Глава 2
Январь 1126 года Леса во владениях боярина Журавля
Зимой в лесу лыжи всяко не хуже коней. Отрокам из лесовиков они оказались привычнее, да и освоить стрельбу на ходу «с лыжни» проще, чем с седла. Так что по возвращению из похода Младшая стража по решению наставников и с Мишкиного полного одобрения плотно встала на лыжи.
В Ратном издавна пользовали лыжи двух типов, если не считать за третий похожие на плетеные корзины снегоступы, пригодные для неспешной ходьбы по глубокому снегу, на которых передвигались в основном бабы. А вот для охоты и бега по лесу предназначались охотничьи либо нурманские. По большому счету, в скорости передвижения по лесу одни другим не уступали, хотя и у тех, и у других имелись свои недостатки и преимущества. Ратники спорили промеж собой иной раз до хрипоты, чьи лыжи шустрее, больше из-за интереса, а не истины ради, так как одним из фанатов нурманских лыж, как и следовало ожидать, был Лука Говорун. А уж он возможности почесать языком никогда не упускал.
Прибывшие в крепость «медвежьи» семьи добавили к этому разнообразию ещё и свои, модифицированные, очевидно, самим Журавлем под привычные Ратникову из его прошлой жизни – с изогнутым носом и пружинящие на бегу. Новшеством сразу же заинтересовался Стерв, а за ним и те наставники, которым здоровье позволяло свободно передвигаться на своих ногах. Опробовали и, как и следовало ожидать, вскоре отроки в мастерских принялись за столярные эксперименты, так что этот этап модернизации обошелся без Мишкиного непосредственного участия. Заодно и девки на лыжи встали – тут уж постарались мать и Арина: в два голоса проели плешь и Мишке, и наставникам, но девкам и себе лыжи вытребовали, и теперь зимнее утро в крепости начиналось с общего лыжного кросса.
Корней убыл в Туров неделю назад. «Посольство» собралось весьма представительное. Не считая купцов – Никифора и Григория, боярина Федора и Путяты, в Туров поехали Сучок с тремя мастерами для оценки необходимых затрат на строительство лисовиновского подворья на подаренной князем земле. С ними отправили «штрафной» десяток с семьями, с урядником во главе. Именно им под присмотром мастеров Плинфы и Струга предстояло заняться этим самым строительством, нанимать местных мастеров и приглядывать за работами, когда сам Сучок с Гвоздём вернутся из короткой «командировки» – у артельщиков дома дел невпроворот, и этих-то двоих старшина от души оторвал со скандалом: согласился, что без присмотра мастеров, на одних только мальчишек, такую важную стройку оставлять никак нельзя. Впрочем, Никифор и Григорий наперебой обещали всяческое содействие, потому можно было надеяться, что не позднее чем к следующей осени усадьбу поставят.
Помимо этого с сотником ехал Андрей Немой с десятком опричников. Официально – для представительства и сопровождения воеводы. На самом деле – для того, чтобы тихо и душевно побеседовать с теми, кому пришелся не по душе семейный бизнес его покойного тестя. Естественно, при активном участии Путяты, который, как выяснилось, оторвался от расследования этого вопроса как раз для поездки в Ратное. По той же причине «на побывку» в Туров отправились и двоюродные братья – Гринька с Ленькой: отроки уже набрались некоторого опыта, чтобы принимать участие в семейных делах, для начала под руководством старшего родственника: купец Григорий в сторонке отсиживаться не собирался.
Мишка не исключал вмешательства в предстоящие профессиональные разборки дядюшки. Никифор покидал Ратное в сильной задумчивости, в сани садился хмурый, а когда по приказу Корнея ему туда постелили медвежью шкуру – дорогой подарок от Ратного, аж передёрнулся.
– Ты, Никифор, не хмурься, не хмурься. Не сумлевайся – шкуру для тебя постарались выделать, не попортится. Не у каждого боярина такую сыщешь, разве что у князей, – хлопотал вокруг купца обозный старшина Младшей стражи. – Вот, давай подоткну, а то морозно что-то нынче, не приведи Господь, застудишься, а от этого и помереть недолго.
Илья таки не удержался, вздел в любимом жесте указательный палец кверху и завёл одну из своих бесконечных баек.
– Шкуру медвежью добыть дело не простое, но по-всякому бывает – иной из нее и сам выпрыгивает. Медведь, конечно, зверь серьезный, особливо по весне, не говоря уж если шатун – тогда от него никакого спасения нет, если добраться решил. Только биться. Лет пять назад на старой заимке у Лагунов такой вот, – обозный старшина кивнул на шкуру, укрывавшую сани, – целую семью приговорил. Крышу ночью разобрал и всех порешил. Бабу сожрал, одни ноги утром нашли… Говорили – прогневали они Хозяина чем-то.
– Да хватит тебе языком чесать! – поморщился Никифор, непроизвольно передернув плечами. – Нашел время… Так мы до завтра не тронемся. И вообще – накликаешь.
– И с каких пор ты бабьих сказок пугаешься? – хмыкнул Корней, спускаясь с крыльца и прислушиваясь к разговору. – Ты нынче вон под какой охраной едешь: не ты медведей, а они тебя бояться должны, пока такие соколы за спиной! Пусть Илья народ повеселит перед дорогой, он у нас на разные сказки мастак. И время есть, пока остальные сани грузят, – и воевода обратился к обозному старшине: – Так чего там с медведем, Илюха?
Ободренный высочайшим вниманием, Илья расправил усы с бородой и даже оглянулся в поисках того, на что бы присесть. Не нашел и продолжил рассказ стоя.
– Вот я и говорю – и на медведя проруха случается. Помню, возвращались мы лет десять назад с Дуная через Галицкие земли. А там сплошь горы кругом, словно кто ту землю, как баба белье, постирал, а рубелем не расправил, так она и осталась. Ух и находились мы по тем горам – ровных мест и не припомню. Только-только с одной кручи спустишься с телегами, как их снова вверх толкать надо. Да крутенько так! Вот и приходилось помогать лошадкам: вверх они тянут – мы толкаем, а вниз мы по нескольку человек на телегах висим и ногами в землю упираемся, чтоб она, значит, лошадь не смела своим весом. А если ущелье какое, так у-у-у-у! Того и гляди, в обрыв сверзнешься вместе со всем добром и лошадью…
– А в ущельях, поди, медведи? – подначил кто-то из ратников, собравшихся вокруг Ильи в предчувствии очередного развлечения, тем более что сотник не препятствовал, а тоже слушал. Да и все присутствующие, как провожающие, так и отъезжающие, настроены были относительно благодушно – не в боевой поход, чай, уходили. Только сам хозяин роскошной шкуры, Никифор, хмуро кусал губы и дернулся было прервать рассказчика, но был остановлен хмыкнувшим Корнеем: «Да ладно тебе, Никеша. Дай послушать!» Ободренный таким вниманием, Илья отмахнулся от нетерпеливого слушателя.
– И медведи тоже! Да там и без медведей костей не соберешь! Лошадь одна понесла, сорвалась, так я Отче наш прочесть успел, пока она до низу долетела вместе с телегой, во как! И телега в щепки, и лошадь того… Еле-еле добро достали потом, а от телеги одно воспоминание. Правда, лошадь наваристая получилась, а мясо мягкое, как у молочного поросёнка. Потому как отбитое на камнях, значит, да ещё телегой его раскатало…
– Так ты про медведей врать собираешься или про то, как лошадь жрал?
– Это когда я вру? – возмутился Илья. – Вон хоть у Серафима Ипатьевича иди поспрошай – он тогда сам ту телегу доставать лазил да лошадь разделывал! А про медведя дальше сказ…
Ну так вот… После одного боя собирали мы добычу в окрестностях, где наши ратники прошли. И отстали чуть от своих – догонять пришлось. Я там был, Демьян Клюка да братья Ветряки, покойные нынче все троя, царство им небесное. Добыча попалась богатая – навалили мы рухляди полные возы, телеги еле-еле ползли…. С холма на горку и с горки на холм… Умаялись. Глядим, до обоза осталось всего только с очередной горки вниз спуститься. И вроде пологая она, по сравнению с теми, что вокруг-то, да лошади что-то храпят-упираются. Огляделись мы с товарищами – дорога-то чуть в сторону идет, но по ней спускаться замаешься. А вот если сразу вниз с горки, так там малинник виднеется и место вроде ровное.
А главное, как представим, что придётся лошадей взбрыкнувших тащить да телеги держать… Я уж и не помню, кому из нас в голову взбрело лошадей выпрячь, да пусть телеги сами вниз катятся. А мы следом спустимся – там-то их из малинника вытащим, вдоль горки куда надо по ровному проедем и ягоды поедим по дороге. Все быстрее и легче, чем на руках-то тащить.
Хорошо, сообразили вначале одну так спустить и посмотреть, что получится. Обвязали поклажу ремнями покрепче, подвезли ее к краю и вперед толкнули. Телега с горки понеслась, быстрее чем на салазках! Летит, только треск стоит, и мы следом галопом на своих двоих скачем от перепуга – только глядя на нее и догадались, что колеса могут отлететь, да и вообще… Сам бы сейчас за такое молодым долбодятлам, как Михайла скажет, оторвал бы все, что отрывается и не отрывается тоже, ну так тогда нас некому окоротить было, вот и…
Но бог миловал – телега в кусты целая влетела, а там ка-ак заревет! Такого воя я отродясь не слышал, аж уши заложило. Мы с разгону за ней летим – а там медведь! Малину жрал, значит, и беды не чуял, а телега прям ему под зад угодила! Нарочно бы прицеливались – ни в жисть бы не попали, а тут не глядя!
Но как мы на ту горку вверх, к оставшимся телегам да привязанным лошадям вознеслись! Аки птицы на крыльях! Впереди меня Демьян нёсся – вот ей-богу, ногами по воздуху перебирал и руками от деревьев отталкивался, чтобы их, значить, не сшибить. Подлетел и на крайнюю телегу карабкается. Я в него сзади вцепился, а он как заорет:
– Не прогневись, батюшка Хозяин! То не я тебя, то все Ильюха удумал – его сожри!
Ах ты, думаю, нехристь, медведю на меня наговаривает! Как дал ему по спине кулаком, а под зад пинком от обиды, так он и перепрыгнул через телегу! Летит и орет:
– Не я! Не я!… – а больше и сказать ничего не может. Приземлился по ту сторону, оглядывается, а мы с братьями уже от хохота и про медведя забыли. Тем более что и не побёг он за нами, в малине остался. Но идти вниз мы уже опасались, стоим, переглядываемся и не знаем, что делать. С собой ведь окромя ножей оружия нет. А телегу с добром выручать надо, да…
Илья помолчал, давая возможность слушателям согласно покивать. Добыча – дело такое, медведь там или ещё какой зверь, обозному старосте наплевать: сам пропади, а телегу с добром сохрани. Да он и сам страшнее иного зверя будет.
– Пока рядились да переругивались, Серафим, спаси его Господи, появился – нас подогнать, штоб не телепались. Увидел внизу в кустах прогал да лошадь распряженную, ка-ак зарычит почище того медведя: «Телега где?!»
Мы испугались, что нам он бошки пооткусывает, говорим: «Там, внизу уже», а более ничего пояснить не успели – он вприпрыжку в малинник под горку ломанулся. Переглянулись мы и за ним осторожно, посмотреть, кто кого завалит: медведь Серафима или наш старшина его. Тут уж не угадаешь. Я тогда на Серафима об заклад побился с Демьяном. Бурей в кусты влетел, мы уши прижали, а оттуда только рык нечеловеческий:
– Убью выродков! Кто всю малину обосрал, паскудники?!
Илья помолчал, наслаждаясь хохотом слушателей, но не удержался от морали:
– Жадность чрезмерная до добра не доводит. Ты малину жри, да оглядывайся, а то на каждого медведя своя телега поджопная сыщется. Вот на того и сыскалась, да так, что одним говном не отделался. Его Бурей там же неподалёку в кустах нашёл – то ли телегой пришибло, то ли позора не пережил.
Сотник же, отсмеявшись, заключил, вроде ни к кому конкретному не обращаясь:
– А нечего в чужом малиннике гадить! Хорош ржать, трогай!
Ратнинское «посольство», вероятно, едва успело добраться до Турова, когда в крепости появился Петр с донесением от Егора: боярин Данила желает говорить с бояричем Лисовином и крёстным своего сына, наставником Макаром, для чего приглашает прибыть к нему.
Ещё Петр передал, что Егор со всем своим десятком поедут в сопровождении, встретят Мишку с Макаром возле болота. Посланные от боярина Данилы люди будут ждать гостей прямо за болотом, в условленном месте. Они же и сани подгонят: не солидно послов вести пешком, хоть и на лыжах, да и Макару с его ногой весь путь без транспорта не осилить, а если сразу ехать на своих санях, то до наезженной дороги, которой обычно пользуются сами журавлёвские, идти далеко – день точно потеряется. Вот потому и предложили – до болота доехать, через него на лыжах перейти, а там пересесть на поданные хозяевами сани.
Десяток Егора в качестве телохранителей Мишку вполне удовлетворил бы, но проблема заключалась не только в безопасности. Боярич, едущий по официальному приглашению соседа на переговоры – а то, что предстоят именно переговоры, он не сомневался – без дружины явиться никак не мог. Потому к вопросу о составе «посольства» на совете с ближниками и наставниками подошли со всей серьезностью.
Во-первых, требовалось приготовить подарки принимающей стороне. Дело оказался не таким простым, учитывая срочность и то, что удивить чем-то боярина, и так владевшего, по представлениям ратнинцев, несметными сокровищами вроде подаренного Медведем Макару клинка, трудно. В конце концов решили отдариться традиционно – мехами и серебром. Оставалось найти ещё, чем именно. Мишка уже было собрался гнать в Ратное и там распотрошить дедовы запасы – дело-то важное и такое самоуправство Корней понять должен, но ехать никуда не пришлось. Анна переглянулась с Ариной, присутствовавшей на совете в качестве наставницы, пошепталась с ней о чем-то и сообщила:
– Не надо никуда ехать. Корней Агеич сундук передал на хранение, на посаде у Андрея в доме стоит. Скажешь деду, я разрешила оттуда выбрать.
Мать с Ариной отправились на посад и вскоре вернулись, весьма довольные результатом поисков: крытую красным сукном шубу на соболях, что они принесли, и впрямь подарить было не стыдно даже и князю.
Во-вторых, надо было тщательно продумать состав делегации. Это оказалось уже проще: два десятка из первой полусотни Младшей стражи, плюс разведчики. Ну, и «медвежата», как подтверждение для местных, что на этот раз ратнинцы пришли с миром, распри забыты, и, более того, они теперь не чужие, раз «лешаки» доверили им своих детей. А Макар ещё и настоял на участии в посольстве Тимки.
– Ты пойми, Михайла, должен боярин сына своего увидеть. Не захочет ему показываться – хоть издали посмотрит. Он его в неизвестность отправил и, что тут с ним, только со слов Медведя знает. И поверил ему только потому, что иного выхода не было. А увидит его с нами – успокоится, это лучше любых слов и обещаний подействует. И говорить потом иначе станет, с доверием.
В общем, в дорогу выдвинулись весьма представительной делегацией. До болота ехали на санях, чтобы Макару меньше ногу трудить, там встретили десяток Егора, а на той стороне «посольство» уже ждали обещанные сани и пятеро «лешаков».
Шли по землям Журавля не таясь, хотя Мишка отметил, что проводники выбрали дорогу так, чтобы крупные селища остались в стороне. На ночевку пришлось останавливаться дважды, оба раза в небольших весях изб по пять. Там их уже ждали – гостевые избы были протоплены, еда для гостей и овес лошадям приготовлены заранее. Но сами селяне держались от пришельцев в стороне, в разговоры не вступали, на вопросы отвечали односложно, сами не любопытствовали, но и враждебности не выказывали. Приказов десятника Кикиморника слушались беспрекословно. Видимо, репутация у лешаков была соответствующая.
На третий день ближе к обеду Тимофей показал Мишке рукой на видневшийся впереди за деревьями высокий тын.
– Лешачья слобода! – сообщил он и расплылся в радостной улыбке. – Дома… А за ней уже и Мастеровая через мост будет. Только ее отсюда совсем не видно за деревьями. А за Слободой дорога в крепость – туда иначе никак не попадешь.
Он повернулся к Славко, ни на шаг не отходившему от него во время пути:
– Вы домой забежите?
– Нет там никого, – вздохнул Медвежонок. – И избы, небось, не топлены, даже дыма не видно. Отец, наверное, сам в Мастеровой сейчас. Встретить нас должен.
– Должен, – согласился подъехавший Егор. – Мы так уговаривались. Только не видно его что-то…
Мишка уловил в голосе десятника тревожные ноты и сразу подобрался.
«Что-то пошло не так – Егор не зря насторожен. Вон и орлы его потихоньку позиции занимают. Роська молодец – отроки все наготове. Лешаки тоже что-то напряглись – или мне кажется? А это ещё кто? Блин, терпеть не могу сюрпризы! Независимо от красоты обертки, внутри чаше всего запашистая субстанция. И не факт, что шоколад».
Впереди показался лыжник в уже примелькавшемся белом маскхалате. Не возник по «медвежьей» привычке из леса, а открыто гнал по дороге им навстречу. Подлетел, лихо притормозил прямо перед передними санями.
Ратников не ошибся в своих предположениях, хотя «лешаков» он заподозрил напрасно: они тоже оказались в роли открывателей «шкатулки с сюрпризом»…
– Командир передать велел! – выпалил с ходу посланец Медведя, безбородый парень. Вытянулся перед Кикиморником, только что не козырнул, и оттарабанил:
– Мирон со своими сыновьями и ближниками в ночь собрались и ещё по темну ушли неведомо куда. Все с оружием. Почти два десятка. Все, кто есть. Наши за ними по следу. Медведь мне велел вас ждать и… – он покосился в сторону Мишки, – велел бояричу Лисовину кланяться и просить о помощи. Боярин Данила так распорядился.
– Медведь до последнего не хотел нашей помощью одалживаться, да тут жизнь боярина на кону, – Егор пояснил Мишке ситуацию, переговорив коротко со старшим лешаком. – И Данила ему приказал дурака не валять: людей у них мало, один десяток куда-то отослан, а половина оставшегося нас встречала. У Медведя при себе только семеро бойцов против двух десятков Мироновых. Спешить надо. Я так думаю – не так там что-то у них пошло, как раньше мыслили: в нашем деле всего наперед не угадаешь. Главное сейчас – боярину их живому до дому добраться да с братом встретиться. С двумя сразу потом и поговоришь.
После короткого совета с лешаками приняли решение разделиться: Макар на лыжах не годен, так что его и Тимофея с «медвежатами» отправили в Слободу, благо, она и впрямь оказалась совсем рядом. Мастера кого ни попадя к себе не пускают, но Тимка и Медвежата им свои, а Макар как-никак родич Медведя. Примут. К ним для усиления приставили Вощаника – того самого новика, который встретил их на дороге, а Мишка для собственного спокойствия добавил отроков Киприана с Гавриилом.
Тимка выслушал приказ идти в Слободу, как будто его наказывали, хотя понимал, что нельзя оставлять Макара одного, да и привычку выполнять приказы старшего за время пребывания в крепости усвоил. К тому же Кикиморник, поглядев на понурившихся «медвежат», тоже не слишком обрадовавшихся приказу отсидеться в Слободе, добавил аргументов от себя:
– Вы там дольше завтрашнего утра не задерживайтесь. Опасно. Хорошо, сейчас Мирона нет, да и есть там кому упредить, если что, а все-таки… Чуть рассветет, уходите в крепость – нурманы ждут. Мастеров Медведь уже седмицу уламывает тоже в крепость перебраться, от греха, а они упираются. Может, вон Тимофея послушают, все ж таки его деда Гордея уважали. Если кто с вами решится уйти – забирайте.
На выручку Медведю вышли налегке, чтобы нагнать опередивший их на полдня отряд лешаков. «Медвежата» сели возницами в сани с подарками и прочей поклажей, а Мишка с отроками, пятеркой Кикиморника и Егоровым десятком повернули на указанную лешаками тропу. Вот когда добрым словом вспомнились лыжные кроссы, в которые отроков без устали гоняли наставники, да и погода помогла – легкий морозец и безветренно. По накатанной «медвежьим спецназом» лыжне летели, как на крыльях.
Характерный шум услышали издалека: судя по всему, Медведь вступил в неравный бой с превосходящими силами противника и держался только благодаря внезапности нападения и выучке своих бойцов.
* * *
– Минь, а мы за кого?.. – озабоченно поинтересовался Роська. – Не разберешь тут, где кто…
– За красных, твою мать! – огрызнулся Мишка. – Егор где?
Сотник злился оттого, что не мог с ходу определить, кого им надо сейчас поддерживать. То есть понятно, что Медведя и его команду, но кто из них кто? И те, и другие – в белых маскхалатах, лиц издалека в свалке не разглядишь, тем более, они почти все незнакомые: раньше Мишка видел только двоих или троих, включая самого Медведя.
«Так, сэр, не тупите, соображайте быстрей. Это только в первый момент кажется, что там свалка бестолковая, ничего подобного!
Значит, так: там не две стороны, а три. Одна группа товарищей, судя по всему, штурмует эти строения типа сортир, тьфу! Беличью весь, то есть. Вон те землянки, короче. Защитники их, кстати, не в маскхалатах, а в нормальном обмундировании. Но их всего пятеро с мечами возле халуп – полуземлянки какие-то, только кровля над землей возвышается, и та дымится. Они не столько бьются, сколько тушат кровлю и ветки перед входом. Возле леса лежат их убитые, все стрелами побиты – не мечами. Похоже, напали на них внезапно и они с потерями спешно отступали в укрытие. Раненых успели оттащить – кровь на снегу тянется к домам. И избушка с угла не сама занялась – подожгли…
На тех, кто их атаковал, уже третьи со спины напали – вот они сейчас и рубятся, но их раза в полтора меньше. Тем более, их противники луки побросали, за мечи схватились – в ближней схватке это вернее. Вон и раненые, и убитые – только чьи они, пока непонятно…
Судя по всему, в избушке засели люди Журавля и сам он, напали на него бойцы Мирона, а в спину тем ударил медвежий спецназ» – так получается… Ага, точно, вон, и Медведь командует!»
– Медведя выручать надо, Михайла, и так непонятно, чем они держатся, у Мирона бойцов больше чуть не втрое. Кикиморник муж тертый, своим не дал, не осмотревшись, в бой ввязаться – ждут твоего решения. Медведя чутье не подвело – Мирон на своего боярина засаду устроил. Хорошо, ему умения не хватило, Журавль со своими к веси отошёл и успел укрыться, – подтвердил Мишкины соображения бесшумно материализовавшийся рядом с ним Егор. – Но если бы Медведь не поспел, их бы уже добили.
– Вижу… У нас два десятка выстрелов, на всех хватит. Главное, по «медведичам» не попасть. В лесу с той стороны никого нет?
– Нет. И не было – Мироновых дозорных, похоже, Медведь снес, а своих не выставил – не до того ему. И так вон малыми силами ввязался – считай, на смерть шел. Правда, несколько Мироновых людей ещё до нашего прихода ушло. По дороге с нами не встретились, или мы их не видели – плохо это. Вроде подмогу им тут негде взять, только если сотню охранную приведут, но эти раньше утра не поспеют. Ладно, не до них пока – в случае чего разведчики знать дадут.
«Ну, пронеси, Господи, черт тебя подери!»
– Отря-а-ад! Слушай мою команду!…
Стремительное появление из леса двух десятков вооруженных самострелами лыжников для увлеченных боем оказалось сюрпризом. Для кого-то приятным, а для кого-то – не очень. Самострелы и решили исход боя. Людям Кикиморника и Егорову десятку ничего и не осталось – отроки били почти в упор, подлетев на лыжах к намеченной цели на минимальное расстояние. За луки бойцы Мирона схватиться не успели.
Медведь, раньше других заметивший подмогу, остановил своих бойцов, чтобы те в запале не приняли отроков за новых врагов. Радости на его лице, впрочем, не просматривалось.
– Спасибо, боярич, подсобил, – коротко кивнул он Мишке и обернулся к своим. – Лепень! Мирон где? Найти гниду! – и, не дожидаясь ответа, почти бегом бросился к одному из защитников веси, переступая на ходу через убитых и корчащихся раненых, что обильно лежали на парящем от горячей крови снегу. – Валуй! Где боярин?! Жив?!
– Жив…
Валуй – широкоплечий угрюмый воин, с лицом, густо залитым потом и кровью – то ли своей, то ли чужой – хмуро взглянул на Медведя и чуть отступил, загораживая собой вход в земляку.
– Это кто? – требовательно спросил он, кивнув в сторону Мишкиных отроков, и оглянулся на своих. – Чего встали! Ещё разобраться надо, что тут и кто…
– Валуй, не дури! – Медведь остановился напротив своего собеседника, вероятно, старшего среди защитников веси. – Сам видишь, кто тут враг боярину… Зови его – я перед ним сам оправдаюсь. Велит казнить – казнишь.
– Кого привел, спрашиваю? – Валуй не отступал и смотрел все так же настороженно. Его бойцы сгрудились у него за спиной у входа в землянку и тоже не спешили приветствовать земляков.
– Да чтоб тебя! Думалку включи! Соседи это наши… Мастер… – Медведь на минуту замялся и решительно поправился, – боярин Данила велел их позвать. Не сладил бы я без подмоги – мои другую дорогу держат, хорошо, я за Мироном проследил, а то бы жарились вы сейчас, как куропатки на вертеле… – Он кивнул на ещё дымящийся угол кровли. – Что вас сюда-то понесло, да ещё малыми силами? Едва успел… Там у нас такие дела без вас творятся – едва порты удержали, а ты мне тут… Зови боярина, говорю! Пусть он свое слово скажет!
Валуй осмотрел поле боя, о чем-то задумался и вдруг, махнув рукой, опустил меч и словно поник.
– Ранен боярин… Не уберегли…
– Так какого ж ты мне тут!.. – зло рванулся к нему Медведь.
Мишка оглянулся на стоящего за плечом Антоху:
– Матвей где? Быстро тащи его сюда! Видишь, помощь нужна, – и тоже шагнул вперед, вставая рядом с Медведем. – Сейчас наш лекарь посмотрит. Ещё раненые есть?
– Ты кто тут… – Валуй было снова нахмурился, но за Мишкиным плечом вырос Егор.
– Боярич это наш, – сообщил он. И веско добавил: – сотник Михайла Лисовин.
Валуй, возможно, хотел ещё что-то сказать по этому поводу, но в это время Мотька, волоча за собой свой походный лекарский баул, деловито пролез мимо обступивших место действия бойцов Медведя и требовательно вопросил:
– Где боярин? А то мне там двоих недобитых ещё перевязать надо…
– Это лекарь?! – вытаращился на него Валуй.
– А у тебя другой под рукой имеется? – со злостью поинтересовался Мотька. – Лучше прикажи лучин побольше зажечь, чтоб свет был, да воды согреть.
На мгновение задумался и отдал ещё распоряжение:
– Раненых своих, какие есть, тоже сюда тащите – не на морозе же мне их перевязывать. Погляжу боярина, потом прочими займусь.
И, не обращая больше внимания на обалдело вытаращившихся на него воинов Журавля, Матвей решительно направился к двери землянки.
Впрочем, Валуй оказался мужиком сообразительным. И решал быстро.
– Чего стоите, как сосватанные? – хмуро рыкнул он на своих подчиненных. – Слышали? Света побольше! И воды согреть… Лекарь не лекарь, а другого и правда нет… Где там бабьё попряталось? – Живы они? Хоть какая посуда чистая тут есть?
К Мишкиному удивлению, «бабьё» тут же отыскалось. Две бабы-лесовички и три девки-погодки прятались в соседней землянке. Там же обнаружились и хозяева веси – охотники. То ли отец с сыном, то ли тесть с зятем и двое отроков. Судя по доносившимся звукам из землянки там имелись ещё и дети помладше, но они на улицу не высовывались.
Младший из мужей принялся раздавать распоряжения своим домочадцам, а старший подошел посмотреть на ущерб, причиненный налетчиками. Оценил, осторожно покосился на Валуя с Медведем, вероятно, раздумывая, стоит ли предъявлять им претензии за разорение усадьбы, и благополучно передумал. Убедился, что огонь потушен, а ущерб не слишком велик, вздохнул, отошел к своим и уже оттуда принялся безрадостно оглядывать разгромленный двор и поваленный плетень, снесенный при штурме веси.
Медведь с Валуем, тревожно поглядывая на вход в землянку, где Мотька развернул свой походный госпиталь, о чем-то интенсивно переговаривались. Мишка, получивший короткую передышку, тоже невольно прислушивался к звукам, доносящимся из землянки.
«Ну что, сэр, вы, кажется, дали себе слово убить своего буйного соседа? А теперь сами к нему лекаря притащили, и, не дай бог, он, сука, помрет раньше времени. Вот вам и очередной урок – не зарекайтесь. Впрочем, одно другого не отменяет, но пока что дражайший Сан Саныч нужен живым, раз уж его Мирон не достал… Настену бы сюда или Бурея, или хотя бы Илью…»
Внезапно из землянки послышался какой-то шум, будто рушилось что-то тяжелое, и возмущенный вопль Мотьки, тут же оборванный на полуслове, возможно, оплеухой:
– Куда?!… Уй-й…
Его перекрыл грозный рык:
– Пшел вон! – и из двери буквально вывалилась огромная темная фигура в одних портах. Кроме них из одежды присутствовали только бинты, наскоро сделанные из домотканого полотна, на которых отчетливо проступало и на глазах увеличивалось кровавое пятно в правом боку чуть ниже рёбер. Буйный Мотькин пациент едва держался на ногах и упал бы, если бы его не подхватили с двух сторон подскочившие Валуй и Медведь.
Журавль (никаких сомнений, что это именно он, у Мишки и так не было, а тут ещё и хорошо заметные черные оспины на бледно-желтом перекошенном болью лице не давали ошибиться), хоть и повис на своих ближниках, но голос не умерил. Обернувшись к двери, он рявкнул кому-то внутри землянки:
– Дарька! Щенка придержи – борзый он больно… А то пришибу – кто вас лечить будет? Мне-то все равно теперь… – и обратился к Валую с Медведем: – Посадите меня…
Медведь уже стелил для боярина свой тулуп. Журавля бережно усадили возле стены и накинули ему на плечи поспешно вынесенную из дома шубу. Тут же хлопотал злой и красный Мотька, все-таки вырвавшийся из землянки и не желавший оставлять пациента на произвол судьбы. Журавлю эффектный выход, судя по всему, дался ценой немалых усилий, он откинулся назад и прикрыл глаза, набираясь сил. Мотька было сунулся к нему, но боярин расцепил веки и отмахнулся, устало процедив сквозь зубы:
– Слышь, малый, иди отсюда, остальным помогай, не трать на меня время. Дай с людьми поговорить.
Он поднял глаза на обступивших его воинов, нашел взглядом Медведя:
– Прости, что не поверил, Медведыч. Хана мне – сам видишь…
– Что ж ты так, командир? Ты уж прости – не успел… Моя вина…
В голосе Медведя Мишке послышались Роськины нотки, он взглянул на своего крестника и передернул плечами, прогоняя морок – почудится же…
– Успел ты, Медведыч, успел, – криво усмехнулся Журавль. – Если б ты с бубей пошел – хуже было бы… – он обвел взглядом поляну и тут встретился глазами с Мишкой.
– Это кто? Медведыч! Ты кого привел, твою мать?!
– Михайла Лисовин это. Боярич из Ратного, – Медведь не отвел взгляда от бешеных глаз Журавля, хотя заметно напрягся. – Выручили нас соседи. Данила тебе написал тут, да я передать не…
«Лешак» достал из-за пазухи свернутую трубочкой бересту и протянул своему боярину, но замолчал на полуслове и только что не отшатнулся от осязаемого удара ярости и отчаяния, которым полоснул Журавль шагнувшего к нему Мишку. Ратников – Ратников, а не Лисовин! – встретил этот удар и ответил таким же – и уже Валуй и стоящие рядом с ним воины чуть не шарахнулись в стороны. Кое-кто полез за пазуху, непроизвольно нащупывая обереги. Секунды длился этот невидимый, но ясно ощущаемый всеми присутствующими поединок. Журавль первый погасил взгляд. Хмуро усмехнулся и почти равнодушно процедил сквозь зубы:
– С-сука… И тут достали… – и выплюнул словно ругательство, – де-пу-тат…
Мишка дернул щекой и шагнул вперед.
– Ошибаешься, боярин: достал тебя твой человек. А я теперь твоя надежда.
– Надежда – мой компас земной, – криво усмехнулся Журавль.
«Блин, у него, что, крышу сорвало? Тогда трындец, сэр, влипли. И ведь не кончишь его тут… Ну да ладно – с бубей так с бубей!»
– А удача – награда за смелость, – нахально рубанул Мишка, не слишком заботясь о том, что подумают о них окружающие, и озабочено вглядываясь на Журавля, у которого бледность уже переходила в желтизну на висках. – Смелости тебе не занимать. Осталось поверить, что сейчас твоя удача – я. Другой не будет.
– Умеешь ты убеждать, сука… – прохрипел Журавль. – Только поздно, помираю я – хоть вон у лекаря своего сопливого спроси. Он уже понял… – и взглянул на понурившегося Матвея. – Скажи им, чего уж…
– Мотька?
– А я что? – Мотька вздохнул и безнадежно махнул рукой. – Там нутро задето… Наконечник остался, когда выдергивали. Настену бы…
– А твоя Настена полостные операции делать может? – Журавль насмешливо смотрел на несчастного лекаря. – Я на такие ранения насмотрелся, так что не крути. Печень задета… Хорошо, если до утра доживу. Мне это время надо с пользой провести. Иди, говорю, там мужики… Ими займись.
Мотька растерянно уставился на Мишку, но тот только махнул рукой. Матвей хотел что-то ещё сказать, но передумал, вздохнул и вернулся в землянку, а Журавль снова перевел взгляд на Медведя и распорядился.
– Медведыч! Всем на тридцать шагов отойти, и следи, чтоб ни одна падла с места не двинулась, пока я с бояричем говорить буду. Исполняй!
Мишка глядел в глаза сидящего напротив него немолодого мужика с мрачным, изуродованным ожогом лицом и молчал. Раньше казалось, так много надо спросить, а встретились и выяснилось, что не о чем им говорить.
Нет, не так. Говорить надо много о чем, но если бы у них была неделя или хотя бы сутки на те разговоры, а сейчас…
– Поверить тебе, говоришь? А в чем она – твоя вера?
Голос Журавля звучал глухо и прерывался тяжким, со свистом, дыханием. Каким чудом он вообще ещё находился в сознании при таком ранении, непонятно, но смотрел так, словно готов был удавить. Ратников и не сомневался: мог бы – удавил. Впрочем, он сам на его месте тоже бы удавил, пожалуй. Но в сложившихся обстоятельствах приходилось договариваться, тем более что времени на это оставалось все меньше и меньше, и терять его на бесполезные пререкания совсем не хотелось.
– В том, что в жизни всегда должна быть цель. Такая, что и умирать не страшно, если понимаешь, что она после тебя жить будет. И в том, что нельзя своих людей на колы сажать. Даже ради цели нельзя…
– Ну, понеслось… – скривился Журавль. – Ты мне ещё мораль почитай, про слезинку пидараса расскажи, тля! Ладно, Данька, он пацан, зеленый и пупырчатый, как огурец, ни хрена в жизни не видел. А ты-то чего? ТАМ не ты ли и не такие, как ты, ребят сдавали? МОИХ ребят… Рассказать тебе, как они умирали? Не легче, чем на колу…
– Это ты от обиды к браткам прибился, герой?
– Слышь, депутат, тебя что, головой приложило? – неожиданно возмутился Журавль. – Ты базар-то фильтруй. Сам проворовался, а туда же… Я в вертухаи подался, потому что жрать нечего. Родине мы не нужны стали, а у меня ещё и ранения… Спасибо, мужики пристроили, а то бы совсем трындец. Из-за того я и к доку сунулся – лепилу хорошего, да без денег чтоб, хрен найдешь. А впрочем… Какая разница теперь – к кому я подался да зачем на колы сажал…
– Большая, – Ратников сел рядом с Журавлем. – Времени мало – некогда мне с тобой Христову политграмоту разводить, сам понимаешь. Ты в Москву зачем собирался?
– Русь хотел объединить… До татар. Чего, думаешь, дурак совсем? – Журавль хмыкнул. – Может, и дурак… Умный, как ты, под себя бы греб и радовался. Данька вон тоже дурак. Рома-антик… Мужику хорошо за сороковник, если все сложить и тут, и там, а в душе так и остался пацаном. Потому и корежит его: не понимает, что добром не всегда можно – от его добра большей кровью захлебнулись бы…
Говоришь, на колы чего сажал? Да вот потому и сажал! Чтобы своей дурью не порушили дело, ради которого я тут… Свои люди? Так не свои. Свои за понюшку не предают. Вы вон там у НАС наверху все свои? На кол никого не хотелось? Хотя тебе, может, и не хотелось… Ради них, – он мотнул головой куда-то в сторону, – я жопу рвал все эти годы! Ради них тут торчал, а не подался к какому князю… Ради их будущего! Чтобы их дети с голоду не мёрли, а внуки рабами татарве не пошли… Лекарей нашел, школы устроил… Все похрен!
Ничего им не надо, только одно – ДАЙ… И чтобы их не трогали… Только и дудят – так от дедов-прадедов заведено… Ну и молиться им, вишь, не так – свободу совести приспичило, а у меня со жрецами договор… Да и пусть бы молились, пока дурить не начали… Дети мёрли из-за их свинства и антисанитарии, решили рожениц в роддом собрать, а там жрица, видишь ли, повитухой, а они христиане, блин… Вот и ушли в побег с бабами беременными и детьми среди зимы, без еды и даже вещей тёплых – назло мне, значит. Типа протестовали. Детей поморозили до смерти, баб этих… Остальных бы тоже волки пожрали… Догнали их – да поздно уже… Вот увидел детишек, живьём замёрзших, и… Первый раз тогда сорвался.
Журавль вдруг оборвал рассказ и зло оскалился:
– Не мог я им позволить все прахом пустить! И на колы сажал, да! Чтобы хоть так дошло, раз по-хорошему не понимают. Не достучишься иначе! Потом уже этот, как его… Моисей объявился. С ним проще стало, он их хоть от большой дури удерживал. Ну и хрен с ними. Считаешь меня зверем? Ну и насрать… Я-то знал, ради чего жил. Тебе этого не понять… – и снова откинувшись назад, закрыл глаза.
– С лицом-то у тебя что? Порох изобретал?
– Нет, домну строил. Взорвалась, сволочь, – пожал плечами Журавль, не открывая глаз. Мишка почувствовал нарастающую внутри него холодную злость.
«И ведь спокоен, зараза! Как удав на пилораме… И наплевать ему на все…»
– А что ж порох не сделал? Самогонный аппарат вроде получился…
– А ты сам иди и сделай, – Журавль через силу усмехнулся. – Думаешь, просто? Даньку спроси – он записи покажет. Всё там. Порох… Ты его когда-нибудь сам делал? Спецы долбаные, теоретики кухонные! «Берем селитру…» Где берем? Из нужника? А ты ее там видел? И сера… Из ушей выковыривать? Так я бы и выковырял, да не годится. А с югов везти – никакого серебра не напасешься! И молоть, и гранулировать потом… Слышал хоть про это? И не горсть нужна, тонны… Вон, грек у меня пять лет экспериментировал – стоит у него где-то горшок с пороховой мякотью. Как раз себе петарду сделаешь по случаю победы – в жопу воткнуть для ускорения, все равно оно больше ни на что не годно. Вот и развлекайся… Или грека к делу пристрой – он до этой алхимии аж дурной.
Меня ты все равно бы в расход списал – по глазам вижу… И правильно, я бы тоже списал… Тебе сейчас проще: за тебя Мирон постарался. Потому не напрягайся: санаторий имени Святого Петра до моего прихода все одно не закроется. Чего ещё тебе от меня надо?
– Дурак ты, Сан Саныч, – вздохнул Ратников. – Ничего мне от тебя не надо, а вот тебе от меня – много чего. И то, что тебе надо, только я и могу тебе дать. И времени у тебя мало, а ты хренью страдаешь.
– И чего же ты мне предлагаешь, депутат? – глаза Журавля снова приоткрылись.
– Единственный шанс, если не хочешь, чтоб твое дело вместе с тобой умерло и быльём поросло. Москву основать я тебе не обещаю, а вот в ЭТОЙ истории не дать татарам Русь обескровить и на триста лет назад откинуть… Если все получится, то так и будет. И Западу с нашей крови жиреть не дам. Сдохну, но не дам! Как – долго рассказывать. Веришь или не веришь – сам решай. Я же тебе одно могу обещать…
Сейчас Журавль слушал Ратникова совсем иначе, чем вначале: впился в лицо взглядом, словно хотел пробуравить до самого затылка.
– …А самое главное, что могу дать – детей твоих прикрою и не позволю тишком прирезать. Чтоб память про то, что ты тут сделал вместе с ними, не помахала тебе вслед крылышками от бабочки Бредбери. Проф про такую не рассказывал? Вот это – обещаю. И твои люди, кто верен, с нами пойдут. Если ты им прикажешь. Так что думай…
– А гарантий, стало быть, никаких…
– Есть гарантия. Одна, но надёжнее не бывает. Слово коммуниста.
– Это ты-то коммунист? – зло оскалился Журавль. И снова процедил с презрением. – Де-пу-тат…
– Член ЦК КПСС. Съезда, который меня бы этого звания лишил, не было. Следовательно, не бывший, а действующий. Слова члена ЦК партии тебе не достаточно?
– Гнида! – Журавль внезапно успокоился и выругался почти равнодушно. Прикрыл глаза и устало усмехнулся. – Вот на чем ты меня развести решил… Член, одно слово. Да вы хуже откровенных врагов. С тех чего взять? Враги, они враги и есть. А вы им страну сдали, пока мы воевали… Я за свой партбилет, тронь его кто, глотку мог перегрызть, а для вас он вроде пропуска – повыше забраться, пожирнее урвать. Зато потом локтями друг друга распихивали, когда толпами в храмы ломанулись. Слышь, ты, член, – боярин с трудом разлепил веки и мазнул взглядом по Мишке, – а куда вы при этом партбилеты девали, в церкви-то? Небось, в карман, поближе к кресту… для усиления эффекта. Ты «Отче наш» ни разу с «Интернационалом» не путал, когда чего петь положено, а? А то, я слыхал, бывали конфузы… А потом, помолясь, из коммунистов попёрли в демократы – страну дербанить.
Мишка не перебивал умирающего – тот сейчас не слышал никого, кроме себя, – но чувствовал, как его лицо потихоньку багровеет.
– Думал, хоть здесь без вас обойдусь, да хрен – те же яйца… «Заветы предков, светлые боги»… – ёрническим тоном передразнил кого-то боярин. – Ага, как же! Да жрецы вперёд своей паствы в те же храмы попёрлись! «Кто не успел – тот опоздал», а самые шустрые в момент в попы просквозили. Была тут у меня парочка таких, предлагали окрестить всех и сразу, но штоб они над этим стадом главкозлами стали.
Щаз! А сколько таких по Руси успело веру сменить да к тёплому местечку прибиться, ты знаешь, депутат? А я вот насмотрелся!
Что там, что тут – ничего не меняется, все вы, гниды, одинаковы! Привык там попам руки мусолить и здесь их под хвост целуешь – вот они тебе свои, а я и мои ребята, которые за речкой лежать остались – так, говно в тряпочке… Коммуни-ист, тоже мне!
Приступ бешенства накатил неожиданно и резко: фамильное лисовиновское безумие и злость и обида самого Ратникова одновременно ударили в голову, и этот гремучий коктейль едва не снёс всё, включая разум. Мишка остановился в последний момент, когда его клинок оказался в сантиметре от горла Журавля. Опомнился, всадил меч по самую рукоятку в ветхую стену полуземлянки, возле которой они сидели, и заорал прямо в удивлённо распахнувшиеся глаза Журавля:
– Мабу твою лумумбу через касавубу, хрен ты про меня знаешь! Трипперного осьминога тебе в транец якорем с присвистом и отсосом! Крокодилить тебя пиночетом…
Ратников не помнил, когда в последней раз ТАК оттягивался. Не только здесь – даже в далекой припортовой юности. На одном дыхании за пару минут прокричал скороговоркой, пожалуй, весь свой богатый лексикон, вспоминая даже подзабытые обороты, некогда слышанные от знакомого боцмана, и расцвечивая их на ходу составленными собственными филологическими конструкциями. Выплёскивая в ругань весь адреналин, не получивший выхода в действии.
– Стоять! – рявкнул Журавль, прерывая на полуслове Мишкин заковыристый монолог, но не ему, а куда-то через плечо. – Я сказал – стоять всем! Разговариваем мы с бояричем по душам. Не лезьте… Слышь, депутат, своих охолонь.
Мишка, приходя в себя, обернулся и обнаружил, что едва не стал причиной новой бойни между людьми Журавля и своими отроками, уже вскинувшими самострелы.
– Отставить! – скомандовал он и уже спокойней обернулся к боярину. – Ты базар-то фильтруй, Сан Саныч… Некогда нам сейчас с тобой воевать. Времени мало.
– Сам вижу, – кивнул Журавль. – Где ты так заворачивать научился?
– В порту… Я же не всегда членом ЦК был. И повоевать пришлось – на действительной отсидевших бандеровцев по Карпатам гонял. Я там друга раненого к вертолёту тащил – не успел донести… – Мишка устало опустился рядом с Журавлем. – Потому и полез, как ты говоришь, «в депутаты», что видел, к чему дело идет. Ну прости, не успели мы. ТАМ не успели. А тут… Тут тебе решать. Все сделаю, чтобы ЗДЕСЬ татарам не так вольготно было по Руси гулять. Может, тогда и ТАМ что-то изменится…
– Изменится? С попами-то?
– Да уж лучше с попами, чем на колы. Тем более, попы тоже люди, со своими интересами, значит, с ними на почве этих самых интересов вполне можно работать. Другой идеологии у меня сейчас под рукой всё равно нет, уж извини. А без идеологии, и правда, хоть на колы сажай – толку не будет. Ты уже попробовал. Говоришь – жопу рвал. Ну, так не себе ж только, а людям. Ты хоть понимал, ради чего. А они? Медведь тебе верен остался, а даже он не знает, зачем тебе Москва сдалась. Ты ведь и объяснить не мог, только сказочку рассказал – пророчество… И помогло оно? Мирона вон так и потерял… А чем царствие Божие на земле хуже построения коммунизма, раз оно от дури удерживает? Сам же говоришь, как Моисей появился, так и на колы сажать нужды не стало… – Мишка вытащил меч из стены, оглядел клинок. – Вот, оружие из-за тебя попортил… – посетовал он. – Стали-то у меня такой, как у вас, пока не делают.
– Вот-вот, нету… И не будут, если попам волю дашь, – опять съехидничал Журавль.
– Ну, это ещё мы посмотрим, – усмехнулся Мишка. – Я материалистом как там был, так и здесь остался и пока веских причин для перемены мировоззрения не вижу. Христианство при правильном применении штука полезная, да и не время ещё для атеистов. Вот и работаю с тем, что имею: религия – мощный инструмент, если им с умом пользоваться, а уж языческая она, христианская или ещё какая – дело десятое. Да и тебя не попы достали, а Мирон твой. Язычник, небось?
– Сука продажная он, а не язычник! Мой косяк, не тому я поверил… А все Долгорукий, падла… Его люди подзуживали, некому больше… Все ж таки прав был Медведь, а я его не слушал, на него грешил…
– Ну так теперь послушай. Твой Медведь не дурак, а мне поверил. Не по приказу Данилы – сам. Хочешь – спроси его.
– Да чего там… – Журавль помолчал, сцепив зубы от очередного приступа боли. – Выбора у меня всё равно нет, а так хоть какая надежда… – он испытующе посмотрел на Ратникова. – Только тогда тебе возвращаться некуда будет.
– А сейчас есть куда?
– Вроде как… Хотя тоже не поручусь. Если я тут надурить успел не больше, чем док рассчитывал, то вернусь. Данька сказал, он позже нас уходил. Да и племянник он доку. Тот его подготовил, как мог – не так, как нас… Отправил потому, что ТАМ ему совсем хреново – умирал пацан. Вот у него только одна жизнь – здесь, а у нас с тобой вроде как шанс есть. Но если здесь изменишь будущее… Хрен его знает, куда занесет потом. Может, в того тебя, который будет в новом будущем, а может, и не будет тебя там… Не знаю. Вот так вот…
– Ну и черт с ними, с теориями, – махнул рукой Мишка. – Две жизни все равно больше, чем одна неполная. Там я полтинник оттрубил, тут ещё сороковник прибавится, если повезет. Считай, девяносто. Я на возвращение не особо и рассчитывал.
– Ну, смотри… За пацанами приглядишь?
– За сыновьями?
– И за Данькой тоже. Он сюда совсем зеленым попал – двадцати не было. Да так и не повзрослел. Все такой же молодой и дурной на всю голову… Пацифист, блин. Пропадет он тут без меня. Приглядишь? – требовательно повторил он.
– Я тебе слово уже дал. Оно у меня одно. Если тебе мало…
– Мало… Но выбора нет… Только учти – если что – я тебя ТАМ достану… – Журавль шевельнулся и повысил голос. – Медведыч! Валуй! Меч мой подайте… бояричу Лисовину. Пусть он его сыну моему отдаст.
