Холостой пробег
Чак Вендиг
Чак Вендиг – американский писатель, автор комиксов и сценарист. Получил широкую известность благодаря своему популярному блогу Terribleminds и участию в серии «Звездные войны: Что было после» (бестселлер по версии «Нью-Йорк таймс»). Также он известен как автор серии про проклятую ясновидящую Мириам Блэк.
Никогда раньше мою задницу не поднимали при помощи нашатырного спирта, поэтому, когда Билли это сделал, резкий запах шибанул мне в нос и проник прямо в мозг, словно стадо коров, бредущих по краю утеса. Я отдернул голову, но мир вокруг меня сотрясался в безумном буги-вуги еще добрых пять секунд.
Но оказалось, что на самом деле тряслась одна лишь моя голова. А руки? Они были связаны у меня за спиной. Ноги были надежно зафиксированы где-то внизу. Спустя секунду я догадался: меня привязали к чертовому стулу. Я был крепко связан, щедро замотанный в несколько слоев скотча.
В поле зрения появилось лицо Билли: небритые щеки, спутанная шевелюра и ухмылка, сквозь которую можно было увидеть один из его сломанных клыков.
– Попался, братишка, – это было первое, что он сказал.
«Попался, братишка». Он произнес это так, словно сделал комплимент. Как будто он заботится обо мне (ну, разве это не смешно?).
– Билли, ты, дерьмо вонючее, отпусти меня.
– Может быть, чуть позже, – ответил он. – Чуть позже.
Он снисходительно похлопал меня по щеке (шлеп, шлеп, шлеп), как родители шлепают своих детей.
Я подумал было спросить его, где мы находимся, но мои глаза быстро пришли в норму и открыли мне правду: мы в хижине мамы и папы около озера Валленпаупак. Клочья паутины свисали по углам словно призраки. Все покрывал толстый слои пыли. Над входной дверью висел амишский топор. На старом кожаном диване расстелено одеяло «грэмми». Кухня – справа от меня. Коридор и две спальни – слева. Со всех сторон окна, и за их стеклами – ночная темень.
На тумбочке я увидел свой пистолет – «Смит и Вессон 357, Магнум», с самым коротким двухдюймовым стволом из всех, которые вы когда-либо видели. Словно палец, который вынесет вам мозги через затылок. Я всегда держу его в своем грузовике, на всякий случай. Никогда не знаешь, кто может встретиться в дороге: от койотов до грабителей фур. А теперь и кое-что похуже.
– Почему мы здесь, Билли? – спросил я, пытаясь освободиться.
– Ты знаешь почему, Макс. Ты знаешь.
– Грузовик снаружи?
– Грузовик снаружи. И трейлер тоже.
– Тогда помоги мне освободиться. Нам нужно двигаться. Нельзя просто так терять время, Билли. Там снаружи творятся дурные вещи. Что-то происходит…
– Что-то происходит.
– Да, до хрена всего происходит! – рявкнул я с большей злостью, чем планировал. – Отпусти меня!
– Я не могу это сделать, – теперь он шагал туда-сюда, туда-сюда, словно хотел протоптать колею в драном ковре на деревянном полу. Каждый шаг сопровождался треском, словно от ожившего мертвеца. – Ты знаешь, что я не могу.
– Ты под кайфом.
– Немного. Всего лишь таблетки. Это хороший кайф. Помогает трезво мыслить.
Проклятье. Я попытался убавить резкость в голосе, говорить помягче – нельзя его злить, иначе он совсем замкнется.
– Билли, я пришел за тобой, потому что хотел, чтобы наша семья держалась вместе, пока все это творится. Мы – это последнее, что у нас осталось. Теперь только ты и я. Я видел, что там происходит – не только в новостях, Билли. Я видел это на дорогах и везде вокруг – и понял, что должен приехать за тобой.
Голос моей матери зазвучал во мне, словно эхо, отдающееся в пещере: «Позаботься о нем, ты нужен ему. Позаботься о нем, ты нужен ему. Позаботься о нем, ты нужен ему…»
Билли остановился. На его скуластом лице играла улыбка – но радости в ней не было. Там жила печаль. Или умерла.
– Я знаю, брат. Знаю. Но также я знаю, что ты собирался сделать. Я не мог тебе этого позволить. Это их не касается. Это касается только нас.
– Мы можем помочь людям.
– Нам нужно помогать самим себе.
– Билли, черт возьми! – вот тогда-то я и растерял все свое хладнокровие. Кровь прилила к моим щекам. На губах выступила пена. Я кричал на него. Обзывал его по-всякому. Я не хотел, честно. Он просто слабый и взбалмошный, никогда не мог взять себя в руки – а я кромсал его на части, словно строгал ветки охотничьим ножом. Каждое слово причиняло ему боль, я видел это, он вздрагивал всякий раз, словно от ударов. Наконец, я понял, что с него достаточно, поскольку следующая вещь, которую я помню – как он вытаскивает из-под стола ящик для инструментов, достает оттуда катушку скотча и обматывает его несколько раз вокруг моей головы, чтобы я замолчал. Это разозлило меня еще больше, но, в конце концов, я обрадовался тому, что пришлось замолкнуть. Однако теперь я остался наедине со своими мыслями.
И в своих мыслях я думаю о них.
Первого я увидел на дороге. Из леса возле Восьмидесятого шоссе выскочила девушка в развевающемся на ветру платье и кинулась прямо под колеса моего грузовика, неистово размахивая руками. Я ударил по тормозам. Тормоза завизжали, когда грузовик, качнувшись, остановился – я в это время молился всем возможным богам, которые заправляют дорогами, чтобы его не занесло. И он удержался. Она отшатнулась и тут же отключилась, шокированная видом моего надвигающегося на нее «Питербилта».
А затем из леса что-то появилось.
Я сказал «что-то», потому что это нельзя было назвать никак иначе. Оно было человекоподобным. Но, черт возьми, это был не человек. Оно медленно приблизилось. Одна нога у него хромала, болтаясь словно кусок мяса, который приходилось тащить вместо того, чтобы использовать по назначению. Из бедра торчал острый обломок кости – словно ручка от метлы, которую сломали о колено.
Когда оно ступило в пятно света от моих фар, я увидел, что большей части лица у него нет.
Лоб представлял собой беспорядочную гниющую массу. От скальпа остались одни лохмотья. Челюсть была на месте, но выглядела так, как будто ее приладили сбоку на пару дюймов дальше, чем нужно. Зубы непрерывно перемалывали воздух, не в силах сдерживаться от нетерпеливого, зловещего голода. Оно все было серого цвета, как несвежее мясо.
Хотел бы я сказать, что вышел из грузовика, как герой, и спас мир.
Но я никуда не вышел.
Все, что я мог, это использовать свой гудок. А у «Питербилта», знаете ли, он хорош – звучит словно гудок корабля, пробирающегося сквозь густой туман. Он привел девушку в сознание, заставив ее вскочить и рвануть дальше в том же направлении, куда она направлялась.
То нечто снаружи, мертвое нечто… гудок привлек его внимание. Оно повернулось ко мне. Его челюсти открылись слишком широко, как у змеи, задумавшей целиком проглотить жирного зайца. Язык прищелкивал и извивался.
Я дал по газам. Грузовики вроде моего не дергаются рывком, когда их заводят, – они пробуждаются довольно медленно. Он зашипел и тяжело поехал вперед, нанеся сильный, уверенный удар, и нечто впереди, казалось, не успело об этом догадаться. Две руки протянулись к грузовику, когда их поглотил свет фар. Как будто эта гребаная штуковина подумала, что может схватить меня или еще что-то сделать, словно она могла дотянуться и вытащить меня сквозь лобовое стекло наружу. Но она не смогла. Грузовик ее переехал. Ее голова гулко ударилась о мой бампер. Я чувствовал, как шины моего грузовика и прицепа проехались по ее телу: бум, хлоп, хрясь. Одна за другой.
Посмотрев в зеркало заднего вида, в адском сиянии задних фар я увидел, что она все еще двигается, хоть и было похоже на сплющенную белку. Вздернув вверх руки, она хваталась за пустоту, будто пытаясь подняться, уцепиться за лучи лунного света.
В этой штуковине не было ничего человеческого.
То же самое можно было сказать о крике ужаса, который я не смог тогда сдержать.
Следующего я увидел на парковке «Гигантского Орла». Там, рядом с продуктовыми тележками, одна из этих мертвых штуковин распласталась на человеке – как я понял, все еще живом, – поедая мозг парня из затылка, словно из тарелки для супа. Проблема была в том, что у этой твари отсутствовала нижняя часть туловища. Ее торс отвалился – наружу торчали позвоночник и кольца внутренностей, поэтому все, что она пожирала, тут же вываливалось наружу. Прямо как при изготовлении колбасы.
Человек закричал. Меня стошнило.
Я много чего насмотрелся той ночью. Особенно – их.
Я видел их в лесах возле дороги. Вдоль шоссе. Ковыляющих по эстакадам. Сбил еще нескольких своим грузовиком. Гнал вперед, не останавливаясь. Мои колеса превратили их в грязь, а я продолжал ехать.
Тогда-то у меня и родился план.
Моя грузовая компания гоняет меня в рейсы для торговой сети «Гигантский Орел». Я перевожу продукты. Не заморозку, нет, товары «Пищевой компании “Имп-Эг”» – у них много чего есть. Пятая часть того, что вы видите на прилавках, поставляется компанией «Имп-Эг». У них есть крупы, супы, специи, сода, вода в бутылках. Они владеют брендами биологически чистой продукции и сетью магазинов. Они предлагают претенциозную крафтово-хипстерскую хрень и, в то же время, продукты, которые могут купить лишь бедняки. У них есть все.
И я все это перевожу.
Я не перевожу за один рейс что-то одно. Мой грузовик не набит одной лишь крупой. Он забит паллетами всего чего угодно, всяческой едой и водой – двумя главными компонентами для выживания с тех пор, как рыба выбралась из воды и отрастила себе ноги. Крупы и сода. Вяленая говядина и лимонад. У меня есть всё.
Поэтому, когда пожарные сирены заглохли, а радио умерло, я понял – происходит что-то серьезное и глобальное, и когда-нибудь все снова будет «окей», но явно не завтра. А это означает, что мне нужно выжить, что бы там ни происходило и не маячило в будущем.
Я не верю, что можно выжить в одиночку. Если ты дальнобойщик, конечно, ты работаешь один, но все же ты являешься частью чего-то. Ты как кровяное тельце в артериях Америки. Я перевожу что-то из точки «А» в точку «Б». Если вы хотите увидеть, как страна развалится на части, вам надо первыми убрать дальнобоев. Хотите страну спасти – спасайте нас. И мы сохраним все в целости.
Поэтому я сказал себе: «Вы от меня так просто не отделаетесь».
Я отработаю это шоу на колесах.
Я знаю основные шоссе. И объездные дороги.
Я знаю города, где живут хорошие люди.
Я знаю, кто нуждается в помощи.
План расцвел, словно цветок в моей голове, я почувствовал безумный восторг и головокружение, словно был под кайфом от чего-то большего, чем страх. Я поеду дальше. Я буду делиться водой и едой. Может быть, я даже найду городок, где можно будет схорониться, и помогу тамошним жителям. «Питербилт» сможет меня туда довезти. Я проеду на нем сквозь всех этих ублюдков. Раскатаю их по земле, одного за другим.
Но вначале, подумал я, мне нужен мой брат.
Проснулся я от того, что Билли что-то говорил. Я не заметил, когда заснул, но все-таки меня сморило – нос сопел, туго перемотанный скотчем. Подбородок опустился на грудь, и когда моя голова дернулась назад, боль пронзила шею, затекшую от неудобной позы.
– Климат меняется, – говорил он, и я понял, что пропустил начало его речи. – Все тает. Вначале вы имеете размороженных северных оленей, а затем – сибирскую язву. Может быть, это сибирская язва или что-то вроде того.
Он посмотрел на меня, а затем произнес:
– О, ты проснулся, – как будто знал, что я сплю, но все равно продолжал говорить. – Я просто говорю о том, что это все из-за изменения климата. Мы сами в этом виноваты. Нагрели все и разбудили всякую заразу.
Он подошел и сорвал часть скотча с моего рта – один обрывок остался свободно болтаться, поэтому, когда я заговорил, он затрепетал словно крыло мотылька. Щеки пылали, будто меня крепко по ним отхлестали.
– Это не зараза, – ответил я. – Болезнь такого не делает.
– Ты не можешь знать. Я читал о таком. А ты никогда особо ничего не читал.
– Я читаю комиксы.
– В этом-то и есть твоя проблема, – он щелкнул пальцами. – Я читал о таком в настоящих книгах, братишка. Ты знаешь, что есть такие грибы, которые могут превратить муравьев в зомби? И пчелы, которые могут управлять тараканами, поколдовав над их головами? А еще эти паразиты, которые живут в кошачьем дерьме. Они меняют привычный ход вещей. Заставляют крыс хотеть трахнуть кошек. Превращают людей в ходячие грибницы. Мы ни на миллиметр не приблизились к пониманию того, на что способны микробы и паразиты.
– Неважно, что это, – ответил я, мой голос звучал, словно его пропустили через банку с песком. – Ни ты, ни я не сможем это исправить. Но зато мы можем помочь людям.
– Мы поможем друг другу. Мы же семья.
– Мы можем помочь и другим выжившим тоже.
– Они не из нашей семьи.
– Это и не обязательно.
– Нет, обязательно! – ответил он поспешно, его челюсти так сжались, что я испугался, не сломает ли он себе зубы. – Так должно быть. Мама и папа говорили, что семья превыше всего.
– Папа был полицейским. Он знал, что это такое, больше, чем кто-либо.
Теперь назад дернулся Билли. Однако, каким-то образом, он сохранил свой самодовольный вид. Словно защищаясь, он вскинул перед собой руки.
– И к чему это его привело? К смерти. Мы оба об этом знаем.
– Иди на хрен, Билли. Ты слабак и кусок дерьма.
Он снова заклеил мне рот скотчем.
– Ты будешь благодарить меня за это, – произнес он. – Скоро ты поймешь, что нам нужны только мы сами.
Батя умер из-за того, что работал копом. Не так, как вы могли бы подумать. Его не застрелили, нет, ничего подобного. Он как обычно остановился на шоссе и стоял, выписывая кому-то штраф за превышение скорости – и тут какой-то алкаш на новеньком «Камаро» пронесся мимо. Капот ударил отца в бедро, закрутив в штопор, и разнес вдребезги все его внутренности. Он умер там же, на шоссе, истекая кровью, прямо как та тварь без половины туловища.
Ну, а мама… Она умирала медленнее. Хотя это тоже было связано с проблемами ниже пояса: рак прямой кишки пожирал ее кишечник медленно, исподтишка, месяцы, а может и годы – кто знает, сколько это длилось?
Мы успели хорошенько это обсудить, поскольку такая смерть плоха тем, что длится чертовски долго.
Ее лицо было белым, словно бумага. Глаза налились кровью. Но она сжимала мою руку с необыкновенной силой, когда речь зашла о Билли.
– Он не такой, как ты.
– Я знаю. Но он в порядке.
– Он не может держать себя в руках.
– Пока еще нет.
– А пора бы. Ему уже тридцать.
Я пожал плечами и просто сказал ей, что люди, кажется, не всегда взрослеют так быстро, как должны. Но это была всего лишь отмазка – частично потому, что Билли был нашим общим бременем. И папиным, и маминым – и моим. Он был таким из-за чего-то, что было связано с нами. Из-за того, как мы с ним обращались, или из-за чего-то, что таилось в наших генах.
– Ты старший брат, – произнесла она, будто обвиняя меня.
– Я знаю.
– Когда я умру…
– Неизвестно, умрешь ты или нет, – сказал я, хотя знал, что она умирает. Мы все знали это. В конце концов, мы все умрем. Никому этого не избежать. Но она? Она шла к этому быстрее, чем остальные. Неслась на всех парах, и пускай я притворялся, что это не так, ее дорога была короткой и близкой.
– Я уже мертва, просто мой мозг этого еще не понял. Когда я умру – только не спорь со мной! – когда я умру, позаботься о нем. Ты позаботишься о нем. Он нуждается в тебе. Слышишь? Билли сам не справится. Позаботься о нем.
– Позабочусь, мама.
– Ты должен.
– Позабочусь.
– Ты хороший мальчик, Макс.
– Ты была хорошей матерью.
Я сказал «была». Не «ты хорошая мать». Я выдал то, о чем не хотел говорить – и это заставило меня почувствовать себя дерьмовым трусом. Я увидел, как ее лицо напряглось, когда она это услышала. Мои слова укололи ее, но что тут поделаешь – я сказал, что сказал, и не мог забрать свои слова обратно. Лучшее, что я тогда смог – это улыбнуться.
И дал ей слово позаботиться о Билли.
Вот почему я отправился за ним той ночью.
Я не дал ему много времени на сборы. Он просил дать ему больше, чтобы собрать полный чемодан, но я сказал, что время нас поджимает. В окрестностях я уже успел заметить этих тварей. Из квартала с крысиными норами, в которых всякие ублюдки продавали травку и мет, на всю округу разносились истошные вопли. Пока он собирал свои дерьмовые пожитки, я раскрыл ему свой план. Садимся в грузовик. Уезжаем. Помогаем людям. «Как продавцы мороженого в декорациях гребаного апокалипсиса», – твердил я словно маньяк. Он ничего не сказал в ответ, поэтому я попытался развязать разговор.
Они все еще вместе с той девчонкой, Жасмин?
Нет.
Продолжает ли Билли работать в ломбарде?
Нет (и всякая чушь о том, что это они виноваты, что лишились его).
Он оплачивает свои счета?
Да (он произнес это слишком нервно, что означало – нет).
Я сказал, что мог бы найти ему работу, может даже в компании, занимающейся грузоперевозками – Билли отучился и получил водительское удостоверение, как и я, а потом водил самосвал на карьере, поэтому знал, как держать руль.
Он закончил, и мы пошли к грузовику.
По пути он поднял что-то с лужайки.
Когда я обернулся, то увидел у него в руках глиняный горшок с мертвой геранью. Он держал его над своей головой.
А затем опустил его на мою.
Следующее, что я помню, – как очнулся здесь, в хижине мамы и папы.
Билли ел сухую лапшу так, как будто это в порядке вещей. Он даже не пытался поломать ее на кусочки – ел, как будто это гребаное печенье или что-то вроде того. Откусывал сразу помногу и – хрусть, хрусть, хрусть. Должно быть, он заметил, как я на него смотрю, потому что сказал:
– Я заметил там кукурузные чипсы, но поддон стоит слишком глубоко в кузове.
Все, что ему нужно было сделать, – это вытащить их оттуда, но Билли всегда был ленивым засранцем. Я попробовал сказать ему об этом.
– Хлленивый заффсранес, – безуспешно промычал я сквозь скотч.
Он закатил глаза, затем подошел и снова освободил мой рот от скотча.
– Хочешь немного? – спросил он, протягивая мне упаковку лапши. Упаковка морщилась и похрустывала.
– Нет. Хотя немного воды я бы выпил. Глотка пересохла, словно печка.
Он кивнул, отошел в сторону, а затем вернулся с банкой колы.
– Я уже открыл одну.
Кола, теплая и газированная, обожгла мне горло, но это было хоть что-то, и я пил ее жадными глотками. Я вздохнул, когда закончил, и поднял голову.
– Билли, послушай. Здесь опасно находиться. Мы неизвестно где…
– Точно. И никто нас тут не достанет.
– Ты не можешь быть в этом уверен.
– А что еще рядом с нами? Ничего.
– Ничего? Два палаточных лагеря в пяти милях отсюда. Плюс старая методистская церковь за поворотом – и там есть чертово кладбище.
– Это болезнь. Болезнь не влияет на тех, кто уже умер.
Он засмеялся, словно считал меня идиотом, а себя – экспертом в чем-то еще, кроме того, как быть законченным раздолбаем.
Я набрался смелости.
– Вот что мы сделаем, Билли. Ты и я, мы садимся обратно в грузовик. Забываем обо всем, что здесь случилось. Мы нигде не будем останавливаться. Мы не обязаны никому помогать. Лишь ты и я – в дороге. Мобильные. Готовые сорваться в мгновение ока. В кабине есть койка. Прицеп в безопасности, крепко заперт. Это словно передвижная крепость.
Частично это было ложью: я не собирался отказываться от своего плана, просто мне нужно было, чтобы он поверил. Если он купится, я выбью ему зубы, а затем потащу туда, куда посчитаю нужным – или оставлю здесь в лесах, чтобы они его сожрали.
По его виду было заметно, что он заглотил наживку.
– Ты хочешь отправиться туда? – Билли замахал руками. – Я слишком сильно ударил тебя, большой братец. Повредил кое-какие шестеренки в твоей голове. Там – они. А здесь мы в безопасности. Кроме того, это наша хижина. Хижина нашей семьи. Ты помнишь? – его глаза заволокло туманом, когда он уставился в некую точку в пространстве. Затем он улыбнулся. – Вспомни, как мы здесь росли. Целая сумка маршмеллоу, чтобы жарить его на огне снаружи. Хэтфилдские хот-доги. Папа с трубкой. Мама с вином. Ты и я, бродим по окрестностям – помнишь, как ты нашел кусок сосновой смолы и втер ее мне в волосы? Маме пришлось вырезать мне целый клок волос – а потом побрить налысо, чтобы скрыть проплешину!
Он пронзительно смеялся, ржал как мул, пока не захрипел и, черт его возьми, чуть не расплакался. Его веселье растворилось в чем-то большем, чем просто сентиментальное горе, и он не рухнул на кушетку, уставившись в никуда. Я хотел сказать ему, что помню, помню то время. Помню, как чуть было не спалил хижину дотла одной из папиных сигарет. Помню, как он однажды кинул мой «вокман» в озеро – не помню, за что, припоминаю только, что он был зол на меня из-за какого-то глупого дерьма.
Но я не ничего не сказал.
Потому что мы оба услышали снаружи шум.
Резкий треск за стеной. Как от сломанной пополам ветки.
У него перехватило дыхание. Но тут же он произнес:
– Ничего особенного. Просто олень.
Затем раздался тихий шорох. Как от ступающих по листьям ног. Медленно. Целеустремленно. Шипящий звук.
Он поднес к губам палец.
– Пистолет, – прошипел я.
Его рот скривился в немом вопросе: «Что?».
– ПИСТОЛЕТ.
Билли шумно сглотнул, оглянувшись в поисках револьвера – я указал в нужную сторону головой, но он уже сам успел его увидеть, подкрался и схватил пистолет дрожащей рукой.
«Хоть бы это было просто какое-то животное», – подумал я. Может, он прав. А может, это кто-то из выживших. И это создает еще один повод для беспокойства, потому что не каждый выживший приходит с целью найти убежище или попросить помощи. Когда вы попадаете в передрягу вроде этой, большинство людей помогут вам, а не причинят вред – но всегда остаются те, кто хочет воспользоваться моментом и ограбить, изнасиловать или убить. Затем ход моих мыслей ускорился, когда я задумался о том, что какая бы опасность нам ни угрожала в будущем – подлинная опасность уже поджидает нас здесь и сейчас. Тишина, казалось, звенела от напряжения, словно натянутая веревка висельника.
– Билли, – прошептал я так громко, как только можно было. – Подойди и освободи меня.
В ответ он снова поднес палец к своим губам.
Я уже хотел было отчитать его…
Но не успел.
Окно позади меня разлетелось вдребезги. Осколки стекла посыпались к моим ногам. Я не мог видеть, что происходит, поскольку вынужден был смотреть в другую сторону, однако в комнате появилась новая тень, и я услышал позади себя булькающее, влажное клокотание – шлепанье по полу, царапанье и утробное рычание. Увидел отражение в глазах Билли. Они округлились от страха. Он вздернул пистолет трясущимися руками.
Я закричал ему, чтобы он стрелял, стрелял…
Он нажал на спусковой крючок.
Клац.
Вот дерьмо.
Он так и не зарядил его. Хранить револьвер заряженным – незаконно. Я держал обойму под сиденьем, и конечно же, Билли даже не подумал туда заглянуть. Он не глупый, нет, просто под кайфом, и поэтому не проверил – заряжен чертов пистолет или нет…
Что-то обхватило меня сзади – разлагающиеся, мягкие руки легли мне на плечи, и вместе с ними пришла вонь, какая бывает на трассе, когда ты проезжаешь летним деньком мимо мертвого оленя: болезненно сладковатый запах, тухлый и прогорклый, словно от блевотины. Я заорал и сделал то единственное, что мог – неистово рванулся в сторону.
Стул упал, когда я выскользнул из лап этой твари. Бам! Мое плечо больно ударилось об пол. Это позволило мне вывернуть шею и увидеть наконец, что забралось к нам в хижину. Это человек. Или был им когда-то. Серые щеки покрыты пятнами темно-винного цвета. Глаза словно толстые заслонки, напряженно застывшие в гнездах опухших глазниц. Из губ сочится какая-то жидкость, черная кровь каплет из сморщенных ноздрей. Я попытался представить, кем этот человек мог быть когда-то: майка-поло усеяна пятнами, шорты разорваны и пришли в полную негодность, яхтенные туфли запачканы землей и кровью. Наверное, турист. Возможно, семейный. Хотя это неважно. Кем бы он ни был – явно не тем, в кого сейчас превратился.
Этот человек был мертв.
Все, что от него осталось, – это гротескное переплетение смерти и голода.
Тварь устремилась ко мне. Я не знал, что делать, поэтому задергал бедрами, и стул таким образом сдвинулся дальше по полу – ноги твари ступили между ножками стула, а затем она рухнула вниз…
Прямо на меня.
Ее пасть нависла прямо надо мной. Стершиеся зубы в липких деснах. Язык, живущий своей отдельной жизнью – словно змея, пытающаяся вырваться из держащей ее хватки.
А затем она исчезла. В воздухе раздались гулкие звуки ударов, и эта тварь скатилась в сторону.
Билли оторвал ее от меня. Он оседлал ее сверху и обрушил столик с лампой прямо ей на голову. Затем поднял и снова опустил.
И снова.
И снова.
До тех пор, пока от мертвеца не осталась лишь кровавая каша. Как от енота, которого размазали по дороге шины несущихся машин и грузовиков. Колеса обычно превращают его в пудинг из шерсти и внутренностей.
Билли освободил меня. Он был расстроен. Потрясен тем, что случилось. Как и я, но я-то держался получше.
– Здесь небезопасно, – сказал он, упаковывая свою сумку. Голос его дрожал… нет, не просто дрожал, а вибрировал. – Ты был прав.
– Все нормально, – ответил я.
– Мы поступим по-твоему.
– Хорошо, Билли, хорошо, – я проглотил свою гордость и произнес: – Ты спас меня. Я не забуду этого.
Билли улыбнулся мне мягкой, слабой улыбкой.
– Когда мама умирала, – произнес он, – она велела мне позаботиться о тебе. Сказала, что я тебе нужен.
Я не смог удержаться от смеха. Однако не стал утруждать себя и рассказывать ему, что мне она сказала то же самое. Вместо этого я кивнул и сказал ему, что он прав. Так и есть. Что я приехал за ним именно потому, что нуждался в нем.
– Я позабочусь о тебе, – повторил он.
– А я о тебе, – ответил я.
А затем, когда мы шли к грузовику, я заметил это. Две раны в форме полумесяца на внутренней стороне его правого предплечья. Следы от укуса. Проклятая тварь укусила его. Внутри у меня все сжалось. В голове промелькнуло все то, что Билли рассказывал о болезнях и паразитах. Я бросил взгляд на пистолет в руке брата и подумал о полной обойме патронов под моим сиденьем.
И меня снова настиг звук маминого голоса:
Позаботься о нем…
Позаботься о нем…
