобрать. Шабкат несколько раз с силой зажмурился и быстро открыл глаза. Кто-то учил его таким вот образом привыкать после темноты к свету. Кажется, это было, когда он снимал видеосюжет про горных туристов. Но на сей раз этот способ не помог.
Видеть он начал только тогда, когда глаза его привыкли к свету. Но произошло это довольно быстро. Как раз в тот самый момент, когда человек, сидящий по другую сторону костра, встал, сначала сделал два шага вправо, а потом двинулся вперед, раскрывая объятия.
Шабкат узнал Латифа скорее по фигуре, чем по лицу, которого давно не видел. Оно, когда-то довольно приятное на вид, сейчас, в полумраке, казалось высеченным из камня, суровым, резким и властным.
Они обнялись. При этом стволы автоматов бандитов, которые привели гостей к эмиру, по-прежнему смотрели им в спину.
Анатолий обернулся и заметил это. Но заострять внимание на таких мерах безопасности он не стал, хотя и не считал себя человеком, опасным даже для бандитского эмира.
— Здравствуй, брат, — сказал Шабкат.
— Здравствуй, — ответил Латиф, голосом показывая, что именно он здесь хозяин положения.
Шабкат почувствовал, что руки, держащие его за плечи, очень горячие. Но глаза Латифа при этом были даже не холодными, а ледяными и совершенно равнодушными. Они не излучали никакой радости от встречи с двоюродным братом.
Шабкат не понимал, что в действительности чувствовал Латиф. Но сам он был рад и даже слегка терялся от этого, не знал, как себя вести с эмиром банды.
Хотя само слово «банда» Шабкат произносить в разговоре с Латифом не намеревался. Ведь еще в телефонном разговоре тот сам назвал ее джамаатом. Так он, наверное, чувствовал куда большее уважение к тем людям, которыми командовал.
— Присаживайтесь, — предложил Латиф и показал на камни, выложенные вокруг костра. — Это вот наш своеобразный круглый стол. Но только обеденный, потому что никакой демократии в своем джамаате я не терплю и считаю все разговоры о ней, гражданских свободах и правах человека обычной демагогией. Это было бы хорошо записать на камеру, но ладно уж, я потом, если не забуду, повторю в нашем разговоре перед объективом. — Он замолчал и бросил властный взгляд на Анатолия.
Оператор все понял, торопливо распаковал камеру и начал готовить ее к съемке.
Шабкат терпеливо ждал, когда его товарищ завершит эти свои дела и сможет начать работать.
Анатолий поставил камеру не на штатив, который оставил в машине, а на солидный валун, подложил под ее край плоский маленький камушек и проверил, что видит объектив. Только после этого он включил внешний выносной монитор, находящийся сбоку от корпуса камеры и позволяющий видеть, что она снимает, не прижимаясь к резиновому наглазнику.
— Вообще-то, здесь слегка темновато, — заявил он. — Костер создает резкий контраст. Уже в метре от него ваши лица будут плохо различаться. Может, есть возможность снять этот сюжет хотя бы под открытым небом?
— Нет, здесь мне удобнее, — после трехсекундного размышления решил Латиф. — Не будет видно моего лица, тем лучше. Хотя я прятаться ни от кого не намерен. Пусть власти знают, с кем имеют дело. Ну да ладно. Мансур!
Откуда-то из темноты вынырнул вдруг лохматый и длиннобородый кривоногий человек в женских солнечных очках, весьма неуместных в темном подземелье, и вытянулся перед эмиром, ожидая приказания. Но выпрямить сильно кривые ноги у него при всем старании не получалось.
— Дровишек подбрось, чтобы светлее стало, — распорядился Латиф.
Человек в солнечных очках исчез в темноте, но уже через две секунды вернулся с охапкой дров в руках. Она была стянута веревочной петлей. Видимо, ее откуда-то принесли сюда. Ведь Шабкат и Анатолий не видели по дороге к пещере ни одного дерева, мало-мальски пригодного для разведения хорошего костра.
Шабкат вспомнил, что слышал в сельском магазине разговоры о том, что кто-то ночами ворует дрова из дворов, крайних со стороны гор. Но даже сейчас Шабкат как-то не совместил эти два понятия. Просто вспомнил, да и все. Ему было сложно представить себе, чтобы кто-то ходил отсюда так далеко, чтобы воровать дрова.
Дрова не уголь, их можно нарубить в любом лесу, стоит только спуститься в долину. Да и в ущельях часто встречаются довольно солидные еловые заросли с редким вкраплением березы.
Сосны в здешних горах не держатся, падают от ветра. У них корни в глубину растут, а там сплошной камень.
Ель же имеет поверхностную корневую систему. Она расходится в ширину на небольшой глубине, питает дерево и придает ему устойчивость.
Но и из леса дрова таскать — тоже проблема. Шабкат понял, что они для банды изначально должны были стать едва ли не драгоценностью. Поэтому распоряжение эмира Латифа подбросить дров в костер было большой щедростью с его стороны.
Впрочем, щедрость эта была проявлена вовсе не ради брата, который совсем не замерз. Ее причина состояла в интервью, которое должен был снять Анатолий. А вопросы эмиру будет задавать, естественно, сам Шабкат.
— Садимся и начинаем! Не будем зря время терять, — поторопил Латиф гостей.
Эти его слова прозвучали так, словно он хотел как можно быстрее расстаться с двоюродным братом.
Эмир сел на камень прямо против камеры и жестом предложил Шабкату опуститься на соседний. Тот так и сделал.
Анатолий тут же изменил фокусное расстояние объектива, чтобы захватить широкое изображение.
— Включаю запись, — предупредил он.
— Включай! — даже не согласился, а властно приказал Латиф.
Анатолий нажал на кнопку. На мониторе загорелась красная точка. Рядом с ней начала мигать надпись «Rec», а ниже указывалось разрешение камеры. Точно такая же красная точка горела и на корпусе камеры рядом с объективом, что говорило о начале съемки.
Шабкат взял в руки беспроводный микрофон и, глядя в камеру, сказал:
— Здравствуйте, дорогие телезрители!
Шабкат начал разговор на русском языке, хотя знал, что брат предпочитал общаться на аварском. Но он и русским владел вполне нормально. Поэтому не должно было возникнуть никаких эксцессов.
При разговоре на аварском пришлось бы потом накладывать на запись перевод. Но Шабкат еще не встречал ни единого человека, который хоть раз остался бы доволен тем, как были переведены его слова. Тут всегда случаются неточности, и возникает досадное недопонимание.
Поэтому лучше было бы обходиться вообще без перевода. Так у Латифа возникнет меньше претензий. А они с его стороны обязательно будут.
Хотя бы после тех комментариев, которые Шабкат, берущий интервью, намеревался дать в конце этой передачи. Естественно, он озвучит их не здесь, в пещере, рядом с двоюродным братом, а позже, при монтаже сюжета.
Без таких комментариев интервью, скорее всего, вообще не будет выпущено в эфир. Если это и произойдет, то найдутся персоны и инстанции, которые могут обвинить Шабката в экстремизме и возбудить против него уголовное дело.
«Да, лучше было бы снабдить интервью комментариями, которые обезопасят меня. А вот сможет ли брат увидеть его — это вопрос открытый. В пещере у него наверняка нет телевизора. Разве что он смотрит какие-то передачи на смартфоне.
— С вами тележурналист и ведущий Шабкат Мухаметдинов, — продолжал он. — Сегодня у нас не самое обычное интервью. Думаю и надеюсь, что такого вы, уважаемые зрители, еще не видели. Дело в том, что мы находимся в горах Дагестана, в пещере, где обосновался джамаат моего двоюродного брата Латифа, прибывший в Дагестан с Ближнего Востока, насколько я знаю, из Сирии. Латиф воевал там в рядах бойцов Исламского государства Ирака и Леванта. Мой кузен согласился ответить на некоторые мои вопросы. Надеюсь, что вас, уважаемые зрители, заинтересует наш разговор. Итак, Латиф, начнем издалека. Что привело тебя в ИГИЛ, заставило взяться за оружие? — Шабкат протянул микрофон брату.
Он надеялся, что тот возьмет его в руку, но Латиф этого не сделал. Поэтому Шабкату пришлось держать его в наполовину вытянутой руке. Микрофон был не тяжелым. Тем не менее это было неудобно, поскольку ответы планировались длинные и держать руку в одном положении Шабкату пришлось бы долго.
Но настоящему журналисту положено терпеть любые неудобства ради получения такого вот сенсационного материала. Шабкат так и делал. Он терпел.
— Изначальным толчком, который в итоге и привел меня в Сирию, стало чувство справедливости. Оно является совершенно естественным для каждого горца, каковым я являюсь всю жизнь, с момента рождения, — ответил Латиф. — Я жил и воспитывался в России. Не знаю, как было во времена Советского Союза. Люди говорят об этом по-разному. Ведь и тогда, не только сейчас, их жизнь складывалась не одинаково, а собственного опыта такого рода я не имею.
Шабкат удивлялся тому, как грамотно строил свои фразы его двоюродный брат. Видимо, он и в самом деле учился в исламском университете Эр-Рияда и освоил там искусство красноречия. Хотя, конечно, цветистая арабская речь сильно отличается от русской. Сперва Латиф, наверное, научился правильно, грамотно говорить на арабском, а потом, как видно, сумел перенести свои навыки и на русский язык.
При этом у Шабката создавалось впечатление, что сильный акцент, присущий Латифу, совсем не мешал ему. Даже наоборот. Он только придавал его речи убедительность, создавал мощную иллюзию откровения.
— Я искал справедливости, можно сказать, с самого детства, сначала у себя в Дагестане, в родном селе и в Махачкале, потом и в Москве, где прожил несколько лет. Увы, я везде встречал неприятие своих поисков. Меня мало кто понимал хотя бы потому, что люди не хотели этого делать. Едва ли не каждый человек считал, что справедливость должна существовать для него одного. Настоящей, всеобщей справедливости никто вокруг меня не хотел. Каждый желал только личных благ, считал справедливым именно это. Результат всем известен — мощнейшее расслоение общества, неодолимое финансовое и социальное неравенство. Я продолжал поиски. Знакомые рассказали мне о создании Исламского государства Ирака и Леванта. Всеобщая и полная справедливость была завещана ему самим Создателем. Я в то время учился в Саудовской Аравии, знакомился с историей ислама. Там у меня был хороший друг-афганец, которого на учебу направила «Аль-Каида». Оттуда ему пришел приказ по окончании учебы встать в ряды бойцов ИГИЛ. Я, признаться, в те времена не видел разницы между ним и другими исламскими странами, не понимал, почему они иногда воюют между собой. Друг объяснил мне, что только ИГИЛ придерживается истин, завещанных нам Аллахом, не только на словах, но и на деле, живет по ним. Он привел конкретные примеры в доказательство своего мнения и позвал меня с собой. Сказал, что за ИГИЛ воюют девятьсот дагестанцев и тысяча семьсот чеченцев. Там немало и представителей других мусульманских народов, проживающих на Северном Кавказе. Мне очень хотелось встретиться с земляками. Я даже сумел уговорить нескольких студентов исламского университета, с которыми сдружился в Эр-Рияде, примкнуть к нам. Так у меня возник костяк моего собственного будущего джамаата.
— Значит, это все-таки вопрос веры, не так ли? Ты воюешь прежде всего именно за нее, да? — спросил Шабкат.
Он пожелал перевести разговор с политического уклона на религиозный. Такое интервью вызовет меньше нареканий в его адрес. Политика вообще вещь чересчур скользкая. Ты никогда точно не знаешь, как воспримут какие-то конкретные люди твою простейшую фразу. Ты ей даже внимания не уделил, сказал и забыл, а она оказалась доминантной.
— Вопрос веры вообще является главенствующим во всей нашей жизни, — ответил брат не слишком охотно. — Сам посуди, как нам следует понимать веру наших предков. Так, как видели ее они сами? Или так, как нам сегодня преподносят ее, то есть в виде религии, которую имамы, купленные государством, подогнали под его нужды?
— Но ведь так происходит не только в России. Это повсеместное явление.
— Именно поэтому Исламское государство и начало создаваться не в России, а на Ближнем Востоке, где возникла и начала свою трансформацию в современные формы наша вера. Ты думаешь, случайно в Саудовской Аравии ваххабизм признан государственной религией? Нет, не случайно. Тамошние власти и богословы уже осознали необходимость возвращения к собственным истокам. Потому в этом государстве почти искоренена преступность. Мы добиваемся, чтобы так происходило по всему миру. Сначала только там, где господствует ислам. Нас, мусульман, в мире больше полутора миллиардов. Мы живем во многих странах, кажется, в ста двадцати, причем в двадцати восьми из них ислам признан государственной религией. Потом наши идеи разрастутся вширь так же, как это произошло в седьмом веке. Первоосновной ислам — религия всеобщей справедливости. А все иное — путь в пропасть. Без справедливости невозможно развиваться и двигаться вперед. Да, в исламском мире тоже существуют банки. Но им запрещено давать деньги под проценты. Разве это не справедливо? Все богатства на земле принадлежат только Аллаху и даются людям во временное пользование. Для чего? Для того чтобы копить их? Так нас учат европейская и американская цивилизации. Ислам велит делиться богатством с неимущими. Но это только маленький штрих, один из многих.
— Похоже, ты неисправимый… романтик. — Шабкат не сразу нашел самое мягкое определение для идей брата. — Однако как тогда вообще могут существовать банки в исламском мире?
— Есть множество вариантов. Например, человек доверяет свои деньги банку с тем, чтобы тот финансировал определенный экономический проект, который будет приносить прибыль. В этом случае кредитор и заемщик находятся в равных условиях и не делятся на богатого и бедного. Эта операция по-арабски называется мушарака. Но я опять же скажу, что это только одна из форм банковской деятельности. Их, не использующих проценты, множество. Я говорю о банках только как о маленьком примере возвращения к первоосновному исламу, отличному от повсеместно существующего, не обеспечивающему справедливость. А само понятие первоосновного ислама несравненно шире. Оно охватывает практически все сферы нашей жизни. Вот такие истины мы и хотим нести людям. К сожалению, многие не желают нас понимать.
— Да, люди в большинстве своем не захотят принять твои доводы. Даже те, которые искренне считают себя истинно верующими. Ведь ни ты, брат, ни твои люди не пользуетесь поддержкой населения даже в нашей, мусульманской республике.
— Люди всегда инертны. Они идут туда, куда их кто-то толкает. Я давно убедился в том, что они склонны выбирать самый спокойный и удобный путь.
— Даже если их толкают в пропасть, они валятся в нее безропотно, да? Так надо понимать твои предыдущие слова?
— Часто именно так и случается. Главное для людей, чтобы все они были вместе. Это для многих важно. Кажется, Энгельс дал определение, что человек — это общественное животное. И вот результат. Но мы толкаем людей не в пропасть, а в лучшую, куда более чистую жизнь. В бездну их сбрасывает современная жизнь как в России, так и в других странах, где не на что жаловаться только небольшой кучке населения, а все остальные просто существуют, сами не понимая, ради чего. Я не так давно встречался в Турции с пожилым земляком, ненадолго приехавшим туда по делам из России. Он меня вполне серьезно спросил: «Так у нас что, теперь вечно будет капитализм?» Этот человек уже жизнь прожил, видел другую и не хочет современной.
— По-моему, ты, Латиф, выдвигаешь коммунистические идеи. А ведь сам только что говорил о том, что люди готовы толпой идти в пропасть. Разве коммунизм — это не она самая и есть?
— Да, такая же пропасть, как и все прочие «измы». Я твердо убежден в том, что со смертью человеческая жизнь не заканчивается. Но Аллах примет к себе для вечной жизни только самых чистых и верных людей.
— Вот здесь и кроется все коварство вопроса.
— Какое уж здесь коварство?
— А насильно толкать людей куда-то, пусть даже в лучшую жизнь, — это допустимо?
— Если ты знаешь историю, то должен помнить, что наши далекие предки были когда-то христианами.
— Да, я это помню. Большей частью они действительно были христианами. Те аварцы, которые жили на самом юге и находились под влиянием Азербайджана, являлись огнепоклонниками. На территории, покоренной хазарами, некоторые наши пращуры стали иудеями. Потом пришли арабы, силой завоевали аварские земли и обратили наш народ в ислам.
— Да, так оно и было. Но сейчас самые верные мусульмане живут именно на Кавказе. Их насильно обратили в ислам, они познали его и стали самыми верными приверженцами Аллаха.
— Ты уверен в том, что это в тебе говорит не националистическая гордость?
— Уверен. Я говорю обо всем Северном Кавказе, а не только о Дагестане и аварцах.
В это время откуда-то из темноты появился человек. Судя по голосу, это был тот же самый командир группы, который встречал на дороге Шабката с Анатолием. Сперва он резко прокричал что-то издали на незнакомом Шабкату языке, видимо, на арабском, потом подбежал и повторил те же слова. Латиф сразу встал в полный рост, и Шабкату даже показалось, что он за время разговора значительно вырос.
— Мансур, залей костер! Быстро! — приказал эмир.
Но Мансур, похоже, тоже знал арабский язык и все слышал. Он уже бежал к огню с двумя ведрами воды. Первое этот тип выплеснул в костер с размаху. Шабкату показалось, что Мансур умышленно сделал это так, чтобы обдать его паром. А Анатолий едва успел убрать подальше камеру. Но второе ведро Мансур опустошал осторожно, прицельно, старался залить то, что еще не погасло.
В руке Латифа загорелся фонарик.
— Ты что сказал в селе насчет того, куда вы поехали? — спросил эмир двоюродного брата резким, почти злым голосом.
— Меня никто и не спрашивал, — невозмутимо ответил Шабкат. — Хотя я громко позвал Анатолия. Мол, надо поснимать горные пейзажи. И мы поехали. А что случилось?
— В небе летает беспилотник. Самолет-разведчик. Круги над горами наворачивает.
— При свете фонариков снимать бесполезно, — констатировал Анатолий, которому не терпелось как можно быстрее покинуть банду и возвратиться в село, в гостеприимный дом ветерана войны Абдул-Азиза Мухаметдинова.
— Да, — согласился Шабкат. — Но мы с братом не успели договорить. Может, продолжим на свежем воздухе?
— В следующий раз побеседуем на свежем воздухе, — пообещал Латиф. — А теперь у нас ситуация такая, что дым от костра через разные щели выходит наружу и аппаратура, установленная на беспилотнике, может его обнаружить.
— Тогда выдели нам провожатых — попросил старший брат. — Мы вряд ли сами найдем обратную дорогу.
— Обязательно, — пообещал младший. — Кстати, а ты с какой целью вообще в село приехал? Ты же не знал, что я здесь буду, да? Или как?
— Я приехал снимать сюжет о старом Амин-Султане Муслимове. Скоро его день. Ты не забыл еще, что он всегда торжественно отмечается? Прежде все мероприятия в райцентре, в здании администрации проводились. В этом году было решено в селе это сделать, чтобы старик не трясся в машине туда и обратно. Тяжело ему. Праздник пройдет в селе, в доме культуры. Там зал большой, в нем все уместятся.
— Напомни, когда это будет?
— Через четыре дня.
— Спасибо хоть, что не в пятницу. Людям в мечеть на намаз ходить надо, а не в дом культуры. Ладно. Идите. Скоро увидимся. Даже быстрее, чем ты думаешь. Будьте готовы к съемке и к продолжению интервью. На свежем воздухе и поговорим.
В этих словах было что-то загадочное и недоброе, но осмыслить их Шабкат не успел. Латиф дал громкую команду на арабском языке, и четверо бандитов посветили фонариками в сторону выхода.
— Иди, брат. Пусть Аллах, милостивый и милосердный, направит тебя на путь истины, — сказал эмир.
