Солнечные лучи, пробравшись через путаницу почерневших проводов, упали на приборный щиток машины. Вокруг задымленных окон на теплом ветру колыхалась высокая трава. В эти первые минуты после пробуждения Мейтланд лежал на заднем сиденье, глядя через закопченные стекла на откос автострады. Он стряхнул с лацканов смокинга засохшую грязь. Было восемь часов утра. Мейтланд удивился полной тишине окружающего пейзажа, жуткому отсутствию неустанного шума в час пик, разбудившего его накануне, – как будто какой-то разгильдяй-техник, ответственный за поддержание всей иллюзии этого заточения на необитаемом острове, забыл включить звук.

Мейтланд пошевелился. Тело задеревенело. Распухшая нога лежала рядом, как часть какого-то невидимого напарника. В отличие от ноги, остальное некогда мощное тело за ночь сжалось. Кости плеч и ребра торчали под кожей, словно старались отделиться от окружавшей мускулатуры. Мейтланд провел обломанным ногтем по щетине на лице. Мысли уже вернулись к съеденному перед сном бутерброду с курицей. К зубам пристал успокаивающий жирный вкус мяса и майонеза.

Мейтланд сел и посмотрел на переднее сиденье. Из обгоревшей кожи торчали пружины. Хотя физически он ослаб, голова работала ясно и четко. Он понимал, что какую бы попытку вырваться с этого острова ни решил предпринять, она не должна лишить его последних сил. Вспомнив, какую враждебность вызывало в нем его покалеченное тело, он придумал способ, каким будет мучить себя, чтобы продолжать движение. Отныне ему следует немного расслабляться и беречь себя. Чтобы придумать путь к спасению, понадобится еще несколько часов – возможно, целый день.

Основные проблемы, с которыми он частично уже встретился, – это как добыть питьевую воду, пищу и какое-нибудь сигнальное устройство. Кроме того, без помощи ему никак не выбраться с этого острова – откос слишком крут, и даже если лебедкой вытянуть себя наверх, к моменту подъема на балюстраду ему вряд ли удастся сохранить сознание. А выбравшись на дорогу, он запросто может попасть под грузовик.

Мейтланд толкнул дверь и подобрал свой костыль. Даже от этого малого усилия закружилась голова. Он прислонился к сиденью. Стебли измятой травы, просунувшись в открытую дверь, касались его ноги. Упругость этой жесткой травы являлась моделью поведения и выживания.

Его стошнило на дверь. Глядя, как комки серебристой слизи каплями стекают на землю, Мейтланд неуверенно оперся на костыль и прислонился к машине, сомневаясь, долго ли сможет простоять. Заляпанный смокинг на несколько размеров больше исхудалых плеч раздувался на ветру.

Мейтланд поковылял вперед, осматривая повреждения «Ягуара». Участки травы вокруг выгорели, обнажив круги черной земли. Огонь вывел из строя аккумулятор и электропроводку, прожег дыру в приборном щитке.

– Чертовски тихо… – пробормотал себе Мейтланд.

Ни машин, ни автобусов в аэропорт. Над жилыми домами одиноко маячили на солнце антенны.

Куда же, черт возьми, все подевались? Боже… Какой-то психоз. Мейтланд нервно покрутил костыль и заковылял по обгоревшей земле, стараясь найти на этом пустынном пейзаже хотя бы одного персонажа. Может быть, ночью разразилась мировая война? Может быть, где-то в центре Лондона обнаружился источник смертельной заразы? За ночь, пока он спал в сгоревшей машине, всеобщий тихий исход оставил его одного в покинутом городе.

В 300 ярдах к западу от острой вершины острова, за перекрестком, где к автостраде примыкала другая дорога, появилась одинокая фигура, толкавшая на восток мотоцикл. Человека почти не было видно за пустырем, но в ярком солнце Мейтланд ясно различил длинные белые волосы, ниспадавшие со лба на плечи.

Пока Мейтланд смотрел, как старик толкает свою заглохшую машину, его внезапно охватил такой страх, что заглушил чувства голода и усталости. Какая-то бредовая логика убедила его, что старик идет за ним – возможно, не прямо, а каким-то окольным путем через лабиринт дорог, – но в конце концов он придет в точку, где с ним, Мейтландом, случилась авария. Более того, Мейтланд был уверен, что машина, которую катит старик, – вовсе не легкий мотоцикл, а страшное орудие пыток, которое старик взял с собой в свой бесконечный кругосветный путь, и эти цепные передачи произведут свою кару над и так уже израненным телом Мейтланда.

Придя в себя, Мейтланд начал наугад бродить по автомобильному кладбищу, шатаясь и ковыляя в этом выгоревшем кругу. Белая голова старика по-прежнему виднелась на ведущей на восток полосе, его глаза не отрывались от пустой дороги перед собой. Солнце освещало потрепанную одежду и старый мотоцикл.

Мейтланд присел в траве, радуясь, что высокая трава скрывает его от приближавшейся фигуры. Он взглянул на циферблат календаря на часах в тот самый момент, когда из туннеля виадука, ревя дизелем, выполз пустой трейлер.

24 апреля…

Суббота! Начались выходные. Он разбился во второй половине четверга и уже провел две ночи на острове. Теперь наступило субботнее утро, и этим объяснялись тишина и отсутствие машин.

С облегчением Мейтланд поковылял обратно к «Ягуару» и попил воды, чтобы успокоиться. Старик со своим мотоциклом исчез из виду где-то за виадуком. Мейтланд растер руки и грудь, стараясь унять дрожь. Не померещилась ли ему эта одинокая фигура, не сочинил ли он сам этот призрак какой-то детской вины?

Мейтланд обвел взглядом остров, тщательно осматривая откос, не выбросил ли кто-нибудь за ночь чего-нибудь съедобного. Обрывки газеты, яркие конфетные обертки – но он должен найти что-нибудь поесть. В крайнем случае четыре бутылки бургундского дадут ему продержаться, а на острове должны расти съедобные ягоды – или, возможно, какой-нибудь забытый огород с грядкой одичавшей картошки.

Взгляд Мейтланда привлек кессон указателя на прилегающую дорогу. Вымытый дождем бетон ярко блестел на солнце, как пустая доска объявлений. Надпись, нацарапанную на нем трехфутовыми буквами, смогут прочесть водители…

Мейтланд потащился вокруг машины. Нужен какой-то пишущий материал или, если не найдется, что-нибудь острое, чтобы нацарапать на бетоне надпись и замазать царапины грязью.

Над капотом висел смрад горелой резины и масла. Мейтланд посмотрел на свисавшие с распределителя почерневшие провода. Одну за одной он вынул клеммы из свечей зажигания и набил карманы обгоревшими резиновыми шлангами.

Через полчаса Мейтланд пересек остров и сел у белого бока кессона, вытянув ноги перед собой, как искореженные шесты. От усилий по преодолению травы он быстро устал. Местами в центральной низине растительность поднималась до плеча. Несколько раз Мейтланд спотыкался о скрытые в траве камни и кладку и падал, но поднимался и упрямо двигался вперед. Он уже не обращал внимания на крапиву, которая жгла ноги сквозь разорванные брюки, эти ожоги он принимал наряду с собственным измождением. По мере продвижения он мог сосредоточиться на любой стоящей перед собой задаче – на следующем болезненном проходе через крапивные заросли, на трудном шаге через покосившееся надгробие – и каким-то образом эта сосредоточенность доказывала, что он может господствовать над этим островом.

Из карманов смокинга Мейтланд вытащил выкрученные из двигателя клеммы и обгоревшие резиновые шланги и, как играющий ребенок, разложил кусочки обгоревшей резины в два ряда перед собой.

Он слишком устал, чтобы стоять, но мог дотянуться фута на четыре над землей. Прыгающими 18-дюймовыми буквами Мейтланд тщательно вывел свое послание:

Прислонившись к холодному бетону, он осмотрел свое произведение и, как уличный художник в обносках богача, накинул на плечи сырой смокинг. Но голодные глаза вскоре с интересом обратились к сигаретным коробкам, рваным газетам и прочему мусору у подножия откоса.

В десяти футах от себя Мейтланд увидел грязный газетный сверток, выброшенный ночью с примыкающей дороги из проезжавшей машины. Рваная газета пропиталась маслом. Собравшись с силами, Мейтланд пополз к ней и крюком костыля подтянул сверток к себе. Лихорадочно ощупывая его, он порвал бумагу, и его оглушил запах жареной рыбы, приставший к грязным блеклым газетным фотографиям. Водитель, вероятно, купил себе поесть в одном из круглосуточно работающих кафе, образовавших целый городок у южного въезда на Западную развязку.

Рыбы не осталось – однако по тому, как аккуратно был свернут кулек, Мейтланд догадался, что там еще найдется пара десятков жареных ломтиков картошки.

Пока он почерневшими руками пожирал эти масляные кусочки, пыль у его ног прибили первые капли дождя. Хмыкнув про себя, Мейтланд засунул бумагу в карман смокинга, поднялся на ноги и двинулся через густую траву. Дороги вокруг острова по-прежнему были пустынны. Над головой неслись подгоняемые свежим северо-восточным ветром армады темных туч. Мейтланд коротко оглянулся назад на начерченные на откосе буквы, но они еле виднелись сквозь траву.

Прежде чем он добрался до центральной низины, на него налетел дождь и заставил остановиться, вцепившись в костыль. Под льющими струями Мейтланд посмотрел на свои дрожащие руки, двигающиеся, как у бессмысленного семафора, и понял, что не просто изнемог, а ведет себя довольно странным образом, словно не помнит, кто он такой. Кое-какие части сознания словно бы отделились от центра.

Он остановился, ища, где бы укрыться. Трава шумела и кружилась вокруг, словно заросли разговаривали между собой. Позволяя дождю хлестать себя по лицу, Мейтланд повернул голову так, чтобы хватать капли ртом. Ему хотелось вечно стоять так в окружении шквалов дождя, и он лишь с неохотой заставил себя двигаться вперед.

Сбившись с пути, Мейтланд споткнулся и упал в ограду, окруженную выросшей на разрушенном фундаменте крапивой. Стоя в этом каменном огороде, словно в неподвижном центре лабиринта, он попытался сориентироваться. Между ним и дорогой непроницаемым занавесом висела пелена дождя. Запекшаяся на смокинге грязь размылась и стекала на изодранные брюки, сквозь которые виднелось окровавленное правое бедро. Смешавшись на мгновение, Мейтланд сдавил свои запястья и локти, стараясь осознать, кто он такой.

– Мейтланд!.. – крикнул он. – Роберт Мейтланд!.. – И, сжав металлический костыль, заковылял из огорода.

В 10 футах слева, за кучей оцинкованных железных листов, обнаружился обрушенный вход в подвал. Мейтланда стошнило под струями дождя. Вытерев со рта слизь, он потащился по каменистой земле к подвалу. Истертые ступени спускались ко входу с покосившейся притолокой.

Мейтланд подтащил к ступеням железные листы. Тщательно уложив их между притолокой и верхней ступенькой, он построил грубую крышу, приспособив оцинкованные листы так, чтобы дождь стекал по уклону, после чего бросил костыль на ступени и спрятался под крышей своего нового убежища.

Сидя на ступеньках под дробь дождя по металлической крыше над головой, Мейтланд снял смокинг и изодранными руками отжал промокшую ткань. Грязная вода текла меж пальцев, словно он стирал детскую футбольную форму. Мейтланд разложил смокинг на ступенях и потер плечи, стараясь хоть немного разогреть их ладонями. Он чувствовал, как, распространяясь из горящего бедра, возвращается лихорадка. Тем не менее успех в постройке даже такого захудалого убежища придал ему бодрости и вновь разжег неколебимую решимость выжить. Как Мейтланд уже ясно понял, в этом и заключалась его воля к выживанию – в стремлении господствовать над островом и покорить его ограниченные ресурсы, и сейчас это казалось более важной целью, чем выбраться.

Он прислушался к дождю, бьющему по оцинкованному железу. Ему вспомнился дом, который его родители снимали в Камарге, на юге Франции, в свое последнее лето вместе. Интенсивный дождь, какие бывают в дельте Роны, обрушивался тогда на крышу гаража под окнами спальни, где маленький Роберт счастливо провел бóльшую часть каникул. И это было не просто совпадение, что когда он впервые овладел Элен Ферфакс на юге Франции, они поехали прямо в Ла-Гранд-Мотт, футуристический курортный комплекс на побережье в нескольких милях от Камарга. Элен тихо ненавидела ту жесткую, невыразительную архитектуру с ее стилизованными бетонными поверхностями, и ее раздражал цветистый юмор Мейтланда. К тому времени он обнаружил, что хотел бы оказаться здесь вместе с Кэтрин – ей бы понравились отели в виде зиггурата и обширные пустые стоянки, запланированные проектировщиками за годы до того, как туда приедет первый турист на машине. Это напоминало город, заранее, еще до своего появления покинутый людьми.

Через открытый дверной проем Мейтланд смотрел на лужи на заросшем травой фундаменте, в который провалился первый этаж. Когда-то здесь была маленькая типография, и у его ног лежали несколько матриц с медной задней стороной. Мейтланд поднял одну и посмотрел на смутные фигуры мужчины в темном костюме беловолосой женщины. Прислушавшись к дождю, он подумал о разводе своих родителей. Неопределенность того периода, когда ему было восемь лет, словно воссоздалась в зеркальном образе на матрице, в инвертированных тонах неизвестных мужчины и женщины.

Через час, когда дождь прошел, Мейтланд выбрался из своего убежища. Крепко держась за костыль, он поковылял обратно к южному откосу. Лихорадка все усиливалась, и он бездумно смотрел на пустынное полотно дороги.

Когда он добрался до откоса и посмотрел на оставленное на белом боку кессона послание, обнаружилось, что все буквы стерлись.