52. Дайте нам испить эту чашу

– Смотри, – сказал он. – Наша задача – уничтожить как можно больше солдат противника. Типа компьютерной игры. Пока хватает горючего, мы для зверя неуязвимы. Мочи лохматых! Понял? Нужно дать людям пройти к озеру. Задача свинских повстанцев – нас к озеру не допустить. Надеюсь, ты не борешься за права животных? Я люблю свиней, но людей люблю больше. – Он дурашливо расхохотался.

Мы поднялись над Купой и двинулись к Мяделю, освещая местность прожектором, укрепленном на фюзеляже. Вепри перебегали трассу группами и по одному, чтобы подойти к озеру и занять круговую оборону вдоль берега. Летчик снизил машину в районе памятника павшим. Мы пошли над шоссе на высоте метров пятидесяти. Мишка бахвалился. Создавалось впечатление, что он с восторгом смотрит на себя со стороны.

По трассе брела колонна верующих католиков, пилигримка – люди старые и молодые, повязавшие на манер пионерских галстуков желтые косынки. С флагами, транспарантами, гитарами, громкоговорителями. Цель их маршрута была неизвестна, но отправная точка наверняка костел Святого Андрея в Кобыльнике. Девушек среди них тоже хватало. Мишаня присвистнул:

– Какие дамы! Настоящие Божьи невесты! Еще раз повторяю: знакомиться с барышнями надо не в кабаке, а в храме. Посмотри, какие коротенькие шорты, атлетические тела, непорочные души. А мы свою священную молодость провели с комсомольскими хабалками и прочими куртизанками пролетариата.

Мишаня дал предупредительную очередь, ожидая реакции.

Паломники замешкались. Мы пролетели прямо над колонной, но люди продолжали стоять, недоуменно всматриваясь в небеса. И тут из леса на них посыпались, страшные, как лохматые мешки, кабаны… кабаны… кабаны… Они бежали как из леса, так и со стороны озера. С характерным визгом и хрюканьем они набрасывались на людей (в первую очередь на девок), их намерения были похабны. Мишаня попытался отсечь паломников от свиней.

– Я мочу тех, кто выходит из леса. А ты возьми оптику. В первую очередь – насильники и мародеры. Понятно? Старайся не шмалять по населению, – добавил он. – Конечно, они воскреснут, но убивать людей неприлично. Даже у нас. Надо освободить проход к озеру от тех и от этих. Че ты такой задумчивый? Micama! Zodacare! Vaunigilaji! – Он взял сектор со стороны памятника павшим, я обратил внимание, что у него хорошие стрелковые навыки. – Прикрой меня! Ха-ха-ха!

– Что?

– Стреляй! – крикнул он, скосив несколько кабанов, пытавшихся порвать опущенные для обороны хоругви. – Стреляй, Серега! Стреляй во всех!

Я вздрогнул, когда архистратиг Михаил вновь полоснул очередью над головами христиан, пытаясь привести их в чувство, но лишь усилил панику. Люди скучковались, сбились в стаю. Двое молодых парней с посохами оттащили на обочину старика, которому стало плохо с сердцем. Силы хаоса продолжали наступать из лесной тьмы: их концентрация в районе Вечного огня была не случайна. Память об одной ужасной войне внезапно замкнулись на войне еще более невероятной и страшной. Наконец «божьим людям» удалось организоваться. Их руководитель, пожилая женщина с желтым бантом на конце толстой косы, отдала какую-то команду. Паломники группой побежали к монументу и вскоре засеменили по его бесчисленным ступеням, чтобы занять тактически важную высоту. Солдат с могучей обнаженной грудью, высеченный на конусообразной стеле, горделиво возвышался над происходящим, временно опустив пистолет-пулемет Шпагина. Вечный огонь лишь усиливал эффект: звери боятся огня.

Кабаны, не ожидавшие столь стремительных действий, оказались на несколько мгновений отрезанными от пилигримов, и Мишка с нескрываемым наслаждением принялся рубить их в фарш. Звери умирали молча. Падали друг на друга и порознь и вскоре перегородили трассу Мядель – Нарочь настолько плотно, что для расчистки пришлось бы вызывать бульдозер. Гройс стрелял, смачно причмокивая. Автоматными рожками был завален весь салон вертолета, будто мы до этого обворовали армейский склад. Гройс вел себя как в голливудском боевике. Иногда хватался за другой автомат, предполагая, что я буду менять ему боекомплекты, но я методично отстреливал наиболее крупных самцов, глядя в оптический прицел карабина. Я уже ухлопал нескольких наиболее бесстыдных особей, и от этого было немного спокойнее на душе.

– Может, они свихнулись? – предположил я. – Все лето идут разговоры об африканской чуме…

Гройс презрительно расхохотался:

– Ты еще поговорил бы о птичьем гриппе.

Ситуация на время стабилизировалась, хотя было видно, что кабанье войско занялось перегруппировкой. Они вели себя предельно сознательно, нарушая все мои представления о мире живой природы, в которой я уже давно отказался быть царем.

Положение усугубило появление группы православных христиан, к счастью, не столь многочисленной. Если католических паломников в схватке принимало участие человек сто, то русские появились небольшой группой, человек пять-шесть. Они шли со стороны Нарочи, несли икону в храм Святой Живоначальной Троицы в Мяделе, где мы с Иланой когда-то крестили наших детей. Ортодоксы были при полном параде. Я узнал безбородого священника из Кобыльника. Облаченный по случаю в священные одежды, отец Николай походил бы на праздничного Деда Мороза, если бы согласно сану носил бороду. Процессия подошла к горе кабаньих трупов и остановилась.

Из приозерной травы показалось несколько горбатых теней, но Гройс прихлопнул двух зверюг короткой очередью, чтобы и ортодоксы почувствовали его небесную защиту. Попы быстро сориентировались на местности и побежали к латинским коллегам на мемориальный холм. С минуту на минуту нужно было ожидать очередной атаки. Лес трещал от надвигающихся стад.

– Эй? – крикнул я летчику. – Зайди со стороны озера. Как тебя звать? Ты кто?

– Конь в пальто! – Он обернулся, и я понял, что за штурвалом вертолета сидит Эдик Ластовский, муж Лолы.

– Что? – Я в ужасе посмотрел на своего давнего соперника и врага.

– А ты в меня стрельни, – сказал он насмешливо. – Мститель, бля. Стрельни – и костей не соберешь. Кстати, прими и мои поздравления. Не ожидал от вас такой прыти, – добавил он и нехорошо рассмеялся.

Я мысленно плюнул ему в затылок, переключился на Мишаню.

– Брат, ты иногда попадаешь по людям, – сказал я Гройсу, – имей совесть. Для меня это душевная травма. Мне их жаль, архангел.

– Какая разница! – услышал я в общем гуле голос архангела Михаила. – Элементарная гуманитарная операция. Мочим кабанов! Спасаем человечество. Лес рубят – щепки летят. Все, что я сейчас делаю, – для тебя! Для твоей семьи. Принцип строительства сверху вниз! Именно так должен строиться Новый Иерусалим! Ты считаешь, что ангел не может покарать мимоходом нескольких рабов Божьих? – Неожиданно он смягчился и даже попытался меня обнять. – Извини. Я случайно.

– Ладно, архангел, – сказал я, – и ты меня извини.

Черты его лица все более разглаживались и вытягивались, больше напоминая средневековую картину, чем пьяную фотографию юности. Он уже не был тем человеком, которого я знал, – и в предыдущей жизни, и в нынешней. Несмотря на удивительную низменность поведения, визгливый голос, хвастовство, привычку говорить либеральными штампами, в нем произрастала какая-то тайна. Передо мной сидел архистратиг Михаэль, который низверг когда-то зверя-дракона с небес на землю и потом, когда вновь пришла его пора, вернулся к нам, чтобы продолжить борьбу с этим зверем, но уже в человеческом облике. Он был моим другом, собутыльником, братом, но одновременно – предводителем ангелов и архангелов. Он мог придуриваться сколько угодно, но сейчас, неожиданно извинившись, он себя выдал. Я наконец просек его. Отсутствие внешнего величия показалось мне его достоинством.

– Работай, сука! – закричал он, когда у него заклинил затвор автомата. – Работай и не думай про меня. Я читаю ваши мысли. Они ничем не отличаются от свинских. Ты, Серый, думаешь обо всем так же, как эти кабаны. Понял? Кабан гребаный, понял? Ты думаешь, как свинья. Поэтому для меня ты тоже свинья.

Кабаны действительно сгруппировались и бросились в атаку на памятник павшим. Я забрал у него второй автомат. Мы зависли прямо над мемориалом, рискуя задеть винтом за бетонную стелу.

– Я жду подкрепления, – серьезно сказал Мишка. – Наши скоро здесь будут.

– Кто? – удивился я. – Чернояров и Гарри? Где Федор Николаевич?

Появился крупный, будто нарисованный косач, встал в прицеле, и я раскрошил его голову, потом добил самку, что стояла рядом. По борту вертолета что-то стукнуло, отвалилось и взорвалось где-то в низине. Что за хрень, не могли же кабаны овладеть средствами ПВО.

– Поднимай машину! – закричал Гройс, когда до нас долетело еще несколько сигнальных шутих. – Это какая-то самодеятельность… Поднимаемся! Мы сейчас испоганим Божий замысел.

Мы поднялись высоко над Нарочью, и я увидел, что со всех концов видимого мира к озеру идут люди в белых одеждах. Они шли со всей страны, по дорогам и без дорог. Они светились. Женщины в белых платьях и шалях, мужчины в белых костюмах и панамах, дети в белых трусиках и майках. Люди шли к озеру Нарочь, подходили, вставали на колени и пили воду. Горстями, пригоршнями или опуская в воду лица, как звери. Мне показалось, что озеро мелеет прямо на глазах. Красивые, одухотворенные люди. Никаких признаков лунатизма. Великолепное единство. Во мне тоже осталось множество зачатков коллективно-мистического. Мне даже стало обидно, что я не участвую в таком масштабном и, видимо, жизненно необходимом ритуале. Когда еще в истории человечества народ выпивал самое большое озеро на территории своей страны?

Люди внизу собрались в невероятном множестве. Кабанам не было места в этом скоплении, бурном и радостном. По шоссе мелькали милицейские «луноходы», перемещались отряды особого назначения. Подъехал БТР с десятью курсантами на броне. Их закидали цветами, грибами и ягодами. Все приветствовали иноков, бредущих к воде. Они пробирались сквозь чащи, ползли к Нарочи и пили священную воду. Я удивился, насколько большим стал бакланий остров, а мелководье со стороны Купы превратилось в огромное поле, сверкающее антрацитовым илом под луной.

– Мы с тобой встретились на Ивана Купалу? – вспомнил я.

– Сегодня другой праздник, – сказал Гройс и вновь пальнул по кабанам, вышедшим на трассу. – Весь мой сонм сегодня здесь, весь легион. Недовоплощенные души. Отличный контингент, – сказал он гордо, но не очень понятно.

Внизу, по берегам, люди пили воду озера Нарочь. Стаи диких тварей были отогнаны правительственными войсками и МЧС. Архистратиг Михаэль помогал борьбе с хищниками со своего специального вертолета. Я балдел, размышляя о неминуемом дне собственной кончины. Вот бы сегодня! Я был совершенно не против. Мишаня болтал ногами и насвистывал «Марсельезу». Внизу работали его люди: легионы архангела Михаила. Они прочищали лес от зверья, переносили с места на место священные камни.

– А ты правда помер во Всеволожске? – спросил я. – Мне Сорока сказал… Ну, и в газетах писали…

Мишка посмотрел на меня как на идиота. Прицелился, выстрелил одиночным, продолжил разговор:

– Да, Сережа. В тот день я ужасно нажрался. Уснул. И потом меня задушили. Струной от виолончели. Я сам виноват. Обманул людей, Сережа. Обманул. Кинул на бабки. Я совершал в той жизни ужасные поступки. Не хочу рассказывать тебе об этом… Но это, Серый, есть бизнес. Бизнес – ничего личного… – Он что-то забормотал, повторяя нелепое слово bab, пока по вертолету не ударила какая-то совсем уже не потешная пушка белорусской армии.

– Ластовский, валим отсюда, – заорал я, но закончить фразы так и не успел.

Туристический «Ми-1» рухнул на берегу Нарочи в районе Гирынов, как наковальня в навоз. Мишаня превратился в мягкую, туманную птицу: взял меня на грудь, перенес через смерть и положил на теплую землю. Когда я пробудился и осмотрелся по сторонам, понял, что где-то здесь должна жить Вечная Бабушка. Я вылез из-под обломков вертолета и побрел в сторону ее дома. Об архистратиге Михаэле волноваться смысла не было, а судьба Ластовского меня не интересовала.

Вертолет завалился набок, лопасти его винта все еще стригли крапиву, разбрасывая виноградных улиток во все стороны. С бабкой я был знаком шапочно, но решил зайти на ее заброшенный хутор в поисках сигареты. Я слышал, что она добрая женщина.

– Мамо! – воскликнул я на всякий случай. – Бабушка! Это я, Сережа! Вы меня помните? Мы были у вас с маленьким сыном…

Я прошел в избу, поплутал в темноте, пошел на запах старого, мертвого тела. Железная бабушка умерла на столе собственного дома, полностью лишилась плоти, но сохранила в обрамлении пухового платка материнскую улыбку. Маленькая, легкая, будто соломенная и годная разве что на растопку печи, она лежала на столе. Я достал из фартука старухи полпачки папирос «Казбек», поцеловал ее в высохший лоб, вышел из дому и двинулся через чертополох к озеру. Около домов «новых русских» навстречу мне вышло несколько крупных свиней, но я не стал стрелять, сберегая патроны. Логика развития событий вела меня к татарскому кладбищу, которое многие из местных жителей в силу неосведомленности считали еврейским.