Анна ждала на крыльце с Кингстоном, сэром Эдмундом Уолсингемом, четырьмя своими надсмотрщицами и – приятный сюрприз – четырьмя бывшими фрейлинами: Нэн Сэвилл, Марджери Хорсман, Мэри Зуш и сестрой Норриса – еще одной Мэри. Видеть их всех было большим утешением. Анна едва не расплакалась, обнимая девушек, хотя явное смятение, запечатленное на лицах фрейлин, ее встревожило. Они слышали, что говорят при дворе. Известно ли им нечто такое, чего не знает она?

Наконец-то у Анны приличная свита, но это не придворный церемониал. Главный тюремщик Тауэра находился рядом, а впереди и позади Анны стояли стражники.

Из зала доносился гул голосов. Внутри, наверное, яблоку негде упасть. Еще до рассвета перед входом выстроилась целая очередь из простолюдинов, которые хотели попасть на суд. По крайней мере, ее будут судить на глазах у народа.

Анна услышала голос, призывавший к тишине, потом грубоватые интонации Норфолка. По словам Кингстона, дядя исполнял роль лорда-распорядителя.

– Господин главный тюремщик Тауэра, введите заключенную! – провозгласил он.

В дверях появился распорядитель и кивком подал знак. Анна высоко подняла голову, как подобает королеве, и прошла вслед за ним в просторный зал, уставленный скамьями. Она понимала, что на нее смотрит тысяча глаз. Лавки и трибуны, установленные вдоль стен, были заполнены зрителями. Анна, облаченная в платье из черного бархата поверх алого дамастового киртла и в маленьком берете, на котором бойко торчало черно-белое перо, знала, что являет собой величественную фигуру. Эти предметы гардероба оказались среди тех, что уложили в сундук и доставили в Тауэр вскоре после ее ареста.

Она была искренне рада, что не поддающаяся контролю истерия, которой сопровождалась первая неделя заключения, сошла на нет. Анна чувствовала себя спокойной, полной достоинства и готовой встретить любой исход, который Судьба – или Генрих – припасли для нее. Господь идет рядом с ней, это она отчетливо ощущала, и в Нем собиралась черпать силы.

На главного тюремщика Тауэра Анна старалась не смотреть. Он чинно вышагивал сбоку с церемониальным топором в руках; лезвие было повернуто в сторону от нее в знак того, что подсудимая еще не признана виновной. Впереди, на троне под балдахином с королевскими гербами восседал представлявший короля дядя Норфолк. Он опирался на длинный белый жезл – атрибут его должности; в кресле у ног Норфолка расположился его сын, кузен Анны Суррей, с золотым жезлом, которым Норфолк владел как граф-маршал Англии. По правую руку от герцога находился лорд-канцлер Одли, по левую – герцог Саффолк; оба верные служаки, которым можно доверить исполнение желаний короля.

С обеих сторон от главных судей стояли пэры, пришедшие допрашивать Анну. Их было человек двадцать, даже больше, все знакомые лица. Одних она когда-то считала друзьями, другие являлись ярыми приверженцами леди Марии, третьи – родственниками или фаворитами короля. От них помощи не жди. Анна заметила Гарри Перси. Выглядел он изможденным и больным. И да упасет ее Господь, отец тоже был здесь – багров лицом и взглядом с дочерью не встречается. При виде его Анна на мгновение замедлила шаг. Каким же надо быть чудовищем, чтобы заставить отца судить своих детей? Неужели Генрих пал так низко? Или за это нужно благодарить Кромвеля?

Господин секретарь тоже присутствовал и вид имел важный и самодовольный. Его триумфальный взгляд опустился на Анну. «Победа осталась за мной», – как бы говорил Кромвель. Ему теперь нечего бояться, она для него не опасна. Анна решила обличить негодяя.

Перед ее глазами проплыли лица лорд-мэра Лондона, олдерменов, шерифов и глав гильдий. Тут же присутствовали французский посол и другие иностранные дипломаты, но Шапуи, презрительной насмешливости которого она опасалась, нигде не было видно.

В центре зала соорудили большую платформу. Анна поднялась на нее по ступенькам, подошла к барьеру и сделала реверанс перед судьями, окинув каждого испытующим взглядом. Она не покажет им страха. Все поклонились в ответ, и Норфолк предложил подсудимой занять установленное на платформе изящное кресло. Анна села, элегантно расправив юбки. Рядом с креслом стоял маленький столик, на котором лежала ее корона, словно в напоминание зрителям о высоком ранге представшей перед судом. Должно быть, корону доставили из сокровищницы, благо она находилась неподалеку.

Пошуршав бумагами и старательно откашлявшись, сэр Кристофер Хейлз, генеральный прокурор, встал, чтобы зачитать обвинительный акт. Голос его разнесся по всему залу.

– Королева Анна, будучи супругой короля Генриха Восьмого в течение трех лет и более, презрев законный, прекраснейший и благороднейший брак с владыкой нашим королем, злоумышляя в сердце своем против владыки нашего короля, поддавшись дьявольскому искушению и забыв Бога, ежедневно удовлетворяла свои нездоровые плотские аппетиты, вела себя лживо и предательски, вела низкие разговоры, награждала поцелуями, ласками, подарками и прочими постыдными приманками многих приближенных короля, чем соблазнила их стать своими любовниками.

Анна подняла вверх руку.

– Не виновна, – твердо произнесла она. – Все это ложь.

Сэр Кристофер гневно взглянул на нее:

– Мадам, у вас будет время ответить. Позвольте мне закончить. Гм… Некоторые из слуг поддались на ее гнусные провокации…

Он назвал Норриса, Уэстона, Бреретона и Смитона, потом зачитал длинный список дат, в которые прелюбодеяния якобы имели место. Анна слушала с возрастающим изумлением: составитель обвинения позволил себе возмутительную небрежность.

Стыдно было слушать описания того, как она сладкими речами, поцелуями, ласками, и не только, побуждала обвиняемых мужчин вступать в незаконные половые сношения с ней. Но больше всего озадачили даты. В списке значилось много таких, когда контакты между нею и предполагаемыми любовниками вообще не могли происходить, так как в эти дни она или имевшийся в виду джентльмен либо вовсе не находились в указанном месте, либо там присутствовал кто-то один из них. Тем не менее дело обставили так, что опровергнуть обвинительный акт было совершенно невозможно, поскольку в нем часто повторялось: прелюбодеяния совершались много раз до и после указанных дат. Как и боялась Анна, это была пародия на правосудие.

– Не виновна, – повторила она.

Анна размышляла, какую роль в этой игре отвели Джорджу и когда наконец сэр Кристофер доберется до обвинений в заговоре, и тут услышала имя брата.

– Помимо этого… – генеральный прокурор сделал паузу для усиления эффекта, – королева обвиняется в том, что побуждала своего родного брата, Джорджа Болейна, рыцаря, лорда Рочфорда, осквернять ее, соблазняя поцелуями, подарками и украшениями, а также языком, который засовывала в рот упомянутого Джорджа, а упомянутый Джордж проникал языком ей в рот, что противно велениям Господа Всемогущего, равно как и законам человеческим и Божественным. Тогда как он, Джордж Болейн, презирая Божьи установления и все прочие нормы, принятые среди людей, осквернял и познавал плотски названную королеву, свою собственную сестру.

Анна едва не умерла от стыда. Ее так сильно затрясло, что она подумала: смерть близка. Возмутительно! Неужели им мало выставить ее самым низким распутным чудовищем? Нет, невозможно, чтобы ее всерьез подозревали в плотской связи с Джорджем! Это было подло, позорно, тошнотворно, и если щеки Анны пылали, то лишь оттого, что все внутри у нее восставало против столь грязных обвинений.

– Не виновна! – в очередной раз громко повторила она.

Однако сэр Кристофер еще не закончил.

– Более того, – продолжил он, – королева и другие изменники обсуждали и представляли себе смерть короля, и королева часто обещала выйти замуж за одного из предателей, когда король покинет этот мир, утверждая, что никогда не будет любить короля в сердце своем.

– Никогда такого не было! – провозгласила Анна. – Это величайшая из клевет!

Сэр Кристофер разошелся, и его невозможно было сбить.

– Милорды, подумайте о том, какое воздействие произвело все это на нашего суверена и владыку короля. Только недавно услышав об этих постыдных, отвратительных преступлениях, пороках и изменах, совершенных против него, он испытал такое внутреннее неудовольствие и такие тяжелые чувства, что это нанесло вред его здоровью и телу, а также подвергло опасности наследников короля и королевы, породило их унижение.

Генрих страдал? А каково ей, Анне, на которую при всем честном народе обрушили столь грязные и несправедливые обвинения? Знал бы кто-нибудь, чего ей стоило спокойно сидеть на месте, слушать судей и при этом сохранять вид безвинно оскорбленной особы, каковой она и являлась! Анна чувствовала себя замаранной, оплеванной, будто ей и впрямь было чего стыдиться.

Наконец сэр Кристофер умолк.

– Теперь вы можете ответить на обвинения, мадам, – обратился он к Анне.

Важно было сохранять спокойствие и не возражать слишком многословно, хотя Анна долго терпела и сдерживалась. Она обвела взглядом выжидательно смотревших на нее людей.

– Я никогда не обманывала короля, – заявила она. – Я хорошо помню, что в половину из тех дней, когда, согласно обвинению, совершала измены, даже не находилась в одном доме с упоминаемым мужчиной, или была беременна, или недавно родила. Спросите ваших жен, милорды, какой женщине захочется развлекаться с мужчиной в такие моменты?

В зале раздался гомон голосов и смешки. Хорошо. Хоть кого-то она привлекла на свою сторону.

– Но подумайте, что влекут за собой обвинения в прелюбодеяниях в эти дни? – продолжила Анна. – Они пятнают моих детей от короля, намекают, что не он зачал их, и меня это шокирует. Оспаривать законность рождения наследников короля – измена, и, возводя на меня подобные поклепы, мои обвинители ее совершают! Мне известно, что по крайней мере в один из дней, когда я якобы соблазняла своих любовников, я находилась под постоянным наблюдением. Милорды, я не так глупа.

Снова послышался смех. Анна подождала, пока он стихнет:

– Теперь я должна опровергнуть серьезное обвинение в злом умысле причинить смерть королю. Оно самое отвратительное из всех – государственная измена первого порядка. Будь я виновна в ней, мне пришлось бы признать себя достойной смерти. Но когда я будто бы планировала эту измену, вдовствующая принцесса была еще жива, и что дала бы мне смерть короля? Если бы он ушел из жизни тогда, вполне мог начаться бунт в поддержку леди Марии или даже гражданская война. – Анна сделала паузу, чтобы ее слова были осмыслены. – Какую пользу принесло бы мне убийство моего главного защитника и вступление в брак с любым из обвиняемых мужчин? Ни один из них не мог дать мне того, что дал король. – Она собралась с духом, чтобы продолжить. – А что касается обвинений в инцесте, то совершенно очевидно: мои враги измыслили его, чтобы возбудить ненависть и возмущение против меня. Относительно обвинений в изменах могу добавить, что совершение подобных преступлений было бы невозможным без содействия служивших у меня женщин, которые являются свидетельницами всей моей частной жизни. А ни одну из них не привлекли к ответственности за недонесение о преступлении. – Анна обвела дерзким взглядом судилище и оказалась вознаграждена за смелость несколькими негромкими одобрительными возгласами. – Более того, – расхрабрившись, вновь заговорила она, – я знала, что мне угрожали враги. Понимала, что за мной неотступно следят и что мои недоброжелатели всегда начеку. Нужно быть крайне недалеким человеком, чтобы совершать проступки, зная, что с вас не сводят злых глаз.

Генеральный прокурор и Кромвель встали.

– Признайтесь! Обвинения доказаны! – прорычал сэр Кристофер.

– Я опровергаю их все! – твердо заявила Анна.

Слово взял Кромвель.

– Было ли заключено устное соглашение между вами и Норрисом, что вы поженитесь после смерти короля, на которую вы надеялись?

– Нет, не было.

Взглядом Анна его не удостоила.

– Вы танцевали в своей опочивальне с джентльменами из личных покоев короля?

– Я танцевала с ними в своей гостиной, и при этом всегда присутствовали мои дамы.

– Вас видели целующейся с вашим братом, лордом Рочфордом.

– Милорды, я протестую! – выкрикнула Анна. – У кого из вас есть жена, сестра или дочь, которая не целует иногда своего брата?

Кромвель пропустил это мимо ушей:

– Вы не можете отрицать, что в письме к брату сообщали о своей беременности?

– А почему бы мне не написать ему? Я сообщила об этом всей семье. С каких пор это стало преступлением?

– Некоторые могут посчитать это доказательством того, что ваш брат является отцом вашего ребенка.

Анна ответила на это заявление презрительным молчанием, которого оно заслуживало, и лишь изумленно выгнула брови.

Атаку возобновил сэр Кристофер:

– Вы с вашим братом смеялись над костюмом короля и его стихами.

Эти слова Анна тоже гордо оставила без ответа. Ее обвинители действительно рыли носом землю в поисках всякой дряни.

– Вы разными способами демонстрировали, что не любите короля и устали от него. Милорды, разве это не поразительное поведение со стороны женщины, которой король оказал честь, женившись на ней?

Лорды мудро закивали.

– Я люблю милорда короля, как мне велит честь и душевная склонность, – громко выразила протест Анна. – Я всю жизнь блюла свою добродетель, как полагается королеве. Все это дело, состряпанное против меня, – сплошная ложь и клевета!

Заявление возбудило ропот среди зрителей, и Анна почувствовала: многие из них выражают сомнения в обоснованности обвинений. Некоторые смотрели на Анну и одобрительно кивали.

– Но ваши любовники признались.

– Четверо из них заявили о своей невиновности, – напомнила Анна судьям. – Остается только несчастный Смитон. Одного свидетеля недостаточно для обвинения человека в государственной измене.

– В вашем случае достаточно, – возразил Кромвель. – Кроме того, у нас есть письменные показания свидетелей. Пусть их зачитают.

Ничего нового к делу Короны они не добавили, но Анну глубоко задели упоминания о том, что леди Уорчестер дала показания о ее мнимых отношениях с Джорджем и Смитоном, а леди Уингфилд по секрету сообщала своей приятельнице, что королева – распутная женщина.

– Но леди Уингфилд умерла, – возразила Анна, – так что ее слова могли быть переданы только через третьих лиц, и я полагаю, их нельзя принимать в качестве свидетельских показаний. Повторяю, все, что вы приписываете мне, неправда. Я не совершила никаких проступков.

Генеральный прокурор смотрел на нее так, будто она изъяснялась на иностранном языке.

– За сим рассмотрение дела Короны завершено, – провозгласил он. – Милорды, нужно ли вам время, чтобы вынести вердикт?

Лорды кивнули в знак согласия и начали переговариваться друг с другом. Едва способная вынести напряжение момента, Анна следила за тем, как несколько пэров перешли на другую сторону зала, чтобы обменяться мнениями со своими визави. Она вглядывалась в их лица, пытаясь определить, что у них на уме, но прийти к какому-либо заключению было невозможно. Своих намерений пэры ничем не выдавали. Во рту у Анны пересохло, ладони стали липкими. Ей хотелось только одного: чтобы это испытание завершилось.

Наконец Саффолк подал знак сэру Кристоферу Хейлзу.

– Милорд Суррей, призываю вас первым произнести свой вердикт, – произнес генеральный прокурор.

– Виновна! – заявил Суррей.

– Милорд Саффолк?

– Виновна!

– Милорд Уорчестер?

– Виновна!

– Милорд Нортумберленд?

Гарри Перси встал. Лицо его было мертвенно-бледным, но голос не дрогнул.

– Виновна!

А потом – чего еще она ожидала? – один за другим бароны и графы поднимались со своих мест и повторяли одно и то же, пока сэр Кристофер не подошел к отцу Анны, который выглядел совершенно убитым.

– Милорд Уилтшир?

Отец медленно поднялся на ноги. Ему было никак не раскрыть рот.

– Милорд?

– Виновна! – буркнул тот.

Его заставили. Анна понимала и одновременно ужасалась, что отец вынес ей смертный приговор: купил себе безопасность, предав собственных детей. Это казалось страшнее той жестокой участи, которая ждала ее саму. Но все же отец должен был подумать о матери. Он спасал осколки своей жизни, хотя ему придется жить под грузом совершенного предательства.

Сэр Кристофер Хейлз строго посмотрел на Анну:

– Узница, встаньте у барьера, чтобы выслушать решение суда.

Анна встала. Все казалось ей нереальным. По рядам заполненных публикой скамей волной прокатился возбужденный гул голосов, но она едва слышала его.

Саффолк подошел к барьеру и обратился к Анне:

– Мадам, вы должны передать корону в наши руки.

Анне стало ясно, что ее ждет самое худшее. Она взяла корону и протянула Саффолку, понимая, что это символический акт, которым она лишает себя атрибутов своего высокого статуса. Властью она больше не обладала.

– Я не виновна в преступлениях против его милости, – заявила Анна, но Саффолк никак на это не отреагировал.

– От имени короля я лишаю вас титула леди маркизы, – провозгласил он.

– Я охотно уступаю его господину моему супругу, который даровал мне его, – отозвалась Анна, отмечая, что королевский титул не был упомянут.

Этого они не могли у нее отнять, по крайней мере сейчас. Он принадлежал ей, согласно Акту о престолонаследии, который объявлял ее королевой по закону, а не только по праву брачного союза с королем.

Наступила тишина. Сидевший в кресле Норфолк выпрямил спину. Анну поразило, что по его щекам текли слезы. Несомненно, они были вызваны не сожалением об участи племянницы, а скорее скорбью по потерянной семейной чести и утраченному статусу. Кроме того, этот скандал ставил под угрозу его собственную карьеру.

Норфолк сосредоточил на Анне неумолимо суровый взгляд:

– Так как вы оскорбили нашего суверена его милость короля, изменив ему, закон этого королевства гласит, что вы достойны смерти. И приговор вам такой: вы будете сожжены у столба здесь, на Тауэр-Грин, или же вам отрубят голову. Это зависит от желания короля.

С дальнего ряда трибун раздался крик, и Анна краем глаза увидела насмерть перепуганную миссис Орчард. Судьи возмущенно перешептывались, явно недовольные таким приговором.

– Должно быть либо то, либо другое, – услышала Анна чьи-то слова. – Это несправедливо по отношению к осужденной.

Норфолк гневно взглянул на говорившего, но в этот момент завалился набок в своем кресле Гарри Перси. Очевидно, упал в обморок. Сидевшие рядом лорды сделали движение, чтобы помочь, потом подбежали распорядители и вынесли страдальца из зала. Видно, слишком уж тяжким бременем оказалось для него осознание, что он обрек на смерть женщину, которую в юности очень любил.

Теперь все ждали ответного слова Анны. Она была спокойна. Сопоставить весь этот ужас со своей жизнью не получалось. Казалось, судебное разбирательство происходило во сне. Анна опустила взгляд на свои юбки и подумала: интересно, ей придется идти на костер в королевском наряде? Жаль будет понапрасну испортить хорошую одежду.

И вдруг до нее дошел весь ужас того, что ждало впереди.

– О Отец, о Создатель, Ты, который есть стезя, жизнь и истина, Тебе известно, заслужила ли я эту смерть! – воскликнула Анна, возводя глаза к небу. Она в отчаянии взирала на судей. – Милорды, я не стану называть ваше решение несправедливым, не буду настаивать, что сказанное мной в свою защиту могло поколебать вашу убежденность в моей виновности. Мне хочется верить, что у вас есть достаточные основания сотворить то, что вы сотворили, только они должны отличаться от обсуждавшихся в суде, потому как я не совершала поставленных мне в вину преступлений. Я всегда была верной супругой короля, хотя и не утверждаю, что неизменно демонстрировала покорность, которой заслуживала его доброта ко мне. Признаюсь, я ревновала и подозревала его, и у меня не хватало сдержанности и мудрости, чтобы неизменно скрывать это. – Анна сделала паузу, смиренно склонив голову, потом ее голос зазвучал вновь, громко и уверенно. – Но Господу известно, и в этом Он мне свидетель: ни в каких других грехах против короля я не повинна. Не думайте, будто я говорю это ради того, чтобы продлить себе жизнь, ведь Тот, кто спасает от смерти, научил меня умирать, и Он укрепит мою веру. Я знаю, эти мои последние слова не принесут пользы, но говорю их для подтверждения своей добродетельности и оправдания чести. – Она посмотрела в упор на отца, который отвел взгляд. – А что касается моего брата и других, неправедно осужденных, я бы охотно претерпела множество смертей, лишь бы избавить их от злой участи, но так как вижу, что это угодно королю, то с готовностью приму смерть вместе с ними, уверенная, что войду в жизнь вечную, и буду вести ее в мире и радости с молитвами Богу за короля и вас, милорды.

Слова Анны были встречены гробовым молчанием. Пэры снизошли до того, чтобы принять удрученный вид. Действительно ли они искренне считают ее виновной? Ясно, что Генрих был в этом убежден, а раз его воля явлена, никто не смел ей противиться. Анна снова взглянула на своих обвинителей, задержалась на Хейлзе и Кромвеле:

– Судья всего мира, средоточие правды и справедливости, ведает истину, – напомнила она, – и я молюсь, чтобы в своей безмерной любви Он проявил сострадание к тем, кто осудил меня на смерть. – Она помолчала и добавила: – Я прошу только дать мне немного времени, чтобы облегчить свою совесть.

До Анны донеслось несколько приглушенные всхлипов. Норфолк снова проливал слезы. Даже у Кромвеля в глазах промелькнула жалость.

Суд встал. Анна сделала реверанс перед пэрами, потом вперед вышел Кингстон, чтобы вывести ее из зала, за ними последовала леди Кингстон. Главный тюремщик вышагивал рядом, теперь его церемониальный топор был повернут к Анне, чтобы показать ожидавшей на улице толпе, что она осуждена на смерть.

Анне сказали, что теперь будут судить ее брата, и она молилась о возможности увидеть его хоть на миг и сказать несколько слов утешения, но Джорджа нигде не было видно. Когда она покинула зал, позади поднялся шум голосов.

Вернувшись в свои покои, Анна с облегчением узнала, что отныне прислуживать ей будут только леди Кингстон, тетя Болейн, миссис Орчард и четыре фрейлины. Леди Шелтон и миссис Коффин отстранены от своих обязанностей.

Анна упала на кровать, и только теперь ее охватил ужас. Внутренне она вся сжималась, представляя жар пламени, опаляющего плоть, и терзалась мучительным, неописуемым страхом быть сожженной заживо. Пришлось даже заткнуть рот углом одеяла, чтобы не закричать.

Джорджа тоже осудили и приговорили к смерти как изменника.

– Но так как он благородный человек, король почти наверняка заменит ему недостойную казнь на отсечение головы, – мягким тоном сказал Кингстон.

Он осторожно ходил вокруг Анны с того момента, как она, изможденная и слабая, появилась из своей спальни.

– Он отрицал обвинения? – с тревогой ожидая ответа, спросила Анна.

Теперь, когда вердикт был вынесен, констеблю, похоже, захотелось поговорить.

– Да, он отвечал судьям так благоразумно и мудро, что любо-дорого было слушать. Он ни в чем не признался, но ясно дал понять, что не совершал никаких проступков. Сам Томас Мор не мог бы ответить лучше.

Храбрый Джордж! Он не смалодушничал и не подвел ее.

– Это жена дала против него показания и обвинила в инцесте, – добавил Кингстон.

Джейн, маленькая мегера! Как подло она отомстила Джорджу за дурное отношение и за смерть Фишера.

– Похоже, она раскрыла эту постыдную тайну больше из ревности, чем из преданности королю, – продолжил Кингстон.

– С чего бы ей ревновать? – воскликнула Анна.

– Кажется, она считает, что муж любил вас больше, чем ее, мадам.

– Она хочет, чтобы все так думали. А на самом деле просто выступает за леди Марию. И стремится уничтожить меня и весь мой род.

– Думаю, многие согласились бы с вашей милостью, – поддакнул констебль. – Говорят, на кону стояли большие деньги, если бы лорда Рочфорда оправдали.

– Как отреагировал на приговор мой брат?

– Храбро. Он сказал, что всякий человек грешен и все заслуживают смерти. Потом добавил: раз уж ему суждено умереть, то он не будет настаивать на своей невиновности, но признается, что достоин казни.

Анна собралась было возразить: мол, Джордж никогда не возвел бы обвинение на них обоих такими словами. Но потом ее осенило: он говорил вовсе не об инцесте, а об убийстве.

Миссис Орчард, которая оставалась в зале суда и следила за процессом над Джорджем, поспешила утешить Анну.

– Он не позволит им убить вас, – сказала она, прижимая Анну к своей пышной груди, будто та снова стала маленькой девочкой. – Когда придет время, вы получите отсрочку, вот увидите.

– Да. – Анна всхлипнула. – Молюсь, чтобы вы оказались правы.

– Во время суда над вашим братом произошло кое-что странное, – продолжала миссис Орчард.

Анна села прямо:

– Что?

– Его обвинили в распространении слуха, будто вы по секрету говорили леди Рочфорд что-то про короля. Что именно, произнесено не было, но они написали на листе бумаги какие-то слова и показали лорду Рочфорду, приказав не произносить их вслух. Но он произнес. Он прочитал, что вы сказали леди Рочфорд, будто король не может совокупляться с женщиной, так как не обладает ни потенцией, ни жизненной силой.

– Никогда я такого не говорила! – вспыхнула Анна. – Это неправда, и зачем я стала бы такое придумывать?

Однако она знала ответ. Если Генрих не мог зачать ее детей по причине импотенции, значит это должны были сделать другие. Хотя могло быть и более зловещее объяснение: всему миру известно, что мужское бессилие вызывают колдовством. Так вот почему сэр Кристофер произнес загадочные слова о том, что телу короля причинили вред. Неужели они намекали, что это она навела на Генриха порчу, чтобы сделать неспособным зачинать сыновей, которых она сама так страстно желала иметь? Полная бессмыслица.

– Вот что ответил им ваш брат. Он сказал: «Я этого не говорил!» И настойчиво повторил, что никогда не стал бы возбуждать подозрений, которые могли поставить под сомнение законность потомства короля.

Нет, он не стал бы, но это изо всех сил старались сделать другие. Анна не смела думать, какие последствия это может иметь для Елизаветы. Она вообще не смела думать о Елизавете, а то сошла бы с ума.

На следующий день после суда Кингстон сообщил Анне, что отправляется в Уайтхолл для встречи с королем. В ней загорелась слабая надежда, особенно когда констебль сказал, что осужденные мужчины должны умереть на следующий день, а по поводу ее казни не поступало никаких инструкций и дата еще не определена.

– Сэр Уильям, вам сказали, как… как я умру? – запинаясь, спросила Анна.

– Нет, мадам. Сегодня я рассчитываю выяснить, как будет угодно королю распорядиться насчет вас, ваших удобств и того, как следует с вами обращаться.

– Молюсь, чтобы он вывел меня из этого ужасного положения. Больше всего меня терзает неизвестность. Если бы я знала, чего ожидать, то смогла бы подготовиться и достойно встретить свою судьбу.

Серые глаза Кингстона были полны сочувствия. Анна подозревала, что он начал симпатизировать ей и не верил возведенным на нее обвинениям.

– Я постараюсь ради вас, – обещал он.

В тот же вечер в приемный зал Анны ввели архиепископа Кранмера. Увидев его, Анна в слезах упала на колени, схватила и стала целовать подол его облачения:

– О мой дорогой друг! Какое утешение видеть вас!

Кранмер преклонил колена рядом, его грубоватое лицо исказилось от волнения.

– Король назначил меня вашим исповедником. Ох, Анна! Мне невероятно жаль, что выдвинутые против вас обвинения были доказаны. Я говорил, что не могу поверить в это. Сказал, что никогда не имел лучшего мнения ни об одной женщине и любил вас за вашу любовь к Господу и Евангелию, но они мне такого наговорили!

– Все это ложь, – заверила Анна. – Мои враги объединились, чтобы избавиться от меня, и настроили против меня короля. Скажите, он действительно верит во все эти обвинения?

У Кранмера был жалкий вид.

– Боюсь, что верит. Но я с ним почти не встречался в последнее время. И никто другой тоже. Он затворился от всех и согласен принимать только меня и Кромвеля. Когда я сегодня виделся с его милостью, он был задумчив. Но вы давно знаете его, Анна. Невозможно понять, что у него на уме. Он говорил о наследовании престола. Сказал, что принцесса Елизавета не может стоять на пути потомков, которых он может заиметь от своей будущей жены.

– Значит, он действительно намерен от меня избавиться, – прошептала Анна, снова ощущая, как в ней волной поднимается с таким трудом взятый под контроль страх.

Генрих собирается сделать королевой Джейн Сеймур. Хорошая же получится королева из столь хитрой и лживой особы, которая к тому же и двух слов толком не умеет связать!

– Могу только сообщить вам, что он поручил мне отыскать повод для расторжения брака, – сказал Кранмер.

– Тот брак, который вы признали благим и законным всего три года назад! – с горечью проговорила Анна. – И что будет с моей дочерью? Ее признают бастардом?

– Боюсь, что так, – признал Кранмер, заламывая руки.

Анна встала:

– Кто-нибудь указал Генриху, что абсурдно обвинять меня в супружеской неверности, если я никогда не была его законной женой? – Она безрадостно засмеялась. – Ну конечно, какая им разница? Они ведь разумно добавили к обвинениям заговор с целью умерщвления короля, а это, по всеобщему признанию, является государственной изменой!

Она смотрела на Кранмера. Он любил ее. Но восхищение ею мало значило в сравнении с желанием угодить королю, чувством самосохранения и усердием в проведении реформ. Теперь Анна, со своей подорванной репутацией, стала препятствием к этому. Но надо быть справедливой. Кранмер находился в сложном положении: ее падение могло плохо сказаться на нем – человеке, который содействовал ее браку с королем. Ему нужно было выжить, чтобы и дальше бороться за достижение поставленных целей.

– Так что же это будет? – спросила Анна. – Кровное родство? Помолвка с Гарри Перси? Безумие? Кстати, как чувствует себя Гарри Перси?

– Боюсь, он смертельно болен. – Кранмер поднялся на ноги. – Мадам, не могу же я теперь доказывать законность союза короля с вдовствующей принцессой. Нас поднимут на смех. И Перси отрицал существование между вами договоренности о браке. Остается вспомнить отношения короля с вашей сестрой. Мне известно, что епископ Рима издал разрешение на брак, в котором закрывает на это глаза, но недавний Акт о дозволении брачных союзов в особых случаях утверждает, что изданное в Риме распоряжение не считается законным, так как противоречит Святому Писанию и Божьим заповедям. Таким образом, ваш брак может быть объявлен недействительным и аннулирован. Я пришел, чтобы вызвать вас и короля во дворец Ламбет, где состоится суд и я вынесу решение. Советую вам его не оспаривать.

Анна думала только о том, что увидит Генриха. У нее появится последний шанс убедить его в своей невиновности, заверить, что она не станет поднимать шума, если он с ней разведется, а уедет за границу и скроется за монастырскими стенами. Какая разница? Все это лучше, чем встретить смерть на костре.

– Король будет там? – нетерпеливо спросила она.

– Там не будет ни его, ни вас, – ответил Кранмер. – Обоих ответчиков будут представлять поверенные.

Какое разочарование! Но потом надежда загорелась вновь. Если Генрих собирался казнить ее, зачем утруждать себя расторжением брака? К несчастью, ответ был очевиден. Он должен обеспечить своему потомству непререкаемое право на наследование престола.

– Моя дочь родилась до того, как был издан Акт о дозволении брачных союзов, тогда мы с королем оба полагали, что вступили в брак в полном доверии друг к другу. Елизавету безусловно должны признать законной дочерью короля.

– Анна, сейчас не время вдаваться в тонкости законов, – предупредил Кранмер. – Я пришел получить от вас признание в существовании препятствий к вашему браку и согласие на его расторжение, что повлечет за собой лишение вашей дочери права на наследство. Мне также поручено передать вам, что в обмен на это король обещает вам более легкую смерть. Проявляя сострадание, он уже послал в Кале за лучшим палачом, который управится с делом быстро. Мадам, я призываю вас хорошо все обдумать и принять предложение. Если вы это сделаете, тогда, надеюсь, вы избегнете самого сурового наказания.

Спорить не стоило. Перспектива смягчения наказания выглядела слишком привлекательной. Даже если Генрих не простит ее, Елизавете будет легче расти с сознанием того, что ее мать сложила голову на плахе, а не сожжена на костре. Девочка была сообразительной, мыслила самостоятельно и, казалось, могла за себя постоять. К тому же Генрих бесспорно любил ее; он ее защитит. Как незаконнорожденной дочери, Елизавете будет угрожать меньше опасностей, чем если бы она соперничала за престол. Посмотрите, какие несчастья выпали на долю леди Марии. Анна возблагодарила Господа за то, что, несмотря на все выпады Марии против отца, Генрих так и не исполнил своих угроз. Отцовская любовь пустила в нем слишком глубокие корни. Анна верила, что и на Елизавету он не перенесет свой гнев против ее матери. Но кто же еще станет теперь заступаться за Елизавету?

– Я согласна, – сказала Анна. – Томас, вы примете у меня последнюю исповедь?

Кранмер замялся. Естественно, ему не хотелось взваливать на свои плечи бремя ответственности за казнь невиновной. Однако он удивил Анну, ответив:

– Конечно. Я еще приду к вам.

За ужином Анна почувствовала себя бодрее, чего с ней не случалось уже много дней. Она все время размышляла: неужели Генрих и правда пошлет ее на смерть? И теперь начинала приходить к убеждению, что он этого не сделает.

– Я уверена, что отправлюсь в монастырь, – сказала она. – Надеюсь, мне сохранят жизнь.

Все сидевшие за столом посмотрели на нее с жалостью.

– Джентльменов казнят завтра, мадам, – тихо произнес Кингстон.

Анна поняла, что ее жестоко обманули. Генрих все время вел дело к тому, чтобы она умерла. И никакого смягчения наказания не предвидится. Она попала в ловушку, поддавшись искушению встретить смерть легко, и сама согласилась на лишение дочери права наследовать престол. Анна сохранила самообладание, хотя в животе у нее бурлило при мысли о том, что ждало ее в ближайшие дни, а может быть, часы.

– Надеюсь, эти несчастные джентльмены не претерпят смерти, уготованной изменникам, – ответила она.

– Мне только что сообщили, мадам: король смилостивился и заменил наказание на обезглавливание.

– Слава Богу! – выдохнула Анна.

– Это особая снисходительность по отношению к Смитону, – заметила леди Кингстон. – Ему повезло: наказание смягчают только людям знатным.

– Возможно, потому, что он признался в том, чего не совершал, и это всем известно, – предположила Анна, вспоминая, как торговался с ней Кранмер. – Мастер Кингстон, я желаю исповедаться и получить отпущение грехов. Его милость архиепископ Кентерберийский обещал вернуться и принять у меня последнюю исповедь.

– Я пошлю за ним, когда придет время, – пообещал Кингстон.

– Он сказал, что вызван палач-француз.

– Он не француз, мадам. Это подданный императора из Сент-Омера.

Анна выдавила из себя улыбку:

– Это порадует мессира Шапуи.

– Король щедро платит палачу, чтобы вы перешли в мир иной гуманно, – пояснил Кингстон. – Этот Меч из Кале известен быстротой и ловкостью.

Как может быть гуманным отрубание человеку головы?

– Хоть это хорошо, – вслух произнесла Анна, снова ощущая приступ панического ужаса. – По крайней мере, все произойдет быстро. Однако жаль, что он не окажется здесь раньше, чтобы отправить на тот свет моего брата и остальных.

– Увы, это так. Но они все готовы и, надеюсь, примирились с Господом. Утром они получат доброе напутствие.

Анну передернуло. Невыносимо было думать, что Джордж и Норрис умрут из-за нее. Завтра утром она останется одна, и счет пойдет на часы…

Рано утром миссис Орчард разбудила Анну:

– Мадам, леди Кингстон здесь. Доставлен приказ. Вы должны присутствовать на казни.

Сон мигом улетучился.

– Нет! Я не могу!

– Моя дорогая, вам придется сделать это. Таково желание короля.

Пусть этот Генрих отправится в ад! Будь он навеки проклят! Разве мало боли он причинил ей? Это уже чистое издевательство.

Анна приказала дамам надеть на нее черное платье, в котором была на суде, и вышла к ожидавшему ее Кингстону.

– Мне очень жаль, мадам, – извиняющимся тоном сказал тот, – но я получил приказ.

– Я понимаю, – дрожащим голосом ответила Анна.

Констебль повел ее – леди Кингстон двинулась следом – через внутренний двор и ворота Колдхарбор к Уотер-лейн, по ней они прошли вокруг наружного пояса стен к одной из старых башен. Сэр Уильям отпер дверь, и они поднялись по каменным ступеням в пустой и очень пыльный круглый зал.

– Отсюда ваша милость сможет все увидеть через вот это окно, – сказал Кингстон. – Сожалею, что не могу остаться с вами, но я должен проводить узников к эшафоту. – Он поклонился и поспешно вышел.

Окно было маленькое, проделанное в толстой стене. Смотреть в него Анне не хотелось вовсе, однако ее внимание привлекла огромная толпа народа, собравшаяся на Тауэрском холме, за стенами крепости. Людей сдерживали солдаты, выстроившиеся вокруг эшафота, и в первых рядах Анна увидела много знакомых придворных. Через несколько минут толпа притихла, и все головы повернулись к входу в Тауэр. Люди расступились, и она увидела Джорджа в окружении стражников, потом Норриса, за ним следовали Уэстон, Бреретон и Смитон. Все, кроме музыканта, выглядели спокойными. Даже глядя с башни, Анна заметила, как испуган Смитон.

При виде своего брата и любимого человека она начала плакать; слезы текли ручьями, без остановки. Леди Кингстон по-матерински обняла Анну рукой за плечи. Под бесстрастной наружностью этой молчаливой женщины скрывалось доброе сердце.

– Молюсь, чтобы они достойно встретили смерть, – сказал она. – Жаль, мы не услышим их прощальных слов, но мой супруг обязательно передаст нам, что они сказали.

Анна громко вскрикнула, когда на эшафот взошел Джордж. Глядя на брата, как обычно спокойного и уверенного, она начала всхлипывать. Джордж обращался к толпе, говорил долго и громко, голос Анна отчетливо слышала, но слов было не разобрать. При мысли о том, что это в последний раз, разрывалось сердце. Какие-то несколько минут, и этот голос умолкнет навеки.

Вот Джордж встал на колени и положил голову на колоду. Палач занес над ней топор.

– Нет! – закричала Анна и закрыла лицо руками.

– Все кончено, кончено, – утешала ее леди Кингстон. – Теперь ему ничто не может причинить боль.

– О Боже мой, прими милостиво его душу! – сквозь рыдания вскричала Анна. – Можно теперь смотреть?

– Подождите… Да, его уже унесли.

Анна открыла глаза. Ее сильно трясло, и она понурилась от горя. Выглянув в окно, узница увидела плаху и помощника палача, который плескал воду из ведра на эшафот. Она стекала вниз, розоватая от крови Джорджа. Анне стало дурно. Скоро этот деревянный помост обагрится и ее кровью.

Сквозь туман слез, застилавших глаза, она увидела Норриса. Он обращался к людям. Слово его было кратким, так что Анне недолго пришлось любоваться в последний раз любимыми чертами. Когда Норрис встал на колени, она опустилась на пол и завыла, не заботясь о том, что подумает о ней леди Кингстон.

Анна так и сидела у стены, причитая и всхлипывая, оплакивая единственных двух мужчин, которые любили ее искренне и без всяких условий. Ей не хотелось жить в мире, где их нет. Утешало только одно: скоро она последует за ними. Осталось лишь как-то пережить время разлуки, пока не наступит желанное воссоединение.

Она не смотрела, как умерли остальные мужчины, а леди Кингстон не заставляла. Когда все закончилось, супруга констебля помогла Анне подняться, обняла за плечи и поддерживала, пока несчастная спускалась по лестнице. Анна так дрожала, что не могла держаться на ногах самостоятельно.

Не прошло и десяти минут, как появился Кингстон. Лицо его было мрачным, и, увидев Анну, он нахмурился.

– Для всех них смерть была очень милосердной, – сообщил констебль.

Леди Кингстон предостерегающе покачала головой. Супруги молча проводили Анну в ее покои. Когда они оказались на месте, Кингстон повернулся к узнице:

– Моя тяжелая обязанность, мадам, сообщить вам, что вы примете смерть завтра утром.

Анна испытала облегчение:

– Для меня это радостная новость. Я желаю только одного – составить компанию на Небесах своему брату и остальным джентльменам. – Но ей нужно было кое-что узнать. – Прошу вас, скажите, кто-нибудь из них заявил о моей невиновности?

– Лорд Рочфорд сказал, что заслужил позорную смерть, потому что он несчастный грешник и не знает более гнусного человека, чем он сам. – (Анна закрыла глаза; только ей было известно, что имел в виду ее брат.) – Он просил всех нас учиться на его примере и призывал не поддаваться мирской суете, особенно соблазнам придворной жизни. Еще он сказал, что если бы следовал велениям Божьим в своих поступках, то не дошел бы до такого конца, и молил, чтобы его простили все, кому он причинил зло. Это было странно, мадам. Он признался, что заслужил более суровую кару за другие свои грехи, но не от короля, которого ничем не обидел.

– Он говорил правду, – прошептала Анна. – Он заявил о нашей невиновности.

Кингстон едва заметно кивнул. Разумеется, он не мог открыто соглашаться с Анной.

– А что сказал Норрис?

– Сказал, что, по его мнению, ни один придворный джентльмен не обязан королю больше, чем он, и ни один не был столь неблагодарным, как он. Еще он заявил, что по совести считает вашу милость невиновной в том, в чем вас обвинили. И добавил, что скорее принял бы тысячу смертей, чем разрушил жизнь невинного человека.

Норрис тоже с последним дыханием оправдал ее. Познала ли хоть одна женщина такую благодать в любви мужчины?

Кингстон завершал отчет:

– Остальные говорили мало, мадам. Смитона, так как он низкого происхождения, казнили последним. Он признал, что его справедливо наказывают за прегрешения. Он выкрикнул: «Господа, прошу вас всех молиться за меня, потому что я заслужил смерть».

– Значит, он не очистил меня в глазах людей от скверны, которой запятнал мое имя?! – воскликнула Анна. – Увы, боюсь, его душа терпит за это муки и он наказан за ложные обвинения, так как его слова дали повод для многих домыслов. Но я не сомневаюсь, что мой брат и те, другие, сейчас предстали перед великим Владыкой, у которого я окажусь завтра.

Скорее бы уже настал этот момент.

Позднее в тот же день к Анне снова явился Кингстон с сообщением, что архиепископ Кранмер объявил ее брак с королем недействительным. Анна улыбнулась. Ирония состояла в том, что на расторжение брачного союза, которого Генрих упорно добивался шесть лет, хватило всего нескольких минут. И посмотрите, где оказалась она! Ее лживо обвинили в гнуснейших преступлениях, она потеряла почти все, что было важно для нее: мужа, ребенка, брата, статус, друзей, богатство и репутацию. Дочь ее объявлена бастардом, и она ничего не может с этим поделать. Пятеро мужчин умерли из-за нее. Отец ее предал. Горе матери было невозможно вообразить. И теперь ее ждала жестокая смерть. Супруг, получивший ее такой дорогой ценой, исполнил свою угрозу и втоптал ее в землю настолько же глубоко, насколько высоко вознес. Ей незачем больше жить.

Анна не жалела о потере Генриха. Он превратился в чудовище и не заслуживал ее любви и верности. Печали по поводу окончания их супружества Анна не испытывала. Оглядываясь на три года замужества, она вспоминала только ссоры, жуткий страх, который заставлял ее проявлять жестокость к Екатерине и Марии, отчаянное желание родить сына и медленное умирание любви Генриха. Она радовалась, что все это осталось позади. Но заливалась слезами при мысли о невинной и совсем еще юной Елизавете, которую объявили незаконнорожденной и которая будет расти в убеждении, что ее мать распутница и изменница. Эти мысли изводили Анну.

В тот же вечер к Анне пришел отец Скип, чтобы предложить духовное утешение в ее последний час. Они молились вместе до глубокой ночи. Анна все равно не могла уснуть, потому что отдаленный стук молотков и звук пил, доносившийся с пустой турнирной площадки и Тауэр-Грин, постоянно напоминали о строительстве нового эшафота, где наутро она примет смерть. Публичный эшафот на холме Тауэр не для нее. Спать ей не хотелось, ведь скоро она почиет во Христе и насладится вечным покоем. Оставшееся ей на Земле время можно использовать с большей пользой для успокоения души.

Анна все еще молилась, когда разгорелась заря и появился Кранмер, как и обещал, дабы принять ее последнюю исповедь, отслужить мессу и дать узнице Святое причастие. Анна попросила Кингстона присутствовать при совершении таинства. Ей хотелось, чтобы он услышал, как она будет заявлять о своей невиновности перед Господом.

Принять волю небесного Владыки она была готова и шла на встречу с Ним с горячей верой, зная, что очень скоро окажется рядом с Ним.

– Я хочу отправиться к Нему, – сказала Анна. – Лучше бы я перенесла муки вчера вместе с братом, тогда мы могли бы отправиться в рай вместе. Но мы воссоединимся сегодня. А теперь я призываю Бога в свидетели, что под страхом вечного проклятия моей души я никогда не оскорбляла короля своим телом.

Это была правда. То, что она нарушала верность ему в своем сердце, – другое дело, и его скроет общая исповедь во всех грехах.

Потом Кранмер совершил таинство причастия, и Анна снова подтвердила свою невиновность, чтобы Кингстон, архиепископ и все слуги видели – совесть ее чиста. Анна надеялась, что весть об этом достигнет ушей Генриха и Кромвеля. Пусть покопаются в своей совести.

Кингстон ушел делать последние приготовления к казни. Анна снова опустилась на колени и стала молиться. Ее час настал, и она непрестанно думала о моменте смерти. Она боялась не умирания, а того, как оно произойдет. Все случится быстро, она знала, но отвратительно грубо и жестоко.

«Не трусь! – говорила она себе. – Все кончится в одно мгновение, а потом ты покинешь эту юдоль страданий и познаешь вечное блаженство».

Время подходило к назначенному часу – девяти утра, – и она была готова. Испугана, но собралась с духом, чтобы вынести испытание. Появилась леди Кингстон:

– Мне очень жаль, мадам, но ваша казнь отложена до полудня.

– О нет! – выдохнула Анна. Три часа – ужасно долгий срок для мучительного ожидания конца. – Почему?

– Мой супруг только что получил распоряжение удалить из Тауэра всех иностранцев, и ему пришлось послать за шерифом Лондона, чтобы тот проверил исполнение приказа. Он понимает, что вас огорчит отсрочка, но ничего не может сделать.

– Конечно огорчит! Прошу вас, отправьте его ко мне, когда он освободится.

Анна снова призвала к себе отца Скипа. Никогда еще она не нуждалась в духовной поддержке так сильно, а потому крепко сжала его руки, когда они опустились на колени в ее кабинете и стали молиться. Анна просила Бога укрепить ее решимость и дать продержаться еще немного.

Вскоре появился Кингстон. К тому моменту Анна начала волноваться и паниковать:

– Мастер Кингстон, мне сказали, что я умру не раньше полудня, и я сильно расстроилась, ведь я думала, что к тому времени мои страдания уже останутся позади.

– Никаких страданий не будет, мадам, – заверил Кингстон. – Один легкий удар.

– Я слышала, вы говорили, что палач очень опытен, а у меня короткая шея. – Она обхватила себя за горло руками и нервно засмеялась.

– Я видел много казненных мужчин и женщин, и все они пребывали в большом унынии, но вижу, что ваша милость радуется смерти.

– У меня ничего не осталось в этом мире. Я жажду умереть, но мое бедное тело сжимается от страха, и я искренне рада, что все свершится быстро.

– Так и будет, – сказал Кингстон и подал ей руку.

Это неожиданное и непозволительное проявление доброты едва не сломило Анну.

– Буду очень благодарна, если никто не обеспокоит меня этим утром и не прервет моих молитв. – Она сморгнула слезы.

Кингстон пообещал, что Анну оставят наедине с ее подателем милостыни, и удалился.

Время тянулось медленно. В продолжение этого ужасного утра Анна постоянно боролась с нервозностью. Наступил и прошел полдень. Она измучилась от неизвестности.

Наконец прибыл Кингстон:

– Мне очень, очень жаль, мадам. Ваша казнь откладывается до девяти утра завтрашнего дня. Нам потребовалось больше времени, чтобы оповестить людей, которые должны присутствовать.

– О, господин Кингстон, мне так горько слышать это, – посетовала Анна, и глаза ее вновь наполнились слезами. – Умоляю вас, ради всего святого, я сейчас нахожусь в хорошем состоянии и расположена принять смерть. Попросите короля, чтобы меня казнили немедленно. Я настроилась и готова умереть, но боюсь, отсрочка лишит меня решимости.

Кингстон выглядел крайне опечаленным:

– Мадам, я получил приказ. И могу только заклинать вас молиться о ниспослании вам терпения, чтобы продержаться до завтра.

В эти последние часы Анну поддерживали твердая воля и вера. Она вновь обратилась за стойкостью к молитве. Самыми тяжелыми были моменты, когда ее дамы и девушки заливались слезами и ей приходилось утешать их.

– Христианину не годится сожалеть о смерти, – напоминала она. – Помните, я избавлюсь от всех неприятностей.

Странно было заниматься обычными делами: есть, или, скорее, клевать, пищу, ходить в уборную, пить вино, – когда кошмарный финал все приближался и приближался. После обеда они все сидели вокруг стола и вышивали. Анна закончила свою работу, самую последнюю, отложила ее в сторону и постаралась завести непринужденную беседу со своими помощницами. Даже пробовала шутить.

– Остроумные люди, которые изобретают прозвища для королей и королев, легко найдут подходящее для меня. Станут называть Анна Безголовая! – Она нервно рассмеялась, дамы слабо откликнулись на шутку. – Знаете, я никогда не хотела близости с королем. Это он меня преследовал, – призналась Анна.

Дамы ничего не ответили: слишком опасной была тема.

– Но есть одна вещь, о которой я действительно сожалею, – продолжила Анна. – Я не считаю, что на меня пало Божественное правосудие: виновата я лишь в том, что устроила тяжелую жизнь леди Марии и замышляла свести ее в могилу. Я бы хотела примириться с ней. Леди Кингстон, вы передадите ей от меня послание?

– Да, я это сделаю, – согласилась леди Кингстон.

– Тогда пойдемте со мной в главный зал. Я облегчу свою совесть наедине с вами.

Анна отвела леди Кингстон в соседнюю комнату и затворила дверь. Ее трон все еще стоял здесь, над ним нависал балдахин. Ни то ни другое не убрали.

– Пожалуйста, сядьте сюда. – Анна указала на трон.

Леди Кингстон изумилась:

– Мадам, я обязана стоять, а не сидеть в вашем присутствии, тем более на троне королевы.

– Я осуждена на смерть и по закону уже ничем не владею в этом мире. Мне осталось только очистить совесть. Прошу вас, сядьте.

– Хорошо, – ответила леди Кингстон. – В молодые годы я часто дурачилась. Сделаю это еще раз в зрелые, чтобы исполнить ваше желание.

Она села. Анна смиренно опустилась на колени и молитвенно протянула к ней руки. Добрая женщина смотрела в изумлении.

– Я прошу вас, леди Кингстон, отвечайте мне, как вы отвечали бы перед Господом и Его ангелами, когда предстанете пред Его божественным судом. Вы вместо меня упадете ниц перед леди Марией, так же как я сейчас стою перед вами, и попросите у нее от моего имени прощения за все те несчастья, которые я ей причинила? Пока это не будет сделано, совесть моя не успокоится.

– Будьте уверены, мадам, я сделаю это, – пообещала леди Кингстон. – А теперь, мадам, прошу вас, встаньте и давайте вернемся к остальным.

С наступлением темноты Анна села за стол и написала письма матери и Марии, прося у сестры прощения.

Она отложила перо и задумалась о том, чего добилась за свою жизнь. Что скажут о ней потомки? Будущие поколения станут говорить, что она повлияла на колоссальные изменения в стране, причем к лучшему. Она помогла освободить Англию от оков коррумпированного Рима и сделать Библию доступной обычным англичанам на родном языке, а это немалое достижение. Без нее ни того ни другого могло бы никогда не произойти.

Однако мало кто готов был признать за ней эти заслуги сейчас. Все ее успехи затмил позор, и вспоминать будут скорее его и кровавую сцену на эшафоте. Ее дочь вырастет под гнетом этого ужаса и будет плохо думать о матери.

Анна вздрогнула. Через несколько часов…

Желая отвлечь мысли от надвигающейся судьбы, она стала сочинять стихотворение. Это помогло ей изложить свои мысли на бумаге. Слова полились:

Ночью уснуть не удавалось, поэтому Анна встала, на цыпочках прошла по темным комнатам в кабинет и попыталась сосредоточиться на Господе и грядущей жизни в мире ином.

– Дай мне сил вынести испытания! – молила она Его.

Первые лучи золотистой майской зари осветили небо, когда Анна поднялась и вернулась в спальню. Она села на кровать и стала ждать. Господь смилостивился. Она была спокойна и собранна, чувствовала себя храброй. Она была готова.