Глава 26. 1536 год
Анна всегда любила Майский день и празднования в честь него при дворе. Обычно его отмечали большим турниром. В этом году состязания должны были пройти в Гринвиче. День выдался теплый, и легкий ветерок трепал разноцветные вымпелы, когда Анна занимала свое место в первом ряду на королевской трибуне. Дамы плотной группой стояли у нее за спиной. Наконец под громкие овации появился Генрих. Он сердечно приветствовал супругу, но, когда садился в кресло, казалось, был занят своими мыслями. Король собирался сам принять участие в ристалище, однако старая рана на ноге давала о себе знать, и залечить ее окончательно не удавалось.
Они смотрели, как участники состязания с копьями в руках и в блестящих доспехах торжественно объезжают по кругу турнирную площадку. Джордж ехал во главе тех, кто бросает вызов на бой, приводя в восторг толпу зрителей умением ломать копья и вольтижировать на спине лошади. Норрис возглавлял защищающихся, однако его темпераментный конь артачился и не шел на площадку, пока Генрих не крикнул, чтобы сэр Генри в знак уважения к нему взял его собственного коня. Анна обрадовалась, что король не держит зла на давнего друга.
Том Уайетт превзошел сам себя и всех остальных, хотя Норрис, Уэстон и Бреретон тоже показали, что прекрасно владеют оружием. Генрих громко выражал одобрение и аплодировал. Анна с высоты своего места ободряюще улыбалась галантным рыцарям.
Где-то в середине состязаний появился паж и подал Генриху сложенный лист бумаги. Король прочел записку, опасно побагровел, потом встал, едва не опрокинув кресло, и тяжелой поступью двинулся прочь. Отец и Джордж были в числе джентльменов, которые поспешили за королем.
Неужели Генрих уходит? Анна не могла в это поверить. Поднялся гомон голосов, отовсюду посыпались комментарии. Что случилось? Французы вторглись в Англию? Король, столь редко забывавший о вежливости, даже не удосужился с ней попрощаться! Значит, произошло нечто серьезное. Анна не могла не увидеть дурного предзнаменования в столь поспешном уходе короля.
Она дала знак продолжать состязания, но шепот и обмен мнениями между зрителями продолжались. Когда через несколько часов, недоумевающая и напуганная, Анна вернулась во дворец и узнала, что король уехал в Уайтхолл, то поняла: близится катастрофа. И не у кого было спросить. Как только турнир завершился, Норрис поспешил присоединиться к королю. Все могущественные защитники королевы исчезли.
В ту ночь Анна спала урывками. Утром, надеясь на возвращение Генриха и одновременно страшась этого, как, впрочем, и получения новостей о происходящем, она приказала дамам одеть себя в пышное платье из алого бархата и золотой парчи и попыталась развлечься, наблюдая за тем, как ее придворные играют в теннис. Тот, за кого она болела, выиграл, и это немного подняло настроение.
– Жаль, что я не сделала ставку на него, – сказала Анна сидевшей рядом с ней на галерее для зрителей Мадж.
Фрейлина кивнула и подала знак, что за спиной у госпожи кто-то есть. Анна обернулась и увидела стоявшего в ожидании гонца в королевской ливрее.
– Ваша милость, я пришел просить вас по приказанию короля сейчас же явиться на заседание Тайного совета, – сообщил он.
Тайный совет собрался в Гринвиче? Она думала, все уехали с королем в Уайтхолл.
– Очень хорошо, – ответила Анна, едва справляясь с волной охватившей ее паники.
Странно, что королеву вызывают вот так. Входя в зал совета, Анна трепетала.
За столом сидели трое мужчин с очень мрачными лицами: дядя Норфолк, напустивший на себя непримиримый вид; сэр Уильям Фицуильям, который никогда не нравился Анне, и это чувство было взаимным; и сэр Уильям Паулет, королевский ревизор, только он один приветствовал Анну с изысканной вежливостью, когда все они встали.
Норфолк без лишних слов перешел к делу:
– Мадам, властью, дарованной его милостью королем, нам, его доверенным лицам, мы официально обвиняем вас в совершении прелюбодеяния с сэром Генри Норрисом, Марком Смитоном и еще одним лицом.
У Анны закружилась голова. Ее самый страшный ночной кошмар воплощался в реальности. Как можно поверить в столь абсурдное обвинение? Со Смитоном? Неужели они думают, что она могла пасть так низко? А Норрис… Их точно подслушали! Но она не сделала ничего дурного. Вся дрожа, Анна открыла рот, чтобы возразить, однако Норфолк поднял вверх руку, не давая ей заговорить.
– Прежде чем вы ответите, вам следует принять во внимание, что Норрис и Смитон признали свою вину.
– Значит, они солгали, потому что тут не в чем признаваться! Я верная супруга короля, и ни один другой мужчина ко мне не прикасался.
– Ну, ну, ну! У нас есть показания свидетелей, данные под присягой. Все эти люди лгут?
– Кто-то просто хочет от меня избавиться! – в страхе пыталась оправдаться Анна.
– Вы дали им повод своим дурным поведением, – ухмыльнулся Норфолк.
– О, вы жестоки, дядя, раз верите в такой поклеп на невинную женщину, к тому же одной с вами крови!
Лицо Норфолка было непроницаемым.
– Я служу королю, мадам. И верен прежде всего ему, а он отдал приказ о вашем аресте. Обвинения, выдвинутые против вас, очень серьезны. Если они будут доказаны, вы получите справедливое наказание.
Генрих распорядился устроить эту пародию на правосудие! Неужели он и впрямь верит в худшее, что говорят о ней? Анне стало страшно, ведь ее супруг предпочел склонить слух к обвинениям и не хочет дать ей шанс их опровергнуть. Но обиднее всего было то, что расследование, вероятно, шло все последние дни, а Генрих и словом об этом не обмолвился. О, ее враги не теряли времени даром!
– Что со мной будет? – спросила Анна. – Я должна увидеться с королем. Он меня выслушает.
– Он не хочет вас видеть! – огрызнулся Фицуильям. – Он миропомазанный властитель и не станет марать себя общением с изменницей.
– Изменницей? – Анна боялась, что у нее подкосятся ноги. – Я не изменница.
– Компрометация наследников короля – это измена, мадам, – прорычал Фицуильям, а Норфолк скорбно зацокал языком.
– Мы проводим вашу милость в ваши покои, – сказал Паулет. – Вам подадут ужин, и вы останетесь там до дальнейших распоряжений.
Дорога из зала заседаний обратно в покои была для Анны кошмаром. По обеим сторонам от нее с каменными лицами шагали лорды, а спереди и сзади двигалась королевская стража. Новость о том, что она впала в немилость, должно быть, очень быстро распространилась за пределы ее двора, потому люди вовсю глазели на Анну, причем большинство враждебно и неодобрительно. Они готовы были поверить любой сплетне о ней.
Возвращение в свои покои не принесло Анне облегчения, так как фрейлины встретили ее зловещим молчанием, а слуги с трудом сдерживали слезы, что раздражало Анну еще сильнее, как и присутствие за дверями стражников, которые скрестили алебарды, чтобы не дать войти ни одному человеку, не имевшему на то разрешения. Стражники подняли оружие, чтобы пропустить слуг, принесших ужин, который состоял из обычного набора изысканных блюд, но Анну так расстроило отсутствие королевского подавальщика, который не пришел с привычным пожеланием ей приятного аппетита, – едкое напоминание о том, в каком ужасном положении она оказалась, – что никакого желания прикасаться к еде не было. Она могла только сидеть и вести со своими дамами пустые и напыщенные разговоры о детях, собаках и теннисе. Анна подумала, не послать ли за Елизаветой, но испугалась, что, увидев и взяв на руки свое дитя, может сломаться, а это расстроит малютку. И возможно, ей все равно не позволят видеться с дочерью. Возникнет еще больше глупых домыслов о позорной измене.
В два часа Анна все еще сидела за столом, на троне под королевским балдахином, когда вернулся Норфолк с Паулетом, лорд-канцлером Одли и еще несколькими членами Тайного совета. Норфолк держал в руках пергаментный свиток.
Анна в тревоге встала:
– Зачем вы пришли, господа лорды?
– Это, мадам, – Норфолк помахал свитком, – приказ о вашем аресте. По распоряжению короля мы должны сопроводить вас в лондонский Тауэр, где вы будете находиться, пока его величество не распорядится иначе.
Тауэр! Внутри у Анны все сжалось при мысли о заключении в этой мрачной крепости. Она посещала ее всего один раз во время коронации, и на обновление королевских апартаментов потратили огромные средства. Однако Анна знала, что другие помещения в Тауэре далеко не так роскошны и уютны. Томас Мор провел в заключении целый год и, говорят, вышел оттуда стариком… А лет пятьдесят назад в Тауэре пропали два малолетних принца, которые, по слухам, были убиты их коварным дядей. Неужели ее ждет та же участь?
Анна постаралась собраться с духом и не трусить.
– Если так угодно его милости, я готова подчиниться. Что я могу взять с собой?
– Вы должны идти как есть, – откликнулся Норфолк.
– В этом? – Анна посмотрела на свое пышное королевское платье.
– Ни к чему переодеваться.
– Вам дадут все, что понадобится, – пояснил Паулет.
Это прозвучало зловеще. Анна вспомнила разговоры о том, что узники Тауэра должны сами платить за свое содержание и любые удобства, какие пожелают иметь.
– А что будет с моими придворными?
– Они останутся здесь. В Тауэре у вас будут новые слуги.
– Ожидайте здесь, пока не начнется прилив, – сказал ей Норфолк. – Мы планируем отбыть в половине пятого.
На этом они оставили Анну, и она провела послеобеденное время, пытаясь собраться с мыслями, снова и снова прокручивая в голове, что такого могла сказать или сделать, чтобы люди решили, будто она хоть как-то поощряла Смитона. Норрис – это еще можно понять. Хотя они виновны только в неосторожных разговорах и мимолетном признании, что между ними существует нечто большее, чем позволительно выражать в словах. Но Смитон! От одной мысли Анну выворачивало наизнанку! Как мог Генрих поверить в подобный вздор? И как он мог так обойтись с ней, ведь он страстно любил ее, а она рожала его детей?
Если бы Анна не знала, что Кромвель лечится в Степни, то могла бы поклясться: без него здесь не обошлось. Его враждебность уже давно сделалась явной, и Анна была для него угрозой. Может, он вовсе и не болен? Может, это просто прикрытие, чтобы составить заговор для ее свержения. Чем больше Анна размышляла, тем сильнее уверялась в справедливости такого заключения. Все лучше, чем взваливать вину на Генриха.
Фрейлины обращались к ней со словами утешения, но держали осторожную дистанцию. Боялись, чтобы и на них не легла тень измены! Анна взялась за вышивание, но руки были слишком нетвердыми, чтобы управляться с ниткой и иглой. Она засомневалась, сможет ли когда-нибудь закончить эту работу.
Около четырех часов, когда сердце Анны уже выскакивало из груди от тревожных предчувствий, графиня Уорчестер вдруг издала стон. Она была беременна и уже некоторое время держала руки на своем округлом животе.
– Ребенок не двигается, – с трагическим лицом сообщила графиня.
– Давно вы это заметили? – спросила Анна.
Фрейлины столпились вокруг страдалицы.
– В тот момент, как за вами пришли, – прошептала графиня. – Это был шок.
– Вам нужно лечь в постель, – твердо сказала Мэри Говард и увела ее.
Анна снова ощутила головокружение. Вскоре после этого за ней явились лорды в сопровождении более многочисленного отряда королевской стражи и сэра Уильяма Кингстона, констебля Тауэра, высокого представительного мужчины средних лет, который давно служил Генриху и был у него на хорошем счету.
– Мадам, – с поклоном произнес сэр Уильям, – я буду отвечать за вас, пока вы находитесь в Тауэре. Сейчас вы должны пойти со мной.
В его серых глазах читались доброта и человечность, седая голова уважительно склонилась. Хотя Анна знала, что Кингстон был дружен с кардиналом Уолси и, по слухам, восхищался покойной вдовствующей принцессой, она почувствовала в нем симпатию к себе.
Анна коротко попрощалась со слугами, погладила напоследок Уриана. Бедный песик, он смотрел на нее так, будто сочувствовал всей душой, вероятно ощущая ее подавленность. Потом под охраной прошла по дворцу к причалу, где ее дожидалась барка, спустилась по личной лестнице королевы между двумя рядами статуй, изображавших геральдических животных, и ступила на борт. Лорды погрузились на судно вслед за Анной. Норфолк жестом показал, что ей следует удалиться в кабину, затем тяжело опустился рядом на мягкий диван и задвинул шторки, чтобы Анну не увидели с берега. Хоть это было хорошо.
Барка отчалила. Анна старалась не обращать внимания на лицемерное, напускное неодобрение Норфолка, выражавшееся вздохами и причитаниями: «ну и ну», «вот ведь как» и прочими.
– Помните, что ваши любовники признали свою вину, – сказал дядюшка.
Анна вспыхнула:
– Я ни в чем не виновата! У меня нет любовников! Молю вас, отведите меня к его милости.
– Ну и ну! – повторил Норфолк и закачал головой, и Анна подумала, что сейчас закричит. – Мы приближаемся к Тауэру, – наконец произнес он, и пленница вздрогнула от оглушительного пушечного залпа, вызвавшего легкую качку. – Это оповещение о вашем прибытии. Так делают всякий раз, когда в Тауэр доставляют арестанта высокого ранга.
Снаружи раздались крики и гомон голосов. Герцог выглянул наружу сквозь щель между оконными шторками:
– Люди сбегаются отовсюду поглядеть, что происходит.
Анна тоже посмотрела на улицу, и вид возвышавшейся впереди огромной крепости почти лишил ее присутствия духа. Она вспомнила, что Мор, Фишер и монахиня из Кента покинули это место, чтобы отправиться на эшафот. И пока гребцы подводили судно к Королевской лестнице, которая вела к боковому входу, через который она прошла в Тауэр во время коронации, думала только об этом. Мысль о том, насколько отличаются тот день и настоящий, представлялась слишком грандиозной. Вынести такое казалось невозможным. Тогда Генрих ждал ее здесь с приветствиями, поцеловал у всех на глазах. Теперь она была одна и тряслась от страха при мысли о том, что он может с ней сделать.
У двери каюты появился сэр Уильям Кингстон:
– Прошу вас следовать за мной, мадам.
Поднявшись, Анна пошла за ним сквозь строй таращившихся на нее гребцов. Норфолк и остальные лорды замыкали шествие. Поднимаясь по Королевской лестнице, Анна слышала рев толпы, собравшейся на Тауэрском холме. Наверху их ждал заместитель Кингстона, сэр Эдмунд Уолсингем, лейтенант Тауэра, с отрядом стражников.
Оказавшись в темном переходе под древней башней Байворд, Анна осознала жестокую реальность своего теперешнего положения. Обвиненным в измене крайне редко удавалось избежать смерти. Ее так затошнило от страха, что она едва не упала. С трудом сохраняемое самообладание покинуло ее, и Анна опустилась на колени.
– О Господи, Боже мой, помоги мне, ведь я не виновата в преступлениях, которые ставят мне в вину! – стенала она.
Стоявшие рядом советники смотрели на нее сверху вниз безжалостными взглядами.
– Сэр Уильям, мы передаем королеву, заключенную здесь, на ваше попечение, – сказал Норфолк Кингстону, потом повернулся к своим коллегам, кивнул, и они собрались уходить.
Анна с трудом поднялась на ноги:
– Милорды, прошу вас, вымолите у короля сострадание ко мне!
Голос ее поднялся до верхней ноты и перешел в рыдание, но это не тронуло лордов. Они вышли через боковую дверь, которая вела на свободу. Знали бы они, какое это для них благословение!
– Сэр Уильям, могу я написать королю? – с мольбой в голосе спросила Анна.
– Вы никому не можете писать, – ответил Кингстон.
– Прошу вас! Он мой господин и супруг.
– Порядок есть порядок, – проворчал сэр Эдмунд Уолсингем.
– Пройдите сюда, – сказал Кингстон.
Стражники окружили Анну, и она следом за констеблем пошла вдоль наружного пояса Тауэра, это был путь к королевским апартаментам.
– В предыдущий раз меня принимали здесь с большими церемониями, – вспомнила Анна. – Господин Кингстон, меня отведут в подземелье?
Тот посмотрел на нее с удивлением:
– Нет, мадам, вы пройдете в комнаты, где останавливались во время коронации.
Неописуемое облегчение. Генрих по каким-то непонятным ей причинам решил преподать ей урок. Изменников не держат во дворцах. Но и ни одну английскую королеву еще не обвиняли в измене…
Анна подумала о Норрисе, о том, как близка была к тому, чтобы согрешить с ним, а в сердце своем и правда согрешила. Но его-то зачем впутывать? Он этого не заслужил.
– А где содержат тех, кого обвиняют вместе со мной? – спросила она.
– Мне не позволено обсуждать это с вами, мадам, – ответил констебль.
– Они в подземелье, можете мне ничего не говорить.
– Нам не позволено говорить! – рыкнул сэр Эдмунд. – Порядок есть порядок.
– Тогда эти покои слишком хороши для меня! – крикнула Анна, представляя себе Норриса в цепях и возвращаясь от оптимизма к ужасу. Что они намерены с ней сделать? – Господи Иисусе, помилуй мя! – воскликнула она, в изнеможении опускаясь на колени на каменный пол, и громкие рыдания сотрясли ее тело.
Кингстон и сэр Эдмунд в смятении смотрели на Анну, не осмеливаясь помочь ей подняться. Простым смертным не полагалось прикасаться к королеве Англии. Эта мысль вызвала у Анны приступ истерического хохота. Они, наверное, готовятся предать ее смерти, но не могут набраться храбрости и помочь ей встать.
Анна с трудом поднялась на ноги, и они пошли дальше – мимо Лейтенантского дома к входу во дворец. Потом Кингстон провел Анну вверх по лестнице в ее покои. Неужели прошло три года? В комнатах пахло сыростью, но они остались точно такие же, какими их помнила Анна, когда с триумфом отправилась объезжать город. Казалось, только вчера она восхищалась просторными залами, огромным камином и озорными ангелочками, резвившимися на античном фризе.
Анну ожидали отобранные для услужения ей люди. Главными среди них были четыре дамы, которых она не любила. Это пленница отметила про себя с неудовольствием. Тут присутствовали тетка Анны, жена дяди Джеймса Болейна, который недавно рассердил племянницу тем, что продемонстрировал верность леди Марии, и леди Шелтон, которая приветствовала заключенную с нескрываемой злобой.
Вперед вышла и сделала реверанс леди Кингстон. Она тоже была дружна с леди Марией и раньше служила вдовствующей принцессе. От нее сочувствия ждать не приходилось. И наконец, миссис Коффин, жена главного конюшего Анны.
Неужели, назначив в услужение к опальной супруге женщин, которые ее терпеть не могли, Генрих проявлял дополнительную, утонченную жестокость? Как он мог! Однако, кроме этих четырех мегер, король прислал также старую няню Анны, миссис Орчард, которая печально качала головой, и добродушную миссис Стонор, опекуншу служивших у Анны девушек. Эти две дамы, объяснил Кингстон, будут исполнять обязанности камеристок и спать по ночам на соломенных тюфяках в ее опочивальне.
– Мадам, узники высокого ранга, по обычаю, принимают пищу за моим столом, – сообщил сэр Уильям. – Ужин готов, и я буду рад, если вы присоединитесь к нам с женой.
Анну удивила неожиданная любезность констебля, и она согласилась, чтобы ее проводили в Лейтенантский дом – обветшалое старое здание, смотревшее фасадом на Тауэр-Грин и церковь Святого Петра ад Винкула.
Стол, сервированный серебром, и прекрасный ужин, которым угощали Анну, невольно располагали к хозяевам. Проникшись сердечной симпатией, она немного поела под их внимательными взглядами, но разговор не клеился, то и дело возникали напряженные паузы. Было столько всего, о чем Анна хотела – нет, ей было необходимо – спросить, но не смела, страшась того, что может услышать в ответ.
Но сильнее всего жгла изнутри потребность заявить о своей, Норриса и Смитона невиновности. И еще она жаждала духовного утешения.
– Мастер Кингстон, не окажете ли вы мне любезность? Попросите его величество короля разрешить мне принимать Святое причастие у себя в кабинете, чтобы я могла молиться о Божественной милости, – сказала Анна.
– Это я могу организовать, мадам. – Кингстон промокнул рот салфеткой. – Хотите, позову священника Тауэра причастить вас после ужина?
– Очень бы хотелось, – запинаясь, произнесла Анна и едва не заплакала. – Бог свидетель, в этих обвинениях нет ни капли правды, потому что я так же свободна от мужского общества, как и от греха, и я верная, венчанная жена короля. Мастер Кингстон, вам известно, почему я здесь?
Похоже, вопрос Кингстона озадачил.
– Если бы я знал, то все равно не имел бы права обсуждать это с вами.
– Когда вы в последний раз видели короля? – не отступалась Анна.
– На турнире в Майский день.
– Прошу вас, скажите, где находится милорд отец мой? – молила Анна.
Отец имел влияние. Он, конечно же, мог за нее вступиться.
– Я видел его перед обедом при дворе.
Знает ли отец о том, что происходит? Он был членом королевского Тайного совета, и его назначили в это Большое жюри. Анна вспомнила, каким озабоченным выглядел отец в момент их последней встречи. Неужели он знал о готовящемся аресте и не предупредил ее? А Джордж? Если бы Джордж знал, то перевернул бы ради ее спасения небо и землю. Поговорил бы с королем и бесстрашно бросился бы на ее защиту. Анна не могла вынести мысли о том, как будет переживать брат, услышав о ее аресте.
– А где мой милый брат?! – в отчаянии воскликнула она.
– Я оставил его во дворце Йорк, – ответил Кингстон.
Леди Кингстон потянулась и положила ладонь на руку Анны:
– Мадам, бесполезно сходить с ума.
Но Анну обуял страх. Она вспомнила, что еще кто-то неназванный был обвинен в измене. Кто это мог быть?
– Я слышала, что вместе со мной обвинили троих мужчин, – сказала она, – но не могу ответить на это ничем иным, кроме «нет»! Я не сделала ничего дурного, даже если мне придется в доказательство этого обнажить свое тело!
Сказав это, Анна изобразила, будто распахивает лиф платья, а потом истерически расхохоталась над абсурдностью своих слов. Кингстон напомнил ей, что Норрис и Смитон свидетельствовали против нее. От Смитона этого можно было ожидать, потому что он не джентльмен, но не от Норриса. Он ни за что бы ее не предал.
– О Норрис, неужели вы обвинили меня? – выпалила она, и плач перешел в слезы. – Вы теперь вместе со мной в Тауэре, и нам суждено умереть. И вы, Марк, тоже здесь, – сетовала она, вспоминая, что тот тоже невинен. Потом подумала о матери, которая до сих пор лежала больной в Хивере. Новость об аресте дочери и все эти шокирующие наветы плохо скажутся на ней. – О мать моя, ты умрешь от горя! – воскликнула она.
Мысль была невыносимой, и Анна быстро сменила тему, заговорив о своих опасениях за леди Уорчестер, ребенок которой мог умереть во чреве.
– А что стало причиной? – спросила леди Кингстон.
– Огорчение из-за того, что случилось со мной.
Наступила тишина. Анна повернулась к констеблю. Ей отчаянно хотелось узнать, совершат ли над ней правосудие.
– Мастер Кингстон, я умру без суда?
Тот покачал головой:
– Самым ничтожным подданным короля не отказывают в этом.
Анна засмеялась. И не могла остановиться.
Было десять часов. Священник давно ушел, и Анна у себя в кабинете заканчивала читать молитвы, предписанные ей в качестве легкого наказания, когда услышала, как леди Кингстон сказала в соседней комнате ее теткам, что Смитону наконец нашли комнату в Тауэре и что она хуже, чем у Норриса. Боже, знать бы, где разместили Норриса. Однако, упав в изнеможении на кровать после самого ужасного дня в своей жизни, Анна почувствовала, что даже присутствие его где-то рядом – слабое утешение.
Спать было невозможно. Анну и до ареста мучили кошмары, но теперь они стали в сотню раз хуже. Она не сомневалась: Генрих хочет от нее избавиться, чтобы взять себе третью жену, которая родит ему сыновей, не создавая проблем, возникших, когда он пытался отделаться от Екатерины. Но она, Анна, согласна уйти тихо – если только ей представится такой шанс – и заявит об этом, как только сможет. Вероятно, это единственный способ сохранить жизнь. Или Генрих просто пытается запугать ее, чтобы добиться покорности? Сколько раз его угрозы оказывались пустыми словами… Не может быть, чтобы он хотел ее смерти, ведь когда-то она так много для него значила.
Анна старалась побороть страшные видения того, как встает на колени перед колодой и ждет, когда опустится топор… Ужасно! И она еще думала, что изнасилование – самое страшное, что может сотворить мужчина с женщиной! Мысли шли по одному и тому же кругу – бесконечная, вьющаяся спиралью пытка.
Наконец за окном забрезжил свет еще одного яркого майского дня.
Через несколько часов Анне разрешили посидеть в обнесенном со всех сторон стеной Саду королевы с нестриженой лужайкой и неухоженными цветочными клумбами. Ее сопровождали четыре стражницы, и Анна заметила, что леди Кингстон, якобы занятая шитьем, пристально следит за ней. Открытая враждебность леди Шелтон ничуть не смягчилась. Это было обидно, особенно после того, как Анна оказала ей честь, назначив ко двору Елизаветы.
– Почему вы так злитесь на меня, тетушка? – рискнула спросить Анна.
– Вы сами знаете! – прошипела леди Шелтон. – Не хватило вам того, что вы опозорили нашу семью, так еще разрушили репутацию моей Мадж! Вы будете отрицать, что толкнули ее в руки короля? Или что этот Норрис – человек, которого она любила, изменил ей с вами? Благодаря вам ее доброе имя опорочено и счастье разрушено.
– Все это неправда, – возразила Анна. – Я не позорила честь нашей семьи, потому что была верна королю. Все эти обвинения – ложь. Я никогда не обманывала ни его, ни Мадж с Норрисом. А соблазнить его милость предложила мне она сама.
– Лжете! Моя дочь никогда не сделала бы такого.
– Прошу прощения, но я вынуждена вас огорчить. Спросите ее сами.
– Я знаю, какой получу ответ. Но ваши злодеяния этим не исчерпываются, что мне прекрасно известно. Вы заставляли меня портить жизнь леди Марии, этой бедной доброй девушке, которая жила в постоянном страхе, что вы с ней расправитесь. Вам бы понравилось, если бы подобным образом обходились с вашей дочерью? Подумайте об этом, мадам, потому что, возможно, скоро вас здесь не будет и вы не сможете ее защитить.
– Леди Шелтон, думаю, вы сказали достаточно, – подала голос леди Кингстон.
Анна вся дрожала. Она действительно могла встретить смерть, и если что и тяготило совесть, так это ее обращение с Марией.
Леди Кингстон смотрела на Анну с жалостью.
– Полагаю, вам следует воздержаться от угроз, – заметила она леди Шелтон. – Нам пока не известно, что произойдет с королевой. Мы ждем распоряжений короля.
Значит, надежда все-таки была. Анна не знала, сколько еще сможет продержаться в обстановке неуверенности и постоянно переходя от надежды к отчаянию, но твердо решила: если Генрих освободит ее, она будет по-настоящему добра к Марии и постарается загладить вину за все неприятности, которые ей причинила.
Миссис Коффин, которая кормила птиц крошками со стола, села рядом с Анной:
– Мне очень жаль, что вы оказались в столь трудном положении. Я не могу понять, почему так случилось. Говорят, все произошло из-за каких-то слов вашего камергера. Зачем сэр Генри Норрис клялся отцу Скипу в том, что вы добродетельная женщина? К чему вообще заводить разговор о подобных вещах?
Анну осенило: миссис Коффин и остальные дамы были приставлены следить за ней и выуживать признания в прегрешениях, чтобы она собственными устами подтвердила обвинения. Без сомнения, всякое ее слово передавали Кингстону, а потом и Генриху!
– Я попросила его сделать это, – сказала Анна, решив, что наилучшая тактика – говорить правду. – Мы с ним в шутку обменялись несколькими фразами, не больше, и боялись, что нас могли подслушать и неправильно истолковать наш разговор. – Она вспомнила ту злополучную беседу с Норрисом.
– Вам следует знать, что прямо сейчас Тайный совет допрашивает сэра Фрэнсиса Уэстона на предмет его отношений с вашей милостью, – пристально вглядываясь в нее, сообщила миссис Коффин.
Еще и Уэстон! Не он ли тот третий мужчина?
– Боюсь, он расскажет больше других, – призналась Анна. – Он считает, что Норрис в меня влюблен. – И она передала содержание своего разговора с Уэстоном о том, почему Норрис не спешит заключить брак с Мадж. – Вот и вся так называемая измена. – Она сверкнула глазами в сторону леди Шелтон и снова повернулась к миссис Коффин. – Меня не обвинят. Нет никаких доказательств. Что они могут мне предъявить? Если они пытаются выжать что-то из таких пустых разговоров, то просто роются в грязи в надежде найти способ от меня избавиться. Но мой брат за меня заступится, и Норрис тоже объявит о моей невиновности. Так же должны поступить Уэстон и Смитон.
– Лорд Рочфорд тоже арестован. Он здесь, в Тауэре. – Леди Кингстон не смотрела Анне в глаза, в которых застыл ужас.
И Джордж тоже? В этом не было никакого смысла. Его-то зачем арестовывать? Не дай Бог, раскроется его роль в смерти Екатерины. Если об этом известно Шапуи, Генриху придется примерно наказать Джорджа, чтобы удовлетворить императора, дружбы которого он добивался. А она, Анна, как честно признавался сам Карл, оставалась препятствием к этому. Или ради заключения союза с империей ее враги пытались представить дело так, будто она и ее друзья являются соучастниками убийства? Что тут главнее: прелюбодеяние или убийство?
– Это уже напоминает фарс, – заявила Анна. – Прошу вас, леди Кингстон, пошлите за вашим мужем, мне нужно поговорить с ним.
Вскоре перед Анной стоял со шляпой в руках сэр Уильям.
– Мне сказали, что милорд брат мой находится здесь, – начала разговор Анна.
– Это правда, – подтвердил констебль.
– Но почему?
– Вы знаете, что я не могу обсуждать это с вами.
Анна вздохнула:
– Очень рада, что мы оказались рядом.
Анну вдруг поразила мысль: если Джордж и Норрис оба здесь, то за нее действительно больше некому заступиться, она осталась совершенно одна, без друзей.
Кингстон прочистил горло:
– Мадам, я могу также сообщить вам, что в Тауэре находятся еще четыре джентльмена по вашему делу: сэр Фрэнсис Уэстон, сэр Уильям Бреретон, сэр Томас Уайетт и сэр Ричард Пейдж.
Значит, всего шестеро, помимо ее брата! Уайетт – это еще можно было понять, ведь когда-то он любил ее, а вот Пейдж… Анна едва представляла, как он выглядит. Какой же сексуальной хищницей ее считали? Или пытались доказать, что, отчаянно желая иметь сына, она без конца меняла любовников в надежде не оставить пустой королевскую колыбель? Просто смешно. Неужели они забыли, что она без всяких проблем зачинала сыновей с Генрихом? Или они намекали, что эти сыновья – и, не дай Бог, даже Елизавета – не от Генриха?
Кое-что прояснялось. Все это грязное дело затеяно не одним Генрихом: без Кромвеля тут не обошлось, Анна была в этом уверена. Он боялся ее враждебности и нанес удар первым. Это доказывал арест Бреретона. У Кромвеля имелись с ним свои счеты. Рука господина секретаря слишком явственно читалась в этом деле. Ни прелюбодеяние, ни убийство тут ничего не значат!
Что ж, она с ним разберется!
– Мастер Кингстон, я желаю, чтобы вы передали письмо от меня господину секретарю.
– Мадам, скажите на словах, и я все ему передам.
– Тогда прошу вас сказать ему, что меня крайне удивляет отсутствие у королевского совета желания со мной встретиться. Меня вообще не допрашивали, но тем не менее арестованы семеро джентльменов. Я бы хотела получить возможность объясниться и оправдать свое честное имя.
Кингстон ничего не сказал.
Анна посмотрела вверх на безоблачное небо:
– Если добрые люди ничего не сделают, чтобы исправить мое положение, Бог продемонстрирует свое неудовольствие. Могу поспорить, что мы не увидим дождя, пока меня не выпустят из Тауэра.
– Тогда я буду молиться о ниспослании дождя, потому что нам нужна хорошая погода для посевов, – сказал Кингстон и оставил Анну.
Когда он ушел, леди Кингстон дала узнице пяльцы, кусок ткани, шелковых ниток, и Анна попыталась сосредоточиться на вышивании. Делая стежок за стежком, она все больше убеждалась в правильности своей теории насчет Кромвеля. Ни одну из ее дам не арестовали за содействие прелюбодеянию, а череда любовных связей была бы невозможна без помощи хотя бы одной доверенной служанки. Обвиняя Анну в преступлениях, которые она, предположительно, совершила, Кромвель шел на большой риск, и это показывало, в каком он пребывал отчаянии.
Однако Кромвель не дурак: какие бы доказательства он ни предъявил Генриху, они должны быть убедительными, а иначе господина секретаря ждут ужасные последствия.
За вечер Анне так надоела навязчивая бдительность и едкие замечания окружавших ее дам, что она больше не могла молчать. Когда все собрались обедать, узница повернулась к Кингстону:
– Король знал, что делал, когда поместил рядом со мной моих тетушек и госпожу Коффин.
Леди Болейн фыркнула:
– Вас привела сюда любовь к интригам, племянница.
– Я никогда не плела интриг против короля, – возразила Анна.
Наступила тишина. Паузу заполнила миссис Стонор:
– Вы знаете, из всех узников хуже других здесь обращаются с Марком Смитоном – он в кандалах.
Анну встревожили эти слова.
– Потому что он не джентльмен, – заметила она. – Я не знаю за ним никаких дурных поступков. Он всего один раз приходил в мои личные покои в Винчестере, когда я послала за ним, чтобы он сыграл для нашей компании. После этого я не разговаривала с ним до субботы перед Майским днем, когда обнаружила его у окна в моем приемном зале. – Анна рассказала, что произошло. – За это его арестовали?
Дамы молчали. Анна надеялась, они передадут, куда нужно, ее слова, сказанные в защиту Смитона.
После обеда настроение пленницы снова ухудшилось: ей предстояло провести еще одну ночь, терзаясь неопределенностью своего положения. Кингстон собирался проводить Анну в покои королевы, и тут ее прорвало:
– Милорд брат мой умрет!
– Это ни в коем случае нельзя считать решенным, – сказал констебль.
– Никогда не слышала, чтобы с королевой обошлись бы столь жестоко. Думаю, король хочет меня испытать. – И Анна залилась смехом. И было из-за чего: Генрих, который постоянно изменял ей, проверяет ее на прочность и преданность! Усилием воли она взяла себя в руки. – Мне нужно правосудие.
– Не сомневайтесь, вы его получите, – заверил Кингстон.
– В чем бы меня ни обвинили, я отвечу только одно – нет! И никто не сможет представить никаких доказательств. Тем не менее хотелось бы сделать заявление о своей невиновности. Если у меня появится такая возможность, я выиграю дело. Если бы Господь допустил, чтобы со мной были мои епископы, они, зная правду, пошли бы к королю и просили за меня. – Анну ужаснула мысль, что знавшие ее как защитницу истинной религии вдруг поверят худшим словам о ней.
Кингстон смотрел скептически, и это разозлило Анну.
– Думаю, бóльшая часть англичан должна за меня молиться. И если я умру, на вас обрушатся кары небесные, равных которым Англия еще не испытывала. Но я буду на Небесах, потому что совершила за свою жизнь много добрых дел. – И Анна снова заплакала.
В Тауэре Анна провела около недели, когда к ней пришла депутация членов Тайного совета.
– Признайтесь в ваших преступлениях, и вам будет лучше, – убеждали они.
– В каких преступлениях? – Анна смело взирала на них, держалась с королевским достоинством. – Милорды, я больше ни на что не надеюсь в этом мире, но ни в чем не признáюсь, особенно в том, чего не совершала. Сейчас я желаю только одного: быть избавленной от этого чистилища на земле, чтобы я смогла отправиться на Небеса. Смерть меня больше не страшит.
Анна не кривила душой. Она стала спокойнее и смирилась с неизбежным. Ее жизнь превратилась в настоящий ад, и смерть казалась желанным избавлением от страданий.
Лорды смотрели на нее в изумлении. А чего они ждали? Слез и униженной мольбы?
Анна обвела их взглядом:
– Мне не в чем признаваться. Я все сказала.
Через два дня перед ней предстал Кингстон:
– Я пришел сказать вашей милости, что сегодня получил приказание в ближайшую пятницу доставить сэра Фрэнсиса Уэстона, сэра Генри Норриса, сэра Уильяма Бреретона и Марка Смитона в Вестминстер-Холл, где их будут судить за измену.
То есть через два дня.
– А что насчет лорда Рочфорда и меня?
– Об этом никаких указаний я не получал, мадам.
– Это возмутительно! – вспыхнула Анна. – Нас всех должны судить в одно время. Исход одного суда может повлиять на другой.
– Мадам, – начал терпеливо объяснять Кингстон, – эти мужчины не знатного происхождения, и их будут заслушивать те, кому поручено выдвигать против них обвинения. Вы и лорд Рочфорд имеете право на суд пэров, равных вам.
Анна знала: кто будет вершить суд, значения не имеет. Закон по отношению к подозреваемым в измене суров. Она слышала только об одном оправданном по такому делу.
– А что с господином Уайеттом и господином Пейджем? – спросила она.
– Насчет них никаких приказаний не поступало.
В день суда Анна была на грани отчаяния и беспрестанно посылала узнать, не вернулся ли Кингстон. Ближе к вечеру он явился. При виде его мрачного лица Анна начала опасаться худшего.
– Скажите! – взмолилась она. – Их признали виновными?
– Всех, – произнес констебль и сглотнул.
– В чем?! – вскричала Анна.
– Я не могу обсуждать вердикт с вашей милостью.
– Тогда, по крайней мере, скажите, заявили ли они о моей невиновности?
– Только Смитон признал свою вину. Но вердикт был вынесен единогласно.
Это было хуже ночных кошмаров, которые преследовали ее по ночам.
– Что с ними будет? – прошептала Анна, боясь услышать ответ.
Кингстон выглядел подавленным:
– Они претерпят смерть, которая полагается изменникам.
«Только не Норрис!» – кричало ее сердце.
Не этот честный, преданный человек. Не Уэстон, ведь он так молод и полон жизни; и не Бреретон, единственное преступление которого состояло в том, что он нанес обиду Кромвелю; и не Смитон, несмотря на всю его невыносимую заносчивость! Этого не должно произойти. И что тогда ждет ее и Джорджа? Все они обречены.
На следующий день Кингстон вернулся:
– Мадам, я получил приказ от короля в понедельник доставить вашу милость и лорда Рочфорда к лорду-распорядителю суда пэров для судебного разбирательства, которое состоится здесь, в Королевском зале.
Значит, из Тауэра ей не выйти. Они, несомненно, опасались демонстраций в ее поддержку или, скорее, против нее.
– Но мне так и не сказали, какие преступления вменяют в вину! – воскликнула Анна. – Как я могу подготовиться к защите?
– Мадам, вы услышите обвинительный акт в суде, где будут зачитаны и показания свидетелей.
– Мне не назначат адвоката, который будет выступать от моего имени?
Кингстон чувствовал себя все более неуютно.
– Мадам, обвиняемым в измене запрещено иметь законных представителей в суде. Также вы не имеете права сами привлекать свидетелей.
Тут Анна горько рассмеялась:
– В любом случае сомнительно, чтобы кто-нибудь согласился вступиться за меня. Так как же мне защищаться?
– Вы можете спорить с обвинителями.
– Вы говорили, что я получу правосудие! – напомнила Анна. – Это выглядит пародией на него.
Кингстон немного ослабил служебную сдержанность, и Анна увидела в его глазах сочувствие.
– Как сказал однажды мой добрый друг кардинал Уолси: если обвинителем выступает Корона, суд вынесет вердикт, что это Авель убил Каина.
Осознание того, что она сама попала в столь же отчаянное положение, какое подстроила для Уолси, было горьким.
– Тогда мне придется сражаться без оружия, – прошептала Анна.
Кингстон поспешил удалиться, сославшись на занятость, и оставил пленницу наедине с ее страхами и разочарованиями. Остаток дня и все воскресенье Анна провела, наблюдая из окна за тем, как внутренний двор Тауэра превращался в арену бурной деятельности: рабочие несли доски и деревянные шесты в соседний Королевский зал для создания помоста, возбужденный Кингстон руководил ими, служители бегали туда-сюда, выполняя его распоряжения. Глядя на дорогую мебель, которую вносили в зал: огромный позолоченный помост с гербами Англии, столы, турецкие ковры, мягкие стулья и сундук с серебряными кубками, Анна осознала, что суд пройдет в обстановке, соответствующей ее статусу: торжественно и с церемониями. Все-таки она была королевой Англии.
