Видите ли, на моем корабле случается иногда, что женщин одолевает желание взбрыкнуть против правил, и тогда они просят меня провести их драгоценности в обход таможни. Раз иди два я отвечал им согласием и не всегда сожалел об этом. Дело в том, что на свете встречаются леди более честные, чем согласно общим представлениям о дамской природе может быть честной женщина.

Впрочем, я придерживаюсь общего правила отвечать отказом на подобные просьбы, ибо не следует смешивать дело и удовольствие; кроме того, я не советовал бы полагаться на женщину, когда приходится разделять с ней секреты. Она нередко проявляет излишнюю наклонность следовать собственным представлениям о честной игре.

Нет, конечно, не стоит утверждать, будто дамы не умеют хранить тайну. Женщина способна на это. Она может хранить тайну до тех пор, пока не поседеет сам Старина Ник, то есть, дьявол, – если это устраивает ее. Но в этом и вся загвоздка! Невозможно сказать, когда ей взбредет в голову перестать держать язык за зубами. И если она вдруг сочтет, что ей выгоднее заговорить, чем молчать, то снимет крышку со своей кастрюльки и выпустит из нее тайну на волю, вне зависимости от того, в какую дыру тебя может отправить это деяние.

Тем не менее, я никак не могу запретить себе заводить дружеские связи во время путешествий с одного берега пруда на другой. Возьмем, к примеру, миссис Эрнли, симпатичную молодую вдову, американку и обладательницу кучи долларов, проявившую ко мне приязнь с самого первого дня плавания.

Я заметил эту особу в тот самый момент, когда она поднялась на борт, и немедленно отдал распоряжение главному стюарду посадить ее за мой стол. Должность капитана дальнего плавания всегда предоставляет подобные мелкие возможности скрасить долгие вахты, ничтожное жалованье и внушительную ответственность!

Мы великолепно поладили, и поскольку при миссис Эрнли не было кавалера, я принял ее под свое покровительство.

Вот и тогда она находилась вместе со мной на нижнем мостике, считая, что помогает мне «стоять вахту», а на самом деле мешая. Ибо как я мог заниматься работой, когда она стояла рядом, смотрела на меня, и рассказывала совершенно невозможные вещи об «аммериканцах» – с бесхитростностью, казавшейся не совсем благопристойной, но, тем не менее, только казавшейся?

– Я накупила в Париже и Лондоне уйму всякого барахла, – сообщила она мне, – и теперь боюсь, что в Нью-Йоркской таможне на меня посмотрят очень кисло. А как вы считаете, капитан Голт?

– Боюсь, что вы правы, – ответил я.

По правде сказать, я даже чуть испугался, ибо именно такими словами женщины обыкновенно начинают просить меня спрятать где-нибудь на корабле их товар, чтобы он благополучно избежал внимания офицеров таможни.

– Ввозная пошлина на подобные вещи очень несправедлива, – пожаловалась она. – И я готова требовать, чтобы нам, женщинам, предоставили право голоса, и мы получили возможность изменить положение дел. Надеюсь, вы, капитан, не считаете женщин неспособными принять участие в голосовании? Позвольте сказать, что иная наша сестра будет посообразительнее, чем половина мужчин.

– Я не против вашего участия в голосовании, – проговорил я, – если оно будет производиться на честных для мужчин условиях.

– То, что честно для одного пола, честно и для другого! – возразила она.

– Несколько неопределенное утверждение, – заметил я. – Право голоса в наше время является эквивалентом физической силы. От природы ее у женщин меньше, чем у мужчин, и поэтому ситуация, когда женщина голосует на равных условиях с мужчиной, является несколько надуманной, ибо подразумевает, что она равна ему физически.

– Может быть, я и ошибаюсь, – ласковым голосом сказала она, – однако у женщины умной мозгов в наличии будет побольше, чем у простого рабочего. И тем не менее, вы позволяете ему голосовать.

– Именно так, – ответил я, чуть улыбнувшись ее попытке опровергнуть мой истинно мужской аргумент. – Рабочий в отличие от вашей сестры обладает правом голоса, потому что право это в наши дни заменяет физическую силу. Теперь, когда мужчина хочет что-то иметь, он голосует, а не начинает драку. В прежние времена он вступал бы за свои права в бой; а впрочем, наверно, сражался бы и в наши дни, если бы его голос уступил голосам многочисленной стаи мужчин, физически являющихся рядом с ним комарами. Можно сказать, что право равным образом присутствует в законе и в силе. По справедливости право голоса есть даже у коровы на лугу. Впрочем, хотелось бы знать, как эти животные проголосовали бы по поводу чистого сливочного масла и забоя своих телят…

– Голосование среди коров меня абсолютно не интересует, – возразила она, – однако уверяю вас, капитан: как только мы, женщины, получим свои права, то первым делом отменим дурацкий налог на женские украшения и безделушки. Так сказать начисто сотрем его с грифельной доски. Ведь если дело пойдет тем же путем и дальше, одеваться смогут только очень богатые женщины.

– Эта проблема прежде почему-то не представлялась мне под подобным углом, – заметил я. – Удивительно! Однако существуют и более дешевые ткани – некоторые набивные ситцы смотрятся очень прилично. Эту отвратительную, придуманную мужчинами пошлину очень легко обойти…

– Капитан, – вдруг перебила меня она, – а вы не сделаете для меня кое-что?

Фатальный момент настал, и я понимал, что не могу более оттягивать его. Она намеревалась попросить меня рискнуть свободой и работой ради ее собственной выгоды. Но как еще мог я ответить ей, оставаясь мужчиной?

– Капитан Голт, – сказала она, – В Париже я приобрела одну чрезвычайно дорогую вещь.

– Да? – спросил я уже безнадежным тоном. – Колье или тиару?

– Вот! Посмотрите! – проговорила она, раскрывая передо мной свою сумочку.

– И сколько вы заплатили за эту вещь? – спросил я. – Вам следовало бы запереть ее в сейф. И ради бога не показывайте ее никому на корабле. Никто не должен знать, что вы везете с собой такой предмет. Обязанности капитана дальнего плавания и так достаточно тяжелы без того, чтобы их еще более обременяли подобные вопросы. Будьте добры, закройте свою сумочку и отнесите ее в корабельный сейф! Там она окажется в большей безопасности.

– Я заплатила за нее почти миллион долларов, – проговорила дама, не отводя от меня глаз, – и, наверно, еще столько же мне придется заплатить в таможне. Но я намереваюсь обмануть таможенников, потому что не хочу потратить даже цент на оплату этой вздорной, этой мерзкой пошлины.

– Миссис Эрнли, – промолвил я, – очевидно, вы ничего не знаете об американских таможенниках. Моя дорогая леди, позвольте мне кое-что рассказать о них. Они – люди смекалистые и вполне возможно, что в данный момент им уже известно о вашей покупке, а также о том, сколько вы заплатили за нее.

– Нет, – возразила она, – они не могут знать ничего. Капитан, я твердо решила, что не буду платить никакую пошлину. Это же чистый грабеж, платить примерно шестьсот тысяч долларов за ввоз одного ожерелья! Поэтому я договорилась через подругу с ювелиром месье Жервеном, мы встретились с ним в ее доме, и я купила там эту очаровательную вещицу, заплатив за нее наличными. Ну, вы видите, что они ничего не могут узнать!

– Моя дорогая миссис Эрнли, – запротестовал я, – когда речь заходит о Федеральной таможне, уверенным нельзя быть ни в чем. Такой уж американцы народ, как вам известно. Если они мошенничают, то мошенничают безукоризненно; если выполняют служебный долг, то делают это соответствующим образом, причем сорока различными способами одновременно. Так уж они устроены. Они считают, что должны быть эффективными каждым фунтом собственного веса, какими бы там они не являлись на самом деле. И можете не сомневаться в том, что, когда в Нью-Йорке на борт нашего корабля поднимутся таможенники, они будут знать, что у вас при себе эта вещь, а также имя ювелира, у которого вы ее приобрели, и уж конечно, будут представлять, сколько вы за нее заплатили.

Миссис Эрнли упрямо тряхнула головой. Настолько, знаете ли, чертовски привлекательной головкой, что мне было безразлично, кивает она в знак согласия или от возмущения. Очаровательной она была в обоих случаях.

– Я совершенно уверена в том, что они ничего не знают! – попыталась убедить меня она. – Я была очень, даже слишком осторожна. Я уверена в этом, капитан, и готова поставить свой последний доллар на то, что таможенники ваши ни сном, ни духом не ведают, что я купила такую вещь. При всех своих тайных агентах и всем прочем. И, да, я знаю об их методах больше, чем вам кажется, капитан Голт! Я слышала, как об этом говорили мои родственники, а они служат в Министерстве финансов. Нет, я понимаю, что у меня проблема, но, как мне кажется, могу справиться с ней, особенно в том случае, если вы мне поможете. Понимаете ли, я все продумала… продумала самым тщательным образом. И у меня есть надежный план. Так вы поможете мне, капитан? Только не считайте, что я хочу заставить вас рисковать неизвестно чего ради. Я неспособна на такую низость! Я выплачу вам определенный процент, если вы поможете мне… Процент от стоимости этого ожерелья. Ну как, согласны?

– Что ж, – заметил я, взяв некоторую паузу на размышления, – такое возможно; но я не люблю смешивать бизнес и дружбу. Дело не в проценте.

– Я не могу иначе обращаться к вам за помощью, капитан Голт, – сказала она. – Пять или десять процентов вас устроят?

– Ну, – продолжил я с легкой улыбкой по поводу ее небрежного тона, – надо полагать, что два с половиной процента совершенно устроят меня.

– Тогда по рукам, – ответила она. – А вот и мой план. Заказывая ожерелье, я заказала и его точную копию из кварца – знаете этот новый материал, который можно принять за хороший бриллиант?

– Наверное, кварц призматический? – предположил я. Она кивнула:

– Ну да. Теперь оба ожерелья находятся в моей сумочке, и я не могу отличить их, и не смогла бы этого сделать, капитан, если бы не завязала шелковую ленточку на подлинном. А теперь выслушайте мой план: вы должны взять настоящее и спрятать его – o, я прекрасно знаю, что вы умеете мастерски обойти таможню! A фальшивое будет лежать в моей сумочке. И если окажется, что они все-таки узнали о моей покупке, и будут обыскивать меня, то обнаружат поддельное и решат, что их ввели в заблуждение. Но после того, как меня обыщут, вы вернете мне настоящее – при первой же удобной возможности, в обмен на чек в пять процентов его стоимости.

– Два с половиной процента, – поправил я.

– А теперь отведите меня куда-нибудь, где я смогу передать вам эту вещь, – продолжила дама, не обращая внимания на поправку, и я отвел ее в штурманскую рубку, где она извлекла из своей сумочки оба ожерелья. Выглядели они восхитительно, и, хотя сам я после внимательного рассмотрения вполне мог отличить одно от другого, внешний вид обоих украшений был способен с первого взгляда обмануть многих мужчин, считающих себя знатоками бриллиантов. Но если взять оба украшения порознь, сомневаюсь, что я смог бы определить подлинное без дополнительной проверки.

– Очень хорошо, – сказал я. – А теперь я спрячу эту вещь в безопасном месте.

Тут она передала мне подлинное ожерелье – сотканную из света нить, чудесную во всех отношениях. Я положил драгоценную вещицу в карман, но не стал рассказывать, где буду прятать ее.

Когда речь заходит о драгоценностях, женщины становятся похожими на маленьких девочек, а мужчины – на мальчишек. Миссис Эрнли по меньшей мере два раза в день уговаривает меня дать ей посмотреть на свое великолепное ожерелье и поиграть с ним. И пока она возится со своей игрушкой, сидя на диванчике в моей штурманской рубке, я опускаюсь напротив нее на рундук и смотрю.

Хороша же она была!

– Почему вы так внимательно на меня смотрите, капитан Голт? – спросила она меня сегодня днем, с шаловливым таким огоньком взглянув в мою сторону.

– Полагаю, что именно по той самой причине, которую вы заподозрили, моя дорогая леди, – проговорил я, внутренне усмехнувшись ее лукавству. – Ваша внешность приятна для взора, и вы в общем и целом представляете собой интересный объект для размышления людям моего темперамента. И сейчас я гадаю, какую следующую черту собственной личности вы обнаружите – слабость или добродетель? Откровенно говоря, ожидаю слабости.

– Не ошибитесь, капитан: во мне нет никаких слабостей! – заверила она меня в своей милой и изящной манере. – Можете принять этот факт на веру!

– Убежденность, моя дорогая леди, является результатом взаимодействия разума и опыта! – заметил я. – Однако, согласно своему собственному представлению, я вижу в вас среднего человека – добротное сочетание достоинств и слабостей. До сих пор вы являли мне свою сильную сторону, так что теперь разум согласно опыту утверждает, что вы должны явить мне и обратную сторону монеты.

– Капитан Голт! – воскликнула она. – Вы пытаетесь забраться в глубины моей души. Будьте же разумны, посмотрите на эту сверкающую прелесть. Видели ли вы когда-нибудь нечто подобное? Я просто не могла не купить это ожерелье. Я не смогла сказать себе «нет». И мне хотелось бы увидеть такую женщину, которая сумела бы это сделать. Но, вы, конечно же, захотите назвать это желание слабостью!

– Слабостью, которую я не могу осуждать, поскольку она должна принести мне двадцать пять тысяч долларов, – заметил я.

Дама настолько удивилась, что мне пришлось пояснить:

– Если вы не забыли, это полагающаяся мне часть. Два с половиной процента от миллиона долларов как раз и составляют двадцать пять тысяч.

– Ох! – произнесла она несколько неожиданным тоном. – А как же иначе? Я не собиралась забывать об этой цифре.

Я промолчал; однако ж не мог не подумать о том, что как раз здесь и сейчас откроется ее маленькая слабость. Миссис Эрнли явно была потрясена той суммой, в которую выливались для нее мои комиссионные; хотя видит Бог, я брал с нее недорого, особенно с учетом того, сколько собиралась слупить с нее таможня. Однако никогда нельзя сказать заранее, как отреагирует женщина на подобные вещи. Тем более что дамам нередко удается совмещать экстравагантные расходы с мелочной экономией.

Остаток времени, проведенного в моей штурманской рубке, она молчала, и я даже решил слегка пройтись по ее внезапной задумчивости.

– Моя дорогая леди, – проговорил я, – если оплата моего труда так смущает вас – простите за напоминание, – мы можем одурачить нашего общего врага просто по дружбе и удовольствия ради!

Она принялась с пылом протестовать, мол, подобные соглашения пересмотру не подлежат, и на щечках ее появился такой красноречивый румянчик, что у меня не осталось никаких сомнений в том, что попал я в самую точку. Тем не менее, она совершенно недвусмысленным образом заявила, что плата остается за ней, и устное слово ее столь же крепко, как если бы оно было подкреплено подписью и печатью, а также заверено и зарегистрировано у адвоката. И все это время она крутила в пальцах эту великолепную большую цепь, сотканную из света и стоящую миллион долларов.

Наконец она вернула мне ожерелье и отправилась переодеваться к обеду. И, – о, женская природа! – она подменила ожерелье, оставив мне имитацию, что я понял за минуту внимательного исследования. Причем не случайно, доказательство было у меня в руках, ибо она перевязала служившую меткой шелковую ленточку, с подлинного ожерелья на поддельное.

Воистину неисповедимы женские пути! Однако в том случае, если речь идет о деньгах, мужчине в его отношении к женщине может помочь простое правило, если только он правильно понимает мотив, определяющий ее поступки. Ибо действия женщины в таком случае обусловлены либо безумной щедростью, либо еще более безумной скаредностью. В моем же случае было совершенно ясно, что именно заставило эту женщину совершить такой поступок. Она была ошеломлена тем, что помимо миллиона долларов обязалась выплатить еще двадцать пять тысяч, и потому сунула мне фальшивое ожерелье, полагая, что сумеет выпутаться сама и таким образом избавится от необходимости платить мне. Ей не хватило смелости сказать мне об этом в лицо; однако можно было не сомневаться, что, благополучно пройдя таможню с настоящим колье, она отправит мне вежливую записку, в которой поведает о том, что передумала и решила взять дело в собственные руки. Возможно она даже предложит мне оставить себе стеклянное ожерелье на память – без нотки цинизма, просто как женщина. Она совершенно искренно будет хотеть, чтобы я принял эту вещицу на память о ней! Не стоит удивляться тому, что простодушный прямолинейный и логически мыслящий мужчина приходит в смятение, ибо женщина, всегда следует своим порывам, в то время как он всегда предполагает, что она руководствуется своим разумом, кстати говоря, чаще всего уже атрофировавшимся.

Так что теперь будет крайне интересно понаблюдать за ее дальнейшими маневрами!

– За последнюю пару дней вы ни разу не поинтересовались своим колье, – сказал я ей этим утром, после того как пригласил подняться на нижний мостик. – Признайтесь, вам надоело общество старого морского волка! Признавайтесь немедленно!

– Нет, – ответила она. – Я просто запретила себе это делать, потому что хочу показать вам, что могу быть много сильней, чем вы думаете.

«Все женщины – лгуньи, – прошептал я в сердце своем. – Наверно они просто не в состоянии справиться с собой, не более чем мужчина способен отказать себе в возможности быть логичным на чужой счет».

Однако вслух ничего произносить не стал, и минуту-другую мы просто прогуливались по мостику, не говоря ни слова.

– Однако быть сильным, вовсе не значит быть сильным там, где это дается тебе с легкостью, – проговорил я наконец.

– Вашу мысль сложно понять, – ответила она. – Не можете ли вы изложить ее как-то иначе, капитан Голт, или я не пойму, что именно вы пытаетесь сказать мне.

– Я имею в виду, – продолжил я, – что если, например, обяжусь не лгать для того лишь, чтобы доказать, каким атлетом являюсь в нравственной области, то это ничего не докажет по той простой причине, что ложь не является моим уязвимым местом. Конечно, когда приходится, я лгу безукоризненным образом, но, тем не менее, не разделяю склонности Анании. Располагая двумя путями выхода из сложного положения, я не всегда предпочту ложь. Вы меня понимаете?

– Конечно, – ответила она. – Но я не вижу, в какой связи находится этот эпизод с тем, что я не интересуюсь своим ож… – то есть вашим обществом и моим ожерельем. Я действительно очень хотела побывать в вашем обществе и посмотреть на него. Но не будьте тщеславны! Я предпочла остаться в стороне. Разве способность оставаться вдали от того, что ты очень хочешь видеть, не доказывает твою силу?

– Моя дорогая леди, – ответил я, – Бог сотворил Адама, и уже вдвоем они создали Еву – это я к тому, что на результат не следует полагаться.

– То есть? – переспросила она.

– Адама никак не стоило допускать к участию, – поведал я ей. – Человеческое существо безусловно является своего рода машиной. На мой взгляд праотец был еще во многом любителем и поступил, не подумав.

– Как это грубо! – возмутилась она.

– Истина, однако, всегда грубовата, – заметил я. – К тому же я не из тех, кто станет закрывать глаза на грехи ближнего, если заметит их. Знаете ли, я испытываю по-настоящему братское чувство в отношении старого сэра Элмота. Думаю, он оправдал свое имя. Он действительно меткий стрелок.

– О чем вы говорите? Это пустые слова, или в них есть какой-то смысл? – спросила она с искренним недоумением.

– И так и этак, – ответил я. – Этому старому любителю, то есть Адаму, следовало вовремя включить голову, то есть логику, и вы могли бы вычислить все это самостоятельно. Предлагаю вам пари, ровно на ту сумму, которую вы обязались выплатить мне за избавление вашего ожерелья от таможенного досмотра – на двадцать пять тысяч долларов.

– Что… что вы хотите сказать? – чуть побледнев, дрогнувшим голосом переспросила она. – И какое же пари вы мне предлагаете?

Она смотрела мне прямо в глаза, пристально, внимательно, с напряженным ожиданием.

– Что вы не сумеете самостоятельно обвести таможню вокруг пальца, – проговорил я, отвечая ей ровным взглядом. – Я не намеревался просить у вас комиссионные, более того, в два раза уменьшил предложенную вами сумму, но даже если бы я согласился работать из полных пяти процентов, это было бы для вас выгодной сделкой.

Теперь она побледнела уже как простыня и даже ухватилась руками за переднее ограждение мостика, чтобы не пошатнуться, однако я не стал щадить ее; ибо если можно еще было раздавить в ней эту низость молотом стыда, я намеревался проделать это.

– Но почему вам не хватило нравственных сил, когда мы обговаривали условия, сказать мне правдиво, в какую именно сумму выльются для вас эти два с половиной процента от миллиона долларов? – спросил я. – Почему вы не смогли честно сказать мне, что не намереваетесь платить мне так много? Я бы в тот же самый момент расторг сделку. И, что более важно, проникся бы уважением к вам за наличие нравственной силы, заставившей вас сказать правду, хотя, конечно же, и сожалел бы о нотке низости, прокравшейся в наши взаимоотношения; ибо вы очень богатая женщина и способны заплатить в два раз больше той суммы, которую я запросил у вас за сокрытие от таможни вашего ожерелья. Я уже говорил, что не просил у вас ничего за эту услугу. Я мог бы помочь вам бесплатно – дружбы ради, но когда вы обратились ко мне с деловым предложением, воспринял его на деловой основе. Поскольку речь шла о том, чтобы сохранить вам шестьсот тысяч долларов, рискуя при этом утратой личной свободы и своим положением капитана сего корабля, я согласился принять за это двадцать пять тысяч долларов. Но вы обошлись со мной не просто низко, но в тысячу раз хуже: вы обманули меня, вы солгали мне, и не один раз; и каждая ваша новая ложь глубоко ранила меня, поскольку вы очернили в моих глазах не только себя, но весь свой пол, ибо мужчина судит о женщинах в целом по тем особам, которых знает лично, по их благим или скверным поступкам. Скажу вам откровенно, миссис Эрнли: мне хотелось бы, чтобы ваше колье кануло бы на дно морское, прежде чем вы превратите его в средство еще более уронить ваше дамское сословие в моих глазах.

– Прекратите! Прекратите немедленно! – внезапно охрипшим голосом выпалила она. За то время, пока я произносил свою обвинительную речь, миссис Эрнли успела раз-другой покраснеть, но к этому мгновению смертельно побледнела и замерла, содрогаясь всем телом.

– Помогите… помогите мне сойти вниз по этому вашему трапу, – проговорила она, и я помог ей спуститься на палубу.

– А теперь оставьте меня, – едва ли не шепотом выдохнула она. – Дальше я справлюсь сама. И я не потерплю более вашего присутствия рядом с собой. Я поступила плохо, но ваше общество невыносимо… вы осрамили меня…

Я проводил ее взглядом. Пройдя по палубе, она свернула к какому-то из спускавшихся вниз трапов, после чего я вернулся на мостик. Но я не сожалею о своем поступке. Меня не оставляет стойкое и неприятное ощущение того, что каждая встреченная мной в жизни женщина окажется низменной, лживой, склонной к предательству или даже чему-то еще более худшему. И если я сумею помочь исправиться хотя бы одной из них, то можно удовлетвориться и этим.

Сегодня утром мы пришвартовались, и до этого миссис Эрнли ни разу не появилась возле меня по собственной воле. Ну а потом была эта сумасшедшая сцена с участием таможенников.

Поначалу я не мог понять, надо мне сообщать об ожерелье, или же нет, однако в итоге решил, что лучше будет заявить о нем, и сообщить, что оно было передано мне на сохранение миссис Эрнли, пассажиркой первого класса. Если оно должно было обмануть собой таможенников, выступая в качестве подлинного купленного ею ожерелья, и выставить ее невинной покупательницей дешевой подделки из граненого стекла, это могло бы заставить их воздержаться от самого решительного обыска. И видит Бог, что я был готов помочь бедной женщине по мере своих сил.

Когда глава команды таможенных досмотрщиков явился ко мне в штурманскую рубку, он сразу же задал мне наводящий вопрос, из которого стало достаточно ясно, что ему довольно много известно о покупке, совершенной в Париже миссис Эрнли.

– Капитан, – начал он, – от одного из наших людей, находившихся на борту вашего судна, мне известно, что вы с миссис Эрнли успели достаточно подружиться на пути через океан; поэтому я хочу, чтобы вы проявили себя подлинным ее другом и убедили эту женщину быть хорошей девочкой и предъявить нам свое ожерелье. Мы достаточно много знаем о нем, капитан, поэтому ради бога, не пытайтесь устроить какой-нибудь блеф и не поощряйте ее к этому. В противном случае обещаю вам крупные неприятности. Нам известно, что ожерелье находится на корабле, и мы рассчитываем увидеть его собственными глазами. Нам надлежит взыскать за него таможенную пошлину в шестьсот тысяч долларов, и мы собираемся получить эти деньги, однако она клянется, что у нее нет никакого ожерелья, и мои сотрудницы-досмотрщицы не сумели обнаружить его. Итак, капитан, вразумите даму, объясните, что она не вправе пронести подобную вещь мимо нас. В случае добровольного согласия, полагаю, мы не станем взыскивать с нее за недостоверную декларацию.

– Мистер, – ответил я, – быть может, вы разыскиваете именно эту вещь? – с этими словами я подошел к своему столу и извлек поддельную вещицу из ящика. – Миссис Эрнли просила меня присмотреть за этой штуковиной.

Облегченно вздохнув, он буквально вцепился в ожерелье, подбежал с ним к северному окну, поднес к свету, достал из жилетного кармана великолепный с виду бриллиант, вставил его в конец небольшого стального стержня и принялся сравнивать с ним «камни» ожерелья.

Вдруг вскрикнув, он выхватил из кармана увеличительное стекло, вставил в глаз, а потом поднял вверх конец стального стрежня, и я заметил, что в нем находится тестер. Таможенник аккуратно царапнул острием один из «камней» ожерелья, после чего с разочарованным видом повернулся и бросил его на мой стол, предназначенный для мореходных карт.

– Поосторожнее, друг мой! – предостерег его я. – Похоже, что вы не в себе!

– Поосторожнее? – возразил он. – Вот что, капитан, оставьте эту игру! Не знаю, зачем она дала вам эти стекляшки, однако догадываюсь. Вся ерунда стоит не дороже платиновой оправы, в которую вставлены эти граненые стеклышки. Впрочем, честно признаю, что никогда не видел столь хорошей работы. Но нам, капитан, нужен подлинный товар, так что не выступайте против нас. Помогите нам и все будет мило-здорово, но если пойдете против, и вам самому достанется, и леди попадет в тюрьму, ибо здешний судья недавно сказал во время заседания, что намеревается проучить богатых дамочек, доказав им, что нельзя дурачиться с законами США и не считаться с кое-какими из них.

– Сделаю все возможное, – пообещал я, – чтобы исправить ситуацию. Но дама безусловно передавала его мне как подлинный предмет.

Взяв в руки ожерелье, я понес его к ящику, и тут в дверь штурманской постучали, а затем в щель просунулась голова одного из таможенников.

– Мы нашли его, сэр! – произнес он полным волнения голосом. – Мисс Синкс нашла его в вентиляционном коробе каюты этой дамы. Вы придете, сэр? Она сейчас устраивает внизу скандал. Наверно, будет лучше, если и капитан пройдет туда. Кое-кто из пассажиров уже намеревается помешать нашим людям.

Главный досмотрщик уже был наполовину за пределами рубки, однако остановился и поманил меня за собой. И как только мы оказались в главном салоне, в который открывалась дверь каюты миссис Эрнли, я обнаружил, что на корабле и в самом деле начался бунт.

Возле каюты моей дамы собралась небольшая толпа пассажиров первого класса. Дверь была открыта, и за головами пассажиров я видел миссис Эрнли и молодую, аккуратно одетую женщину. Миссис Эрнли была одета к выходу и явно собиралась сойти на берег. Она стояла посреди своей каюты и с явным отчаянием прижимала что-то к груди, в то время как молодая женщина старалась отобрать у нее эту вещь.

В это самое мгновение, один из таможенников вошел в каюту, чтобы помочь женщине-досмотрщице отобрать у миссис Эрнли столь трепетно оберегаемый ею предмет. Американка взвизгнула, и по толпе собравшихся у дверей прокатился недовольный ропот.

– Разве можно так обращаться с дамой?! – услышал я чье-то восклицание, возвысившееся над общим негодованием.

Немедленно отреагировав, я взял за локоть главного досмотрщика.

– Ради Господа, свистните вашему парню, чтобы он прекратил докучать леди, – проговорил я, – дабы у нас не возникли ненужные осложнения.

– Сренсен! – гаркнул главный таможенник. – Перестаньте, наконец.

Услышав его, пассажиры обернулись, и я получил возможность взять дело в свои руки.

– Леди и джентльмены, – объявил я, – у миссис Эрнли возникло некоторое недоразумение с таможенной службой Соединенных Штатов. Не сомневаюсь в том, что вы не намереваетесь смущать ее более необходимого, посему позвольте сторонам самим найти путь к примирению. Вы можете довериться мне в том, что, находясь на моем корабле, эта леди может рассчитывать на любезное обхождение.

– Вот это правильно, капитан! – отозвался один из мужчин. – Если досмотр необходим, пусть он будет проведен как положено, так я скажу.

– Вы можете не сомневаться в том, что начальник таможенной службы и я отнесемся к леди со всем подобающим уважением, – ответил я. – Он должен иметь возможность выполнить свои обязанности, не делая их более неприятными, чем это необходимо. А теперь прошу вас всех отойти от дверей. В драматической сцене нет никакой необходимости.

Теперь, когда закономерное для мужчины желание, требующее любезного обращения с женщиной, было удовлетворено, толпа растаяла как снег, я вошел внутрь каюты и прикоснулся к плечу досмотрщицы.

– Минуточку, позвольте мне. Возможно я сумею уговорить миссис Эрнли послушать меня и прекратить конфликт.

Женщина глянула через мое плечо на своего шефа, который, должно быть, кивнул в знак согласия на мое вмешательство, ибо она немедленно выпустила миссис Эрнли из своей хватки.

– Миссис Эрнли! – начал я. – Миссис Эрнли! Прошу вас послушать меня. Вы должны отдать ожерелье. Вам придется заплатить пошлину, однако начальник таможни любезно заверил меня в том, что не будет выдвигать против вас никаких обвинений, если вы согласитесь на то, чтобы события далее пошли законным путем. – Я бросил взгляд через плечо на главного таможенника и негромко спросил: – Я ведь правильно понял ваше обещание? И могу полагаться на ваше слово?

Тот кивнул. Я видел, что ему искренне жаль дамочку; однако служба есть служба, а Дядя Сэм должен получить свой положенный по закону шмат мяса.

– А теперь, миссис Эрнли, прошу вас передать мне ожерелье, чтобы закончить на этом печальную сцену. Все мы искренне сочувствуем вам, но вы должны понимать, что за предметы роскоши необходимо платить, и что таможня никому не делает скидок. Давайте ожерелье сюда. – И я, очень осторожно разведя ее ладони, вынул из них плотно завернутую цепочку блестящих камней.

Она стояла, глядя не на меня, но только на камни, пока я передавал их старшему таможеннику. Женщину била крупная дрожь, и я вдруг попросил досмотрщицу поддержать ее, потому что побоялся, что она вот-вот упадет в обморок.

Старший таможенник пару раз пропустил между пальцев искрящуюся светом нитку, словно бы сам был зачарован ее переливами, а потом повернулся, и высунул голову в дверь каюты.

– Джим, – окликнул он своего сотрудника, – сбегай наверх и приведи мистера Малча. Это наш официальный оценщик, – пояснил он, вновь поворачиваясь ко мне. – Он даст оценку ожерелью, и никаких ошибок после его экспертизы нет и быть не может!

Примерно через пару минут этот самый Джим вернулся с мистером Малчем – длинным, тощим и с виду упрямым мужчиной.

– Давай его сюда, Соутар, – произнес он, – и я просвещу тебя относительно стоимости этого товара!

Он поднес ожерелье к иллюминатору и положил на койку – ту самую, которую занимала миссис Эрнли. После чего достал из кармана футляр и нагнулся к ожерелью.

Все это время я находился возле миссис Эрнли и пытался отвлечь ее разговором, чтобы снять напряжение. Женщина-досмотрщица, очевидно та самая мисс Синкс, которая нашла ожерелье, зашла за спину миссис Эрнли, чтобы подхватить, если ей вдруг станет плохо. Должен сказать, что все досмотрщики обходились с ней предельно корректно и заботливо. Однако оценщик вдруг разразился презрительным смехом.

– Скажи на милость, Соутар, неужели тебе не хватает ума, чтобы отличить стекляшку от настоящего камня?! – проговорил он, поворачиваясь к нам с ожерельем в руке. – Я не вижу здесь ни одного бриллианта. Это подделка – граненые стекляшки, кварц. Если эта леди купила его как настоящий товар, то ее надули самым наглым образом!

Миссис Эрнли пронзительно вскрикнула.

– Но это подлинная, подлинная вещь! Я знаю это! Я заплатила за нее миллион долларов! – Она бросилась к оценщику и самым грубым образом выхватила у него ожерелье.

– Подлинное стекло, мадам! – проговорил он суровым тоном. – И по моему разумению вы можете ввозить в страну такие вещицы телегами, не опасаясь таможни. Мы не будем протестовать! Хотя оправа, конечно, великолепна. Настоящая платина, но вы явно считали, что покупаете гораздо более дорогой предмет!

Миссис Эрнли выронила ожерелье, с тихим звоном скользнувшее на пол, и упала в обморок, однако мисс Синкс вовремя подхватила ее.

Я помог уложить даму на диван, а затем поднял злосчастное ожерелье, свернул и бросил на столик.

– Бедняжка! – посочувствовал миссис Эрнли главный таможенник. – Через какую Вольтову дугу переживаний ей пришлось пройти. Пожалуй, ей стоит заявить в полицию на этого парижского ювелира! Если только они сумеют найти этого типа, чего не приходится ожидать, после того как ему удалось без особого труда прикарманить целый миллион!

Однако досмотрщика тут же посетила свежая идея, и я заметил подозрительный огонек в его глазах.

– Капитан Голт, мне хотелось бы еще раз глянуть на ожерелье, которое поручила вашему попечению эта милая леди! – проговорил он с едкой ноткой в голосе. – Что если я просто ошибся? Пусть мистер Малч подтвердит мое заключение. Он знает, что есть что.

– Ну, конечно, – ответил я. – Пройдемте в штурманскую рубку.

Он дал знак оценщику, и все мы пошли в штурманскую рубку. Подойдя к шкафчику, я извлек из него первое ожерелье, и не говоря ни слова передал его оценщику. Вся эта история, откровенно говоря, стала надоедать мне.

– Тот же самый граненый хрусталь! – пренебрежительно пожав плечами, объявил мистер Малч, проделав несколько экспериментов. – Стало быть, этот парижский тип заработал целую кучу долларов! Пойдем Соутар. Простите за беспокойство, кэптен, но такова наша с вами служба.

– Именно, – согласился я самым сухим тоном, который мне удалось изобразить.

Как только они ушли, я спустился вниз проведать миссис Эрнли. Когда я постучал в дверь, она уже пришла в себя и помогала служанке собирать вещи. Она повернулась ко мне, бледная как снег, и, моргнув покрасневшими глазами, сказала:

– Прошу вас уйти, капитан Голт. Спасибо вам за все, что вы сделали для меня. А теперь я хочу одного: уйти с этого корабля и никого более не видеть. Я оказалась глупой и слабой женщиной. Прошу вас, уйдите.

И конечно, мне пришлось уйти.

Но тем же вечером, закончив все дела, я оделся подобающим образом и вызывал такси к кораблю. Я намеревался посетить миссис Эрнли в ее большом особняке на Мэдисон-сквер. Причиной моего визита было возвращение поддельного ожерелья, хотя я не был уверен в том, что она согласится принять меня.

Однако, когда я назвал себя, выяснилось, что меня примут, и я вошел, гадая, в каком настроении застану хозяйку. Миссис Эрнли находилась в каком-то миленьком будуаре, и когда я прибыл, она праздно и печально играла со вторым ожерельем; однако как только я вошел в комнату, отбросила его на стол и поднялась навстречу мне.

– Утрата миллиона долларов разом, – начал я, как только она снова села, – тяжелый удар даже для такой богатой женщины, как вы.

– Да, – согласилась она уже спокойным голосом, – однако, как мне кажется, сейчас, когда я уже успокоилась, меня в первую очередь мучит не денежная потеря. Получилось так, что я сплоховала, не так ли, капитан Голт? Признаюсь, что за всю свою жизнь мне никогда еще не было так стыдно за себя, как сейчас.

Я кивнул.

– Рад слышать такие слова. И если вы действительно так себя чувствуете, то выходит, что приобрели больше, чем потеряли, моя дорогая леди.

– Возможно, – проговорила она, впрочем, не без сомнения в голосе, протянув руку к ожерелью, которым только что играла. – Полиция отправила каблограмму на материк; и наверно приложит все силы, чтобы найти этого жулика, месье Жервена, который продал мне эту безделицу; впрочем, я не удивляюсь тому, что она произвела на меня такое впечатление. Даже этот знаток, этот таможенник, не сразу понял, что это такое.

Я снова кивнул.

– Миссис Эрнли, вы во многих отношениях удачно выпутались из ситуации и осознали полученный урок, не так ли?

– Да, – неторопливо сказала она. – Не думаю, что мне удастся забыть все, что пережила сегодня, да и во время всего путешествия, кстати. Капитан Голт, должно быть, вы презираете меня. Вы считаете, что я доказала собственную слабость. Вы же говорили это. – Она промокнула глаза платком и пробормотала: – Должно быть, богатство лишает человека нравственного чувства.

– На мой взгляд, жизнь – это либо учеба, либо вырождение, – ответил я. – Однако контрабандный провоз бриллиантов не обязательно свидетельствует о последнем. Здесь речь идет скорее о том, как правильно использовать ситуацию. Но это – дело мужское. Женщина слишком уверена в том, что ей достанутся вершки, а остальным корешки. A это означает уклонение от обстоятельств. Но вот уклонение от обстоятельств и есть откровенное вырождение.

Она кивнула и негромко произнесла:

– Должно быть вы правы, капитан Голт. Женщина как таковая считает, что может съесть пирог, но при этом он останется на тарелке. Что очевидным образом немыслимо и невозможно!

Я поднялся на ноги, улыбаясь той милой и искренней манере, в которой она подавала свои слова.

– Однако в вашем случае, драгоценная леди, это самое немыслимое и невозможное, или что-то в подобном роде, произошло. Я сейчас все объясню, однако вам будет приятно узнать, что ожерелье, которое вы держите в собственных руках, стоит примерно миллион долларов наличными, и я бы на вашем месте убрал его сегодня в надежное место, прежде чем вы ляжете спать.

Пока я говорил, миссис Эрнли поднялась на ноги и, держа ожерелье в правой руке, посмотрела сперва на меня, а потом на украшение, явным образом не доверяя собственным ушам.

– Как это? – проговорила она наконец голосом низким и гулким, подобающим человеку, только что пережившему нервное потрясение, почти что парализовавшее его и зажавшее голосовые связки. – Как это?

– Прошу вас сядьте, – проговорил я, помогая ей снова опуститься в собственное кресло. – С вами все в порядке… Вы уверены?

Не произнеся ни звука, она кивнула мне.

– Тогда слушайте, – начал я. – В ваших руках находится ожерелье стоимостью в миллион долларов. То самое, которое вы купили в Париже. Подлинное, вне всяких сомнений. Я позаботился об этом. И сейчас объясню вам, как мне удалось это сделать. Когда таможенник пришел в мою штурманскую рубку, я показал ему поддельное ожерелье, он обследовал его и обнаружил подделку. Тут явился один из его людей, и сообщил, что они обнаружили подлинное в вентиляторе вашей каюты. Я изобразил, что кладу поддельное в один из шкафов моей рубки, но на самом деле крепко зажал его в руке. Потом я последовал за шефом таможенников вниз и уговорил вас отдать мне настоящее ожерелье, которое вы скатали в шар и зажали в руке, после того, как отобрали его у досмотрщицы. Затем я отдал таможеннику фальшивое, которое держал наготове, сохранив при себе настоящее. Конечно, они и во второй раз обнаружили, что фальшивое ожерелье столь же фальшиво, каким было и в первый раз! Итог был заранее очевиден. После этого, как вы помните, вы выхватили у него ожерелье, когда их эксперт сказал, что это всего лишь хрусталь, упали в обморок и выронили ожерелье на пол. Я помог положить вас на диван, после чего подобрал с пола фальшивое ожерелье и якобы бросил его на столик в вашей каюте, но бросил не его, а настоящее, фальшивое же приберег в руке. Не хотите ли в этом месте восхититься моим самообладанием, позволившим мне бросить на столик прямо под носом таможенного эксперта ожерелье стоимостью в миллион долларов как какую-то дешевку? Какой великолепный мне удался блеф, согласитесь, моя леди?

– Ну конечно! Конечно! Конечно! – заохала она с явной радостью. – A что было потом?

– A потом, наверно, я сделал самый правильный ход, когда таможенник вдруг решил, что должен еще раз посмотреть на то ожерелье, которое осталось у меня в рубке. Так вот, я повел их вместе с экспертом наверх, подошел к ящику запустил в него руку с поддельным ожерельем, как бы доставая его, для того, чтобы его можно было обследовать уже в третий раз. Они естественно снова заинтересовались этой ниткой хрустальных стекляшек! Кстати говоря, я принес его вам, – и я достал фальшивое ожерелье из кармана и положил его на стол.

Миссис Эрнли поднялась на ноги, подошла к небольшому секретеру. Минуту спустя я понял, что она начала заполнять чек на мои, надо понимать, комиссионные.

Подойдя к ней, я положил руку на чековую книжку.

– Моя дорогая леди, я не могу взять от вас никаких денег за свой поступок. Наши деловые отношения закончились в тот самый момент, когда вы подменили ожерелья… Однако из чистого любопытства мне хотелось бы знать, какую сумму вы намеревались вписать в чек?

– Можете посмотреть! – ответила она, и я приподнял ладонь. Там стояло сто тысяч долларов.

– Искренне рад! – сказал я. – Похоже вы сумели раздавить этот недостаток в себе. И вы, безусловно, принадлежите к числу тех немногих женщин, которых я могу помянуть добром. Но я не могу принять этот чек, милая леди. И если вы хотите проследовать далее по начатому вами пути, пошлите его в Дом Моряка. Насколько мне известно, там очень нуждаются в деньгах.

Мы обменялись рукопожатием, и я отправился восвояси, хотя она и уговаривала меня остаться, явив при этом самую добрую и ласковую сторону женского характера.

– Какой вы странный человек, капитан Голт, – сказала она, когда я повернулся в дверях и с улыбкой поклонился ей.

– Возможно! – сказал я. – Все люди выглядят несколько странными на чужой взгляд, если удается снять крышку с котелка их души!

Однако, оказавшись на улице, я не мог не подумать о том, насколько верно мое понимание женского характера. Дама действует либо покоряясь безумной низости, либо столь же безумному благородству!

И, на мой взгляд, прав был старина Адам, не потрудившийся снабдить это сословие умом!