– Погоди, Проктор! Стой!

Со своей выгодной позиции на спине у Проктора Мейтланд обозрел центральную низину острова. Во время своего послеполуденного патрулирования они добрались до заброшенного церковного двора на юге от автомобильного кладбища. Мейтланду был виден весь остров от проволочной ограды под виадуком до западной оконечности. Бетонное пересечение двух автострад сияло на солнце, как изящная скульптура, и Мейтланд часто мысленно представлял, как воспользуется этим высоким настилом, чтобы устроить себе милый висячий сад.

Проктор под ним терпеливо прислонился к покосившемуся надгробию. Одной рукой он сжимал здоровую ногу Мейтланда, держа калеку на своей широкой спине. Свое изуродованное лицо он прижал к стершимся буквам надгробной надписи, сделанной еще в XIX веке. Мейтланд заметил, что бродяга тайком трогает буквы иссеченными губами. Запах сладковатого пота от Проктора поднимался в неподвижном воздухе, как дух ухоженного домашнего животного. Левой рукой Мейтланд держался за воротник его смокинга, а в правой сжимал железный костыль, поднимая его, чтобы указать на различные особенности острова, привлекавшие его внимание. Постукивая Проктора прямым концом костыля, он мог править им, разъезжая по острову.

Бросив взгляд на послеполуденное движение машин – прерывистый поток легковых автомобилей, автобусов и бензовозов, – Мейтланд снова обратил взор на запад. Этот наблюдательный пост он посещал несколько раз в день. Отсюда было видно, не вторгся ли кто-то на остров. Вдобавок ему так и не удалось определить путь, которым остров покидала Джейн Шеппард – где-то на откосе прилегающей дороги должна быть утоптанная тропинка.

– Ладно, Проктор, поехали дальше. Напрямик обратно к «Ягуару». Ради бога, не урони меня. Не хотелось бы сломать вторую чертову ногу.

Проктор громко фыркнул и приготовился. Осторожно неся Мейтланда на спине, он осматривал густую траву перед собой, выискивая на церковном дворе изношенные ступеньки, ведшие на некогда проходившую внизу дорогу. Проктор пробирался сквозь траву, нащупывая путь покрытой рубцами рукой, и его толстые чувствительные пальцы определяли густоту, влажность и наклон стеблей, отвергая одни и выбирая другие хорошо знакомые коридоры.

– Проктор, я сказал: напрямик.

Мейтланд постучал бродягу костылем по голове, показывая путь, ведущий через пологий холмик. Проктор пропустил приказ мимо ушей. Он прекрасно знал, что этот прямой путь мог выставить Мейтланда на обозрение с автострады, и потому пустился по длинному извилистому маршруту мимо зарослей крапивы и разрушенных стен.

Мейтланд без лишних споров согласился на этот маршрут. Он приручил старого бродягу, но между ними существовало молчаливое соглашение, что Проктор никогда не поможет ему бежать. Мейтланд качался из стороны в сторону на спине у бродяги, балансируя костылем, как канатоходец. Его правая нога, ненужная, как ножны сломанной пике, волочилась позади.

Тяжело отдуваясь, Проктор пробирался к автомобильному кладбищу. Без этого вьючного животного Мейтланду было бы трудно вообще передвигаться по острову. После сильного ливня, который шел шесть дней после столкновения с Проктором, отовсюду лезли трава и крапива, бузина и колючая поросль. Хотя больная нога начала заживать, Мейтланд здорово ослаб. От то и дело начинавшейся лихорадки и несвежей пищи он потерял в весе больше 20 фунтов, и Проктор без труда носил его некогда грузное тело. Мейтланд чувствовал, как сквозь мышцы проступают кости тазобедренного сустава – это скелет посылал ему привет. Бреясь перед походным зеркальцем Джейн Шеппард, он сдавливал и растирал щеки и подбородок, но кости вновь собирались в маленькое, острое личико, с которого смотрели усталые, но свирепые глаза.

Несмотря на физическую слабость, Мейтланд чувствовал уверенность в себе и ясный ум. Теперь, с окончанием дождя, он мог вернуться к обдумыванию задачи, как же выбраться. Последние два дня холодного дождя Мейтланд просидел в подвале над примусом, прекрасно сознавая, что по текучей жидкой грязи забраться на откос не сможет.

Теперь он взглянул на подсыхающий склон. После двух дней одиночества в ожидании возвращения Джейн Шеппард (она вернулась лишь этим утром) тонкий, но отчетливый экран в сознании отделил его от движущихся мимо машин. Мейтланд нарочно заставлял себя думать о жене, сыне и Элен Ферфакс, вызывая в уме их лица. Но они все удалялись и удалялись, отступая, как далекие облачка над Уайт-сити.

Добравшись до автомобильного кладбища, Мейтланд приник к спине Проктора. Ворча про себя, тот двигался меж лежащих на траве покрышек. Мейтланд понял, что его столкновение с Проктором и Джейн случилось в последний момент, когда это еще было возможно. Теперь, неделю проболев и питаясь впроголодь, он бы не смог им противостоять.

– Правее – опусти меня здесь. Осторожнее!..

Мейтланд постучал Проктора костылем по голове. Как ни мелочно это казалось, но ему нравилось шпынять старого бродягу. Он добавил еще один удар, целясь костылем в серебристый шрам, шедший у Проктора по шее. Мейтланд сознательно поддерживал в себе злость и вспыльчивость, подзадоривая себя насладиться наказанием. Если он расслабится, Проктор его уничтожит.

Бродяга поднял широкую сгорбленную спину и опустил свой груз на землю рядом с «Ягуаром». Он смотрел на Мейтланда почтительно, но тусклые глаза выжидали одного неверного движения. Мейтланд пристроил костыль под правое плечо и, опираясь левой рукой на голову Проктора, неуклюже двинулся к багажнику разбитой машины. «Ягуар» уже скрылся в разросшейся вокруг траве, спрятавшей все следы на земле.

Мейтланд избегал взгляда Проктора, следя за своим лицом, чтобы оно ничего не выражало. Единственная надежда была на то, что кто-то придет осмотреть «Ягуар» – дорожный инспектор или рабочий, – чтобы сообщить номер какому-нибудь бдительному полисмену.

Мейтланд заглянул в закопченный салон, посмотрел на обгоревшее переднее сиденье и приборный щиток. Никто не потревожил пятна промасленной ткани и пустые бутылки. Мейтланд взялся за желобок на крыше и прижал ладонь к острому краю, стараясь взбодрить себя.

К своему удивлению, он оказался сильнее, чем ожидал. Несколько секунд ему удалось продержаться прямо без костыля. Правая нога, хотя и неподвижная в суставе, выдерживала вес, и, вертясь на левой ноге, Мейтланд мог неплохо ходить. Но он решил скрыть, насколько уже выздоровел. Пусть лучше Джейн и Проктор поверят, что он калека.

– Ладно, посмотрим, что у нас есть для тебя.

Мейтланд сделал Проктору знак отойти и открыл багажник. Бродяга смотрел на него хитрыми, выжидающими глазами, словно терпеливо дожидаясь какой-то ошибки. Иногда он словно предлагал Мейтланду себя, чтобы побить костылем, будто зная о его расчетливом удовольствии наказывать бродягу и побуждая его в надежде, что Мейтланд войдет во вкус и не захочет покидать остров.

Всего лишь несколько купленных молодой женщиной подарков – нарезанная буханка хлеба, жестянка с консервированной свининой из соседнего супермаркета – сделали Проктора ручным. Более всего авторитет Мейтланда поддерживали несколько бутылок дешевого красного вина. Проктор одновременно страшился этого вина и требовал его – вечерами, когда приносил Мейтланда в подвал к молодой женщине, подметал пол и зажигал лампу, он снова надевал свой смокинг, и Мейтланд награждал его, вручая бутылку алкогольной бурды. Потом Проктор удалялся в свое логово, где через несколько минут напивался. А Мейтланд, прежде чем Джейн уходила на свою регулярную вечернюю работу, лежал рядом с молодой женщиной и курил с ней сигарету, и они слышали, как над шепчущей травой разносится трубный голос Проктора и его подземной кротовьей музыке вторят мягкие растения этой зеленой арфы.

Проктор ждал в предвкушении, когда Мейтланд поднимет крышку. Багажник был для Проктора необычайно щедрым рогом изобилия – пара тяжелых галош, пара запонок из искусственного нефрита, что Мейтланд купил в Париже, потеряв свои, и старый номер журнала «Лайф» – все это Проктор утащил к себе, как бесценное и таинственное сокровище. Глядя на бродягу, Мейтланд убедился, что тому никогда в жизни ничего не дарили и что его власть над Проктором столь же зависит от подарков, как и от вечерней бутылки вина. Возможно, когда-нибудь они будут обходиться без собственно подарков, а оставят лишь сам ритуал раздачи и изобретут искусственную валюту из жестов и поз.

Мейтланд посмотрел в багажник. Там мало что осталось, кроме автомобильных инструментов, а их дарить не хотелось. Они могут еще пригодиться при побеге.

– Похоже, ничего не осталось, Проктор. Монтировка тебе ни к чему.

Проктор сделал тупой жест, его лицо напоминало морщинистую планету. Как голодный ребенок, неспособный смириться с реальностью пустой полки, он довел себя до пика ожиданий. Его лицо поочередно выражало противоречивые чувства – жадность, терпение, потребность. Перескакивая с ноги на ногу, он толкался рядом с Мейтландом и не слишком дружелюбно его подталкивал.

Встревоженный таким проявлением неблагодарности, этой расплатой за доброту – насколько смирнее Проктор вел себя, когда его били костылем по голове, – Мейтланд потянулся к картонке с вином. Бургундского оставалось две бутылки, и он собирался придержать их для себя, пользуясь услугами Джейн, которая покупала бродяге дешевый испанский кларет.

– Ладно, Проктор. Можешь взять их. Но до вечера не пей.

Он протянул бутылки бродяге, который схватил их дрожащими от возбуждения руками и на мгновение забыл о Мейтланде и разбитой машине.

Мейтланд молча смотрел на него, водя пальцем по костылю.

– Я нужен тебе, чтобы выдавать паек, Проктор, – не забывай об этом. Я изменил всю твою жизнь. Вино к ужину, вечерний костюм – все вы так и рветесь, чтобы вас эксплуатировали…

Двигаясь верхом на Прокторе к бомбоубежищу, Мейтланд взглянул на полотно виадука. После дождливых дней бетон быстро высох, и белый бок прочерчивал небо, как стена какого-то бескрайнего воздушного замка. Под пролетом виднелись подъездные пути к Вествейской развязке – лабиринту подъемов и примыкающих дорог. Мейтланд ощутил одиночество, как на чужой планете, покинутой ее жителями – расой дорожных строителей, которые давно исчезли, но завещали ему эту бетонную дикость.

– Теперь свободен уйти… – бормотал он себе под нос. – Свободен уйти…

Отдыхая на солнце, он уселся у стены бомбоубежища и закутался в желтую шаль. Проктор присел на корточки в нескольких футах поодаль, готовясь откупорить бутылку бургундского. Сначала он выполнил короткий, но тщательный ритуал, который выполнял над каждой банкой мяса и пачкой печенья, подаренными Мейтландом, – ножом соскоблил с бутылки этикетку и разорвал ее на мелкие клочки. Подарив бродяге найденный в багажнике экземпляр «Лайфа» трехлетней давности в надежде, что большие фотографии смогут вернуть мысли Проктора в мир за пределами острова, Мейтланд увидел, как журнал превратился в кучу тщательно измельченного конфетти.

– Тебе не нравятся слова, да, Проктор? Ты даже разучился говорить.

То же самое было справедливо и относительно его зрения. Мейтланд убедился, что Проктор не слепнет, а просто в этом безопасном царстве зарослей на острове предпочитает полагаться на свои рубцеватые пальцы и осязание.

Мейтланд повернулся к кессону у примыкающей дороги, на белой поверхности которого некогда чертил свои путаные послания.

Он щелкнул пальцами, наполнившись внезапным убеждением, что скоро выберется отсюда. Подняв костыль, как школьный учитель указку, Мейтланд указал на Проктора.

– Проктор, я хочу научить тебя читать и писать.