53
Гортензия
Я уже собиралась включить свет, но ладонь Софии остановила мою руку. Пройдя впереди нее по темному коридору, я замерла перед дверью в детскую и спросила:
– Ты взяла ключ?
– Открыто, – чуть слышно проговорила она.
– Мне не терпится туда войти, – призналась я, – вдруг я сразу все вспомню? Это будет потрясающе!
Рука Софии крепко сжала мою; я почувствовала, как ее ногти больно впились в мою кожу. Но разве мне было до боли? Она заметила уже окрепшим голосом:
– Уверена, ты вспомнишь, иначе и быть не может. В ней с тех пор ничто не изменилось, я все сохранила.
Я открыла дверь. Слабый свет, проникавший из гостиной, погружал комнату в тусклый полумрак. София была рядом, я ощущала на своей щеке ее дыхание. Когда я к ней повернулась, в ее глазах сияла надежда. Приложив ладонь к ее груди, я сказала:
– Как сильно у тебя стучит сердце.
– Я ждала этого мгновения всю жизнь. Входи!
Постепенно глаза привыкли к темноте. Напротив двери я разглядела рамку с вышивкой, на которой было только имя – Гортензия. Мое имя. У меня сжалось сердце. Потом в глаза мне бросился огромный постер с изображением феи Динь-Динь. София улыбнулась.
– Ох уж эта Динь-Динь! Ты ее обожала и устроила целый концерт, чтобы я тебе купила эту картинку. Тогда тебе не было и двух лет, мы с тобой гуляли по Бобуру, не помнишь?
Нет, я не помнила. Мне показалось, что я шла по лезвию бритвы. Нужно было ее остановить.
– Слушай, мама, пусть все будет естественно. Тогда я была совсем крошкой, возможно, понадобится время…
– Ты права, Гортензия. Просто я очень нервничаю. – И она прошептала, будто говоря сама с собой: – Знала бы ты, сколько раз я сюда приходила и мечтала о том, как все будет…
– Конечно, София, но давай доверимся времени…
– Не называй меня Софией! – заметила она с раздражением, которое меня удивило.
– Хорошо, мама, – поспешила я ее успокоить.
– Как же приятно это слышать! – София показала пальцем на пришпиленные к стенам детские рисунки. – Это твои, я все их сохранила.
Затем она подошла к маленькому комоду, чьи золоченые ручки мягко поблескивали в полумраке.
– Настоящий шкафчик принцессы, – произнесла она с восхищением, выдвинув верхний ящик. – Здесь – твои платьица. Все твои наряды.
В ящике было полным-полно детской одежды всевозможных цветов, аккуратно сложенной в стопки. Погрузив в нее руку, я ощутила приятную шелковистость тканей. Достала первое попавшееся платье. Может быть, мне удастся его вспомнить?
– О, это было твоим любимым, ты была готова надевать его каждое воскресенье! – воскликнула она.
Нет, бледно-розовое, с пышной юбочкой платье не будило во мне никаких воспоминаний. От него исходил сильный затхлый запах. Когда я его расправила, выяснилось, что оно было все в дырках, в руках у меня остался кусочек отделившейся ткани.
– Проклятая моль! – возмутилась София.
Я положила розовое платье на маленький плетеный стул с бирюзовым сиденьем.
– Узнаешь?
– Что?
– Стульчик… Ты часами просиживала на нем, играя в куклы.
Нет, я не помнила ни стульчика, ни кукол.
– Пожалуйста, мама, наберись терпения. Дай я все спокойно рассмотрю. Столько лет прошло…
Я понимала ее разочарование, но разве не было нормальным то, что я не могла сразу все вспомнить? Ведь с той поры минуло двадцать два года. Мне нужно было постепенно проникнуться всеми этими образами. Кто знает, вдруг что-то внезапно сработает и желаемое произойдет?
Но мои слова возымели обратное действие: София становилась все более возбужденной.
– Посмотри!
Она ткнула пальцем в полку, на которой выстроились в безупречную шеренгу по-разному наряженные Барби.
– Знаешь, до чего ты любила в них играть? Здесь – все пять штук! – торжествующе воскликнула София. – Ты сходила с ума по этим чертовым куклам, целыми днями могла ими заниматься. Вот, они все здесь. – На ее лице появилось задорное выражение: – Оторвать тебя от них было просто невозможно! Только Барби имели для тебя значение… Ну и натерпелась же я от твоих капризов!
Последние слова София произнесла так, будто эти капризы составляли особый предмет ее гордости.
– Но я, негодная мать, покупала тебе их всякий раз, когда ты требовала новую. Я не могла ни в чем тебе отказать. Да, я тебя избаловала, признаюсь, но разве ты всего этого не стоила?
И коллекция Барби мне решительно ни о чем не говорила. Напротив, мне вспомнилось, как отец однажды захотел мне купить одну, но я воспротивилась. С раннего детства у меня было предубеждение против этих кукол, и я презирала девчонок, которые любили в них играть. И уж тем более ни за что на свете я бы не хотела походить на этих куколок-моделей! Однажды кто-то из приятельниц отца подарил мне Барби, когда я уже была большой. Так вот: я выколола ей глаза, открутила голову, а ровно через два дня выбросила ее в мусорку… Неужели это было своеобразной реакцией на похищение, попыткой разделаться с тем, что напоминало о раннем детстве? Да, это все объясняет, мысленно сказала я себе и протянула руку к одной из Барби.
– Твоя любимица…
– Прости?
– Эта кукла… Маргарет. Ты всегда выбирала ее, предпочитая остальным. Вот и сейчас ты взяла именно Маргарет. Ты не могла ее не вспомнить, я уверена…
Единственной известной мне Маргарет была хорошенькая метиска, которая краткое время пользовалась милостями отца. Но я воздержалась от этого признания, чтобы не огорчать Софию, а сделала вид, что размышляю вслух:
– Маргарет… Мне кажется, я смутно что-то припоминаю…
У Софии загорелись глаза.
На второй полке, под Барби, расположились рядком пять мягких игрушек. София достала бежевого плюшевого медвежонка, восседавшего в центре.
– А вот и твой мишутка!
Она обратила ко мне сиявшее лицо.
– Понюхай, он еще хранит твой младенческий аромат. Ты никогда с ним не расставалась, со своим Жеже…
В нос мне ударил мерзкий запах застарелой пыли.
– В тот день… кто-то подобрал его на лестнице. Наверное, ты его уронила, когда этот негодяй убегал с тобой на руках, – продолжила София. – Представляю, как тебе его не хватало…
Мне очень бы хотелось вспомнить, но тщетно: в моей душе не возникло ни малейшего отклика.
Заметив мое состояние, она провела своим негнущимся пальцем по моей щеке.
– Не расстраивайся, впереди у нас много времени – вся жизнь, – подбодрила она меня. – Не вздумай плакать.
Я даже не заметила, что по моему лицу текли слезы.
– Нет, наоборот, плакать нужно: сразу становится легче. Не обращай внимания, это не важно…
Нет, мне хотелось как следует рассмотреть все, что находилось в этой комнате, где прошли первые годы моей жизни, и я нажала выключатель. Лампочка плафона тихонько затрещала, на мгновение залив детскую желтоватым светом, потом погасла.
– Перегорела, – извиняющимся тоном проговорила София. – Нужно ее поменять.
С нетерпением я открыла дверь пошире и включила свет в коридоре. Вернувшись, я посмотрела на маленькую кровать, находившуюся в углу комнаты. София, моя мама, стояла молча, неподвижно, прижимая к груди медвежонка Жеже. Значит, эта деревянная кроватка когда-то была моей?
Я легла на толстое красное одеяло и закрыла мокрые от слез глаза. Не в силах двинуться, я оставалась в этой позе несколько секунд, длившихся целую вечность. Не знаю, отчего я дрожала. Мне хотелось, чтобы прошлое вернулось, поглотило меня целиком.
Стало холодно, и я залезла под одеяло.
Там что-то лежало.
Рука нащупала жесткий, вытянутый в длину предмет. Забытая кукла? Я попыталась определить в полутьме, что это было, затем приподняла одеяло, сначала ничего не поняла, присмотрелась получше, дотронулась рукой…
От истошного крика у меня чуть не полопались барабанные перепонки. Кричала, оказывается, я сама.
В кроватке лежала маленькая девочка, одетая в длинное розовое платье. Аккуратно причесанные белокурые локоны, обрамлявшие высохшее личико с обеих сторон, покоились на подушке. В глазницах посверкивали два вставленных туда шарика из голубого стекла. Руки девочки превратились в кости, обтянутые полупрозрачной кожей.
Мертвое тело. Мумия. Я коснулась пряди безжизненных волос.
По-прежнему стоя в проеме двери, София не двигалась. Донесся ее шепот:
– Это тоже Гортензия – твоя сестренка, моя дорогая Гортензия.
Я вскочила на ноги, почувствовав, что меня шатает от ужаса.
Немедленно бежать подальше от этого страшного места!
София отошла назад и, прежде чем я успела сделать хотя бы шаг, заперла дверь на ключ.
Комната вновь погрузилась в темноту, и я осталась наедине с трупом той, что некогда была ее дочерью.
