27. Пуща

Вскоре я узнал, что такое буря в этих краях. Небо потемнело за считаные минуты, поля пришли в движение, переливались желтыми волнами, над головой закачались вековые дубы. Я ехал по проселкам до городка со смешным названием Каменюки. Смотрел, как аисты укрываются в гнездах, как готовятся к приближающейся грозе кони и козы, оставшиеся на привязи. Их было жалко. Они вздрагивали, но спастись от ливня не могли. Дождь ударил сразу со всех сторон, обрушился водопадом, ошеломил. Продолжительный ливень вперемежку с градом. Белый, парящий. Помню ощущение опустившейся пелены. Температура воздуха понизилась в два раза, чему нельзя было не обрадоваться: жара последних недель достала всех. Сидя в машине, я этих перепадов не чувствовал. Температура окружающей среды высвечивалась на передней панели авто. Глянул на часы. 11:09. Мне что-то это напомнило. Шум дождя и града нарастал, машину бешено трясло на ухабах. Вскоре передо мной выросли громады хлебоуборочных комбайнов. Они двигались медленно, как доисторические мамонты; объехать в таком дожде их было невозможно. Я не понимал, что происходит на встречке. Мгла, белая тьма. В таком режиме мы добрались до Дмитровичей, пока драндулеты не свернули на боковую дорогу. Я жевал яблоки господина Гонителя; многие из них оказались червивыми.

– Садись, мужик, нам по пути. – Я и сам не ожидал от себя такой сердобольности, но слишком сильный за бортом хлестал дождь. – Тебе куда? До Каменюк?

Старик был пьян. Судя по рукам и брюкам, перепачканным глиной, часто до этого падал в грязь. Поначалу он ко мне в машину садиться боялся. Смотрел на меня, моргал, собираясь заплакать. Мне его эмоции были по барабану.

– Почему вы так?

– В смысле?

– Почему вы так ко мне?

– Я хочу узнать, где вы живете, а потом купить ваш дом за бесценок. Разве не слышали? Именно так поступает наше поколение со спившимися пенсионерами.

– Неправда. – Он продолжал трястись. – Вы меня пожалели. Вы добрый.

Может, добрый, а может, просто любопытный, думал я. Старик в таких погодных условиях запросто мог окочуриться. Он сидел скорчившись, что-то шептал. Поглядывал на меня то благодарно, то боязливо.

– Это я страну не спас, – сказал он вдруг с утвердительностью приговора. – А ведь мог!

– Какую страну?

– Советскую! Я у них на базе охранником служил. Всех сволочей мог перестрелять. Постеснялся.

– Какой ты, старик, стеснительный, – согласился я. – Не расстраивайся. К этому несчастью все приложились. Грех на всех. Есть кто раскаялся. Некоторые, наоборот, довольны. Хотя причин для радости у них нет. По моим сведениям, наша рабоче-крестьянская держава восстанавливается. Ленин воскрес. Вот-вот встанет из Мавзолея. Выскочит – закричит: «Пгавильной догогой идете, товагищи!»

Старик шутки не понял, поежился.

– Ленин не может воскреснуть, – сказал он. – У него мозгов нет.

– Почему?

– Фанни Каплан. Пуля навылет. Я читал.

– Его мозги в Мавзолее, – согласился я. – В специальном аквариуме. Когда придет время, он ими воспользуется. Мозги Фанни Каплан рядом. В другом аквариуме. Он может воспользоваться любыми мозгами. Теми, которые считает более прогрессивными на данный момент. Как вас зовут?

– Володя.

– Как Ленина. Думаете, это случайно?

– Не знаю, – протянул он. – Случайно. А может, и нарочно. У меня ведь автомат был. Я мог стрелять. Мог арестовать их печатную машинку. Когда Бурбулиса теперь вижу, рука тянется к кобуре. К ножу. К топору. Готов разбить экран телевизора. Настолько ненавижу это ничтожество.

– Какие вы знаете слова… Как ваше отчество?

Он встрепенулся:

– У меня высшее образование. Я могу вернуться на передний фланг науки. – Он помялся немного: – Васильевич.

– Зачем, Владимир Васильевич, так далеко ходить. К тому же где он, этот фланг. Существует ли он? Давайте сначала доедем до дома. Вы женаты?

– Нет. Принципиально. Люблю свободу. Я мог стрелять. Я мог спасти государство. Теперь фашистский «план “Ост”» выполнен. Держава расчленена. Подчинена воле заморского интервента.

– Не волнуйтесь. Их уже перебили. Ельцин отравлен полонием. Шушкевич сослан на Мадагаскар. Кравчук побирается. Бурбулис спился.

– Правда? – обрадовался Васильевич. – Они пьяного Ельцина по двору водили, когда он родину продавал. А я с автоматом стоял. Одна очередь – и мы были бы спасены. Как думаете, какой орден бы мне дали?

– «За заслуги перед Отечеством». Первой степени. Ваши памятники стояли бы в каждом городе.

Он вновь испуганно глянул на меня, потом закрыл мокрое лицо руками.

– Такой мороз стоял! Тридцать градусов. Такой мороз. Пальцы одеревенели даже в рукавицах. Упустил я свой шанс. И теперь – вот. – Он развел ладони. – Почему вы помогаете мне?

Напор дождя постепенно ослабевал. Мы въезжали в Каменюки. Силуэт очередного зубра, выполненного из гранитной мозаики, промелькнул справа по борту. Город оказался ярким, как на картинке. По выложенным плиткой тротуарам с мокрым шорохом скользили пожилые женщины на велосипедах. В простых ситцевых платьях, самого разного телосложения, они не стеснялись водрузить в седло даже весьма тяжелые телесные формы. В Каменюках имелся Дом культуры и ремесел, я заметил монументальное здание бани. Васильевич попросил свернуть вправо от трассы, остановиться домов через пять.

Он жил в одноэтажном домике белого кирпича с бордовой крышей. За зеленым деревянным заборчиком раскинулся плодово-ягодный сад. Старик настаивал, чтобы я зашел. Я отнекивался. Времени у меня оставалось в обрез. После минутной перепалки я все-таки согласился зайти, дабы удостовериться, что пассажир мой прибыл по назначению. Нас встретил большелицый парень татарского вида, с презрением оглядевший пенсионера. Девушка с полотенцем на голове, тоже татарочка, мелькнула в дверном проеме, поздоровалась и исчезла из виду. Старик шумел, требовал, чтобы к его благодарностям присоединились все домочадцы, и, похоже, хотел выпить со мной на брудершафт. Татарин поставил чайник на плиту, процедив сквозь зубы, что водки дома нет. Васильевич не унимался.

– Оставайся на денек-другой, я тебе такое расскажу…

Я, сославшись на неотложные дела, пообещал заехать на обратном пути. Мы обменялись с Васильевичем телефонами, крепко обнялись на прощанье.

– Героический у вас старик, – сказал я парню. – Таких надо беречь.

Тот с неприязненной улыбкой посмотрел на меня и вновь отвернулся к плите. Через пятнадцать минут я уже был у главных ворот Беловежской Пущи. Машину оставил на парковке перед парком, прошел к охране узнать об экскурсии в Вискули.

– Завтра в двенадцать дня, посмотрите расписание, – сказал молодой паренек в окошечке. – Сегодня можно поехать к Деду Морозу. Или на обзорную.

Я ожидал подобного исхода. Бессонная ночь, большие расстояния, незнакомые места. Я узнал, где находится гостиница, и поковылял к «Гостиничному комплексу № 4». Он первым попался на глаза.

Проснулся часов в шесть утра. Было солнечно. Аромат соснового леса будил во мне радостные предчувствия. В Нарочи мы тоже жили в двух шагах от леса, но здесь все казалось особенным: щебетание птиц, звоночки утренних велосипедистов. Асфальтовая дорожка вела к киоску с мороженым, здесь же находилось еще не открывшееся кафе, где можно было отведать шашлык. Я побродил по парку, где обнаружил здание музея, изучил карту заповедника, вывешенную на центральном входе, расписание экскурсионных автобусов. Перед зданием из стекла и бетона с башенками и гербами стоял памятник советским пограничникам, защитникам Пущи от немцев. Я зашел в помпезный двухэтажный ресторан, расположенный в главном здании парка, съел омлет из трех яиц с охотничьими сосисками, оценил колбасно-ветчинное ассорти. Кофе там подавали вполне приличный. Выпил стакан апельсинового сока на прощанье и вскоре был у экскурсионного автобуса. От официантки я узнал, что туры в Вискули появились лишь в последнее время и что вообще-то там находится одна из многочисленных резиденций президента.

Вскоре я сидел в автобусе, небольшом, но вентилируемом. С большой фотографией стада зубров сбоку на стенке. С телефонами, адресами турагенств. Маленькая экскурсоводша Светлана в пестреньком платьице напоминала знакомую проститутку из моей молодости. Та была абсолютно неинтересна физически из-за отсутствия тела, чахлости души и разума, но в нужный момент могла занять денег или достать выпивку в ночное время.

Мы ехали по лесу, который после Нарочанского края не производил на меня ни малейшего впечатления, слушали речь Светланы, усиленную динамиками.

– С той стороны мы видим березу, на которой имеется небольшой нарост. По форме он напоминает голову старого матерого зубра в профиль. Такие наросты на деревьях называют капами. Нарост появляется по разным причинам…

Я подумал, что экскурсия по Амстердаму была бы мне, пожалуй, более интересна. Живую природу я любил, но сам стал за последние годы лесным человеком, а подобную информацию в избытке получал от Рогнеды, когда заходил к ней в дендросад.

– Под сенью этих дубрав охотились польские короли, российские императоры, советская партийная элита…

– А теперь этот лес принадлежит нам, – сказала немолодая женщина, сидевшая у окна через проход. – Хорошо, что Сталин оставил нам половину этой Пущи. Ведь хотел отдать все полякам. Думал, Союз от этого не обеднеет. Ему объяснили, и он создал здесь заповедник. Теперь это достояние Беларуси. Символ национального государства.

– Заповеднику «Беловежская Пуща» шестьсот лет, – сказал я дружелюбно. – А раньше здесь жили ятвяги, приносившие кровавые жертвы камням и деревьям. Мы должны восстановить этот древний обычай.

– Я видела их в Музее природы, – отозвалась женщина. – Грязные, в шкурах. Бороды, растрепанные волосы. Какие-то несуразные шалаши. Вы знаете, макет императора Николая Второго произвел на меня более приятное впечатление. Такой интеллигентный взгляд, манеры, хорошо подобранный синий костюм. Вы, надеюсь, заходили в краеведческий? Наш последний царь любил Пущу, и за это мы теперь любим его. Это единственная скульптура императора на территории СНГ, – добавила она со значением. – Нигде такой нет, даже в Санкт-Петербурге.

– Обязательно схожу посмотреть.

Мы покатались по лесу, сделали остановку на Царском мосту с восстановленными чугунными двуглавыми орлами на перилах, переглянулись с дамой, взглядами подчеркивая свое уважение к трону. В основном смотрели на диковинные деревья: сдвоенные и строенные, расщепленные грозой или просто очень старые и большие. Помню долгий монолог Светочки про черную ольху. На Лядском озере зачем-то остановились опять. Я сорвал большой боровик у края дороги, за что получил возмущенное замечание экскурсовода.

– Вы нарушаете экологический баланс. Здесь ничего нельзя трогать!

– Извините, не знал, – ответил я девушке и воткнул гриб на место.

Обниматься с вековым дубом я не пошел, экологическая тематика мне надоела.

– Когда-то леса, подобные Беловежской Пуще, покрывали всю Европу, но там в процессе развития цивилизации они были полностью вырублены. Теперь зеленая жемчужина Европы, ее легкие, по праву остались у нас. Наиболее представительный и крупный участок старого реликтового леса.

Меня заинтересовала информация о пешеходно-велосипедной границе в Белом Ляске и о заставе имени пограничника Кофанова. В Евросоюзе делать мне было нечего, но возможность сходить в Польшу и до шести часов вечера вернуться назад показалась мне забавной.

Резиденцию мы увидели издалека, туристов к ней не подпускали. Домик с башенкой, что-то от провинциальной обсерватории, если таковые бывают. Несколько коттеджей поменьше.

Я видел, как от КПП на въезде в Вискули отделился пограничник, подошел к нам, козырнул экскурсоводу. Поднявшись в автобус, зычно выкрикнул мою фамилию. Такой-то и такой-то здесь? Я поднялся и без слов передал ему сумку, привезенную из Нарочи. Он пожал мне руку, пожелал здоровья. Вскоре мы были у вольеров с животными, смотреть на которых я привык через прицел карабина. Я походил вдоль ограды, разглядывая оленей, зубров и кабанов. И направился в ресторацию для прощального обеда. Больше там мне делать было нечего.