Миссис Бро, угрюмая, но не заплаканная, стояла рядом с диваном в своей душной маленькой гостиной, украшенной кисточками, бахромой и чудовищными фарфоровыми тарелками. Безвкусные кружевные занавески перекрывали доступ яркому утреннему солнцу. Из-под наброшенного на тело покрывала торчала окоченевшая рука. Миссис Бро взяла ее в свою, живую и теплую, и, не выпуская, стала отвечать на вопросы полиции.

– Когда вы последний раз видели Бро живым?

– Я его не видела со вчерашнего вечера, – мрачно произнесла миссис Бро. – Он пошел спать, как обычно, и в комнату больше не возвращался. Обычно он утром вставал и пил чай, а потом шел работать и приходил уже к завтраку в половине восьмого или в восемь, он был ранняя пташка и любил работать по холодку. К этому времени у меня всегда был готов завтрак. А сегодня утром я не слышала, как он уходил, но со мной такое часто бывает. Сплю-то я крепко, – пояснила миссис Бро с таким видом, словно сообщила очень важные сведения.

– Похоже, он умер пару часов назад, – задумчиво произнес Кокрилл.

Он стоял, широко расставив короткие ноги, с неизменной папиросой в руках. Взглянув на миссис Бро, инспектор решил изменить тактику.

– Миссис Бро, когда я расспрашивал вашего мужа, куда он ходил в тот вечер, когда умер сэр Ричард, он сказал мне, что в восемь вы пошли в хозяйский дом, а относительно себя сообщил: «Я пришел из…» – и немного замялся, прежде чем сказать «сада». Он чуть было не сказал «из павильона»? Да?

– Выходит, что так.

– Вас ведь позвал сэр Ричард? И, перед тем как уйти в большой дом, вы засвидетельствовали новое завещание? Вдвоем с мистером Бро. Он рассказал мне, как ужинал в тот вечер. Вы велели ему взять хлеб с сыром и луком и запить пивом – чай вы заварить не успели. Вы не успели приготовить ужин, потому что Бро водил вас в павильон, чтобы засвидетельствовать завещание. Так?

– Он велел мне помалкивать, – сказала миссис Бро, глядя на тело под покрывалом. – Но теперь чего уж там. Да, старик позвал нас к себе, показал два длинных таких листка бумаги и сказал: «Я хочу, чтобы вы засвидетельствовали, как я подписываю это, а потом поставили свои подписи». Но Бро заупрямился, он ведь был не промах. Не буду, говорит, ничего подписывать, раз не знаю, что там такое. «Я меняю свое завещание, – сказал сэр Ричард. – Но тебя это не коснется. Я оставляю все ее светлости, а после нее мистеру Эдварду. А внукам моим не достанется ничего». И начал поливать их почем зря, вроде как они бесстыжие, неблагодарные и всякое такое. Я ждала, когда он кончит эту волынку, мне ведь надо было в хозяйский дом идти. Наконец он замолк и подписал бумаги, а потом и мы с Бро. Это я научила его подписываться, ведь я-то ходила в школу, а он нет, хотя говорить и был мастак. А потом я пошла домой и на скорую руку собрала ему ужин, минут через десять он появился, а в начале девятого я ушла к хозяевам. Ужин-то готовит старуха, а я помогаю ей убрать со стола и вымыть посуду.

– Бро говорил вам что-нибудь про завещание, когда вернулся?

– Он сказал, что это просто позор, что доктора лишили наследства. Доктор Филип ведь спас нашу Рози, и Бро его за это сильно уважал. Он считал, что хозяином здесь должен быть доктор, а не все эти бабенки, и так бы оно и было, если бы не мистер Гард. Когда мистер Филип вернулся домой, сэр Ричард хотел оставить все ему, но мистер Гард его отговорил и убедил оставить все мисс Пете – верно, чтобы потом на ней жениться. Эти законники – такие хитрецы, своего не упустят!

– Когда Бро сообщил вам, что сэр Ричард умер?

– На следующее утро. Ночью он дежурил в пожарной команде – попросту говоря, сидел с дружками в пивной, – а утром пришел и сказал мне, что слышал об этом от миссис Хоггин – ее дочка работает на телефонной станции. Я-то сама сидела дома и ничего не знала. «Они нашли старика мертвым, – сказал мне Бро. – Флорри Хоггин слышала, как мистер Гард звонил инспектору Кокриллу. Он сказал, что исчез какой-то яд и они не могут найти завещание». И еще Бро сказал, что теперь мы сможем воспользоваться… сможем что-то сделать для доктора, в том смысле, что доктор получит то, что ему причитается, – закончила миссис Бро, тщательно подбирая слова.

Кокрилл долго думал, роняя пепел на безупречно чистый линолеум.

– Понимаю. А он не сказал вам, что сэр Ричард умер еще до того, как вы пошли в большой дом?

– Да с чего это? И десяти минут не прошло с тех пор, как старик был жив, здоров и не кашлял.

– Однако теперь он умер, и нам следует говорить о нем с уважением. Итак, миссис Бро, между тем моментом, когда вы ушли в большой дом, и временем, когда Бро отправился на свое пожарное дежурство, что могло ему помешать проскользнуть в гостиную, взять адренол, вернуться в павильон и дать его сэру Ричарду или налить в стакан, стоявший на столе, а потом уйти из павильона и засыпать свои следы песком. У вас есть что возразить против этой версии?

– Нет. Да ничего ему не могло помешать, – невозмутимо ответила миссис Бро. – И мне ничего не мешало сделать то же самое.

Кокрилл удивленно поднял бровь.

– Вы меня нарочно провоцируете? С какой целью? Ведь мы оба прекрасно знаем, что вам это сделать было невозможно. Миссис Элен Марч ушла от сэра Ричарда без четверти восемь, а вы пришли в большой дом в начале девятого. У вас бы просто не хватило времени, чтобы прийти в павильон, засвидетельствовать завещание, похитить яд и убить сэра Ричарда, не говоря уже о том, чтобы выработать план действий. Однако знать об этом вы вполне могли. Бро пошел дежурить еще до того, как вы ушли из дома. Черепаха… э-э… миссис Фезерстоун утверждает, что все это время вы находились вместе с ней на кухне.

– Так оно и было! – усмехнулась миссис Бро, словно разговаривая с глупым ребенком.

Но Кокрилл проигнорировал насмешку.

– Но вот Бро вполне мог это сделать где-то от восьми до восьми сорока. И спрятать или уничтожить завещание, припрятать стрихнин и шприц – так, на всякий случай. И такой случай представился. Миссис Марч обвинили в убийстве, которое совершил он. Пострадал человек, ради которого он и убил сэра Ричарда. Он мог ее спасти, только признавшись в убийстве. Что он и сделал, покончив с собой.

Миссис Бро хрипло рассмеялась. Скривив губы, она дернула покойника за руку, которую все еще держала в своей.

– Слышал, Бро?!

Вошедшая Белла в ужасе застыла, но, быстро придя в себя, устремилась к миссис Бро, не обращая внимания на Кокрилла.

– Я пришла сказать вам… Мы все вам так сочувствуем, миссис Бро. Это просто ужасно. Мы готовы все для вас сделать – правда, я не знаю, что именно требуется…

– Благодарю вас, мадам, – с каменным лицом произнесла миссис Бро. Приподняв покрывало, она подсунула под него холодную руку мужа. – Не стоит вам на него смотреть.

Вместо ответа Белла решительно подошла к дивану и, откинув покрывало, с жалостью оглядела мертвое лицо. Потом пригладила растрепавшиеся седые волосы покойника.

– Бедный Бро, – вздохнула она, закрывая труп покрывалом.

Кокрилл, наблюдавший эту картину, стоя на коврике перед камином, с трудом удержался от одобрительного восклицания.

– Спасибо на добром слове, ваша светлость, – холодно произнесла миссис Бро.

Белла взяла ее бесчувственную руку.

– Ах, миссис Бро, я вас так понимаю, так вам сочувствую. Я ведь тоже потеряла мужа, только мне еще тяжелее, ведь это такой кошмар – знать, что тот, кого ты так любила, был безжалостно убит.

– Вы так со мной нянчитесь, словно и не держите на нас с Бро никакого зла, – сказала миссис Бро без всяких признаков смирения.

– Сейчас не время и не место сводить счеты, я все время стараюсь помнить, что, совершив это ужасное преступление, он все же не допустил, чтобы за него пострадал невиновный.

Миссис Бро снова рассмеялась.

Белла пришла сюда, движимая чувством милосердия. Однако сейчас она не могла сдержать возмущения.

– Должна заметить, миссис Бро, что вы не очень-то вежливы. Я всего лишь хотела сказать, мы все очень сожалеем, что на вас свалилось такое несчастье, хотя сами вы ни в чем не виноваты.

– Не виновата, это уж точно. И кому как не вам знать об этом.

Это была уже не насмешка, это был вызов.

– Что вы хотите этим сказать? – быстро спросил Кокрилл, бросая папиросу в камин и делая шаг вперед.

– А то, что она верно говорит: я не виновата. И она об этом прекрасно знает, и то, что мой старик не виноват, ей тоже известно. – Миссис Бро мотнула головой в сторону дивана. – Пришла посочувствовать! Думаете, я не понимаю, что вы там все сговорились, чтобы вытащить свою ненаглядную миссис Марч из тюрьмы? Да всей вашей шайке наплевать, что он поплатился за ваши грехи и теперь вот лежит мертвый. Со слугами можно не церемониться! Богатых и пальцем тронуть нельзя, и словечка вымолвить не смей, чтобы не задеть их драгоценные чувства. Как можно их посадить или даже заподозрить? Для этого есть слуги, пусть они за них отдуваются! Вы не хуже меня знаете, что он не убивал сэра Ричарда! Бро! Чтобы Бро кого-то убил ради справедливости! Чтобы он рисковал ради кого-то другого! Хотела бы я на это посмотреть! А потом взял и покончил с собой, чтобы кто-то безвинно не пострадал. – Миссис Бро снова рассмеялась, коротко, зло и неприятно. – Он скрыл, что подписал завещание, вот и все, что он сделал. Он и не думал убивать старика – это вовсе не он!

– Но тогда кто же убил его? И почему? Зачем кому-то убивать бедного старого Бро?

– Потому что у бедного старого Бро неплохо варил котелок, ваша светлость! Он видел, как вы там сидели. Сидели на подоконнике спиной к окну и разговаривали с сэром Ричардом, пока он ел свой ужин, а мисс Пета была на кухне. Бро в это время ровнял дорожки. «Они меня спросили, двигалась ли она, и я ответил, что нет, – так он мне говорил. – Зачем мне было соваться со своими идеями? Какое мне дело, кто угробил этого старого хрыча! Но разве я не видел, как доктор Филип выпустил воду из шприца накануне? Выпустил с террасы такой большой дугой, что она достала до пруда, рядом с которым я стоял. И разве я не видел, как она бросала своей собаке сахар и печенье? Это что, собака такая умная, что сидит, открыв рот, и ловит кусочки? Нет, это ее хозяйка такая ловкая. Глаз у нее точный, и она никогда не промахивалась. Сэр Ричард мог отвернуться, чтобы позвать мисс Пету с кухни, а ее светлость нажала на шприц и выпустила яд прямо ему в тарелку!» Вот что говорил Бро. Он все знал, моя прекрасная леди, и мог выложить судье, если бы вы позволили засадить жену доктора Филипа за ваши грязные делишки. Вот вы его и убили. Вы и ваш невиноватый парень!

Миссис Бро сдернула покрывало с трупа.

– Вот, глядите! Видите, как он мучился, поглядите на его выпученные глаза, на его рот, на его руки…

И она бухнулась рядом с диваном на колени и истерически зарыдала.

Белла ошарашенно смотрела на нее.

– Вы и вправду думаете?.. Вы же не можете утверждать?.. Инспектор! – воскликнула она, поворачиваясь к Кокриллу. – Но вы-то не верите в это? Вы не считаете это возможным? Вы же не можете… Вы не…

– Нет, – отрезал Кокрилл. – Никто Бро не убивал, он сам наложил на себя руки. Он лежал в гостиной у двери, все было заперто и опечатано изнутри, и пройти в гостиную можно было только через коридор. И потом там та же история, что с песком: на пыльном полу были только следы Бро. Убийца просто не мог войти вслед за ним – он бы оставил следы на полу коридора. Бро написал признание на пыльном полу и покончил с собой. Никто иной не мог сделать эту надпись. Бро написал это сам.

Миссис Бро, все еще стоявшая на коленях, перестала рыдать и, подняв голову, выслушала эту тираду. Потом поднялась на ноги и, вытерев слезы большой костистой рукой, одернула бесформенное черное платье и пригладила растрепавшиеся волосы. Вместе со спокойствием к ней вернулись прежняя враждебность, холодность и нескрываемая угроза.

– Он написал это сам, – повторил Кокрилл, глядя ей в глаза.

– Но он был неграмотный, – заявила миссис Бро и залилась ужасным смехом.

На похоронах все чувствовали себя ужасно. Было просто невыносимо идти за внушительным гробом сэра Ричарда маленькой кучкой близких людей, среди которых, как теперь стало ясно, находился убийца; медленно и торжественно шагать по солнцу в глубоком трауре под жадными взглядами незнакомых людей, взявшихся неизвестно откуда, чтобы поглазеть, как провожают в последний путь убитого; чувствовать косые взгляды многочисленных родственников и «друзей семьи», любопытных, озабоченных, испуганных и негодующих на всю эту публичность; выдерживать домогательства и щелканье фотоаппаратов репортеров – бесцеремонных молодых людей и нагловатых женщин, – которые всего лишь делали свою работу; очутиться в толпе людей, которые толкались, протискиваясь к гробу; видеть затоптанные, растерзанные цветы, венки, разодранные мерзкими любителями сувениров, карточки, засаленные множеством рук, хватавших их, чтобы прочитать слова скорби и прощания, написанные на обороте. Стоя на кладбище, они сквозь слезы мрачно и недоверчиво смотрели друг на друга, боясь поверить, что один из них – жестокий и безжалостный преступник, совершивший убийство ради денег, старались убедить себя, что это все-таки Эдвард, бедный мальчик, у которого не все дома и который не отвечает за свои поступки; пытались думать только о дорогом усопшем, гоня от себя эгоистичные мысли о том, что его смерть означает для них самих… И вот теперь этот Бро, который тоже был убит. Убийца среди них, и бог знает, когда и чем все это закончится. Как можно скорбеть об умершем старике, когда в голову лезут мысли, что смерть лишь избавила его от всего этого кошмара.

Вечером, когда зеваки разошлись, они опять пришли на кладбище, собрали цветы, разбросанные на затоптанном краю могилы, и возложили венок, принесенный Беллой.

– Я уже столько их наплела, – сказала она. – Меня научил Ричард, когда я появилась в Свонсуотере.

Это был тонкий венок из «офелий», росших вокруг павильона, – именно такие она всегда вешала на портреты Серафиты по указанию сэра Ричарда. На карточке Белла написала «От Серафиты».

– Я решила не приносить его на похороны. Там было много людей, которые бы этого не поняли, – объяснила она.

Взяв ее за дрожащую руку, Пета облекла в слова то, о чем думали они все:

– Дорогая Белла! При всех своих достоинствах Серафита вряд ли бы додумалась до этого!

С ними был Стивен, который взялся сопровождать их, чтобы оградить от полицейских, хотя у тех и не было права препятствовать их передвижениям. Все, не торопясь, отправились домой.

– Слава богу, что все эти тетушки, дядюшки и кузены убрались восвояси. Стивен, дорогой, ты поужинаешь с нами?

– Благодарю вас, леди Марч. Но только если это не скажется на ваших запасах.

– У нас осталась только цветная капуста с сыром, и сыра там с гулькин нос, – объявила Белла. Безутешная вдова на какой-то момент уступила место озабоченной домашней хозяйке. – Родственнички подчистили все, что было в доме. Они, видимо, считают, что для поминок мне выдали дополнительные карточки на мясо. Хотя и мяса-то никакого не было. Только одна-единственная банка консервированных сосисок.

– Ты прекрасно справилась, дорогая, – поспешила утешить ее Пета. – Родственники были очень довольны и, расходясь, говорили, что ты замечательная женщина.

– Расходясь, они говорили, что никакая я не леди и вряд ли когда-нибудь ей стану, – проницательно заметила Белла. – Эта ваша тетя Этель вечно кудахчет, как курица! К тому же мне было очень неловко, что мы не смогли огласить завещание.

– Вообще-то, Белла, ты не жених, преподносящий букеты родственникам, и вовсе не обязана демонстрировать им завещание своего мужа.

– Если это я убил деда, то должен знать, где завещание. Однако я не знаю. Ну, разве это не странно? – проговорил Эдвард, выглядывая из-за спины Беллы.

– Стивен, а что ты думаешь насчет завещания? Куда оно делось? – спросила Пета.

– Не знаю. Все это совершенно непонятно. Нам известно, что оно было подписано, но только со слов миссис Бро, а она даже не знает, что в нем было. Мне это, конечно, известно, потому что я писал его текст, но сэр Ричард мог внести туда любые изменения. Если не найдется это последнее завещание, дело придется решать в суде, и если там сочтут показания миссис Бро правдивыми, то первое завещание будет признано недействительным, а сэр Ричард будет считаться умершим без завещания.

– Господи, значит, все наши денежки заберет государство? – забеспокоилась Клэр.

– Да нет, вряд ли, – засмеялся Стивен. – Если его признают умершим без завещания, наследницей будет объявлена вдова, то есть вы, леди Марч, а после ее смерти наследство будет поделено в равных долях между прямыми наследниками, то есть между Петой, Клэр, Филипом и Эдвардом.

– А как насчет наших родителей?

– Но ведь ваши отцы уже умерли, – словно извиняясь, уточнил Стивен. – А у Петы вообще никого не осталось…

– Не делай скорбную мину, дорогой, – осадила его Пета. – Мои родители умерли двадцать четыре года назад, и я их совсем не помню.

– И мои тоже погибли, – вздохнул Эдвард, великодушно не впадая в прострацию при воспоминании о том, чего не видел.

– А моя мать оставила меня на попечение деда, когда мне было всего два года, – сказала Клэр, тщетно копируя беспечность своей кузины. Однако эта заноза сидела у нее в памяти слишком глубоко. – И теперь, когда я что-то унаследую, она вдруг появится, сверкая улыбками.

– Она не может ни на что рассчитывать, – торопливо объяснил Стивен. – И мать Филипа тоже. Наследование происходит по принципу кровного родства, и в этом случае наследниками могут быть только дети детей сэра Ричарда.

– По-моему, это оптимальный вариант, – весело произнесла Пета. – Я не хочу быть старой злой наследницей, лучше мы все что-то унаследуем, чтобы нас не похоронили в общей могиле для нищих. А Белла получит Свонсуотер и проценты с капитала и жутко разбогатеет, так что сможет подкармливать нас, выписывая солидные чеки.

– Дед сказал, что в своем новом завещании он лишит ее этого права, – заметил Филип.

– Да, но новое завещание исчезло, так что никто об этом не узнает, и Белла запросто сможет нарушить волю усопшего, правда, милая?

Белла, ободренная сочувствием, стала протестовать, говоря, что ей вовсе не хочется владеть Свонсуотером и всеми этими проклятыми деньгами. На этой веселой ноте они сели за стол, чтобы поужинать цветной капустой с сыром. Днем Филип навестил Элен в полицейском участке, и она послала всем пламенный привет. В заточении ей очень понравилось: кормили там гораздо лучше, чем дома, а присматривающий за ней симпатичный сержант развлекал ее рассказами об операциях, которые делали его жене, считая, что для жены доктора это вполне подходящая тема. И раз с Антонией все в порядке, то за ее мать и вообще не стоит беспокоиться.

Кокрилл делал все возможное, чтобы поскорей ее освободить. Теперь, когда второе убийство было совершено, в то время как она сидела под арестом, это снимало с нее все подозрения в совершении первого, и ее вполне могли выпустить под залог. Стивен тем временем с жаром разъяснял тонкости британского законодательства.

– Если кому-то предъявлено обвинение, то оно никуда не денется, вы не можете освободить человека, потому что местный детектив решил, что он невиновен… Да, но это не имеет никакого отношения к Кокриллу… Но у следователя нет полномочий… Да, я знаю, но смерть Бро не обязательно означает, что он был убит тем же лицом, которое убило сэра Ричарда, во всяком случае не для суда королевской скамьи, куда придется обратиться.

Но тут опять возникал вопрос об убийстве Бро.

– Все наши замечательные версии отправились псу под хвост! И умозаключения Кокрилла тоже. Хотя он теперь и говорит, что заподозрил убийство, когда увидел, как аккуратно была взломана печать на двери, словно Бро хотел вернуть ее на место, но я-то знаю, что он с самого начала настаивал на самоубийстве, – заявила Пета. – Белла, а ты рассказала Стивену об этих фантастических обвинениях, которые высказала миссис Бро?

– Меня это больше не волнует, – твердо сказала Белла. – Коки проделал эксперимент и заявил, что это невозможно.

– Вообще-то возможно, – возразил Филип. – Я сам в тот день проделывал это на террасе, но только никуда не целился.

– Это точно! – воскликнула Клэр. – Забрызгал всю террасу.

– Но большая часть все-таки попала в пруд…

И снова между ними промелькнула тень вражды и недоверия.

– Филип, если ты считаешь, что это я убила твоего несчастного деда, убила собственного мужа, тогда так и скажи – и покончим с этим! Тебе же все равно, кого обвинять, лишь бы вытащить Элен из тюрьмы!

– Просто вылитая миссис Бро, – насмешливо произнесла Пета.

– Я ни в чем не обвиняю тебя, Белла, – полушутя-полусерьезно сказал Филип, – но только если Элен к этому непричастна, потому что она не могла убить Бро, мы с Клэр вне подозрения, потому что не подходили к павильону, а ты ни при чем, потому что мне не дают даже мысли такой допустить, значит, остаются Пета с Эдвардом. – И, избегая говорить об Эдварде, он переключился на Пету: – Отсутствие твоих отпечатков, дорогая Пета, кажется мне весьма подозрительным!

Позже, когда все пили на террасе кофе, Филип вытащил шприц, который принес из своей комнаты.

– Давайте попробуем и посмотрим, прав Коки или нет!

Пета тут же взвилась.

– Филип, хватит об этом, давай для разнообразия переключимся на что-нибудь другое.

– Как мы можем думать о чем-то другом? Смотрите! В одну точку попало почти полшприца.

– Да, но с целым хвостом капель, – заметил Эдвард. – Всю струю в одно место не выпустишь. Обязательно забрызгаешь все вокруг.

– Но значительная часть все же могла попасть в тарелку с едой, а капли, упавшие на ковер, могли высохнуть за ночь, особенно если утром в окно светило солнце.

– А вскрытие могло показать, как адренол попал в организм, – с едой или нет?

– Нет, не могло. Я уже устал объяснять, что с адренолом никогда не знаешь, был ли он введен путем инъекции или принят внутрь. Более того, мы даже не можем определить, как именно он был принят: с водой, с пищей или сам по себе.

Заметив, что Белла совсем сникла, Клэр поспешила заметить:

– Белла меньше всех была заинтересована в смерти нашего деда. Зачем ей его убивать? По новому завещанию она становилась владелицей Свонсуотера и получала весь капитал. Ей было только выгодно, чтобы он его подписал.

Белла запротестовала, говоря, что ей не нужен никакой Свонсуотер и все эти деньги, с нее довольно и маленького домика с садом, какой у нее был в Ярмуте в те далекие времена. Но Филип оставил эти протесты без внимания.

– Она могла убить деда, чтобы он не передумал!

Стивен немного поразмышлял.

– Если леди Марч убила сэра Ричарда сразу после того, как он подписал столь благоприятное для нее завещание, то зачем она его спрятала? Ей же было выгодно, чтобы оно обнаружилось как можно быстрее.

– Так оно бы вскоре и нашлось, – спокойно произнес Филип. – Когда бы утих весь этот сыр-бор и все бы твердо усвоили, что Белла – единственный человек, которому нет смысла убивать старика.

Пета, сидевшая на скамеечке для ног, прислонилась к ноге Беллы.

– Не обращай на него внимания, милая, он просто тебя дразнит. Послушай, Филип, дорогой мой дурачок, дед подписал завещание не раньше, чем без четверти восемь. Если Белла подлила ему яд в еду – а это могло случиться около половины восьмого, – как бы он тогда позвал мистера и миссис Бро? Ведь он бы сразу умер.

Филип немного растерялся, но все же продолжал стоять на своем.

– Вовсе не обязательно. Он мог получить только половину дозы, потому что часть струи из шприца могла попасть на пол. И потом адренол – это сильное стимулирующее средство, так что сначала он даже мог почувствовать себя бодрее, а потом, когда чета Бро ушла, впал в кому и умер. А что касается пропажи завещания, кто сказал, что это Белла? – с торжеством произнес Филип, хотя эта мысль пришла ему в голову только что. – Этот старый дурак Бро решил защитить меня от несправедливости и припрятал завещание. Так что бедная Белла зря старалась.

Неторопливо поднявшись, Филип подошел к Белле и чмокнул ее в щеку с небрежной учтивостью, которую часто демонстрировали члены семьи Марч.

– Дорогая Белла, я не верю ни единому своему слову! Все это просто мои измышления.

Белла, женщина по натуре незлобивая, решила проявить великодушие и примирительно махнула рукой.

– Знаю, Филип, на самом деле ты не веришь, что я могла совершить подобное – тем более из-за денег! У нас с Эдвардом достаточно средств для существования, а что касается Свонсуотера…

Она бросила взгляд на лужайки, уступами спускавшиеся к реке, потом оглянулась на дом, несколько подпорченный многочисленными пристройками, но милосердно отретушированный мягким вечерним светом.

– Что касается Свонсуотера, он так и не стал мне родным. Я… я не очень люблю это место. Люди, наверное, считают большой удачей, что я поселилась здесь и стала хозяйкой, но мне было не так уж сладко. Вы вечно подшучиваете над моим прошлым, но я не обижаюсь, ведь это вы не со зла. Но вот другие не всегда были столь доброжелательны – и потом здесь всегда царила Серафита!

Пета застыла, прижавшись к ногам Беллы. Ее нежная отзывчивая душа искренне сочувствовала другой душе, впервые облекшей в слова свои потаенные чувства. Она попыталась слабо протестовать:

– Но Серафита же лет пятнадцать как умерла!

– Нет, она не умерла, – возразила Белла. – Пока существует Свонсуотер, Серафита будет жива. Так хотел ваш дед, и после его смерти ничего не изменится. Для вас она что-то вроде прекрасной тени – улыбается с портретов, развешанных по всему дому, напоминает о себе своими крошечными балетными туфельками и разноцветными перчатками, розами, веерами и программками. Для вас она – легенда, призрак, чудесный отголосок былых времен. Но для меня она живая, реальная женщина. Я была любовницей вашего деда, и вы представляли меня как некое забавное существо, мирно живущее в маленьком игрушечном домике с кисейными занавесками и геранями на окнах. Да и Ричард воспринимал меня точно так же. Но у любовниц, этих бедняжек, тоже есть сердце. Я была не из тех, кто продавал себя или свою любовь за деньги и прочие блага, и никогда не убила бы вашего деда ради этого. Я любила его, хотя была всего-навсего ярмутской Беллой, как называла меня Серафита. О, для меня она не была обожаемым призраком! Она всегда была рядом с ним, холодная, насмешливая и уверенная в себе; жена, подарившая ему сыновей, которыми можно гордиться, в то время как мне приходилось прятать свою дочку – нежеланного ребенка, зачатого и рожденного во грехе, который лишь раздражал своего отца. Бедняжка Белла с ее жалкими претензиями на аристократизм и интеллектуальность покупала толстые книжки и прилежно читала их, чтобы хоть немного образовать себя и быть достойной сэра Ричарда. Но шутки Серафиты, исправно мне передававшиеся, скоро излечили меня от этого недуга! Однажды, когда Ричард повез меня в Лондон, мы наткнулись там на Серафиту. Она не стала устраивать сцену или пытаться меня зарезать – нет, это было не в ее духе! Никогда не забуду ту милую снисходительную улыбку, которой она наградила меня вместе с ироническим поклоном. Он был в восторге от ее самообладания, и самое печальное, что я тоже не могла им не восхищаться, – с грустной улыбкой призналась Белла. – Когда она умерла, я вышла за него замуж и думала, что буду счастлива, но она по-прежнему была рядом с ним, еще более упрочив свое положение. Когда Серафита была жива, то часто раздражала его и выводила из себя – и он приходил ко мне за нежностью и добротой, Ричард говорил, что она бедна на эмоции. Не знаю, что он имел в виду, но он часто повторял это. Когда же она умерла, он больше не вспоминал об этом, и постепенно память о ней заполнила всю его жизнь – и мою тоже.

Белла замолчала, словно опасаясь, что наговорила лишнего, но, увидев на лицах сочувствие, продолжила изливать душу, вспоминая свои горести и обиды.

– Свонсуотер стал моим домом. Я была уже немолода, но, входя туда, трепетала, как юная девочка, и была готова жить по его законам, выполняя все желания моего супруга. Но очень скоро выяснилось, что у него лишь одно желание: превратить этот дом в памятник Серафите. Я покинула свой маленький домик со всеми его финтифлюшками и желтенькой входной дверью, где я счастливо жила собственной жизнью так, как хотелось мне, и пришла в этот роскошный особняк, чтобы сохранять там память о Серафите. Теперь я не вытирала пыль, не ходила в магазины, не занималась хозяйством, теперь мне как истинной леди полагалось сидеть и ничего не делать. Моей единственной обязанностью было собирать букеты и ставить их в вазы под портретами Серафиты! А еще изучать рецепты Серафиты и сохранять все празднества и приемы, которые она устраивала. Следить за тем, чтобы все было как при ней, даже не пытаясь ничего изменить.

Белла показала на клумбы с розами, чуть поникшими от дневной жары и собственного аромата.

– Знаете, что я вам скажу? Я терпеть не могу розы! Моя мать умерла летом, и на ее похоронах были только розы. Я была совсем маленькой, но с тех пор ненавижу их. Но Серафита любила розы, и весь сад был засажен ими, они заполняли весь дом и красовались под каждым ее портретом. И все пятнадцать лет моим святым долгом было украшать этими ненавистными цветами дом, который считался моим!

Последовало молчание, которое с улыбкой прервал Филип:

– Теперь, дорогая, когда деда нет, мы можем их выкорчевать.

– Нет, Филип, мы не будем устраивать здесь никаких погромов. Всем, что я имею, я обязана вашему деду. Он привел меня сюда, чтобы я помогла ему превратить Свонсуотер в мемориал Серафиты – значит, так тому и быть. Я не могу отказаться от своей миссии только потому, что его больше нет. Он собирался оставить Свонсуотер Пете, чтобы она продолжила эту традицию, и это вряд ли заденет ее чувства. Со мной все не так. И все же, если он достанется мне, я ничего не буду менять.

И, комкая кружевной платочек, Белла с неожиданной злостью произнесла:

– Чтобы я убила ради этого места! Да я ненавижу здесь каждый камень! А если оно станет моим, я буду прикована к нему навсегда…

За ее спиной в дверном проеме стоял инспектор Кокрилл, завороженно слушая эту страстную исповедь и размышляя, что, репетируй она свой монолог все это время – четыре дня, кажется? – вряд ли у нее получилось бы лучше.

Заметив его, Белла немедленно превратилась в радушную хозяйку: экспрессия ушла, и ее круглое лицо опять стало добрым и простоватым, без огонька и характера.

– Инспектор Кокрилл! Проходите, садитесь. Может быть, кофе? Боюсь, он уже остыл, но кто-нибудь из детей сбегает и принесет вам горячий.

Кокрилл чертовски устал за день.

– Очень мило с вашей стороны, леди Марч. Надеюсь, вас это не затруднит?

– Конечно, нет, инспектор. Пета, дорогая, ты сходишь?

– Я пойду с тобой, и мы заодно посадим ребенка на горшок, – заявила Клэр.

Пете не нравилось, что Клэр так демонстративно заботится о ребенке Элен, но она решила не затевать свару. Эдвард, сидевший на балюстраде и лениво дразнивший Боббина, произнес:

– Интересно, а бедняжка Нелл сможет там слушать девятичасовые новости? Без них она просто сойдет с ума.

Для Филипа была невыносима сама мысль, что Элен находится в заключении, даже если ей там комфортно и она слушает девятичасовые новости и рассказы о хирургических операциях жены сержанта полиции. Чтобы отвлечься от этих мыслей, он обратился к Кокриллу:

– Как продвигается ваше расследование, инспектор? Мы видели, что вы опять кружили вокруг павильона.

– Я пытался выяснить, можно ли войти в него через дверь и не оставить следов в коридоре, – коротко объяснил тот. – Выходит, что нельзя.

– А если прыгнуть?

– Но это семь футов без разбега.

– Белла, ты можешь прыгнуть на семь футов в длину? – поинтересовался Филип.

– Могу попытаться. Я же ваш главный подозреваемый. Вся штука в том, что представить себя выпрыгивающей из павильона после убийства Бро я в принципе могу, но воображаю, как бы он изумился, если бы я запрыгнула туда, словно престарелый кенгуру!

– А давайте пойдем и попробуем, – предложил Эдвард. – Вот будет потеха. Коки, держу пари, я бы смог допрыгнуть до гостиной! Ей-богу, смог бы!

Но, сообразив, что подобные достижения могут быть истолкованы не в его пользу, он испуганно замолк.

Кокрилл воспринял идею с энтузиазмом. Он любил, когда подозреваемые говорили. Если всем скопом обсуждать преступление, убийца должен либо принять участие в обсуждении, либо хранить подозрительное молчание – и рано или поздно, заплутав в бесчисленных лабиринтах времени и места, лжи, оговорок и неосторожных предложений, он обязательно сделает неверный шаг. Несмотря на усталость, инспектор согласился, что сейчас самое время пойти в павильон.

– Я только что получил результаты вскрытия Бро, – сообщил он, когда все шли по подъездной дорожке. – Он действительно умер от стрихнина, но, ввел ли он его сам или нет, выяснить не удалось, хотя шприц лежал рядом с его правой рукой. Когда я его обнаружил, он был уже два часа как мертв.

Утром Кокрилл опрашивал их всех, чтобы выяснить, что они делали на рассвете, но никто так и не смог представить иного алиби, кроме своих кроватей, которое никем не могло быть подтверждено. Филип подозрительно рано встал, но, по его словам, его разбудил сигнал отбоя, хотя объявленную тревогу он благополучно проспал.

– Все вы спали как убитые, – заявила Клэр. – Хотя эти проклятые самолеты летали всю ночь.

Как все чутко спящие люди, она слегка презирала тех, кого природа наградила крепким сном, усматривая в этом нечто животное.

Днем было много суеты, полицейские снимали отпечатки пальцев, фотографировали и делали замеры, но теперь они ушли, оставив караульного у въездных чугунных ворот. Кокрилл пошел по дорожке, ведущей к французскому окну, недавно столь ревностно охраняемому, но теперь уступившему пальму первенства пыльному коридору. Потом они с ужасом увидели плиточный пол коридора, покрытый слоем пыли, девственная нетронутость которой была нарушена лишь надписью, сделанной убийцей, – то есть одним из них! В душе они не верили этому – такого просто не может быть! – и подсознательно противились тому, что подсказывал холодный разум. Нет, должно существовать какое-то другое объяснение – и точка.

При взгляде на коридор стало ясно, что перепрыгнуть через него в ту или иную сторону просто не представляется возможным. Он был семи футов в длину, и ступеньки, ведущие к входной двери, исключали всякую возможность разбега. К тому же вход в гостиную находился под углом. Какие уж тут прыжки!..

– Кроме всего прочего, тело, изогнувшееся в конвульсиях, лежало вот здесь, – сказал Кокрилл, указывая на пол рядом с дверью в гостиную. – В коридоре нет коврика, так что приземляться пришлось бы на узкую ступеньку лестницы. На дорожке нет никаких следов от разбега или приземления. Мои люди попытались воспроизвести обстановку, нарисовав коридор за французским окном. Можете попытаться прыгнуть, но вряд ли у вас что-нибудь получится.

Филип с Эдвардом сделали несколько неудачных попыток, Пета тоже прыгнула, но, несмотря на длинные ноги, приземлилась за два фута до цели.

– Ты прав, Коки, лапочка. Это просто невозможно.

– У нас имеются только следы Бро, вошедшего в гостиную через коридор, и ничего больше. Как тогда вошел и вышел убийца?

– Может быть, он ступал в следы Бро? – осторожно предположила Клэр.

– Но это явно не мы с Эдвардом, – заявил Филип. – У нас такие же большие ножищи.

– Клэр хочет подчеркнуть, что у нее самая маленькая ножка, – фыркнула Пета.

– Скажи спасибо, что маленькая, – резко бросила Клэр. – Иначе Коки мог бы подумать, что это ты подошла к французскому окну, ступая в мои следы, и убила деда.

– Вот дура! Как бы я могла это сделать, если ты оставила их перед тем, как обнаружила его мертвым, а убит он был несколько часов назад!

– Девочки, не ссорьтесь! – воскликнула Белла.

– Клэр вечно выламывается!

– Ты просто завидуешь, вот и все, – сказала Клэр, пытаясь обратить перепалку в шутку.

«Право, Пета ведет себя как избалованный ребенок, и все потому, что ей самой хочется присматривать за Антонией. В конце концов, если бы Филип не встретил Элен после возвращения домой, когда он еще толком меня не знал, Антония могла бы быть моим ребенком», – с горечью думала Клэр.

Обида была столь сильной, что, казалось, растекается по жилам, словно яд, и прорывается наружу сотней болезненных язв.

Однако женская перепалка не привлекла ничьего внимания.

– Послушайте, Коки, а если убийца вообще не входил внутрь? – подал голос Эдвард. – Может, он просто воткнул в Бро шприц и втолкнул его внутрь, а тот проковылял по коридору и упал в гостиной!

– А как он тогда написал это «признание» на полу? – спросил Филип.

– Хороший вопрос! Ну, возможно, он взял длинную палочку и сделал надпись вверх ногами! Нагнулся от двери и накорябал!

– Вряд ли, – отрезал Кокрилл. – Буквы маленькие, тонкие и очень аккуратные, словно их начертили спичкой, и, видимо, так оно и было. Палочка не дрожала и не оставила никаких отметин, а ведь до входной двери футов восемь, не меньше! Представьте, как сложно орудовать тонкой палкой такой длины. И не забывайте, что все это происходило в темноте или по крайней мере в сумерках. Да, светила луна, и убийство произошло перед рассветом, но в коридоре все равно было темно. И убийца вряд ли рискнул бы воспользоваться фонариком, зная, что в саду дежурит полицейский.

– Да что толку от вашей полиции, Коки! Полный тухляк!

– Я оставил патрульного, но территория большая, а у нас не хватает людей, потому что все в армии, – спокойно объяснил Кокрилл. – Я передам ваши претензии констеблю, Пета, но боюсь, что они запоздали. Он надеется, что больше его на убийство не пошлют, а я постараюсь, чтобы его надежды сбылись!

У Петы было доброе сердце.

– Коки, голубчик, не будьте так жестоки! Это тот симпатичный парень со смешным носом? Бедняжка, ну разве он виноват… я имею в виду не его нос, а то, что он не видел, как убили Бро. Если он находился за домом, то это очень далеко от павильона, и он вполне мог все прошляпить. Простите его, Коки! Скажите ему, что я за него заступилась, и не сердитесь на беднягу хотя бы ради меня!

Клэр была на грани нервного срыва. Страшная утренняя находка потрясла ее, похороны деда превратились в настоящее испытание, а теперь еще и волнение Филипа по поводу ареста Элен, означавшее, что он по-прежнему любит жену, а ее собственные надежды удержать его становятся все более призрачными. Она почувствовала, что просто не может выносить идиотские сантименты Петы по поводу констебля, размахивание руками и демонстративную отзывчивость, добросердечие и всепрощение с целью произвести впечатление на Коки (но прежде всего, конечно, на Стивена).

И уже не скрывая раздражения, она произнесла:

– Прекрати, Пета, нашла время придуриваться! Мало нам еще досталось! Этого парня поставили, чтобы он нас охранял, а он вместо этого ворон ловил. Если Коки считает, что его следует наказать, мы возражать не будем.

Инспектор Кокрилл был непревзойденным мастером подливать масло в огонь и раздувать чуть тлеющие угольки эмоций, раздражительности и потери контроля над собой.

Пожав плечами, он проговорил:

– Вы так говорите, Пета, словно я нянька для здешних констеблей. Что вы от меня хотите? Чтобы я угостил его ириской?

– Да, но бедняжка…

– Не обращайте на нее внимания, Коки! Ну, и кто из нас сейчас выламывается?

– Да что с тобой, Клэри? Неужели я, не могу сказать, что мне жалко этого парня?

«И чего я так распсиховалась из-за пустяка?» – подумала Клэр. Но ее уже понесло. Вскочив на ноги, она со злостью крикнула:

– От твоего кривляния всех уже тошнит!

– Клэр! Клэр! – попыталась осадить ее Белла.

Пламя, наконец, разгорелось – хворост вспыхнул, нервное напряжение прорвалось наружу, развязав языки и дав волю жестам и предательски дрожавшим рукам.

– Честно говоря, Клэр…

– Черт бы тебя побрал, Пета!..

– Можно подумать, что…

– Почему бы не сказать об этом прямо?..

Кокрилл сновал между ними, как злой дух, подбрасывая в костер дровишки.

– Клэр, неужели вы и вправду думаете, что Пета ничуть не расстроена этими убийствами? Пета, вы хотите сказать, что Клэр заинтересована в смерти вашего деда? Но, доктор, Клэр ведь только что сказала… Простите, леди Марч, но Пета настаивает… Эдвард, дорогой мой, но ведь ваши кузины обвиняют друг друга.

– Клэр, эта идиотская история с моими отпечатками вовсе не дает тебе права говорить мне такие ужасные вещи. Я не знаю, почему их не оказалось на телефоне. Я подняла трубку голыми руками, как это делают все. Белла, разве не так? Ты же там тоже была и можешь это подтвердить. Разве я надевала перчатки или что-нибудь подобное?

– Пета, дорогая, Клэр вовсе не считает…

– Считает. Только потому, что она вроде бы вне подозрений, она так легко обвиняет других. А вот я думаю, что Клэр как раз единственная из нас, кто мог это сделать! Я никогда не поверю, что такое могли сотворить Белла, Эдвард или Филип, даже если бы видела это собственными глазами. А вот она…

– Неужели ты думаешь, дуреха, что я убила деда из-за каких-то жалких трех-четырех тысяч фунтов стерлингов?

– Да, если хочешь знать. Ты всегда думала только о себе.

– Тогда, может быть, ты объяснишь, зачем они мне так понадобились? У меня хорошая работа, я никому ничего не должна, и меня никто не шантажирует, хотя с твоим больным воображением это может показаться странным.

– Работа у тебя лишь потому, что все приличные журналисты сейчас на фронте. Господи, столько лет сидишь на Флит-стрит и даже не имеешь связей, чтобы уберечь нас от скандала! Когда мужчины вернутся с войны, тебя моментально выставят вон – и что тогда?

Удар был нанесен столь искусно, что Клэр даже не пыталась возражать, однако правда лишь привела ее в ярость.

– Только потому, что я не опускаю планку, пишу грамотно и без трескотни… А с тобой, кстати, та же история. Если ты подалась в волонтерки, это вовсе не значит, что ты сможешь зарабатывать на жизнь после войны. Медсестры из тебя все равно не получится, ты просто пустое место. И что бы ты делала, если бы дед выкинул тебя из завещания? Ведь до того, как присосаться к Красному Кресту, ты не заработала ни пенни.

– Но ведь вы обе можете выйти замуж, – предположил Эдвард, открывая бочку с порохом.

Пета лишь подняла бровь.

Далее последовала довольно неловкая сцена, однако дамам было не до хороших манер. Кровь бабки, незаметно текущая в их жилах, внезапно дала о себе знать. А хваленое хладнокровие и выдержка этой горячей полукровки диктовались лишь глубоким безразличием к окружающим. Плачущая Белла тщетно пыталась их остановить, Эдвард с сочувственной улыбкой отпускал примирительные шутки, а Филип со Стивеном, сидевшие на ручках кресла, побледнев, сгорали от стыда.

– …по крайней мере я не растрачиваю свою молодость, вешаясь на шею мужчине, которому я не нужна, – закончила Клэр свою страстную двухминутную тираду.

– Ты… ты просто подлая тварь!

– А ты злобная кривляка!

– Убийца!

– Если кто-то из нас и убийца, так это ты, Пета, по той простой причине, что я просто не могла этого сделать!

– Да неужели?

– Как видишь.

Родственники бросились их увещевать.

– А как, по-вашему, дорогая Пета, Клэр могла убить вашего деда? – поинтересовался Кокрилл.

– Что она несет? У меня и возможности такой не было! – бросила Клэр.

Пета стояла, дико оглядываясь по сторонам.

– Очень даже была! У тебя был свой интерес, и ты нашла способ его убить! Не знаю, как именно, но… Господи, Коки, я, кажется, понимаю, как она это сделала! Это ты, Клэр, ты убила бедного дедушку! Ты чудовище, убийца, это ты его погубила!

И Пета разрыдалась.

Побледневшая Клэр, вся дрожа, смотрела на нее.

– Как я могла это сделать? Ты прекрасно знаешь, что в тот вечер я даже не подходила к павильону, там были только мои утренние следы – до окна и обратно, ты же сама их видела.

– Это были твои вечерние следы.

В комнате повисла тишина. Наконец Клэр заговорила. Голос ее звучал уже спокойнее, только опущенные руки слегка подрагивали.

– Что ты хочешь сказать, Пета?

– А то, что ты оставила следы еще вечером, – прошептала Пета, удерживая слезы. – После девяти часов, когда ходила к ребенку. У тебя было время, ты отсутствовала больше двадцати минут, пока мы сидели на террасе и слушали новости. Черепаха и миссис Бро были на кухне, а сам Бро ушел дежурить в своей пожарной команде. Дорожки были уже посыпаны. Ты… ты вытащила яд из сумки Филипа… Тебя застал в гостиной Стивен, и ты с испугу опрокинула вазу. Все идеально сходится. Ты побежала по лужайке, потом осторожно подошла к окну павильона; дед тебя, разумеется, впустил, ты ему что-то наплела, и он позволил сделать ему укол. Вероятно, ты сказала, что это Филип велел поддержать деду сердце, раз уж он остается здесь один. А потом ты взяла на кухне стакан… или заметила на столе, если его уже взял дед, и капнула туда немного адренола, чтобы замести следы. И все так хладнокровно и бесстрастно – ведь ты никогда не любила нашего дедулю! Возможно, ты случайно схватилась за телефон и тебе пришлось его вытереть. Потом ты отдернула штору. Это ведь с самого начала было загадкой – кто отдернул штору и почему. А по той простой причине, что на следующее утро тебе надо было заглянуть внутрь. Ты пошла по дорожке обратно к дому, и на ней остались две цепочки твоих следов – туда и обратно. А на следующее утро ты показала их Филипу и сказала, что оставила их только что. Но на самом деле ты оставила их накануне вечером. А утром заглянула в окно издали, с подъездной дороги, и увидела, что дед сидит мертвый. А к павильону ты в то утро вообще не подходила.

Клэр стояла молча, не двигаясь с места. А Пета бросилась к Белле и снова разрыдалась у нее на груди.