27
Гортензия

О купленных туфлях я ничуть не жалею. Правда, сто двадцать – это больше того, что я зарабатываю за вечер, но, как говорит отец, нет зла в том, что делаешь себе добро. Он похвалит меня, не сомневаюсь, скажет, что туфли великолепны. Впрочем, что бы я ни купила, он все находит великолепным.

Мне нравится его восприятие жизненных ситуаций, он ко всему относится легко. Словно ничто (кроме меня, разумеется) не имеет для него настоящей ценности.

За годы, проведенные вместе, я не раз имела возможность в этом убедиться. Жизнь без привязанностей, только я и он.

В памяти моей всплыл тот день, когда я спросила его, где моя мама. Мне тогда было пять с половиной лет, дело близилось к вечеру, мы гуляли с ним по кромке пляжа (но где это происходило – не помню). Отец взял меня к себе на плечи, потому что я сказала, что не хочу намочить ноги, но в действительности я боялась, что меня увлекут за собой огромные волны.

Он опустил меня на песок. Мы уселись рядом, на вершине небольшой дюны. Отец взял меня за руки.

– Я знал, что однажды ты спросишь…

– Где она, моя настоящая мама? – настаивала я.

– Не перебивай, Эмманюэль, и слушай. То, что я сейчас расскажу, может тебя огорчить.

Я захотела что-то вставить, но он закрыл мне рот большой красивой ладонью.

– Когда ты была совсем маленькой, мама нас бросила. Вот почему ты совсем ее не помнишь. В один прекрасный день взяла да и ушла от нас, без всяких объяснений.

– Она что, меня не любила?

Отец немного помедлил, прежде чем ответить:

– Именно так, дорогая, она тебя не любила. Не любила так, как люблю тебя я…

Посадив меня к себе на колени, он сказал, что ее звали Натали. Тогда я стала уверять его, что мне не нужна мама, раз у меня есть он, что я очень сильно его люблю. И сейчас вижу его довольную улыбку.

Несколькими годами позже, когда мне было уже шесть-семь лет, я узнала от отца, что она погибла в дорожной аварии. После этого мы больше не возвращались к разговору о моей дурной матери.

Покупка балеток немного утешила меня, заставив забыть о неприятном чувстве, которое я сегодня испытала у Софии. С той минуты, когда она с непроницаемым лицом закрыла дверь таинственной комнаты прямо перед моим носом, мне стало не по себе. И я постаралась уйти как можно раньше, не дав ей возможности проводить меня до станции «Анвер». Это у нас уже вошло в привычку, стало субботним ритуалом. Обычно я соглашалась, чтобы ее не обижать, но на сей раз я решительно этого не хотела.

Короче говоря, мне не терпелось поскорее от нее уйти. Пусть себе сидит одна в своей квартире, где можно умереть от скуки. Она говорила, что прожила в ней больше тридцати лет, это же просто невероятно! Там нет жизни, нет души, не чувствуется хозяйки, все разложено по полочкам, все слишком стерильно.

– Я – фанатка чистоты, – сказала она мне с полной серьезностью. – Есть две вещи, которые я ненавижу, – пыль и беспорядок. – И еще прибавила, светясь от гордости: – С детства я была такой: когда мама делала уборку, я шла за ней с тряпкой и потом показывала, что она вся в пыли.

Потом она рассмеялась:

– Обожаю мыть посуду. Мне и в голову бы не пришло купить посудомоечную машину, она плохо моет!

Когда она упомянула о матери, я стала ее о ней расспрашивать. Лицо Софии сразу стало суровым, и она ответила мне почти резким тоном:

– Мама давно умерла, через восемьдесят восемь дней будет ровно девятнадцать лет.

– Простите, София. Наверное, вам очень ее не хватает, – пробормотала я смущенно.

– Дочери всегда ее не хватает. Но я не хочу сейчас об этом говорить, – холодно проговорила она.

Я поняла, что лучше сменить тему, но ее слова насчет ведения хозяйства не выходили у меня из головы. А ведь я как-то пригласила ее к себе в гости. Если однажды это произойдет, мне придется как следует попотеть. Ведь я, как и отец, чувствую себя хорошо только в беспорядке.

Когда я впервые пришла к Софии, мне сразу бросились в глаза два чучела, стоявших на комоде в гостиной. Ястреб и ласка. С устрашающе раскрытыми клювом и пастью. Она сказала, что смоделировала их – именно это словечко она употребила – без чьей-либо помощи.

– Когда-то это было моей страстью. Технику изготовления чучел я освоила благодаря соседу-таксидермисту. Я могла бы сделать это занятие своей профессией, но родители хотели, чтобы я обязательно работала в государственном учреждении. В свое время я набила соломой больше тридцати чучел разных животных. Потом я все их раздарила, оставив только эти два. И прибавила, взяв их в руки по очереди:

– Хочешь, я и тебе подарю?

С трудом скрывая отвращение, я отказалась. Просыпаться каждый день, видя такое страшилище, это уж слишком!

На всех предметах мебели у Софии расстелены вышитые салфетки. На стенах висят репродукции шедевров Лувра, купленные, по ее словам, лет десять назад в сувенирной лавке музея. Там же разместились четыре вышитые крестиком картины с изображением животных: собаки, кота, медвежонка и кролика. В прошлый раз я спросила, из чистой любезности, хотя эта живность никак не могла мне понравиться, трудно ли расшивать такие картины и много ли времени отнимает это занятие? София сухо меня поправила:

– Запомни, дорогая, – говорят не «расшивать», а «вышивать». – И добавила: – Не я их вышила, это подарок моей лучшей подруги.

С удивлением я узнала, что у нее, оказывается, имелась подруга, хранившая ей верность больше двадцати лет. Начав ее расспрашивать о ней, я не сомневалась, что София сразу сменит тему, как это бывало уже не раз, когда я интересовалась ее личной жизнью. Несмотря на наши частые встречи, я до сих пор ничего о ней не знала, если не считать нескольких малозначимых эпизодов. Каждый раз мои вопросы натыкались на каменную стену.

Однако, к моему изумлению, София охотно заговорила о своей прекрасной и единственной на свете подруге, этой чудесной женщине, которая ни разу ее не разочаровала, в отличие от многих других людей. Жила она на юго-западе страны, все свое время посвящая больному мужу, у которого, насколько я поняла, было что-то вроде ранней болезни Альцгеймера.

– Бедняге нет и шестидесяти, а он уже не всегда ее узнает, несчастную мою Изабеллу!

«Забавно!» – подумала я и сообщила, что подругу отца тоже зовут Изабеллой. Мгновение она смотрела на меня с недоумением, потом резко сказала:

– Надо же, – и, улыбнувшись, договорила: – Любопытное совпадение…

Не закончив фразы, она ушла на кухню заваривать нам кофе. Больше в тот день мы не говорили об Изабелле.

Мне пришлось остановиться на лестнице перед входом в метро, потому что я никак не могла найти в сумке проездной билет. Вдруг визг тормозов за спиной заставил меня оглянуться. И тут я насладилась разыгравшейся передо мной сценой ссоры двух водителей, которые крыли друг друга последними словами. Это же просто завораживающее зрелище, когда из-за какого-нибудь пустяка люди слетают с катушек! Еще немного, и они перешли бы к рукопашной.

Вот тогда-то я ее и заметила, когда обернулась. София шла по бульвару метрах в пятидесяти от входа на станцию. Я бы узнала ее из тысячи прохожих, эту приземистую фигурку, чуть склоненную вбок голову, сутулые плечи.

Должно быть, она умирала от жары в своем сером прорезиненном плаще.

Наверняка София по своему обыкновению выбралась на прогулку до Монмартра. И сегодня мы отправились бы туда вместе, как уже не раз это делали, если бы не мой поспешный уход.

Я смотрела, как она переходит дорогу, не обращая внимания на поток машин и пробивая себе путь вперед, как всегда, упрямая и решительная.

София то и дело смотрела по сторонам, но меня не увидела.

И я не подала ей никакого знака, исчезнув в метро.

«Каждому своя дорога», – поется в песенке, которую я мурлыкала себе под нос, двигаясь к противоположному концу платформы.