Глава двадцать вторая
Вести с Воронежа

Всю ночь боярину спалось плохо, мучили кошмары. Явился в них к нему мертвый монах, обещая кары небесные за то, что встал на пути высших сил. А под утро посетил его сны княжич Федор. Был он тихий и грустный, стоял княжич посреди заснеженного поля босиком в одной лишь длинной белой рубахе. Долго стоял, смотрел и молчал.

– Ты присмотри за Евпраксией моей, – попросил он наконец смиренным голосом, – а мне пора.

И ушел на закат, переставляя босые ступни по глубокому снегу.

Евпатий проснулся в холодном поту ни свет ни заря. Рывком сел на постели, обхватив голову.

– Ты что это, любимый? – позвала его Лада, тоже проснувшись.

– Пора мне, Ладушка, на двор княжеский, – ответил воевода вставая, – чую, стряслось что-то недоброе. Не могу я долее спать.

Коловрат кликнул слуг, оделся, перекусил наскоро, чем бог послал. Вскоре он, покачиваясь в седле, уже ехал в сопровождении верного Ратиши и десятка ратников в сторону княжеского терема. Все еще пребывая в тягостной полудреме, на подъезде к мосту через ров вдоль княжеского кремля Коловрат повстречал гонца, что скакал во весь опор туда же. Но, увидев воеводу, гонец вдруг осадил коня и направился к нему. Это был один из воинов, охранявших Южные ворота.

– Дозволь слово молвить, Евпатий Львович, – обратился он к воеводе.

– Спозаранку князю весточку несешь? – поприветствовал его Коловрат вместо ответа. – Ну говори, коль не шутишь. Чего тебе надобно?

– Да я не князя ищу, а тебя, – ответил всадник, удерживая норовистую лошадь, – меня сотник послал, сказал, что на дворе у князя можешь быть. А тут ты и показался.

– Ну, нашел, говори, – поторопил его воевода, – время дорого.

– Там у Южных ворот войско в ночи показалось, – сообщил гонец, – тыщ пять всадников, не меньше. С виду степняки, но ведут себя странно, на виду стоят, не нападают. Словно в гости приехали. Говорят, половцы, приехали по зову князя нашего Юрия. Сотник послал тебя разыскать да спросить, чего с ними делать. Бить али приголубить.

– Половцы, говоришь? – усмехнулся Евпатий, вспомнив, что Юрий говорил про своего родственника. – А хана ихнего часом не Богун звать?

– Именно Богун, – кивнул ратник, – так и назвался. Значит, правда союзники?

Коловрат посмотрел на близкий уже терем рязанского князя, но решил, что это дело не терпит промедления.

– Ладно, поехали, посмотрим, что там за половцы к нам в гости на рассвете пожаловали, – решил он, разворачивая коня в обратную сторону.

Когда он прибыл к Южным воротам, уже рассвело, и, взобравшись на башню, воевода действительно увидел целое войско степняков, расположившееся не таясь на холме перед воротами. Спешившись, они дожидались ответа и отдыхали, ничуть не заботясь о боевых порядках и не обращая внимания на всадников Лютобора, что выстроились вокруг них полукольцом. В общем, вели себя как дома.

– Да, эти на татар не похожи, – решил Коловрат, подумав вслух, – и нападать вроде не собираются. Если только это не военная хитрость. И как только проскочили до самой Рязани, не всполошив наши кордоны. Прав был, Юрий, Богун дорогу найдет.

Впрочем, он отлично знал о дружбе с приграничными половцами Богуна, отряды которого по приказу князя Юрия пропускались внутрь княжества без боя. В отличие от войск других половецких ханов, враждовавших между собой и принимавших активное участие в междоусобицах русских князей, то на стороне Михаила Черниговского, то на стороне Ярослава Всеволодовича, сидевшего нынче в Киеве.

Евпатий посмотрел вниз – перед самыми воротами ожидали ответа посланцы Богуна. И он уже собрался дать команду открыть ворота, как вдруг заметил нескольких всадников, что скакали во весь опор к Южным воротам. Едва показавшись из леса, вскорости они уже подъезжали к Рязани, не обращая внимания ни на половцев, ни на «охранявших» от них город до приказа воинов Лютобора. Но миновать такую массу вооруженных людей просто так было нельзя, и они были остановлены разъездом рязанских всадников. Однако, на удивление Коловрата, тут же пропущены дальше. И только когда они были уже у самых ворот, Евпатий понял, почему – он узнал в одном из всадников, судя по виду, изможденных долгой скачкой и даже раненых, сотника Еремея, охранявшего в посольстве княжича Федора.

– О господи, – пробормотал Евпатий, сразу заподозрив неладное, – не зря мне сегодня княжич снился.

И, наклонившись через перила, крикнул вниз стражникам, охранявшим массивные засовы:

– Открыть ворота!

В княжеские палаты он вошел вслед за Еремеем, на котором лица не было, конечно, расспросив его по дороге. Сотник был устал и ранен в плечо, но не обращал внимания на кровоточившую рану. То, что Коловрат узнал, больше не оставляло выбора рязанскому князю. Хотя Юрий был человеком прозорливым, и что он решит, было ведомо, в конце концов, только ему одному.

Хлопнула дверь в боковой стене, и в зал вошел Юрий в расшитой золотом одежде. Князь был хмур и молчалив. А увидев Еремея в одиночестве, еще больше посерел лицом, но держал себя в руках, как и положено властителю княжества.

– Говори! – кратко бросил он Еремею.

Но тот молчал, не в силах открыть рта.

– Ну! – едва не крикнул на него князь.

– Прости, князь, – наконец заговорил сотник, и борода его задрожала, – дурную весть я тебе принес…

Он облизнул пересохшие от волнения губы, продолжил:

– Три дня назад погиб твой сын, княжич Федор, и боярин Святослав с ним. Казнили их татары поганые.

– Как это случилось? – потухшим голосом переспросил Юрий, отходя к окну и не глядя более на рассказчика.

– Долго держали нас в лагере татары без ответа, – стал припоминать сотник, – забрали дары, но не допускали к хану своему, словно потомить хотели и поглумиться над нами. Наконец не выдержал Федор и возмутился. Стал требовать, чтобы Батый встретился с ним тот же час и дал ответ. И тогда хан велел привести его к себе в шатер. А с ним Святослав отправился, да я вызвался, ибо охрану княжича татары запретили к своему хану пускать.

Сотник вновь облизнул губы, помолчал немного, но почуяв нетерпение князя, заговорил вновь:

– У Батыя в шатре был пир. Усадил он нас за стол и предложил через толмача своего отведать яства. Федор отведал, хоть Святослав и опасался, что отравлены они могут быть. А отведав, Федор не стал дожидаться, покудова его спросит хан о делах, и сам начал разговор. Спросил татарского хана Батыя, зачем он на Русь прибыл и чего хотел. А Батый в ответ только рассмеялся и вдруг завел разговор о его жене, сказав, что наслышан о красоте ее неземной.

Юрий резко обернулся, словно уже знал, что услышит дальше. Вперил взгляд в несчастного сотника, и тот едва нашел силы, чтобы закончить рассказ.

– Сказал татарский хан, что слыхал о Евпраксии, молодой жене княжича, много лестных слов. Описали ему жену Федора как первейшую красавицу, а у него, хана, которому подчинилось уже полмира, все должно быть самое лучшее. Увидал он, как затрясло княжича нашего, рассмеялся и вдруг, поменяв речь, заявил Батый, что пришел он на Русь со своей несметной ордой, чтобы отомстить, ибо в прошлом помогли мы врагам их, половцам, и потому заслужили наказание. Татары ничего не забывают, сколько бы лет ни минуло. Сказал Батый, что отныне он здесь властитель надо всеми властителями. Все князья русские придут на поклон к нему, кто умен. И тот, кто покорится добровольно, избегнет участи остальных, коих он утопит в крови. И если он, Федор, добровольно приведет ему свою жену в стан на Воронеже, дабы насладиться ею, то Батый пощадит Рязань.

– Ну? – прошептал Юрий едва слышно. – Что дальше было?

– Вскочил твой сын, княже, опрокинув кубки с вином, уже броситься хотел на хана татарского, невзирая на охранников. Но вдруг спокоен сделался, словно вспомнил советы твои да боярина Святослава, что рядом сидел ни жив ни мертв. Встал посреди шатра, руки на груди скрестил и спокойным голосом ответил Батыю, что не пристало русским князьям, помазанникам божьим, своих жен всяким собакам на блуд водить.

Отвел глаза в сторону сотник, а затем и вовсе их в пол опустил. Договорил же речь свою, уже вовсе не глядя на Юрия.

– Рассвирепел Батый и велел тут же Федора на дворе разрубить на части, бросив псам. И боярина Святослава вместе с ним. А меня, что смотрел на все это в ужасе, пощадил – лишь помяли меня татары маленько. И велел отправиться в Рязань с вестью о сыне твоем, княже, и ждать его скоро в гости со всем войском. Всех, кто был со мной, тоже казнили, оставив лишь двоих провожатых. Вот я и здесь. Прости, что принес тебе весть горькую.

– В гости, говоришь, – тихо произнес Юрий Игоревич, но голос его зазвенел, вдруг окрепнув: – Нам таких гостей не надобно. Мы их метлой погоним от границ своих, а сюда не пустим. Евпатий…

Он метнул гневный взгляд на воеводу, словно хотел приказать что-то, но вдруг осекся и кликнул слуг.

– Где Евпраксия? – обратился Юрий к одному из доверенных слуг, что дежурил у дверей и явился по первому зову.

Услышав напряжение в голосе князя, Коловрату вдруг показалось, что не он один думал о том, что Евпраксии угрожает опасность. Впрочем, Юрий мог беспокоиться о другом, – чтобы весть о кончине мужа не достигла ее ушей раньше, чем он сам сообщит ей об этом.

– К заутрене ушла, – сообщил ему слуга, – в Борисоглебский собор, вместе с няньками и наследником.

– С наследником? Одежу мне, быстро, – приказал князь и, когда слуга вышел, обернулся к воеводе. – Вот что, Евпатий, со мной пойдешь в собор. Надо Евпраксию встретить с заутрени и проводить в кремль. Люди с собой есть?

– Есть дюжина ратников, – кивнул Коловрат.

– Еще моих охранников две дюжины возьми и следуй за мной, – приказал князь, которому уже принесли алую меховую накидку. А выходя из зала, добавил вполголоса: – Неспокойно мне. Как бы чего не вышло.

Евпатий задержался в дверях и посмотрел на убитого горем сотника.

– Иди домой с богом, Еремей, князь тебя не винит. Да и не до тебя сейчас уже. Завтра призову – поговорим.

И вышел вслед за князем, не дожидаясь ответа.

Утренняя Рязань уже наполнилась шумами – город вставал рано. С первыми лучами солнца в нем начинала бурлить жизнь. Особенно в Столичном городе, куда они въехали, миновав еще сонный Средний. Туда-сюда сновали мастеровые, скрипели полозьями сани с товаром, опоздавший люд спешили на службы в церкви. Охранникам Евпатия то и дело приходилось конями прокладывать дорогу князю. Юрий ехал молча, насупившись, переживая горе в сердце своем и не желая говорить об этом ни с кем, даже с Коловратом. И тот помалкивал, уважая желание князя. Тяжело ему приходилось. Потерять сына – тяжкое горе. Любой мог впасть в уныние. Но князь Рязани не мог. Ведь сколько всего еще предстояло ему, вот и заглушал он рвущийся из души стон. Но нелегко ему это давалось, ох нелегко.

Вскоре они уже миновали Спасские ворота, повернув направо по запруженной народом улице. А когда подъезжали к Борисоглебскому собору, чей величавый купол над главной башней по золотому блеску было видно издалека, Коловрату показалось, что он заметил какое-то движение наверху. Как раз в той самой массивной башне, возвышавшейся над центром собора. В ней было много сводчатых окон. Одно из них вдруг со звоном растворилось. Да так сильно, что створки ударились о стену и осколки со звоном посыпались вниз. А еще через мгновение он увидел, как на подоконник вступила женщина, держа на руках малолетнего сына. Она замерла на краю, словно вдруг в последний момент передумала. С изумлением Коловрат узнал в ней красавицу Евпраксию, которая прижимала к груди княжеского наследника.

– Господи, – пробормотал воевода, пуская коня вскачь, – что она задумала?

Князь, бросив взгляд в ту же сторону, с криком устремился за ним.

Евпраксия меж тем все стояла на краю, словно молилась, прощаясь со всеми перед прыжком в бездну. И в то же время не решаясь сделать последний шаг в жизни. Коловрат стал кричать ей на скаку и махать руками, чтобы опомнилась, Юрий тоже кричал позади него изо всех сил. И она их услышала. Даже подняла голову. Но вдруг, показалось Евпатию, сзади мелькнула чья-то тень, и княжна качнулась вперед. Сорвалась с подоконника и с криком устремилась вниз, не отпуская от груди младенца. Пролетев с высоты собора немалое расстояние, княжна вместе с жутким звуком рухнула на припорошенные снегом камни мостовой прямо перед главным входом. На глазах у Евпатия и Юрия, что едва успели осадить коней.

У обоих захватило дух от того, что они увидели. Юная красавица Евпраксия лежала перед ними в луже крови, придавив собой ребенка. Оба были мертвы. Князь с воплем соскочил с коня и упал на колени рядом с мертвой девушкой. Он протянул к ней руку и, не веря глазам своим, дотронулся до ее размозженной головы, а потом до мертвого тельца наследника. Вдруг отдернул ладонь и даже вскрикнул, увидев на ней алую кровь. А затем зарыдал в голос и упал на камни, стуча по ним кулаками.

Из собора, прервав службу, повалил народ, но увидев, что стряслось, в безмолвии окружил место кончины молодой княжны. Стон разнесся над Борисоглебским собором. Коловрат, потерявший дар речи, в ужасе смотрел, как собирается толпа, и переводил взгляд то на рыдавшего князя, что обезумел от горя, то на все прибывавших людей.

– Прости меня, княже, недоглядел, – пробормотал он еле слышно, словно говорил сам с собой, и вдруг вспомнил про тень, что мелькнула в окошке. Эта мысль понемногу вернула ему здравый смысл.

«А ведь ей помогли умереть, – как-то отстраненно подумал Коловрат, глядя на лежащую в луже крови Евпраксию, – она ведь почти передумала, когда заметила нас. Богом клянусь. И с чего бы ей кончать с собой и сыном? Верно, кто-то ей рассказал про Федора. Да только кто мог знать раньше нас?»

Он вновь посмотрел на толпу и вдруг подумал, что убийца княжны мог быть еще в соборе. Хотя краем сознания воевода уже понимал, что за то время, пока все находились в оцепенении, многие вышли из Борисоглебского собора и растворились на близлежащих улицах. Евпатий все же поднял руку, подозвав Ратишу, и для очистки совести приказал оцепить все входы и выходы. Раздав несколько приказов и установив хотя бы подобие порядка на площади, он заметил, что рязанский князь больше не плачет. Юрий сидел на окровавленном снегу рядом с Евпраксией и наследником, молча смотря перед собой отсутствующим взглядом.

«Как бы умом не тронулся от горя, – начал переживать воевода. – Вот судьба – за один день всю родню потерял. Как мы жить-то будем тогда без князя?»

Но Юрий вдруг поднялся на ноги и повернулся к боярину. Глаза его были сухи. А лицо стало непроницаемым, как у мертвеца, словно он сам только что умер. Чем-то знакомым повеяло на Евпатия.

– Дозволь сказать, княже, – осмелился заговорить с ним первым Коловрат. – Не сама она. Не хотела она, ты же видел. Помогли ей на тот свет отправиться, даю голову на отсечение. Я видел – тень за ней мелькнула.

– Кто это сделал? – спросил Юрий так, что зубы его заскрипели от тихой ярости.

– Не знаю пока, княже, – честно признался Евпатий, – только подозревать могу. Но узнаю. Непременно узнаю.

– Найди их, Евпатий, – тихим голосом приказал князь, – но не убивай. Ко мне приведи. А там уж я сам…

– Конечно, княже, найду, – едва не крикнул Евпатий, глянув на мертвую Евпраксию с наследником, – костьми лягу, а дознаюсь.

– Вели похоронить их как подобает, – приказал Юрий, бросив взгляд на священников, что толпились рядом, не осмеливаясь подойти ближе.

Он вскочил на коня и уже из седла приказал:

– Завтра поутру выводи все войска в поле. Пойдем встречать дорогих гостей на Воронеж.

– Прости, княже, – осмелился перечить в такой момент воевода, – в чистом поле с татарами биться – много людей потеряем.

– Мне больше терять нечего, – отрезал Юрий Игоревич, дергая поводья, и добавил спокойно, взглянув на кровавое месиво из человеческих тел: – Я уже все потерял.