53. Живойт

Дорога шла среди берез. Белые подруги виляли бедрами, звали к себе. Я шел к мусульманам. Казалось, я понял наконец, как устроена схема поведения небесного воинства. Они поднимают из могил всех, кто годится на подмогу. Нас для священной войны слишком мало. Нужны помощники, единомышленники – разница в религиях здесь ни при чем. Если мои чуваки достанут последний камень, то, скорее всего, принесут его на татарское кладбище. Иных святынь поблизости не найти. И потом, с исламом мы почему-то не работали. Я не мог знать всего плана по воскрешению из мертвых, но не удивлюсь, если восстановление каких-нибудь суфийских или буддистских ценностей также было целью архистратига Михаила и Федора Теляка.

Я подошел к большой решетчатой ограде с каллиграфическими отметинами арабской вязи на стальных щитах. Открыл калитку. «Приветствие вам, о обитатели могил! Вы ушли раньше нас, а мы следуем за вами».

Кладбище располагалось в смешанном лесу на берегу Нарочи. Небольшая поляна перед калиткой была похожа на коврик в прихожей. Я постоял в этом предбаннике, снял карабин и повесил его на забор. Магометане глядели на меня в упор с фотографических инкрустаций на гранитных и мраморных стелах. Многие лица показались мне знакомыми. Возможно, я часто встречал их в курортном поселке. Кучинскас Андрей Ионосович. Якубовский Александр Азульевич. Ролич Евгения Яковлевна. Майшутович Софья Самуиловна. Захаровы, Николай Яковлевич и Фаина Брониславовна. Толопило Александр Евстафович. Лебедь Мустафа Ибрагимович. Асанович Елена Ибрагимовна. Милькаманавичус Адамас Алексо.

Ближе к озеру начинались традиционные захоронения. Нечто похожее на клумбы с цветами, сложенные из хорошо подогнанных булыжников, или скругленные высокие валуны с мусульманской символикой.

Я вспомнил, что лицевые части плит, как и головы покойников, должны быть повернуты в сторону Мекки, а что еще важнее – в направлении камня Каабы. Воспоминание о небесном камне, ставшем священным для целой могущественной конфессии, еще раз подтвердило, что наши труды по собиранию «главного космического слова» не могли быть бессмысленны.

Я походил по кладбищу, решил спуститься к воде. Оказалось, это невозможно. Берег здесь был обрывистый, заросший кустарником и тальником, переходящим в камыши. В просветах меж ветвями можно было видеть, что далеко под откосом на четвереньках стоят люди и пьют воду. Я подумал, что для поиска метеорита можно было бы пригласить и водолазов, но тогда это не стало бы философией общего дела. Для единения нации существует очень мало способов, и основной из них – чувство враждебного окружения, необходимость постоянного отпора настоящему или воображаемому врагу. Другой вариант – объединенное созидание, строительство, борьба за новый трактор или урожай. Приемы нормальные, но подчас лишенные необходимой мистической основы. Без тайны и движения к ее разоблачению жизнь становится слишком механистичной.

Водопойцы продвинулись от береговой черты уже метров на пятьдесят, а там было довольно глубоко. Через кусты пробирались все новые и новые соотечественники, обнимающиеся парочки, одинокие старики, ребятишки.

Оказавшись на берегу, они вставали на четвереньки и, как животные перед чудовищной засухой, опускали лица в воду, отплевываясь от сора и ряски. Если дело пойдет в таком же темпе, озеро Нарочь опустеет часа через три. Я сидел на холме, глядя на свой народ. Остатки орды в виде иноверческих столбов высились за моей спиной. Батый, как известно, дошел до Адриатического моря. На этом клочке земли – те, предки которых решили здесь остаться. Они стали местными, как и я.

Когда-то, зажатые между Ордой и Орденом, мои соотечественники переливались из московских княжеств в литовские, как брага по сообщающимся сосудам. После уничтожения Пруссии тевтонцы взялись за Жемайтию, Аукштайтию, Черную Русь, Полоцкие земли. Крестоносцы переориентировались с Палестины на языческую Литву, находившуюся буквально под боком Священной Римской империи. Тринадцатый век оказался переломным. Союз между двумя русскими государствами мог состояться после объединения Миндовга с Александром Невским. Германцы казались обоим опаснее кочевников. Попытка не удалась. Сначала неожиданно умер один князь, потом был убит другой. Теперь я стал свидетелем иных исторических событий, участником битвы при Гирынах, почти героем. Почему бы не ввести звания героя Великого княжества Литовского?

Я улыбнулся и вдруг почувствовал, что около меня дышит какая-то другая жизнь. Огромная, как озеро. Сильная, как лес.

Змеиная голова размером с доброго поросенка доверчиво легла мне на колени, и я с содроганием увидел алый индюшачий гребень у нее на лбу.

Жемойт, хозяин этих земель и озер, пахнущий сапропелем, водорослями, рыбой, мириадами утопленников и бальзамом «Старый Брест», прижался к моему животу, позволил почесать холку. Я гладил его доисторический череп, остерегаясь прикоснуться к безгубому рту, страшным кривым клыкам, которые угадывались под кожей. Он был великолепен. Твердая чешуя с декоративным шахматным узором цепляла за джинсы, поскрипывала, неслышно шуршала. Петушиная корона податливо переваливалась в моих пальцах, как застывающий и вновь нагревающийся каучук. Необозримая длина его тела уходила куда-то в просторы сырых лесов и шелестящих полей, расползалась по множеству тропинок и ручейков из Нарочанского края в Литву, Восточную Пруссию, может быть, даже в Польшу. Я гладил Василиска по огромной голове, и он в ответ шевелил рыбьими усами. Чешуя на его шее переливалась, менялась, становилась нежной, голубоватой. Мне казалось, что жемойт может заговорить на каком-нибудь шипящем балтском наречии.

– Ты любишь молоко? – спрашивал я по-русски, но он лишь ронял тонкую нить слюны. – Козье или коровье? – пытался уточнить я и тут же рассказывал, что предпочитаю козье.

Начало жизни северо-западной ойкумены Европы лежало у меня на коленях. Голова местного бога была у меня в руках, со мной дружили мертвецы, литвинские колдуны, а с повелителем ангелов, как оказалось, я был знаком с молодости. Какие хорошие связи! Змей не смотрел мне в глаза. Его очи существовали не для того, чтобы смотреть. Он понимал и чувствовал то, что происходит в мире, без глаз и ушей. В нескольких шагах от нас осушался самый большой водоем Беларуси, жилище исполина, хранителя сокровища, но жемойт не придавал этому ни малейшего значения. Ему было приятно, что я не пью этой воды вместе с остальными. Я был единственным, кто не участвовал в общем деле. Я говорил с ним, как с ученым котом:

– Вот, Василий, какие наступили времена. Такие дела, Василий.

Душераздирающий вопль на энохианском, усиленный то ли динамиком, то ли эхом загробного мира, заставил меня подняться. За трассой Мядель – Нарочь раздался взрыв, означающий смерть моего единственного и почти мифологического врага. Ластовский погиб в очередной раз. Теперь уже в качестве вертолетчика. Над лесом встало зарево из авиационного топлива, перемешанного с субстанцией ангельских душ.

Над водой проступал рассвет. Люди бежали к последнему камню мироздания, чтобы составить наконец долгожданное слово. Добыть пятый элемент. Я был очарован своей властью над Василиском и включенностью в масштабный мировой процесс, пока меня не хлопнул по плечу Мотя Грауберман.

– Поехали, пожрем чего-нибудь, – сказал он, и я понял, что он сегодня, как и я, одинок.

– Поехали. У меня есть картошка. Хорошие консервы.

Вспышка фейерверка осветила голое дно великого озера, еще шевелившееся водорослями и рыбой. Люди праздновали победу над зверем. Где-то у островов находился последний камень, скрепляющая скрижаль, главная буква алфавита, над составлением которого нам с друзьями пришлось так много поработать. Камень лежит в устье реки Скемы, подумал я. Пускай им займется кто-нибудь другой. У архангела Михаила – огромное воинство. Мы с Гарри свое отслужили.

– Хабу бабу, – сказал я Гарри, поднимаясь с земли. В подростковом возрасте мы так разговаривали по-турецки.

– Бабу хабу, – ответил он. – Я приехал на такси. Материализм не прокатит. Полная победа духа, как я вижу. И русского оружия. Ха-ха-ха.