20. Лестница в небо

Я бежал уже долго, не очень соображая, где нахожусь и куда направляюсь. Выпала роса, я промочил ноги. Светало. Казалось, источником света были клочья тумана, нависшего над землей. Благодаря этому тусклому освещению я мог кое-как выбирать дорогу. Преследование, может, давно прекратилось, но по-прежнему чудился враг, пристально следящий за моими перемещениями из лесных чащоб. Островки леса, встречавшиеся мне на пути, были повреждены прошлогодним ураганом и смотрелись как разоренные птичьи гнезда. От этого становилось еще тревожнее. Ни укрытия, ни приюта. Силы зла овладели Нарочанским краем. Противник обезличился: по миру разлилось зло, и опасность ждет за каждой кочкой и бугорком. Я старался не думать, кому понадобилась моя жизнь: московскому киллеру, воскресшему мертвецу, пьяному хулигану… Удивительно, что мысли вызвать милицию даже не возникло. Для начала я не знал телефона. 01? Это, кажется, пожарная охрана. 02? Так было во времена СССР. Кажется, с тех пор я в милицию не обращался. Да и раньше не обращался.

Я обращался к друзьям. Теперь мои лучшие друзья погибли, спились, задохнулись выхлопными газами или разбились спьяну на скользких дорогах отчизны. Друзей, мужскую дружбу заменила мне семья. Илана, Гришка и Катька. Остальные – приятели, партнеры, временные компаньоны невнятного бизнеса. А ведь когда-то мы были фанатиками наших отношений: братских, рыцарских. Пусть под боевым крещением и понималось совместное пьянство, съем девок, вызывающие выходки. Жизнь подчинялась законам дворового братства. Коллективно-мистическому идеалу. Один за всех, и все за одного.

Покой вернулся ко мне на границе с полем, колосившимся то ли рожью, то ли пшеницей. Окаймленное по краям блеклыми синими цветочками, поле предстало вдруг в первозданной цельности: словно снежный покров, дорогой теплый мех, священное море. Оправленные легким пушком колосья покачивались, разбегались в стороны волнами: то ли согласно движению атмосферы, то ли в такт внутреннему дыханию земли. Поле было живым, разумным, мудрым, как фантастический мозг планеты Солярис из кинофильма юности. Солярис, символ ограниченности познания, невозможности осмысленного диалога – не только между цивилизациями, но и просто между людьми. Я вспомнил, что главному герою в этом фильме явилась его возлюбленная, покончившая жизнь самоубийством много лет назад. И он не обрадовался, а, наоборот, испугался. Старался избавиться от нее всеми правдами и неправдами. Когда я увидел кино в первый раз, был еще подростком. Мне поведение космонавта показалось глупым. Девушка была хороша собой, сексуальна. В чем проблема? Живи, радуйся, люби. Господь дал, Господь взял. Он что, не может подарить то же самое еще раз? Он всемогущ. Значит, может. Здравый смысл порой не помогает существованию, а тормозит его естественное течение.

Я вошел в рожь медленно, как в воду. Неожиданно стало легче, хотя я не задумывался о священных смыслах понятия «хлеб». Из травы выпорхнула испуганная птица и вертикально поднялась к небу, отчаянно чирикая. Я проводил ее глазами и увидел веревочную лестницу, раскачивающуюся метрах в пятидесяти от меня на высоте человеческого роста.

Я недоверчиво подошел, взялся руками за нижнюю перекладину. Посмотрел вверх, но за клочьями тумана ничего разобрать не мог.

Лестница висела посреди поля, спущенная, видимо, с какого-то бесшумного вертолета или неопознанного летающего объекта. Было тихо, уютно, тепло. Прикосновение к деревянному, отшлифованному частым употреблением кругляку было приятным. Я подтянулся на перекладине, проверяя прочность конструкции. Надежно, как в спортивном зале. Потом подтянулся еще раз, подпрыгнул, перехватил следующую. По веревочным лестницам я никогда не лазал: ощущение шаткости смущало. Я полез к небу, осторожно продвигаясь по иллюзорным ступенькам, тщательно проверяя каждый шаг, каждое движение. Вскоре я поднялся довольно высоко, завис на высоте птичьего полета, и передо мною открылась лоскутная панорама рассветной местности. Слева поблескивали сталью воды озера Мядель, в полях виднелись силосные и водонапорные башни с аистиными гнездами на вершинах, оставленные трактора, нагромождения строительного леса на опушках, китайские стены скирдованного сена, пасущиеся кони. В низине лежал поселок Пасашки с маленьким поклонным крестом желтого цвета на подъезде. По расположению этой деревни я вычислил свое местонахождение: километра три до дома. Похоже, лестница была спущена мне с небес, чтобы я сориентировался на местности. Я мог бы продолжить восхождение, добраться до облаков, до стратосферы, но не хотел. Рука, столь заботливо спустившая мне эту лестницу, могла переменить свое отношение к моей заблудшей душе, коварно перерезав в какое-нибудь мгновение капроновые тросы.

«Веровать – это все равно что держаться за конец уходящей в небо веревки. Иногда кто-то дергает веревку со стороны небес, заставляя нас задуматься…»

Я потихоньку начал спускаться вниз, когда заметил мужика в камуфляже, шедшего с винтовкой на плече по тракторной колее, проходящей поперек поля. Я еще раз поблагодарил Бога за помощь. Остановился, пытаясь разглядеть лицо убийцы. Что нужно от меня этой падле?

Пожилой, приземистый, отягощенный монументальным пивным брюхом, красномордый от употребления алкоголя и холестериновой жратвы, мужчина шел по моему следу, зная, что я безоружен и уязвим. Напарника его в пределах видимости не было, но он мог скрываться в лесу.

Мужик меня не видел и вообще казался беззаботным. Он остановился, аккуратно положил винтовку на траву, спустил штаны и сел, чтобы оправиться. Этот шанс упускать было нельзя. Я в два счета оказался внизу, стараясь не привлекать внимания лишним шумом, подбежал и пнул что было силы в сгорбленную спину. Он, кряхтя, повалился вперед и заохал. Я поднял карабин, судорожно передернул затвор и приставил к его затылку.

– Что тебе надо, дяденька? – спросил я, чувствуя закипающую ярость и жажду реванша. – Кто такой? Кто меня заказал? Имя, отчество, фамилия. Говори, сука. Пристрелю, как барана, – повторил я монолог из криминального фильма.

Он только захрипел в ответ.

– Молодец, дяденька, – продолжил я, улыбаясь. – Подотрись и начни сотрудничество со следствием.

Я отошел в сторону, давая ему возможность привести себя в порядок. Мужик торопливо подтерся смятой в руках газетой, натянул галифе и обернулся ко мне своей трясущейся бурой мордой.

Это был Лев Васильевич Машиц, местный интеллигент, светский лев. Сотрудник Управления жилищно-коммунального хозяйства. Вместе с ним мы праздновали день Незалежности у Шаблык несколько дней назад. Он посмотрел на меня, чуть не плача, и поднял вверх руки.