– Где лампа? Давай немного осветим этот маленький притон.

Чуть не сломав Джейн плечи, Мейтланд протиснулся в дверь темного подвала, сел на растрепанную постель и вытянул больную ногу, как ободранный столб. Держа костыль в правой руке, он постучал по полу.

– И разожги примус. Мне нужно кипятку. Ты меня помоешь.

Настороженно смотря на Мейтланда, Джейн взялась за работу. Из 50-галлоновой кадки у лестницы она набрала в кастрюлю воды, накачала примус и зажгла огонь.

– Ты по-свински обошелся с этим старым придурком.

– Так и было задумано, – сказал Мейтланд. – Я не собираюсь терпеть, когда старый бродяга и беглая психопатка смеются надо мной.

– И все равно это было свинство. Ты, наверное, настоящее дерьмо.

Мейтланд пропустил ее слова мимо ушей. Его новая агрессивная роль, хотя и тщательно рассчитанная, подчинила молодую женщину. Он снял рубашку. Его руки и грудь были покрыты грязью и синяками.

– Тебе бы надо здесь прибраться, – сказал он девушке. – У тебя здесь был выкидыш?

– Это не имело никакого отношения к этой комнате! – Она встала, еле сдерживаясь, и с усилием подавила гнев. – Хочешь сыграть на моем чувстве вины? Как я понимаю, такая у тебя теперь стратегия?

– Я рад, что это так очевидно.

– Ну, не надо. Мне и так плохо, без твоего обоюдоострого меча в ране.

Мейтланд пнул ящик, внутри загремели банки.

– Мне нужно поесть – посмотрим, что у вас имеется. Кроме этой детской еды, которую ты мне носишь. Не собираюсь играть роль твоего ребенка.

Это задело ее:

– Ты, наверное, думаешь, для того я и держала тебя здесь.

– Я бы не удивился. Я не смеюсь над твоими маленькими приступами сентиментальности, в должном месте они бы были очень милы, но у меня на уме другое. Во-первых, во-вторых и в-третьих, я хочу выбраться отсюда.

Джейн закатала его грязную рубашку.

– Я выстираю ее для тебя. Послушай, я вызову помощь, когда буду готова. Ты все время думаешь только о себе. Как ты не можешь понять, что у меня могут быть собственные проблемы?

– С полицией?

– Да! С полицией! – В ярости она вытащила из-под кровати металлическое ведро и налила в него горячей воды.

– Что у тебя было? – спросил Мейтланд. – Наркотики, аборт или ты сбежала из-под ареста?

Джейн помолчала, неподвижно опустив руки в воду.

– Умно, – спокойно заметила она. – Вы, наверное, здорово ведете свои дела, мистер Мейтланд – но не личную жизнь, я полагаю. – И с трудом выдавила: – Я заняла денег. У друга мужа. В общем, довольно много. Вшивый ублюдок.

Руками она намылила Мейтланду всю покрытую синяками кожу, а потом взяла косметическую бритву и побрила его. Он сидел на краю кровати, наслаждаясь прикосновениями ее маленьких рук, порхающих по коже, как послушные птички. Мейтланд удивился, что ему доставляет удовольствие даже по мелочам унижать эту молодую женщину, играя на ее спутанных чувствах вины и смеясь над ней; он никак не ожидал от себя подобного. В отличие от этого, унижение Проктора было тщательно рассчитано. Он опустил старого бродягу самым грубым образом. Но даже этот скотский поступок доставил ему известное удовольствие. Мейтланд смаковал яростное столкновение, зная, что подчинит этих двоих. Отчасти он отомстил Проктору и молодой женщине, хотя и прекрасно понимал, что они оба по какой-то парадоксальной логике получали удовлетворение от этих оскорблений. Агрессивность Мейтланда ответила их ожиданиям, их полуосознанной оценке самих себя. Кроме того что эти мелкие жестокости приносили ему сомнительное удовольствие, Мейтланд сознательно сам подбивал себя на них. Полный решимости выжить несмотря ни на что, он пользовался своей склонностью к жестокости точно так же, как раньше жалостью и презрением к себе. Главное – добиться господства над старым бродягой и этой своевольной молодой женщиной.

Он дал Джейн вытереть себя. Ее руки, пробегая между ушибами, успокоили его.

– А что твой отец? – спросил он. – Он не мог тебе помочь?

– Он мне больше не отец. Я не думаю о нем. – Она посмотрела на пробиравшиеся по лестнице солнечные лучи и сцепила руки, словно в масонском жесте. – Самоубийство – это… внушаемое действие. Знаешь, оно перенимается. Когда кто-то из твоих родных доходит до той стадии, что не может сразу убить себя, а ждет пару лет – не торопясь, словно это важнее всего в его жизни, – то трудно удержаться, чтобы не начать смотреть на собственную жизнь его глазами. Иногда я боюсь за свой ум.

Решительным движением она встала.

– Давай разденься, я вымою тебя всего. Потом поедим, и ты меня трахнешь.

Потом, когда девушка вымыла его, Мейтланд лег на кровать в ее махровом халате, чувствуя себя освеженным и возрожденным. Когда он стоял голый на лестнице, Джейн сильными руками мыла ему бедра и живот, растирая синяки и смывая масляные пятна. Потом она приготовила скромный ужин, и он смотрел, как она двигается по комнате, счастливая в этом домашнем уединении. Она достала свой курительный набор и свернула себе сигарету.

– Джейн, ты слишком много куришь гашиша…

– Это хорошо для секса…

Она затянулась. Когда они закончили ужин, комната была полна дыма, и Мейтланд ощутил, что в первый раз расслабился после прибытия на остров. Джейн сняла юбку и положила на кровать рядом с ним, потом положила голову на подушку рядом с его головой и предложила ему неплотно набитую сигарету, но Мейтланду уже и так было хорошо.

– Хорошо… – Она глубоко затянулась и взяла его за руку. – Как ты себя чувствуешь?

– Гораздо лучше. Это может показаться странным, но сейчас мне не так уж и хочется выбраться отсюда… Джейн, куда ты ходишь по ночам?

– Я работаю в клубе – вроде как в клубе, скажем так. Иногда я подцепляю кого-нибудь на автостраде. Ну и что? Недостойно, да?

– Немного. А почему ты не приведешь свою жизнь в порядок, не начнешь ее заново с кем-нибудь?

– Ох, давай-давай… А почему ты сам не приведешь в порядок свою жизнь? У тебя в 100 раз больше заморочек. Жена, та женщина-врач – ты еще задолго до этой аварии жил на острове.

Она повернулась к нему лицом.

– Ну, мистер Мейтланд, я думаю, мне лучше раздеться самой – вряд ли вы справитесь с этой работой.

Мейтланд неподвижно лежал, положив руку ей на бедро. Пока она раздевалась, ее настроение любопытным образом переменилось. Живая улыбка погасла. Сознание своей наготы как будто отдалило ее от Мейтланда, словно включился какой-то защитный рефлекс. Она встала над ним на колени и ногами сдавила ему грудь. Мейтланд протянул руку, чтобы ободрить ее, но она отползла, резким голосом осадив его:

– Так не пойдет. Сначала деньги. Давай, плата за секс.

– Джейн… Ради бога.

– Плевать на бога – я трахаюсь не ради бога и не ради кого-либо еще. – Она протянула ему его бумажник. – Пять фунтов – я беру пять фунтов.

– Джейн, бери все. Можешь взять все.

– Пять! – Она руками схватила его за плечи, так что ногти вонзились в его посиневшую от ушибов кожу. – Давай – на неделе я в любую ночь могу получить на автостраде десять!

– Джейн, твое лицо…

– Плевать на мое лицо!

Смущенный этим взрывом, Мейтланд порылся в бумажнике. Когда он отсчитал фунтовые бумажки, Джейн вырвала их у него из руки и засунула под подушку.

Она села на него верхом, а он взял ее за груди. Мейтланд пытался запомнить каждое касание, каждое движение этого полового акта, тот оргазм, что молнией прошел по перенапряженным нервам всего тела. Он принял правила игры, установленные молодой женщиной, радуясь предлагаемой ими свободе, понимая потребность в этой игре, чтобы избежать любого намека на какие-либо обязательства друг перед другом. Его отношения с Кэтрин и своей матерью, даже с Элен Ферфакс, все тысяча и одна нагруженных эмоциями сделок его детства были бы терпимы, если бы он мог заплатить за них некой безразличной валютой, протянуть твердые наличные через прилавок этих дорогостоящих отношений. Он пользовался этой девушкой вовсе не для того, чтобы она помогла ему выбраться с острова, а по мотивам, которых никогда раньше не признавал, – из-за потребности освободиться от своего прошлого, от своего детства, от жены и друзей, от всех их привязанностей и требований, чтобы вечно блуждать по пустынному городу собственного сознания.

Однако в конце их короткого полового акта Джейн Шеппард полезла под подушку и вытащила пять фунтовых бумажек. Она пригладила волосы, судорожно подрагивая бедрами, и Мейтланд замешкался с деньгами в руках, а она выхватила их у него и засунула обратно в бумажник.