Суета из-за жемчугов
Пароход «Цюрих», 17 июня
– Если бы только мне хватило ума в мальчишеские годы остаться на берегу и заняться игрой на флейте или на волынке, я уже сколотил бы состояние, – поведал я сегодня утром мистеру Гампу, моему первому помощнику.
Гамп наделен нравственностью мегеры и языком ирландца. Нет, я ничего не путаю! Если бы мегера обладала нравственным чувством, она придержала бы язык и перестала быть мегерой, а если бы ирландец придержал свой язык, то перестал бы быть ирландцем, так-то вот! В любом случае Гамп не принадлежит к числу любителей комплиментов; Однако он считает, что подобная манера способствует размышлению; и даже мысль эту он изложил не слишком любезным образом.
Мы находились далеко на просторах западного океана, направляясь в милый и крохотный Нью-Йорк, а я уделял некоторое время упражнениям на флейте и на скрипке, так сказать для сохранения быстроты пальцев. Ну и для того чтобы подумать.
Понимаете ли, у меня есть причина для размышлений. Находясь в Амстердаме, я заключил некий личный контракт, согласно которому приобрел у знакомого коммерсанта шесть жемчужин общей стоимостью 12 375 фунтов. А идею мне подал мой друг, занимающийся торговлей драгоценностями в Нью-Йорке за наличные. И теперь мне надлежало передать эти жемчужины моему нью-йоркскому приятелю, скажем так, в обход всяких формальностей, и уж тем более без этих нелепых пошлин, которые то и дело учреждает таможенная служба.
К несчастью личность моя прекрасно известна нью-йоркским таможенникам, хотя положа руку на сердце должен сказать, что никогда не допускал никаких столь вульгарных вещей, как малейший просчет со своей стороны. За последние несколько лет я действительно вложил пару-другую честных долларов в эту игру способных на нее умов… но хватит, зачем давать волю низменному тщеславию? Оно нередко посещает перевозящего драгоценности удачливого курьера перед фатальным просчетом.
Действительно, благодаря прошлому опыту общения с подобными людьми – я имею в виду нью-йоркских таможенников – я был подвергнут лестному вниманию их агентов, самым ненавязчивым образом приглядывающих за торговлей драгоценными камешками и песчинками в Амстердаме и прочих местах, впрочем, лишенных плотин и каналов.
Из-за этого шпионажа, иначе просто не выразиться, я предпринял особые предосторожности в отношении своей сделки с этим амстердамским негоциантом. Я звонил ему из аппарата в кабаре, называл свое имя только тогда, когда он брал трубку, и придерживался всех прочих необходимых в данной ситуации предосторожностей. Я предложил ему встретиться в Амстердаме у заднего фасада дворца, подальше от кафе.
Я подъехал в такси к задворкам дворца и велел водителю подождать, пока я прогуляюсь по большой площади. Там я встретился со своим деловым знакомым, усадил его в такси и приказал водителю ехать к образцовым сыродельням.
– Вас и в самом деле интересуют сыроварни, кэптен? – с улыбкой спросил мой знакомый.
– Никс! – ответил я ему на его родном языке. – Я всего лишь хочу как можно дальше отъехать от кафе. Нас не должны видеть вместе. Когда мы окажемся в нужном месте, я предоставлю вам такси, а сам вернусь на трамвае. Должно быть, вам придется заплатить водителю. Но если нас увидят вместе, в Нью-Йорк будет послана телеграмма, и как нетрудно предположить, меня будут ждать на причале с распростертыми объятиями… и тогда мне черта с два удастся протащить товар в обход таможни.
Он кивнул, и мы занялись обсуждением деловых вопросов.
Добравшись до этих самых сыроделов, мы произвели деловую трансакцию на помянутую сумму в 12 375 фунтов, каковую я выплатил ему в чистой валюте, а взамен получил шесть действительно чудесных жемчужин, на чем сделка, собственно, и была завершена.
– Ну а теперь я пошел, – проговорил я, поднимая руку, чтобы остановить такси. – Думаю, что мы в безопасности, однако лучше расстаться здесь.
– Shoost so, – согласился он, и я выпрыгнул из кабины.
– Назад в Амстердам, – сказал я водителю и отошел в сторону, в то время как мой партнер повернулся ко мне с полным благодарности выражением на лице – за то, что я обставил дело так аккуратно.
И тут, в тот самый момент, когда таксист вновь запустил свою таратайку, этот подлинный осел среди коммерсантов выставил свою круглую и жирную физиономию в окошко авто…
– Топри путь, кэптен! – просиял он как новоявленная луна в полнолуние. – Унд их буду рат услышать, что вы благополучно миновали таможню.
– Скройтесь в машине, идиот! – воскликнул я. – Живо!
Он вздрогнул, лицо его исчезло в недрах кузова – с внушительной скоростью для столь жирного человека. Едва он сел, машина стронулась с места, отъехала от меня и наконец исчезла вдали.
Проводив автомобиль взглядом, я осмотрелся по сторонам и вытащил сигарету, при этом успев заметить человека, с неоправданной поспешностью исчезнувшего за дверью одной из небольших деревенских лавочек, находившихся чуть дальше на короткой улочке. В движении этом было сразу нечто знакомое и подозрительное. Зачем человеку скрываться за дверью этой лавчонки, едва появившись из нее? И почему движение это непонятным образом что-то напомнило мне?
Я подошел к двери лавки – одной из типичных голландских, под завязку полных медными подсвечниками, неведомого назначения горшками, а также – якобы – старинной мебелью, выжидающими своего часа, чтобы обрушить свое очарование на одного из представителей ослиной разновидности туриста.
Войдя в помещение, я получил возможность в течение, наверно, полной минуты взирать на спину, показавшуюся мне знакомой… весьма туристическую, в худшем британском стиле, благодаря которому континентальные портные уже не первый век дышат ядом на Альбион. Однако я был уверен в том, что знаю этого, так сказать, Мужчину в Клетчатом Пальто – ну и в брюках, конечно, ну и естественно в гольфах, которые посрамили бы чистокровного кокни.
Я нисколько не сомневался в том, что интерес этого типа к какой-то немыслимой тарелке, которую он изучал, являлся всего лишь предлогом, позволявшим скрывать от меня свою пресветлую физиономию, однако проявлял выдержку. И поскольку я терпеливо оставался за его спиной, стоявшая за прилавком женщина не стала навязывать мне сделанную из мореного дуба колыбель для младенца, которого у меня нет, очевидно полагая, что я являюсь другом этого господина в клетчатом пальто, и просто ожидаю его, что со всей точностью и справедливостью описывало мое занятие.
Наконец, тарелка уже не могла предоставлять возможность для молчаливого изучения; мужчина снял ее со стены и подал женщине с немой отрешенностью.
– Сколько?
– Двадцать флоринов? – не покраснев, ответила женщина.
Несчастный заплатил, взял свою покупку и торопливо выскочил из лавки, попутно опрокинув дубовую колыбель и повалив с полдюжины бирмингемских подсвечников в своем стремлении остаться повернутым ко мне спиной и одновременно не произвести впечатление калеки или умственно дефективного человека.
Но я все же узнал, кто он такой, потому что один раз успел увидеть его в профиль. Это был Джеймс Аткинсон, один из самых активных агентов таможни на европейском берегу разделяющей нас «запруды».
И потому теперь я играю на скрипке и флейте в своей штурманской рубке, а заодно задаю себе один только вопрос: видел ли он, с кем я находился в такси? В этом весь фокус! Если он видел, у меня нет никаких шансов сойти на берег со своими жемчужинами, не заработав себе на голову чертову уйму неприятностей!
Я имею представление о нью-йоркской таможне! Они знают свою работу – когда доходит до действий на основании надежной информации! Они вывернут корабль наизнанку, а потом заживо сдерут с него шкуру, но не позволят этим шести несчастным жемчужинам пройти на сушу, минуя их адовы ястребиные глаза! Боже милостивый! Мне нужно знать! О как мне нужно знать!
И вас еще удивляет, что я терзаю флейту и волынку, и что мистер Гамп день ото дня становится все угрюмее, и затыкает свои несколько великоватые уши вызывающего вида ватными тампонами? Я не могу винить его в этом. Абсурдно винить человека, не имеющего склонности к музыке… ну, как винить человека в том, что он родился без ног… Вы же не станете этого делать?
И все же: что мог заметить или о чем мог догадаться этот чертов Аткинсон?
Нью-Йорк, 29 июня
– Мне хотелось бы обменяться с вами парой слов в вашей каюте, капитан Голт. – Такие слова я услышал от главного досмотрщика Макаллистера, явившегося на борт сразу, как только мы пришвартовались. Тут я немедленно понял, что тот агент в Амстердаме видел, кто находился со мной в такси, а если уж он видел нас, то можно было не сомневаться в том, что понял все, что из этого следовало… Что ж, ругаться теперь бесполезно, и я отправился вниз вместе с досмотрщиком.
– Послушайте меня, старина, – начал он в своей дружелюбной манере, когда мы оказались в моей каюте, – мы знаем, что вы купили жемчужины. Более того, нам известно, что вы заплатили за полдюжины двенадцать тысяч триста семьдесят пять фунтов. Достаточно ли этого для того, чтобы вы поняли, что любые трюки здесь бесполезны, и незачем добиваться неприятностей на свою голову? Будьте разумным человеком и даже не пытайтесь обмануть нас. Вы не сможете этого сделать, потому что мы пристально следим за вами. Теперь, когда я честно предупредил вас, предоставляю вам шанс и официально спрашиваю вас, капитан Голт: имеете ли вы при себе что-нибудь, подлежащее обложению пошлиной?
– Абсолютно ничего, мой друг, – ответил я.
– Очень жаль, – ответил он. – Вы получили свою возможность, и я теперь честно и открыто заявляю, что если босс получит возможность прищучить вас, то сделает это и жалеть вас не будет. Вы привыкли к тому, чтобы все выходило по-вашему, и решили, что поймать вас нельзя. Теперь не жалуйтесь!
– Одну минуточку, Мак, – проговорил я. – Мне показалось, что кто-то подслушивает нас за дверью.
С этими словами я подошел к двери и распахнул ее настежь, однако за ней никого не оказалось.
– Странно! – промолвил я. – Готов поклясться, что я что-то слышал.
– Я, кстати, тоже, – удивился Макаллистер. – Впрочем никого нет, и мне как будто бы пора подняться на ноги и послать своих людей на поиски того места, куда вы спрятали свои пилюли. Только полный пень, старина, способен вляпаться в такую историю!
3 июля
Ну, вот это был обыск так обыск! Впрочем, я нисколько не опасался того, что они найдут товар. Для этого таможенникам пришлось бы разобрать корабль на части, однако они и так сделали все, что могли! К делу приставили тридцать молодцов, и они занимались своей работой семьдесят два часа, сменяясь через каждые восемь. Таможенники поделили весь корабль на участки и прощупали каждый доступный им фут, однако на судне немало и недоступных таможенникам мест, куда нетрудно упрятать шесть небольших жемчужин. Едва ли следует упоминать, что они дотошно обыскали и меня самого со всеми моими пожитками, однако не нашли ничего.
Таможенники обыскали вся и всех, кто подходил к кораблю – во всяком случае, так мне показалось. А кроме того безотлучно держали на корабле одного из своих людей – приглядывать за положением дел. Последней докукой явился помпезный чиновник из Казначейства, спустившийся вниз и попытавшийся запугать меня.
– Нам известно, что жемчужины находятся у вас, – сообщил он мне. – Мы знаем это потому, что знаем о вас все… как знаем и то, чем вы занимались в Амстердаме. Вы купили у Ван Ламба шесть жемчужин и заплатили за них двенадцать тысяч триста семьдесят пять фунтов. А это означает, что где-то на вашем корабле спрятана партия жемчуга ценой более чем в шестьдесят тысяч долларов. И мы намереваемся получить ее в собственные руки. Так где они спрятаны?
– Вот что, сэр, – ответил я, – вы задали мне прямой вопрос, и я отвечу на него столь же прямо и откровенно, как был он задан. Дело в том, что я в известной мере дамский угодник, как кстати сказать и вы сами, когда ваша жена уезжает на юг. Так что, думаю, вы поймете меня, если я скажу, что приобрел эти жемчужины для одной своей знакомой дамы, и что в настоящий момент они находятся у нее.
– Какая чушь! – возмутился он, уже несколько распаляясь. – Ваш корабль прибыл сюда прямо из Амстердама. И после того, как вы купили жемчужины, за вами неусыпно следили…
– Это было уже потом, – пояснил я. – Дорогой мой, давайте будем несколько более милосердны друг к другу. Подобные дела… э… несколько деликатны, как вам, безусловно известно; но предположим, что я позволю себе забыть высокие чувства. Короче говоря, с этой леди мы встретились на пути через океан.
– Что?! – возмутился он. – Ваш корабль не встречался с другими кораблями и даже не видел ни одного другого судна на пути от европейского континента. Зачем вы скармливаете мне эту дурацкую идею? Никакие порядочные леди по просторам Северной Атлантики сами собой не плавают!
– Ну, понимаете ли, – продолжил я, – я не совсем справедливо назвал свою подругу леди… по чести говоря, она всего лишь простая девица – правда морская!
Тут он встал и вышел. После этого я встречался с ним и ощущал его, точнее влияние его личности, в той манере, в которой таможенники обыскивали меня при каждом спуске на берег, не стесняя себя какой-либо скромностью.
Когда я впервые собрался на берег, таможенники остановили меня и провели в достаточно комфортабельный офис, в задней части которого имеется слишком знакомая мне теперь клетушка, где мне уже приходилось бывать. В потолке ее устроен большой световой люк, в стенах окна, а в углу – небольшая кабинка.
В комнате уже находились два офицера, которые предложили мне пройти в кабинку и раздеться. Затем офицеры забрали мою одежду и обувь в комнату, где обстоятельно обследовали каждый дюйм, проявив особое внимание к каблукам моих ботинок, однако все оказалось в полном порядке. После этого они перешли к моей собственной персоне, исследовав ее самым подробным же образом, несколько унизительным для меня, однако жизнь имеет свои теневые стороны, и я постарался воспринять такое обследование со всей бодростью духа.
Конечно же, они ничего не нашли, ибо я не намеревался рисковать шестьюдесятью тысячами долларов в надежде на то, что меня выпустят без досмотра. Обыскав меня, они старательно изучили пол и стенки кабины, чтобы удостовериться в том, что я ничего не обронил и не приклеил жевательной резинкой выше уровня глаз. Они были готовы к любым уловкам!
После этого меня познакомили с абсолютно новым научным устройством: украшенной узором из крупных медных шаров с обратной от меня стороны вертикальной серой панелью. Кто-то из них щелкнул выключателем, и между медными шарами на противоположной от меня стороне панели запрыгали большие и трескучие фиолетовые искры. Насколько я понял, они опробовали на мне какой-то рентгеновский инструмент. Потом повторили свое испытание еще раз, после чего разрешили мне одеваться.
Когда проверка закончилась, я вышел в просторную, хорошо освещенную комнату, и обнаружил в ней двоих офицеров, Макаллистера и какого-то человека в фартуке и обнаженными до локтя руками, надо думать, фотографа. Все они внимательно исследовали несколько продолговатых листов бумаги, которые я счел своего рода бумажным негативом. Было крайне занятно наблюдать за тем живым интересом, который вызывали в их жадных глазах тени потаенных частей моего организма.
Макаллистер, главный досмотрщик, повернулся ко мне.
– Простите нас, капитан Голт, за то, что пришлось подвергнуть вас столь дотошному досмотру, – изложил он официальную позицию таможни в присутствии троих своих компаньонов. – Однако нам известно, что жемчужины находятся у вас, и мы намерены конфисковать их. Вам остается лишь поблагодарить себя самого за то, что вы вынудили нас прибегнуть ко всей процедуре. Заверяю вас, что эта методика вовсе не повергает нас в телячий восторг, однако вы будете подвергаться ей всякий раз при сходе на берег. И ее испытает на себе всякий, кого мы заподозрим в попытке пронести на берег мимо нас ваши пилюли…
– Последуют ли еще какие-нибудь операции, или теперь я могу идти? – спросил я. – Бесспорно, по эту сторону «пруда» равных вам нет!
– Как я уже говорил, капитан Голт, мне очень жаль; однако вы сами навлекли на свою голову эти неприятности, – проговорил он как всегда дружелюбным тоном. – Нам известно, что вы успели надуть таможенную службу США на тысячи долларов, хотя мы и не имеем возможности доказать это. Вы, можно сказать, уверили нас в том, что если вам не помогают потусторонние силы, то мы непременно вот-вот возьмем вас с поличным. Боже, да вы самый ловкий контрабандист по эту сторону Иерусалима!
– Вы не имеете никакого права делать заявления подобного рода! – возразил я. – И если вы рискнете выйти из этой каморки и сказать нечто подобное перед свидетелями, не принадлежащими к вашей службе, то смею сказать, я подам на вас в суд за клевету раньше, чем истекут сорок восемь часов.
Макаллистер расхохотался.
– Нисколько не сомневаюсь в этом, капитан Голт. Не сомневаюсь в том, что вы – истинный мастер своего дела! Особенно после того, как вы провели нас в последнем рейсе сигарой, набитой жемчужинами… Итак!
– Вот что! – предостерег я его. – Это самая откровенная клевета, так что поберегитесь. Я выиграл дело у Казначейства по этому самому обвинению…
Шеф закатился смехом.
– Да мне это ведомо, старина, – выдавил он из себя, сотрясаясь всем телом, совершенно забыв в припадке веселья про мои попытки оставаться на официальной ноге. – Об этом знает весь наш маленький старый Нью-Йорк… вы же классик своего дела!
Все, кто находился в комнате, рассмеялись и я присоединился к ним. И тут посреди общего смеха от двери в эту контору донесся голос.
– Что все это значит? Мистер Макаллистер, неужели вы позволяете себе развлекаться в обществе этого отпетого негодяя и контрабандиста?
Еще поворачиваясь, я узнал этот голос. Он принадлежал чиновнику Казначейства, которого я достал своим рассказом про девицу, которая не была леди.
Глянув искоса на Макаллистера, я понял, что он недоволен высокомерной манерой вошедшего. На лицах обоих офицеров и фотографа появилось такое выражение, как будто они не смеялись ни разу в жизни. Все дружно склонились над бумажными негативами, и Его сиятельству ответил я сам:
– Вы имеете в виду лично меня, сэр?
– Не имею ни малейшего желания препираться с вами! – проговорил он в манере комического англичанина из американского бестселлера, после чего снова повернулся к Макаллистеру и спросил: – Вы уже обыскали эту личность?
– Естественно, – сухо ответил тот. – Если вы имеете в виду капитана Голта.
Главный досмотрщик посмотрел на меня и кивнул в сторону двери.
– Полагаю, вы можете быть свободны, сэр.
– Благодарю вас, – ответил я. – Хорошего дня.
Впрочем, остававшийся возле двери грубиян из Казначейства забыл о своем похвальном намерении не заговаривать со мной.
– Вот что, вы… контрабандист и негодяй… – процедил он. – Я отдал приказ обыскивать вас каждый раз, когда вы будете спускаться на берег. Не сомневайтесь: свои жемчужины мы получим! Получим обязательно. Вы не сумеете пронести их на берег мимо моих людей! – Он топнул ногой. – Мы вас поймаем, не пройдет и нескольких дней, и я присмотрю за тем, чтобы вы были жестоко… жестоко наказаны. Вы мерзавец и вор. Вы…
– Ах так! – безо всякого стеснения прервал его я. – Покажите мне свой язык.
Я запустил указательный палец под его небритый и нездоровый подбородок и решительным, но не грубым движением поднял лицо вверх.
– Ну вот! – проговорил я. – Так я сразу и подумал! Ваши глаза, дорогой сэр, рассказывают печальную повесть. Печень! Вне всякого сомнения, печень! Попробуйте курс английской соли, дорогой сэр. Пилюли Эпсома – великолепная вещь. Прекрасно тонизируют, сэр. Потом вы не узнаете себя. Ваши друзья точно не узнают. Эти пилюли прекрасно действуют на тяжелое телосложение и грубые манеры, сэр. Попробуйте, не пожалеете.
И с этими словами я отпустил голову невысокого человечка и вышел вон. И мне показалось, что за моей спиной мертвое молчание в комнате сменилось звуками истинного припадка смеха, вдруг поразившего таможенников.
5 июля
Вчера вечером я пригласил Макаллистера ко мне на борт – покурить вместе и поболтать, заранее намекнув ему на то, что не сумею ничего натворить в его присутствии, однако нуждаюсь в собеседнике. Еще я сказал ему, что желаю кое о чем переговорить, в чем, полагаю, он уловил признаки раскаяния с моей стороны! Кроме того, я добавил, что при желании с его стороны, могу угостить порцией музыки. И в данном случае, позвольте сказать, что моя игра на флейте и волынке не настолько уж плоха, как может рассудить незнакомец по реакции мистера Гампа.
Макаллистер согласился, и мы провели вместе очень приятный вечер. Он немного играет на волынке, и я аккомпанировал ему на флейте. Ну а паузы мы заполняли курением и беседой, и было понятно, что в этот конкретный вечер на тему жемчужин наложено строгое табу.
Однако, когда он уже собрался уходить, я выразил протест, созревавший в моем уме весь вечер.
– Вот что, дорогой мой, – сказал я. – Как мне кажется, негоже, чтобы человек, которого вы подослали ко мне на борт, дабы он присматривал за течением дел, затевал здесь какие-то свои пародии на расследование и рылся в моих личных вещах. Если ему угодно исследовать мои пожитки, я готов предоставить ему такую возможность, но в удобное время и в моем присутствии. Однако заниматься такими вещами, когда я нахожусь на берегу, попросту некрасиво!
Макаллистер был явно – и искренне – удивлен, и попросил меня немедленно послать Пелтера, моего стюарда, за этим типом.
Когда тот явился, Макаллистер обрушился на него с укоризнами и спросил, какого черта тот превышает полученные полномочия. Однако его агент поклялся в том, что не предпринимает ничего кроме общего надзора, и что не был в моей каюте после первого обыска судна. Он держался вполне искренне, и Макаллистер, наконец, отослал его.
– A вы уверены? – спросил он. – Что заставляет вас считать, что кто-то лазил в вашу каюту?
– Нарушенное расположение вещей; один замок взломан, другой заело, как если бы кто-то возился в нем неподходящим ключом! – сказал я ему.
Он кивнул.
– Доказательств вполне достаточно, старина! – проговорил он. – Однако я озадачен, поскольку склонен доверять своему человеку, Квиллу. Он малый прямой и честный, иначе мы не поставили бы его на эту работу. Но что вы можете сказать о собственном стюарде Пелтере? Он вполне может сам разыскивать эти пилюли. Впрочем, думаю, он считает, что ему ничего не грозит, если это действительно он. Видите ли, если он найдет ваши жемчужины, вы не посмеете подать на него в полицию, ибо в таком случае мы предъявим вам требование об уплате пошлины и заодно конфискуем жемчужины, даже если полиция отберет их у Пелтера. Нет! На мой взгляд вы будете загнаны в угол, если они попадут в его или в чьи-то другие руки. Могу по дружбе посоветовать вам закрыть на это глаза. А как таможенник могу сказать, что подобная неудача послужит вам уроком. Теперь же оставим эту тему, но помните: слух о том, что на борту вашего корабля спрятаны жемчужины ценой свыше шестидесяти тысяч долларов, как мы считаем, рано или поздно неминуемо вырвется на свободу, и тогда ждите у себя на борту незваных гостей! Думаю, что тогда все людоеды Бауэри будут готовы нанести вам ночной визит. Так что будьте здоровы, старина! Пути правонарушителей не всегда гладки, не так ли?
Как вы можете представить, слова эти, после того как он ушел, заставили меня задуматься. Мне и в голову не приходило подозревать стюарда; ибо я не мог предположить, что кто-то на американской стороне «лужи», на борту или на берегу, может знать о существовании жемчужин, если не считать таможни и меня самого. Они не могли бы узнать даже чего-то определенного, ибо офицеры таможни не имеют привычки болтать о своих делах.
И тут я хлопнул себя по колену, вспомнив первый день, проведенный в порту, когда мы с Макаллистером находились в моей каюте, и нам обоим показалось, что мы услышали чьи-то движения за дверью. Конечно же это был Пелтер. Это был он и никто другой, ибо оба моих помощника в это время находились на палубе, и один только стюард мог войти в задний салон незамеченным.
Я решил устроить ловушку и начал соответствующие приготовления, для чего первым делом позаимствовал некоторое количество яиц в буфетной, достал из ящичка бечевку, взял бутылочку сепии и кисточку из верблюжьего волоса. Проделав крошечную дырочку в конце каждого яйца, я выдул их содержимое, после чего написал на каждом из них сепией короткое слово «ЖЕМЧУГ», а потом нанизал шесть пустых скорлупок на тонкую нитку.
Затем я вернулся в свою каюту и закрыл дверь, но не стал запирать ее, а привязал один конец тонкой нитки к крышке глазка наверху двери, а другой, свободный, – к длинной проволоке, которую укрепил над собственной подушкой. К этому концу нитки я присоединил чуть влажную губку, в точности над тем местом, где будет находиться мое лицо, когда я лягу. Таким образом, всякий, кто открыл бы дверь, автоматически опустил бы влажную губку на мое лицо и разбудил бы меня, не произведя и единого звука.
К счастью, мы на корабле располагаем такой роскошью, как динамо-машина, и поэтому я мог во всякий удобный момент включить свет в каюте с помощью удобного выключателя, располагавшегося как раз под моей рукой, когда я лежал в койке. Цепочку выдутых скорлупок я подвесил на штырь выключателя.
Убедившись в том, что все находится в рабочем состоянии, я достал из сейфа револьвер и засунул его под подушку – как удобный аргумент на случай возможной неприятной ситуации. А затем улегся и быстро заснул. Влажная губка заступила на ночную вахту.
Проснулся я моментально, ощутив невозможное, холодное прикосновение к собственной физиономии. Немедленно протянув руку вверх, я коснулся пальцами губки и все вспомнил.
Более не шевелясь, я посмотрел на дверь и в неярком, доносящемся из салона свете заметил, что дверь медленно и аккуратно закрывается. Затворилась она без звука, в каюте стало совсем темно, a потом я как бы ощутил прикосновение к полу босых ног и понял, что в моей каюте находится некто, на цыпочках, бесшумно продвигающийся к моей койке.
Очень осторожно я дотянулся левой рукой во тьме до выключателя, снял с него цепочку пустых яичных скорлупок и переложил их в правую руку. А потом снова опустил левую руку на выключатель и стал ждать.
Наконец я ощутил чье-то прикосновение. Неизвестная рука осторожно провела по моей груди в сторону поясницы. Там она остановилась и с бесконечной аккуратностью принялась расстегивать пряжку моего денежного пояса, каковой, учитывая общее настроение человечества, среди которого мне приходится вращаться, я рекомендую держать поближе к телу.
Я выжидал, молча. Видимо, мой ночной гость не имел намерения воткнуть мне между ребрами такой абсолютно неуместный там предмет, как нож, и посему я решил, что благоразумнее подчиниться любопытству. Очевидно, что находившаяся в моей каюте личность полагала, что я сплю в обнимку с шестьюдесятью тысячами долларов на поясе. Одна мысль об этом развеселила меня.
Должно быть четверть часа я лежал абсолютно без сна, желая наконец узнать, каким образом эта орудующая в темноте личность вытащит пояс из-под меня, когда расстегнет все пряжки. На поясе их всего три, и я следил за тем, как таинственный персонаж расстегивал их.
Наконец, высвободился последний ремешок, и мне уже во многих отношениях до щекотки хотелось узнать, каким образом меня заставят повернуться, чтобы высвободить из-под себя пояс; однако этот адский молчальник протянул руку к моим ногам и начал щекотать пятку моей левой ноги. Закусив губу, чтобы не расхохотаться, я понял, что этот тип свое дело знает, так как я инстинктивно откатился от него.
Наверно этот план прекрасно срабатывает, когда вор обрабатывает спящего, однако я не спал и уже не имел более сил удержаться от хохота.
Закатившись заливистым смехом, я одновременно включил свет и сел на кровати, протягивая ниточку с выдутыми скорлупками Пелтеру, моему стюарду!
Да, конечно, это был Пелтер, сперва буквально примерзший к месту. Потом он попятился, задрожав всем телом, глаза его смотрели на меня, лицо побелело как мел, тело заходило из стороны в сторону в муке полной и ужасающей неожиданности. Сидя в койке я буквально задыхался от смеха, протягивая ему ниточку со скорлупками – жемчужины, не делавшие секрета из своего существования!
– Ну, уморил, Пелтер, – проговорил я, еще корчась, – бери их, они твои, поздравляю. Я как раз ожидал, что ты заглянешь на огонек. – И я протянул ему это блистательное ожерелье, но тело моего стюарда само собой все сильней и сильней гнулось в сторону, покоряясь слепому инстинкту, требовавшему бежать.
Наконец, разум вернулся к нему, он единым движением добрался до двери, распахнул ее настежь, выскочил из кабины и захлопнул за собой дверь.
* * *
Проснувшись, я обнаружил, что лишился Пелтера!
* * *
В известном смысле положение мое остается серьезным. Меня обыскивают всякий раз, когда я схожу на берег, и обыски оказываются почти такими же суровыми, как в первый раз. Итак, этот монсеньор Джонни из Казначейства всякий раз все глубже и глубже погружает в меня свой кинжал. В любом случае, если бы жемчужины были на мне, таможенники, как пить дать, застукали бы меня. До сих пор я старался сдерживать свой темперамент, однако обращение подобного рода, как ни верти, действует на нервы; и я бы сказал, что уже не столько деньги заставляли меня стремиться протащить на берег жемчуга, сколько желание насолить этому маленькому смешному шуту из Казначейства. Могу предположить, что я уже начал сниться ему по ночам. Он лично несколько раз посещал контору и руководил операцией, что, насколько я могу судить, до предела раздражало Макаллистера. Итак, мне остается только улыбаться!
5 июля, вечер
Сойдя сегодня на берег, я прихватил с собой шесть пустых скорлупок, поскольку Маку, как мне было понятно, интересно будет узнать последствия его предупреждения приглядывать за Пелтером.
– Вот, принес вам шесть жемчужин, – объявил я, как только меня провели во внутреннюю комнату, после чего извлек на свет божий ниточку с яичным скорлупками, и поднял их повыше, так чтобы Мак и двое его офицеров могли прочитать надпись на них. Все немедленно рассмеялись, однако смех перешел в регот, когда я рассказал им, каким образом обошелся со стюардом. Тем не менее, при сей этой веселой и дружественной обстановке, они обыскали меня с прежней безжалостностью. Я уже собирался покинуть офис после традиционного выступления в раздетом состоянии, но тут в него явился маленький представитель Казначейства.
Глянув на Макаллистера, я подмигнул ему, а затем повернулся к дверям.
– Доброго вам утра, сэр, – обратился я к невысокому человечку, застывшему в дверях, обжигая меня яростным взором. – Вы оказались пророком. Ваши люди обнаружили на мне шесть жемчужин небывалой величины.
– Что?! – вскричал тот, и услышал звуки, с которыми его мужественные подчиненные пытались справиться с неуместным смехом.
– Где эти жемчужины, мистер Макаллистер? – вскричал высокий чин. – Так и знал, что мы поймаем негодяя, если будем обыскивать его каждый раз, когда он будет сходить на берег. Покажите их мне… А вы арестованы! – последняя сентенция предназначалась мне. – Вы взяли все шесть, мистер Макаллистер? Немедленно покажите их мне.
– Вот они, сэр, – проговорил я. – Не сказать, чтобы очень дорого стоили, но размер и восхитительную форму отрицать невозможно! – И достав все шесть скорлупок, я протянул их чинуше, чтобы тот мог насладиться превосходной черной надписью на каждом пустом яйце.
– Позвольте мне! – сказал я, делая шаг к нему. Но как только я вознамерился возложить это ожерелье на его пожилую шею, он потерял контроль над собой, и даже как будто замахнулся, чтобы ударить меня.
– Неужели вы не примете этот дар? – удивился я. – Нет в вас благодарности, сэр! Пока!
И я вышел из конторы, и за спиной моей Макаллистер и его присные оказались неспособными проявить подлинный героизм и умереть стоя, но молча. Они захрипели, как стадо на ферме, а потом дружно и в унисон взревели. Я еще слышал их голоса, садясь в такси, чтобы доехать до города.
Возвращаясь в тот вечер на корабль, я столкнулся с Макаллистером.
– Ну, это, старина, вы сделали зря! – проговорил он. – Вам не стоило делать этого, тут можно не сомневаться! Мы хохотали, пока не попадали с ног, a потом старый Эндрю Экботэм набросился на нас. А язык у него такой, что рядом с ним сера покажется тростниковым сахаром.
– Очень жаль, – проговорил я. – Но где он живет? Напишу ему письмецо с извинениями.
Он назвал мне адрес, и вот какое письмо я написал:
Эндрю Экботэму, эсквайру.
Дорогой сэр!
Полагаю, что должен принести Вам извинения за едва ли простительное, шутовское обхождение с вами. В качестве свидетельства моего покаяния, прошу Вас принять небольшое доказательство полного отсутствия с моей стороны любой неприязни в Вашем отношении: небольшую шкатулку, приложенную к настоящему письму. Содержимое этой коробочки заинтересует Вас сразу, как только Вы откроете ее. Вы обнаружите в ней те самые шесть пустых яиц, которые я предлагал Вам сегодня в столь неприглядной манере. Внимательно рассмотрев скорлупки, Вы обнаружите, что они были аккуратно надрезаны очень острой бритвой по окружности после чего заново склеены «Известковым клеем Мела», каковой, будучи изготовлен из растертой яичной скорлупы, образует почти незаметное глазу соединение, которое можно обнаружить разве что с помощью микроскопа.
Если Вы решите разбить одну из скорлупок, то заметите на проходящей сквозь яйцо ниточке небольшой комок сапожного вара, и если посмотрите на него повнимательнее, то заметите на нем вмятину, которую может оставить шарик, пилюля, и даже красивая жемчужина. Подобный комок с отпечатком на нем Вы найдете во всех шести яйцах.
Надеюсь, что докажу Вам искренность своих извинений, если отмечу, что замысел мой был во всем далек от низкого шутовства по отношению к человеку Ваших лет?
Могу ли я просить Вас сохранить эту шкатулку для драгоценностей вместе с шестью выдутыми яйцами? Они уже дважды, если так можно выразиться, сыграли свою роль, однако мне хочется надеяться на то, что память об этих моих извинениях сохранится намного дольше, чем воспоминание обо мне самом.
Надеюсь на это, дорогой сэр, искренне Ваш,
Дж. Голт.
