Настоящее

Дома, после встречи с Дианой и Эстер, я, как всегда, поднимаюсь в свою комнату. В замке поворачивается ключ, и через несколько минут в доме с жужжанием опускаются ставни – дополнительная мера предосторожности на случай, если мне каким-то чудом удастся выбраться через запертую дверь и спуститься в холл. В царящей здесь тишине (ни радио, ни телевизора, ни музыки) мои уши научились различать едва уловимые звуки. Вот загудели, открываясь, ворота. Захрустел под колесами гравий на подъездной дорожке. Сегодня его отъезд не слишком меня тревожит – во всяком случае, меньше, чем обычно, – я ведь поела. Как-то раз его не было три дня, и к тому времени, как он вернулся, я готова была есть мыло в ванной.

Оглядываю комнату, в которой провела полгода. Впрочем, смотреть тут особо не на что: кровать, зарешеченное окно и еще одна дверь – портал в другой мир, в тесную ванную с душем, раковиной и унитазом; крошечный кусочек мыла и полотенце – вот и вся роскошь.

Я изучила здесь каждый дюйм, но взгляд все равно постоянно перемещается с места на место: вдруг замечу что-то новое? Что-то, что сделает жизнь не такой невыносимой. Какой-нибудь гвоздик, которым я нацарапаю на кровати историю моих страданий или хотя бы оставлю какой-то след на случай, если вдруг исчезну. Но здесь ничего нет. Совершенно ничего. Как бы то ни было, моя смерть совсем не в интересах Джека. Его планы не так примитивны. Вспомнив, что меня ждет, я, как всегда, отчаянно молюсь, чтобы по дороге он погиб в аварии. Пусть не сегодня, но обязательно до конца июня, когда Милли переедет к нам. Потом будет слишком поздно.

У меня нет ни книг, ни бумаги, ни ручки. Мне нечем себя занять, и я провожу дни в полной прострации. Бессмысленный кусок мяса. По крайней мере, так это выглядит со стороны. Но на самом деле я выжидаю. Жду, когда появится хоть какая-то возможность. Верю, что она появится, – я пропаду, если не буду верить. Не вынесу абсурда, в который превратилась моя жизнь.

Сегодня мне даже показалось, что момент настал. Ужасно глупо – теперь я это вижу. Как можно было поверить, что Джек отпустит меня одну? И даст такой прекрасный шанс от него освободиться? Меня просто сбило с толку, что он впервые довез меня до места. До сих пор он развлекался тем, что разжигал во мне надежду и убивал ее. В тот раз, когда я по официальной версии забыла о встрече с Дианой, он проехал полдороги до города и повернул назад, с усмешкой глядя, как вытянулось мое лицо от понимания, что шанс упущен.

Я часто думаю о том, чтобы убить его. Но как? Во-первых, нечем – у меня нет ни лекарств, ни острых предметов: Джек обезопасил себя как мог. Когда я прошу аспирин от головной боли, он дает мне одну таблетку (если вообще дает) и ждет, чтобы я ее проглотила. Боится, что я ее спрячу и потихоньку – одна мигрень, вторая – накоплю целую кучу и отравлю его. Еду он приносит мне в пластиковой посуде, стаканы и приборы тоже пластиковые. А когда я готовлю для вечеринки, он все время стоит рядом и следит, чтобы я клала ножи на место. Иначе я могу спрятать нож под одеждой и воспользоваться им, дождавшись удобного момента. Иногда он даже сам все чистит и нарезает. И потом, если я даже убью его – что это даст? Меня арестуют, я буду ждать приговора, а что станет с Милли? Впрочем, я не всегда была такой пассивной. Поначалу я еще не осознавала всю безнадежность своего положения и проявляла изобретательность, пытаясь сбежать. В конце концов стало ясно, что оно того не стоит: цена каждой попытки слишком высока.

Встаю с кровати и смотрю в окно на сад внизу. Решетка слишком частая – бесполезно разбивать окно, сквозь прутья все равно не просочиться. А шансы раздобыть что-то, чем можно подпилить решетку, не выше нуля. И даже если бы я чудом нашла что-то подходящее в один из тех редких дней, когда меня вывозят из дома, то все равно не смогла бы взять это с собой. Потому что Джек всегда рядом. Он мой хозяин, сторож и надзиратель. Я никуда не могу пойти одна – даже в туалет в ресторане.

Джек считает, что меня ни на секунду нельзя оставить без присмотра. Что я тут же воспользуюсь случаем и попытаюсь от него освободиться. Позову на помощь, расскажу кому-то о своем положении. Но это не так. Уже не так. Разве только тогда, когда не будет сомнений, что мне поверят. Я должна думать о Милли и не могу просто взять и крикнуть посреди улицы: «Помогите!» Тем более что Джек вызывает гораздо больше доверия, чем я. Один раз я пыталась – и меня приняли за сумасшедшую, а ему посочувствовали: страдалец, героически терпящий мои бессвязные обвинения.

Часов у меня нет, но я уже почти научилась определять время на глаз. Зимой, конечно, легче, потому что темнеет рано. А когда день длинный, приходится ориентироваться на Джека, но беда в том, что я понятия не имею, во сколько он возвращается с работы. Примерно с семи до десяти, точнее сказать не могу. Дико, конечно, но когда я слышу, как он подъезжает, то испытываю облегчение. С тех пор как он однажды уехал на три дня, я боюсь умереть с голоду. Это был мне такой урок. Наказание. Все его слова и действия просчитаны на сто ходов вперед – по крайней мере это я знаю точно. Он гордится тем, что всегда говорит правду; скрытый смысл его слов понятен только мне, и это его очень забавляет.

О, эти двойные смыслы. На вечеринке у нас дома он заявил, что после переезда к нам Милли наша жизнь заиграет «новыми красками». А потом заявил, что, увидев мою преданность Милли, понял: вот женщина, которую он «искал столько лет».

Сегодня он вернулся, кажется, около восьми. Вот открывается и закрывается входная дверь. Шаги в холле; ключи со звоном падают на тумбочку. Я будто вижу, как он достает из кармана мобильный, и через секунду слышится стук телефона о тумбочку: положил его рядом с ключами. Короткая пауза. Отъезжает дверь в гардеробную – он вешает пиджак. Я уже знаю, что теперь он пойдет на кухню за виски. Но это лишь потому, что моя комната расположена как раз над кухней, и я научилась различать все доносящиеся оттуда звуки.

Через минуту-другую (наверно, просматривал почту) он, как я и думала, заходит на кухню. Открывает буфет, достает стакан, закрывает буфет, подходит к холодильнику, открывает морозилку, выдвигает ящик, достает формочку со льдом, стучит ею, чтобы кубики отстали от стенок, бросает в стакан два кубика – сначала один, потом второй. Открывает кран, доливает воду в формочку, ставит ее обратно, задвигает ящик, закрывает морозилку, берет бутылку виски, отвинчивает крышку, наполняет стакан, завинчивает крышку, ставит бутылку на место, берет стакан и вращает его, закручивая кубики льда в виски. Я не слышу, как он делает первый глоток, но догадываюсь об этом: небольшая пауза, а через несколько секунд снова шаги – из кухни в холл, оттуда в кабинет. Может быть, чуть позже он принесет мне поесть. Но если нет, не страшно. Сегодня я уже ела.

В моем питании нет никакой системы. Он может покормить меня утром, может вечером. В какие-то дни может вообще ничего не принести. На завтрак у меня обычно сок и хлопья или вода и фрукты. По вечерам бывает ужин из трех блюд с вином, а бывает и один сэндвич с молоком. Джек прекрасно знает: ничто так не успокаивает, как порядок и предсказуемость, а потому не дает мне расслабиться и привыкнуть хоть к какому-то режиму. Но ему невдомек, что тем самым он помогает мне не отупеть и не разучиться думать. А думать я обязана.

Ужасно зависеть от кого-то в простых бытовых мелочах. Конечно, благодаря крану в ванной я хотя бы не умру от жажды. А вот от скуки вполне могу, ведь мне совершенно нечем заполнить бесконечную вереницу пустых дней. Поначалу я очень боялась принимать гостей, но потом вошла во вкус. Приготовления отвлекают. Теперь мне даже нравятся эти испытания: Джек постоянно усложняет меню, и, когда я справляюсь на отлично (как в прошлую субботу), успех немного скрашивает мое существование. Вот так я живу.

Проходит около получаса, и я слышу шаги Джека на лестнице, потом за дверью. В замке поворачивается ключ, и дверь открывается. На пороге стоит мой статный муж-психопат. С надеждой перевожу взгляд на его руки – подноса нет.

– Пришло письмо из школы Милли. Они хотят что-то обсудить. – Он буравит меня взглядом. – Интересно, что бы это могло быть?

– Понятия не имею, – отвечаю я, похолодев. Хорошо, что снаружи не видно, как запрыгало у меня сердце.

– Что ж, стало быть, нужно поехать и узнать, верно? Видимо, Дженис рассказала миссис Гудрич, что в воскресенье мы снова к ним собираемся, а та решила воспользоваться случаем и попросила приехать пораньше для беседы. – Он помолчал. – Надеюсь, там все в порядке.

– Конечно, – спокойно отвечаю я, хотя на самом деле мне совсем не спокойно.

– Хорошо бы так.

Он уходит, заперев за собой дверь. Хорошо, что миссис Гудрич прислала письмо. Теперь я точно увижу Милли в воскресенье. Но на душе тревожно: нас еще никогда вот так не вызывали в школу. Милли понимает, что должна держать язык за зубами, и все же… иногда мне кажется, она не до конца это осознает. Она ведь не догадывается, что поставлено на карту. А я не могу ей этого сказать.

Необходимость вытащить нас из этого безумного кошмара (в котором мы оказались и по моей вине) вдруг наваливается тяжким грузом. Стараюсь дышать глубоко; нельзя паниковать! У меня еще почти четыре месяца. Четыре месяца, чтобы найти лазейку и спасти нас с Милли. Рассчитывать можно только на себя. Кто нам поможет? Те, кому родительский инстинкт мог бы подсказать, что я в беде и нужно что-то делать, сейчас на другом краю Земли. Джек так заговорил им зубы, что они уехали даже раньше, чем собирались.

Он очень умен. Просто удивительно. Использует против меня все, что я когда-то говорила – например, какой шок испытали родители после рождения Милли или как они ждут, что я выполню уговор и возьму Милли к себе, чтобы они наконец переехали в Новую Зеландию. Зачем я ему это рассказала? Он сумел поселить в них страх, что я вдруг не сдержу обещание и им самим придется заботиться о Милли. То, что Джек просил у них моей руки, было лишь прикрытием; он воспользовался этим, чтобы сказать отцу, будто я подумываю отправить Милли с родителями, потому что хочу спокойно выйти замуж и жить своей жизнью. Отец испугался, и тогда Джек намекнул, что они могли бы уехать поскорее. Так он устранил тех, кто мог бы хоть как-то нам помочь.

Сажусь на кровать. Впереди весь вечер и вся ночь. Мысль о встрече с миссис Гудрич не даст заснуть. Казалось бы, отличный шанс: можно сказать ей всю правду (Джек держит меня в заточении, угрожая причинить Милли невыносимые страдания) и умолять о помощи. Попросить вызвать полицию. Но мы это уже проходили; я пыталась и отлично знаю, что Джек ко всему готов. Лишний вздох во время встречи – и он меня уничтожит. Я выставлю себя на посмешище, потеряю последнюю надежду, а потом он меня обязательно накажет. Вытягиваю перед собой руки. Они трясутся, и я не могу унять дрожь. Я лишь недавно поняла, что страх – лучшее средство манипуляции. А Джек знал это всегда.