Четырнадцать лет строгого режима, колония в далекой таежной глуши, собачий лай, северный ветер, «белые мухи» в преддверии календарной зимы. Картина Репина «Приплыли»!

– Лицом к стене!

Команду конвоира Прохор выполнил без промедления. Это в Зарубинском СИЗО его знали как человека с большими возможностями, а здесь он – никто. Заключенный Кожухов Прохор Константинович. По кличке Кожух.

Надзиратель открыл дверь: «Заходи!» – и Прохор не заставил себя ждать. Здесь с ним не церемонятся – чуть замешкаешься, получишь тычок в спину.

Строгий режим – не сахар, спальные помещения здесь тюремного типа, за тяжелыми железными дверьми. Шконки в два яруса и в три ряда, сортир, умывальник, все как в изоляторе. Только порядка побольше. Решетки на окнах прикрыты занавесками, между рядами затертые чуть ли не до дыр ковровые дорожки. Койки заправлены так же идеально, как в армии, полоски на одеялах в одну линию. Возле двери – доска документации. Тумбочки, как в армии, нет, зато есть дневальный, который поднимался с койки.

Прохор пришел не один, его сопровождал отрядный офицер, лейтенант Колодников. Молодой, щеголеватый, с наивностью в глазах, еще не замутненных жизненным опытом.

Дневальный, толстощекий мужик с крупной родинкой под носом, нехотя вытянулся во весь рост.

– Хорош спать, Точилин! – усмехнулся лейтенант.

– Да я не сплю, вас жду, гражданин начальник.

– Бушаков, а ты почему здесь? – как-то не очень удивленно спросил Колодников, глядя на мордастого детину, лежавшего на койке у самого окна.

Место «козырное», значит, его обладатель в авторитете. Возможно, «смотрящий» по камере. Скорее всего, из блатных…

– Живот болит, гражданин начальник, – даже не глянув на лейтенанта, монотонно проговорил мордастый.

Не молодой он уже, но и не совсем старый. Лет сорок. А может, и в районе тридцати, как Прохору. Жизнь на суровых лагерных ветрах – это год за два, только заносится это соотношение не в личное дело, а на лицо. Морщины на лбу – как строчки в характеристике.

– А освобождение?

– Да все есть, гражданин начальник.

– Ладно, разберемся… Точилин, новичка разместишь.

Начальственно нахмурив брови, лейтенант повернулся к двери. То ли Прохору послышалось, то ли отрядный на самом деле не сдержал вздох облегчения.

Дверь закрылась, и Прохор остался один на один перед действительностью, в которой ему предстояло жить долгих четырнадцать лет. За вычетом пяти месяцев, большая половина которых ушла на этап. И в карантине он почти неделю провел.

– А чего размещать? Вон шконарь! – показал Прохору на пустующую койку дневальный.

Разумеется, это было самое ближнее место к параше. Но делать нечего, надо размещаться. Это не СИЗО, здесь законы еще жестче. Начнешь качать права не по тебе, загонят под шконку. Вот это уже реальный тупик. А так с крайнего места можно добраться до самого окна. Если «в минус» опустят – то все, а с обычного «нуля» можно в люди выбиться. Потихоньку, потихоньку… А куда торопиться с таким-то сроком.

Прохор фактически уговорил себя. И даже взял курс на свободную шконку. Но его хватило только лишь на то, чтобы положить на нее свои вещи. Он вернулся к Точилину, вперил в него гнетущий взгляд.

– Эй, я не понял, ты что, шконками поменяться хочешь?

– Купить.

– Сколько?

– Много. Но потом.

– Э-э, нет… Деньги вперед!

– Это кто у нас тут барыга? – донеслось от окна.

Бушаков поднялся, сел, поставив ноги на пол, и зевнул в кулак, рассеянно глядя на Прохора. Но эта его беспечность была показной. На самом деле он смотрел на новичка изучающе. Просто он еще не знал, на какой уровень его перед собой ставить. Одно было ясно, выше себя он Прохора не поставит.

– Ага, барыга, – засмеялся Точилин. – Барыга задним числом.

– Давай, тащи сюда свое заднее число, – ухмыльнулся Бушаков, подзывая к себе Прохора небрежным движением руки.

Прохор направился к нему неторопливо, с чувством собственного достоинства. Он тоже смотрел внимательно, пытливо. Хотелось знать, кто перед ним – блатной, красноповязочный или тот, который ни вашим, ни нашим. Зона здесь строгая, но козырная масть рябая – то черное, то красное, то пегое. Старый начальник зоны рьяно разрушал старые порядки, усиливая актив, порой за счет бандитов, которые в начале века шли в лагеря косяками. Красное схлестнулось с черным, пролилась кровь, один за другим вспыхнули бунты. Старый «хозяин» ушел, а новый остановился на достигнутом. Так что и воры здесь в силе, и «красноповязочники» в теме. Есть камеры, в которых масть держит братва из той «новой» волны, поднявшейся в девяностых.

Батареи в камере топились, но тепла явно не хватало, поэтому на Бушакове был шерстяной спортивный костюм. И не видно, какие наколки на теле, а они многое могли бы сказать.

Прохор остановился перед ним, но Бушаков даже не подумал кивнуть на соседнюю шконку. Да Прохор и не рвался. Это в директорском кабинете стоящий навытяжку подчиненный ощущает свое ничтожество перед сидящим начальником. А здесь он стоял к своему оппоненту вплотную, можно даже сказать, нависал над ним. Если это не давало ему чувство превосходства, то как минимум подкрепляло уверенность в себе. Если вдруг дело дойдет до выяснений, Прохор будет иметь возможность для первого и реально убойного удара. Но Бушаков этого как будто не понимал. И вид у него был, как если бы смотрел на Прохора сверху вниз.

– Кто такой?

– Бандит.

Он не любил, когда его называли бандитом. Даже в криминальной среде это слово имело негативный оттенок. Но Прохор не стал ходить вокруг да около и пошел в лобовую. Сейчас он должен называть вещи своими именами.

– И откуда ты, бандит?

– Прохор я, из Зарубинска.

– Это где-то далеко.

– Зато я близко.

– А ты чего такой ершистый? – Бушаков наконец-то показал на шконку, предлагая присесть. – Здесь чего делаешь?

– За «мокрое» замаливаю.

– Кого приземлил?

– Авторитета.

– Кто-то «заказал»?

– Я сам в авторитете. Мы с Вагнером делили город пополам.

– Своя бригада?

– Кое-кто остался, – кивнул Прохор.

– Чего так?

– Менты лютуют.

– Есть такое… Я так понимаю, ты у Торчка место хочешь купить.

– Ну, если в этом есть смысл.

– А деньги?

– Никто не знает, где я. Но теперь узнают. Будет подгон.

Прохор сел в лужу конкретно, но кое-что у него осталось. Один ломбард он делил с Купчиком, другой – с Кукой. Оба остались на плаву. Оба сейчас лежат на дне, но пузыри пускают, рулят своим бизнесом. А значит, есть кому смотреть за ломбардами. А там не только вещи под залог, но и быстрые кредиты, которые нужно выбивать. Есть еще доля в ресторане, в автозаправке, в складе, сдаваемом под аренду, также Прохор мог рассчитывать и на прибыль с двух продуктовых магазинов. Инна продала все, что принадлежало ему одному, а долевое участие трогать не стала. Так что Прохор не совсем разорен. И Купчик обязательно зашлет бабло в зону, стоит ему только сообщить.

– И на общак подогнать сможешь?

– Святое дело, – кивнул Прохор.

Он теперь арестант, часть подневольного мира, и на общак ему положено отстегивать в полной мере. Но в рамках определенного процента. И с тех подгонов, которые будут поступать с воли.

– Много?

– Ты казначей?

– Нет… Но знать должен…

– Я не знаю, кто ты такой.

– Бушак я. За этой хатой смотрю.

– От воров или от кого?

– От воров… А кто еще у нас есть? – нахмурился Бушак.

– Подлунный мир богат и разнообразен.

– Не знаю… У нас тут все строго… И не надо тут борзеть.

– Я не борзею.

– Знаю я вашего брата… По какому ходу ты заехал?

– По первому.

– По бандитскому ходу ты заехал, поэтому сиди и не высовывайся, пока тебя не спросят, – распалился Бушак.

Прохор промолчал. Он, конечно, мог свернуть шею этому здоровяку, но без последствий это не останется. Если воры навалятся на него всей своей массой, ему точно несдобровать. Да и зачем ему враждовать с ними?

– Я не знаю, кем ты был на воле… Но если есть деньги… – в раздумье протянул Бушак.

Прохор продолжал молчать. Кулаки чесались невыносимо, но усилием воли удавалось сдерживать себя.

– Если есть деньги, это хорошо… Но не в деньгах счастье, да, пацан? – натянуто улыбнулся «смотрящий».

– Счастье в свободе.

– А ее нет.

– Поэтому помолчим.

– Значит, место тебе хорошее нужно, – в раздумье проговорил Бушак. – Если ты был в авторитете, то, конечно… Пацаны не поймут, если мы тебя тут на параше оставим. Я правильно понимаю?

– Дело не в пацанах, дело во мне.

– Не дай себя «опустить», все правильно… Будет тебе место.

Бушак подозвал к себе Торчилу и велел ему освободить шконку какого-то Сазана. Прохор забрал свои вещи, перенес их на новое место – в дальнем от сортира ряду, посередине, в равной удаленности от окна и двери.

– Доволен? – спросил Бушак.

– Лишь бы не на ветру.

– Лавэ подгонят, рассчитаемся.

Прохор кивнул. Все в этом мире продается и покупается. Тем более что он сам предложил такой вариант.

– Место в блаткомитете я тебе не обещаю, – продолжал «смотрящий». – Но если вдруг пойдешь в «отрицалово», возражать не буду… Может, вместе будем здесь куковать, пока мужики вкалывают…

Прохор промолчал. Он не собирался опускаться на самое дно арестантской массы, но и на самый верх лагерной элиты не рвался. И воровской миссии за ним не было – не надо было ничего доказывать. Так что можно было и поработать.

– Что, страшно стало? – усмехнулся Бушак. – Это правильно. У нас тут с этим делом строго. Меня два года через матрас кидали, пока отстали…

Прохор знал, как тяжело достается право бить баклуши в рабочее время. «Отрицалов» маринуют в штрафных изоляторах годами. Пятнадцать суток отстоял, вернулся в барак, провел там ночь на мягком матрасе, а на следующий день снова в ШИЗО. И так раз за разом. Это и называлось «гонять через матрас». Далеко не каждый выдерживал такое испытание, поэтому в хате в рабочий час находился один только Бушак, остальные в промзоне – план дают. А завтра и Прохор подключится. Его в слесарный цех определили… Может, «бугром» станет. Надо же к чему-то стремиться.

– Посмотрим, определимся.

– Посмотри, определись… – кивнул Бушак. – Порядки наши ты должен знать.

– Есть представление.

– Если накосячишь, ответишь, если все путем будет, живи, как человек. Трогать тебя никто не станет. У нас тут беспредела нет… Вопросы?

– Если появятся, спрошу.

– Тогда отдыхай. Пока можно.

Прохор поднялся и пошел к своей койке.

Вечером с работы привалила толпа. Молодые, в годах, старые, одни резвые, с амбициями, другие вялые, ко всему равнодушные. Но всех объединяла усталость от тяжелого рабочего дня. И все были раздражены, кто-то больше, кто-то меньше. А Сазан, худощавый парень с вытянутым вперед остроносым лицом, тот чуть не взорвался, узнав, куда его определили по воле «смотрящего». Но на Прохора наезжать не стал, только лишь бросил злой взгляд в его сторону.

– Значит, соседом будешь? – обращаясь к Прохору, спросил среднего роста худощавый мужичок.

Прохор кивнул.

– Суслик, – не подавая руки, представился Суслик.

– Кожух.

– С Бушаком вроде бы не блатуешь, а Сазана задвинул.

– Это не мое решение.

– Бушак так просто ничего не делает.

– Так просто ничего и не решается.

– Значит, договорился.

– Не твое дело! – резко бросил Прохор.

– Ну, не мое так не мое… Просто потом не говори…

– Что не говорить?

– Да ничего. – Суслик обиженно махнул рукой и, взяв полотенце, побрел к умывальнику.

Купчик не подвел, деньги пришли телеграфным переводом. Правда, с обналичкой возникли проблемы, пришлось откатить десять процентов, чтобы получить деньги на руки. Зато теперь ему было чем расплатиться с Бушаком.

Прохор нашел его в кочегарке, которая обогревала промзону. Как бы Бушак ни кичился своим особым положением, иногда начальству все же удавалось «выкуривать» его с хаты. Но работать его заставить все равно не могли.

– Зачем пришел? – спросил Бушак.

Он сидел за столом в темном углу кочегарки. Здесь был только один свет – от огня, пылающего в печи. Может, потому Бушак и казался чертом из ада. Рядом с ним сидели еще двое, из блатной элиты. Все они знали, зачем пришел Прохор. А как не знать, если его звали сюда для того, чтобы он расплатился по долгам.

– Ну, мы же договаривались. – Прохор достал из кармана конверт, сделанный из листка бумаги, положил на стол.

– Что это?

– Пятьдесят тысяч.

Прохор не оговаривал с Бушаком сумму, но уверен был, что этих денег хватит с избытком.

– Долларов?

– Ты же знаешь, что рублей.

– Мне нужны доллары, – качнул головой Бушак.

– Мы так не договаривались.

– Мы никак не договаривались. Ты назвал услугу, ты ее получил. Теперь я могу назвать цену. Миллион долларов.

В первый момент Прохор решил, что Бушак шутит, но тут же понял, что нет. Слишком уж серьезным было его лицо. А воры смотрели на Прохора сочувствующе. Но, вместе с тем, безжалостно. Никто не протянет ему руку помощи, все будут дружно его топить.

– Это развод. На лоха.

– Ты и есть лох, – ухмыльнулся Бушак.

– Так дела не делаются…

– Мы тебя не торопим. И на счетчик не ставим. У тебя есть целый месяц, чтобы решить вопрос с деньгами. Еще месяц на подгон… Через два месяца деньги должны быть здесь.

– Я даже не стану говорить, что у меня нет таких денег.

– Есть. Ты продал свой бизнес, деньги у жены. Свяжись с ней, скажи, пусть отправляет гонца.

Прохор скривил губы, прицельно глядя на Бушака. И откуда они знают про деньги, которые у жены? Уж не сама ли Инна заслала сюда пулю, чтобы Прохора поставили на развод. Денег она, конечно же, не даст, и тогда его убьют. Отличный ход. Только что-то не хотелось поздравлять Инну с успехом.

– Жена за меня не заплатит.

– Почему?

– Мы с ней разошлись, как в море корабли.

– Тогда ты лох вдвойне.

– Ты долго готовил эту фразу, – усмехнулся Прохор, – но сказал невпопад…

– Зато у тебя полный попад, – скривился «смотрящий».

– Нет у меня миллиона долларов. И не будет. Бери, сколько есть.

– Жадность фраера сгубила.

– Я все сказал.

Воры переглянулись, кто-то кому-то подал знак, и в кочегарку зашел качок с уродливой физиономией. Вслед за ним шел еще кто-то. Ловушка захлопнулась. Только хватит ли пружин, чтобы удержать жертву?

Прохор не стал ждать, когда «торпеды» набросятся на него, и первым рванул в атаку. Второй «бык» еще не втянулся в кочегарку, а Прохор уже ударил первого. Тот попытался закрыться и даже смог поставить блок. Но за Прохором был разгон, скорость, опыт и нестерпимая жажда выжить.

Он ударил ногой в пах, вдавливая мочевой пузырь в позвоночник. Нижнюю часть громилы толкнул назад, а верхняя осталась на месте. Равновесие нарушилось, качок стал падать, но Прохор, надавив ему на плечи, толкнул его на второго «быка». А третьего ударил костяшками кулака по горлу. В этот момент спину пронзила обжигающая боль. Похоже, кто-то метнул нож…

Но Прохора это не остановило. Он продолжал работать кулаками, локтями, ногами, прорываясь к выходу. И бойцовское трио не смогло его остановить.

Он выскочил из кочегарки в узкий проход между зданиями. Ноги вдруг подкосились, голова закружилась, он упал. Но инстинкт самосохранения заставил его подняться. И очень вовремя. Он тут же отразил направленный в голову удар, отбил ногу…

В котельной он был как в ловушке, зажатый со всех сторон. Там шансов было ноль. А здесь какая-никакая возможность для маневра, и с тыла никто не подпирает. Но в спине торчал нож, и Прохор ощущал себя шариком, из которого медленно, но неотвратимо выходит воздух.

Противник продолжал напирать. Он отбивался, но его взяли в клещи. А из кочегарки вышел Бушак, в руке у него тускло сверкнула заточка. Если он зайдет со спины, то все.

Но со спины зашел патруль. Спецназовцы с дубинками не щадили никого. Досталось бы и Прохору, если бы он не упал сам – от полного истощения сил.