33. Трубадуры
У меня более не вызывало сомнений, что я стал членом тайной организации, масонской ложи или рыцарского ордена, цели и задачи которого были мне по-прежнему неизвестны. Люди работали на Теляка и на его идею. Передавали друг другу какие-то символические предметы, обнимались на прощанье, исчезали, возникали вновь. Я не слышал от них ни паролей, ни тайных заклинаний. Нагнетания мистической напряженности не было вовсе. Общение происходило самым обычным образом. С Теляком сотрудничали работники музеев, таксисты, проводники поездов, летчики международных рейсов, уборщицы в гостиницах, бомжи. Люди, из которых можно было составить приличную агентурную сеть. Оснований считать всех их ожившими мертвецами у меня не было. Он привлек к работе меня, человека, сохранившего непрерывность существования от колыбели до сегодняшних дней и имеющего подтверждения этого факта в семейных фотоальбомах, воспоминаниях друзей и, разумеется, в собственной памяти. Возможно, Федор Николаевич мог не отличать живых от мертвых. Господь Бог тоже не отличает усопших от ныне здравствующих, обращая внимание скорее на жизнь духа, чем суету тела. Мое знакомство с «воскресшими» продолжалось.
Гройс ушел в глухой отказ, и если картина нашего совместного с Гарри прошлого была восстановлена, то с Мишкой все оставалось крайне неопределенно. Я рассказывал Мишке о наших давних пьянках, приключениях в России и за рубежом – Мишка отшучивался и молчал. Разговоры о светящейся ауре, просветленных и темных людях вызывали в нем раздражение. Было видно, что он незнаком с подобными ощущениями и считает их параноидальными.
Возвращение в мою жизнь старых приятелей мало что изменило. Я оставался семейным человеком, состоял на относительно денежной службе. Жена… дети… приоритеты моего существования оставались прежними. Если что и стало другим, так это само мировосприятие. Появилось неуютное чувство полной размытости границ жизни и смерти. Я не был больше уверен, кто из людей, встреченных на моем пути, жив, а кто уже побывал за чертой.
Моих друзей также интересовали цель и смысл нашей деятельности, но из Теляка вытянуть что-либо было трудно. Он отмахивался, отвечал двусмысленностями и недомолвками, перескакивал на темы кондитерского производства. Нам было понятно, что Федор обладает уникальными способностями, что он экстрасенс, гипнотизер, ясновидец, но непосредственно нас эти его качества не касались. Рутина, которой мы занимались, перевозя с места на место различные тяжелые предметы, плохо сочеталась со сверхъестественным. Теляк не распространялся об истинных целях организации, но мы считали, что наша деятельность осуществляется во благо человечества и выходит за пределы национальных и религиозных границ. К нашим этнографическим или теологическим спорам Теляк относился снисходительно и, если становился их свидетелем, то посмеивался, теребя свою козлячью бородку.
Федор имел таинственных покровителей, с которыми довольно беззаботно общался по телефону. Несмотря на интернациональность связей, монологи Теляка выдавали в нем литвинского националиста в духе Зенона Позняка. О Российской империи, как и о Советском Союзе, Теляк отзывался пренебрежительно и зло. Русских называл то славянизированными финнами, то монголо-татарами. Когда я предложил ему с этим вопросом определиться, он неожиданно кротко извинился и больше на эту тему не заговаривал. Гарри по неизвестной мне причине называл Теляка «Трубадуром», что часто переиначивалось в «Дуремара».
Свою кличку Гарри Грауберман получил давным-давно. После победы Гарри Каспарова в очередном шахматном поединке. Грауберман обыграл компанию из пяти мужчин в шахматы и стал Гарри. Эффектное прозвище. После каждой победы Гарри выпивал по сто пятьдесят, считая это духовным долгом. Уже в те времена нами был усвоен символический смысл возлияний. Ритуал бывает действеннее прямого жеста. Трубадуры, воспевавшие прекрасных дам, часто не были с ними знакомы. До некоторых пор я считал их бродячими артистами, кем-то наподобие Бременских музыкантов. Об алхимическом подтексте ритуалов ордена, о его символике, круглых столах, крестовых походах узнал позже. Внутри человечества есть элемент, активизируемый любовью, считали суфии. Их целью было возвращение в поток европейской жизни импульса женственности, обращение нас к Великой Матери. Этого материнства в истории Запада всегда недоставало. Благодаря социальному эксперименту суфийских школ в христианство внедрился и культ Девы, укрепившийся в южных частях Европы, подверженных мавританскому влиянию. Трубадуры пели о возлюбленной, но их адресатом был сам Всевышний. Идеалом Федора Теляка тоже была некая возлюбленная, и, не вдаваясь в детали, я назвал бы ее Отчизной. Он понимал под этим словом не то, что понимаем мы с вами, согласно нашему имперскому опыту.
