40
София

Дрожащими пальцами я старалась как можно быстрее набрать код входной двери: 73А89. Несмотря на шквалистый ветер (не припомню, когда такое случалось в последний раз) и то, что зонтик наполовину закрывал мне обзор, я все-таки ее заметила на противоположной стороне улицы: она стояла на углу Наваринской, возле булочной Делмонтеля.

До тех пор я шла очень осторожно, стараясь не задеть кого-нибудь из прохожих, сновавших во всех направлениях в поисках укрытия. Да и было от чего бежать: город накрыла ночная мгла, раздавались громовые раскаты, сверкали молнии, а из-за духоты и влажности перехватывало дыхание. Мне не терпелось поскорее прийти домой и принять горячий душ после этого ужасного утра.

Увидев ее, я невольно прибавила шаг. Гортензия стояла на тротуаре, безразличная к бушевавшей грозе, промокшая с головы до пят, вид у нее был по-настоящему жалкий. «Да она простудится», – сказала я себе.

Гортензия смотрела вверх, на окна, меня она еще не видела. Мне как раз хватило времени, чтобы отойти в сторону, когда она опустила голову. Но я была уже возле двери.

Уверена, что она тоже меня заметила, теперь я ощущала кожей, что она шла за мной. И я даже не обернулась, когда услышала за спиной сигнал автомобиля.

73А89.

Щелчок, устройство сработало, и я, скользнув внутрь, навалилась на дверь всей своей тяжестью, чтобы она побыстрее закрылась.

Гортензия опоздала – ей не хватило всего-то пары секунд, и я услышала, как она тщетно пыталась открыть дверь, барабаня пальцами по клавиатуре замка. Шансов, что она угадает код, – никаких. Обычно система блокировки включается на ночь, с девяти вечера, но по воскресеньям – на весь день. По мне, так и вовсе бы ее не отключали. В квартале год от года все больше всякого отребья. Но в прошлом году на собрании жильцов постановили иначе. Меня там не было – я никогда не хожу на собрания, не выношу, когда на меня смотрят с жалостью. Не обращая внимания на крики Гортензии и не включив в холле свет, я быстро поднялась по лестнице на свой этаж.

Еще чуть-чуть, и я бы столкнулась с ней нос к носу. А у меня не было ни малейшего желания ее видеть. Да и что я могла бы ей сказать? Нет, сейчас я нуждалась только в отдыхе, и особенно в горячем душе. Я чувствовала себя разбитой, все тело ломило, каждое движение причиняло боль. Не в моем это возрасте совершать такие путешествия на край света! Мне понадобилось ровно два часа, чтобы вернуться в Париж. Такое впечатление, что в пригороде по воскресеньям общественный транспорт больше не работает.

Из метро я вышла на площади Клиши. Дождь еще не начался, и мне захотелось прогуляться пешком. Не торопясь, я прошла вдоль бульвара, миновав «Макдоналдс», куда мы раньше часто заходили с Гортензией. Внезапно у меня возникло желание побывать там, я вернулась и вошла в кафе. Заказала я, как и тогда, «Бигмак-меню», правда, мне пришлось подождать, пока освободится более-менее удобное место.

Теперь от этой сырости наверняка снова разболятся суставы… Тоже мне нашла о чем думать… Все смешалось в моей голове. Когда я, запыхавшись, взлетела на третий этаж, мне вспомнилась Гортензия, которую я оставила под дождем, мокрую, запачканную… Странно, но именно слово «запачканная» пришло мне в голову, как только я увидела ее возле булочной, когда вода стекала с нее ручьями.

Хорошая мать позвала бы своего ребенка к себе, высушила его одежду, напоила горячим чаем. Да нет, я хорошая мать, просто момент был неподходящий для важного разговора с дочерью.

Обычно на третьем этаже я делаю передышку, чтобы затем преодолеть оставшиеся ступеньки. Их ровно девятнадцать в каждом пролете. Через дверь я услышала работавший телевизор Бюжо, моих соседей снизу. Я их почти не знаю, эта неприметная супружеская пара весь день проводит у телевизора, словно ничего другого в жизни не существует. Кажется, у них никогда не было детей. Однажды она поднималась ко мне из-за протечки в ванной, смежной с комнатой Гортензии. Но ведь я не дура и сразу поняла, что она из тех, кто вечно что-то вынюхивает. Разве позволю я кому-нибудь совать нос в мои дела? Уж не помню, что я тогда придумала, но только я не допустила визита эксперта из страхового агентства. Да и рабочему-поляку, чинившему трубу, не разрешила зайти в детскую, а сама отрезала там кусочек паласа, который начал плесневеть.

Никто, кроме меня и Гортензии, не посмеет войти в эту комнату.

Она священна.

Мне не удалось отдышаться, но я не могла ждать, пока она меня опередит, зайдя вместе с каким-нибудь жильцом и поднявшись на лифте.

Прислушавшись, я не услышала ни звука и продолжила восхождение.

Наконец-то я у себя! Закрывшись на оба замка и даже не сняв плаща и промокших туфель, я подбежала к окну. Шторы я до конца не раздвинула, а оставила небольшую щель, чтобы посмотреть, стоит ли она еще перед моим домом.

Что Гортензия здесь делала? Ведь она говорила, что не работает по воскресеньям. Ждала меня?

Если бы она поднялась, я бы не открыла.

У меня не было ни сил, ни желания ее видеть. Позже – другое дело…

Взгляд мой упирался в мрачное небо. Гроза заставит ее уйти. Наконец я вздохнула полной грудью и впервые за сегодняшний день улыбнулась.

Я была у себя, в полной безопасности, никого и ничего не боялась.

А теперь скорее в душ.