4
София

И вот наступил момент, когда я решила ему сказать. Больше ждать было невозможно.

Вместе мы были уже год, семь месяцев и двадцать пять дней. Я могла бы добавить к этому точное число часов, минут и секунд. Учтено было каждое мгновение, проведенное с ним. Само по себе его присутствие уже было чудом, и я жила в постоянном страхе, что потеряю Сильвена и все вдруг исчезнет. Из головы не выходила мысль, что именно такая судьба меня ждет рано или поздно, вот почему я жила одним днем, ценя это хрупкое равновесие, которое держалось на волоске.

Вот почему с тех пор, как я узнала, что беременна, во мне родилась надежда. Появление ребенка, нашего ребенка, могло привязать Сильвена ко мне окончательно и навсегда. Эта безумная надежда теплилась в глубине моего сердца.

На улицу Мучеников он переехал через неделю после нашего первого свидания, того дня, когда я ему отдалась. Сильвен спросил, хочу ли я, чтобы мы жили вместе, и я не поверила своим ушам. Разумеется, я сразу сказала да, не помня себя от счастья. Сначала мне казалось, что он войдет в мою жизнь постепенно, шаг за шагом, соблюдая осторожность. Однако все вышло иначе. В то субботнее утро он появился у меня с большим матерчатым чемоданом коричневого цвета.

Отказавшись от моей помощи, он больше часа, не торопясь, разбирал и раскладывал вещи: одежду, диски рок-групп, папки и несколько книг. Мне пришлось сложить часть своих книжек в стопку (в то время я читала запоем), чтобы освободить для них место.

Когда я теперь об этом вспоминаю, все кажется мне нереальным. Как я могла быть настолько наивной, на грани идиотизма, не знаю. Я словно не видела, что происходит, или же не хотела видеть. Очень скоро, через несколько недель, у меня уже было ощущение, что я не у себя дома. Моя квартира превратилась в его квартиру. Сильвен находился там когда и сколько хотел, обставил ее по своему вкусу, приглашал друзей, иногда поздно ночью, каких-то маргиналов, любителей травки, которых я не выносила, – квартира после их посещений превращалась в конюшню, но ради него я старалась все терпеть.

Однако самым страшным в этом совместном существовании, где моя роль сводилась к приготовлению пищи и раздвиганию ног, если у Сильвена возникало желание, когда я ждала его вечерами и по выходным, а он исчезал, не предупреждая и не давая о себе знать, самым страшным было то, что я и пикнуть не смела. Я никогда ни на что не жаловалась, хотя уже было ясно, что он нигде не работал и жил за мой счет. Послушать его, так ему регулярно поступали деньги благодаря успешному бизнесу, но он не давал мне ни гроша на оплату квартиры и текущие расходы. Напротив, это ему всегда требовались средства на тот или иной «проект», и я выделяла их ему из своих скромных сбережений, счастливая уже тем, что он во мне нуждался. Да, Сильвен был настоящим виртуозом по части обольщения: как только он чувствовал, что игра в одни ворота начинала меня раздражать или тревожить (это бывало так редко!), он тут же являлся с обворожительной улыбкой и букетом чайных роз, моих любимых, или маленьким подарком – дешевым украшением, шарфиком либо чем-то еще… Он вел меня в ресторан, говорил ласковые слова, подбадривал меня, занимался со мной любовью, и мои облегчение и благодарность были настолько огромны, что я мгновенно забывала и о его отлучках, и о грубости. Я тут же начинала себя упрекать, чувствовала свою вину, что, дескать, слишком многого от него требовала. Сильвен говорил, что любит меня… и я, безмозглая ослица, в это верила. Но поняла я все это, увы, слишком поздно.

В ресторане я всегда первой доставала кредитную карту. А он посмеивался: ладно, будь по-твоему, в следующий раз я тебя приглашу. Да только мне было наплевать, главное – я снова видела его счастливым.

Умный, очаровательный, лукавый – я постоянно представляла его в окружении друзей и девиц, которые только и думали, как бы его у меня отобрать. Им, вероятно, казалось, что это легче легкого, и они не могли понять, что он делал рядом с такой, как я. И, кстати, я была с ними солидарна: этого красавца я не заслуживала.

Стыдно признаться, но придется: эта жизнь меня вполне устраивала. Единственное, чего я боялась, – что не сегодня завтра он уйдет так же внезапно, как появился. Верить, что он навсегда останется со мной, было все равно что верить в чудо.

Я мало что знала о его жизни. Да и вовсе ничего не знала, как я впоследствии убедилась. Не была знакома с его родителями («они живут в богом забытом уголке, в Лотарингии»), братьями или сестрами («я старший из троих детей в семье, но мы редко видимся»). Все это оказалось ложью.

О друзьях мне было известно одно – их имена.

Ни разу у меня не возникло подозрения, что Сильвен говорил со мной о придуманной жизни. А может, я просто не хотела ничего знать? Для меня имел значение только он. Семья и все прочие, какое мне было до них дело? Я безумно боялась его потерять, этим все сказано.

Свою беременность пять месяцев я хранила в тайне. Пять месяцев – это был рубеж. Дольше мне не удалось бы скрывать правду, он обязательно бы заметил. Мне хотелось, чтобы Сильвен узнал о ней из моих уст, а не потому, что заметил, и в то же время момент признания вызывал у меня панический страх.

Неделями ломала я голову, как преподнести ему эту новость и, главное, как он потом себя поведет? Может, обрадуется все-таки, несмотря ни на что? А может, даже испытает восторг, подобно мне? Больше всего на свете я боялась услышать, что он не хочет этого ребенка, боялась упреков, что я заманила его в ловушку.

Итак, я стояла на пороге безмерного счастья в ожидании ребенка, который должен был появиться, и в то же время умирала от страха.

Однажды, когда настроение у него было игривое, как мне показалось, я наконец решилась. И реакция Сильвена была настолько ужасной, что и сегодня, когда я вызываю в памяти эту сцену, мне приходится делать над собой усилие. Кошмарную сцену, окончательно выбившую у меня опору из-под ног.

В первое мгновение он сжал меня в объятиях, стиснул сильно, молча. Я решила, что он взволнован от моего неожиданного признания, от радости, как знать? Растроганная, я залилась слезами.

Тогда Сильвен рассмеялся:

– Детишек, по правде сказать, я терпеть не могу, надо было тебе браться за дело по-другому!

Смех его, вместо того чтобы встревожить, почему-то меня ободрил. Я все еще продолжала верить в свою сказку и засмеялась вместе с ним, перед тем как взять в рот его член. Молния брюк больно царапала мне лицо, пока он держал меня за волосы, грубо, жестко, цедя сквозь зубы мерзкие словечки…

В тот момент для меня было важно одно: он меня не бросил. Но мое облегчение долго не продлилось. Почти сразу Сильвен пришел в настоящее бешенство по пустячному поводу – ничего, дескать, стоящего не было на ужин. Пока он осыпал меня бранью, я словно оледенела и лишилась дара речи. У меня до сих пор звучат в ушах оскорбления, которые он бросал мне в лицо: тварь, лгунья, идиотка, грязная шлюха, которая обвела его вокруг пальца, сделав ему ребенка, уродина, которую он никогда не любил, годная лишь как подстилка – да ему нужны были только жилье да бабки! И тем не менее я бы переварила все эти грязные слова, я уверена. Если что и причинило мне настоящую боль, так это фраза: «Ты даже не понимаешь, что ты – последняя из баб, от кого мне хотелось бы иметь ребенка, знай – больше ты меня никогда не увидишь!»

И я поняла, что на сей раз он сказал правду. В этот самый момент.

Я смотрела, как он уходил, не в силах выговорить ни слова. И сейчас я еще слышу оглушительный стук хлопнувшей двери.

Через несколько дней, когда я вернулась с работы, оказалось, что большой коричневый чемодан, лежавший сложенным на верху шкафа, исчез. Его вещи и он сам испарились вместе с чемоданом. Ключи от квартиры валялись на полу в прихожей, к тому же он забрал остаток наличных денег, которые я держала в своей комнате, в шифоньере, под стопкой простыней.

Тогда я окончательно осознала, что все было кончено. Он бросил меня, и рожать мне предстояло в одиночестве.

За несколько секунд огромная, не ставившая никаких условий любовь к нему обернулась глубочайшей ненавистью.

С тех пор я уже никогда его не ждала.

Я вычеркнула Сильвена из своей жизни.