15
София
Заказ я сделала заранее, попросив на девятнадцать тридцать зарезервировать столик возле окна, выходившего на улицу, – ту часть зала вчера вечером обслуживала Гортензия.
Принявший заказ был не очень-то любезен. По голосу я сразу узнала мужчину, который вчера отчитывал Гортензию за опоздание. На месте дочери я послала бы его куда подальше, с этой его спесью зарвавшегося хозяйчика. Стоило ли из-за ничтожной получасовой задержки выговаривать девушке, трудившейся до изнеможения! Нет, он мне не понравился с самого начала. Надо обязательно сказать Гортензии, что никогда не стоит церемониться с подобными типами.
Высокомерным тоном он заявил, что в таких заведениях, как «Моя любовь», не приветствуется заказ столика на единственного человека. Да еще имел наглость уточнить: «Точно, что кроме вас никого не будет?» Как будто это преступление – ужинать в одиночестве! Но мне было все равно. Я всегда была одинока. И этот хам не мог испортить мне вечер, который я должна была провести вместе с дочерью.
Как и накануне, в Париже шел дождь.
Спрятавшись за зонтиком, я увидела, как она вышла из станции метро «Анвер» в том же плащике, застегнутом доверху, и с непокрытой головой, хотя не переставал сыпать противный мелкий дождик. Быстрым шагом она прошла по Наваринской улице, нырнув в ресторан ровнехонько в шесть тридцать вечера.
Идти по следам Гортензии было для меня таким удовольствием, что на следующий день я решила снова пойти ее встречать.
Утром после завтрака я позвонила Изабелле, и та дала мне очередной совет:
– Будь очень осторожной. Ты должна завоевать дочь, а не привести ее в ярость.
Ах, как я боялась опять ее потерять!
– Никуда она от нас не денется, не опасайся, – уверяла Изабелла, и это «от нас» звучало как гарантия, обещание, что она будет мне опорой во всем.
Изабелла сообщила, что приедет в Париж послезавтра, и посоветовала мне пока не светиться возле ресторана, чтобы не обращать на себя внимание. Но ей хватило ума не настаивать. Пропустить целый день было свыше моих сил – мне необходимо было видеть дочь, чувствовать ее рядом, снова и снова твердить себе: смотри, как она прекрасна, твоя девочка! И мечтать о той минуте, когда мы воссоединимся.
Рабочий день в министерстве показался мне бесконечным. В том состоянии, в каком я пребывала, я кое-как пробежала глазами порученные мне задания, неспособная думать ни о чем другом, кроме Гортензии.
Столик в нужном месте я получила.
Гортензия приняла заказ, по своему обыкновению, приветливо улыбаясь. Несколько бесценных минут она была в полном моем распоряжении, принадлежала своей матери. Записав, она повторила хорошо поставленным голосом, почти торжественным тоном, что странно контрастировало с ее нежным и тонким лицом:
– Свежий редис с маслом, стейк-филе, прожаренный, с картофелем фри и лимонный пирог, правильно?
Я почти физически ощутила ее мысль: ничего себе аппетит у этой миниатюрной дамочки!
– Да, все верно, мадемуазель.
– Желаете что-нибудь выпить?
– Воды, пожалуйста. – На мгновение я заколебалась: – Как вас зовут?
– Эмманюэль, к вашим услугам, мадам!
Поставив закуску, она неожиданно поинтересовалась:
– Вам нравится?
Застигнутая врасплох, я пролепетала:
– Что нравится? Редис?
– Да нет же, мое имя! – с очаровательным смешком произнесла она.
– Какое имя?
– Эмманюэль.
– Ну, разумеется, простите, вылетело из головы… Прекрасное имя…
И тут меня охватила бешеная ненависть к этому проклятому имени, которым ее наградил Сильвен. Я сгорала от желания немедленно сообщить дочери, что на самом деле ее звали Гортензией. Но я попыталась овладеть собой, сосредоточившись на содержимом тарелки. Сердце неистово стучало. Я не съела, а смела свой редис до последнего кусочка.
– Не правда ли, здесь замечательный редис? – спросила она, унося пустую тарелку. – Подавать горячее?
– Да, спасибо.
Не рискуя пожирать ее глазами, пока она суетилась, бегала от столика к столику, я пожирала свой стейк с гарниром, пока не осталось ни крошки. То же было и с десертом: съела все подчистую, до последней ложки, до подступившей к горлу тошноты.
Один голос во мне нашептывал поскорее все ей выложить, немедленно, не дожидаясь другого случая. Но второй – голос Изабеллы, голос разума, призывал к терпению.
Представляю, какое неприятное впечатление я произвела на мою дочку: женщина без возраста, ничтожная и унылая, такая нелепая среди шумной молодежи. Я увидела, как возле стойки она перекинулась несколькими словами с Юлией, хорошенькой официанткой, которая обслуживала меня накануне. Мне показалось, что они смотрели в мою сторону, и меня охватило беспокойство, уж не меня ли они обсуждали? Не издевались ли над моим жалким видом? Не сводя с них взгляда, я заметила, что Гортензия недоуменно пожала плечами.
Не в силах это выдержать, я поднялась с места и направилась к выходу, оставив на столике три купюры по двадцать евро и не дожидаясь сдачи. Я не просто уходила, а убегала: мне больше нельзя было там оставаться ни секунды.
Парочка лет тридцати бросилась вперед, чтобы завладеть моим столиком, еще не убранным. Им повезло.
В то мгновение, когда я открывала дверь, за спиной вдруг раздался голос:
– Мадам!
Я обернулась. Гортензия протягивала мне зонтик:
– Вы чуть не забыли!
Схватив его, я быстро пробормотала:
– Спасибо, Гортензия!
Она улыбнулась.
– Нет, я Эмманюэль!
У меня не было сил на извинения. Вот он, подходящий момент, чтобы сказать правду. Но слишком рано, да и духу мне не хватало. Гортензия взяла меня за руку, так что я не могла не обернуться. Собрала все силы, чтобы скрыть свое смятение, так что перед ее глазами был лишь мой профиль. Она прошептала:
– Большое спасибо за чаевые.
– Не за что, – удалось мне выговорить.
Она все еще держала меня за руку, но потом отпустила.
– Надеюсь увидеть вас снова, – произнесла она.
Клянусь, останься я еще на пару секунд, и она бы меня поцеловала. Я снова пробормотала:
– Обещаю, я обязательно приду.
– Супер! Тогда – до скорого!
– До скорого!
– И не забудьте, спросите Эмманюэль!
Ну почему я не смогла продлить эти блаженные секунды? Почему вместо этого поспешила скрыться, ничего не сказав и не обернувшись?
На улице я даже не раскрыла зонтик. Усилившийся дождь был мне нипочем. Напротив, я наслаждалась, подставляя ему лицо.
Когда я дошла до угла улицы, откуда меня уже нельзя было увидеть из ресторана, у меня так сильно закружилась голова, что пришлось опереться на припаркованный автомобиль. Там, между двумя приступами рыданий, меня вырвало в сточную канаву. Согнувшись в три погибели, задыхаясь, я смотрела, как потоки воды уносили то, что я проглотила недавно с такой поспешностью.
Вернувшись домой, даже не сняв плаща, я схватила трубку телефона, чтобы позвонить Изабелле. В мельчайших деталях я рассказала ей, как прошел вечер, как я боролась с собой, чтобы не поддаться искушению все ей рассказать, как любезна была со мной Гортензия, предложившая встретиться снова.
– Ты оказалась на высоте, дорогая, – поздравила меня подруга.
– Ну а теперь что мне делать?
Совет ее напоминал приказ:
– Теперь ты должна с ней подружиться. Постарайся лучше ее узнать. Стань ее приятельницей, вызови на откровенность…
– Так ты приедешь послезавтра?
– Обязательно! Я уже нашла сиделку для Андре, так что не беспокойся. Давай попробуй заснуть.
– Изабелла!
– Слушаю.
– Огромное спасибо за все, что ты делаешь, без тебя…
– Что без меня? Поблагодаришь в тот день, когда обнимешь свою дочь.
Последние слова Изабеллы я повторяла про себя, когда открывала дверь в комнату Гортензии. Я осторожно прилегла на краешек кровати, чтобы все оставалось в порядке. Как же хорошо и спокойно я себя чувствовала.
Уснула я, произнося имя дочери, эхом звучавшее в моей голове. Гортензия, Гортензия, Гортензия… Какое замечательное имя я для нее выбрала! Как у той куклы, Гортензии, с которой я никогда не расставалась, когда была ребенком.
Показания мадемуазель Юлии Мале, 22 года,
29 июня 2015 г. Выписка из протокола.
[…] Я работаю официанткой в ресторане «Моя любовь» уже в течение двух лет, чтобы иметь возможность оплачивать учебу. Работа трудная, а шеф – довольно строгий. […] Эмманюэль поступила к нам полгода назад, в сезон праздников, когда потребовалась дополнительная помощь, так как наша бригада не справлялась. Сначала мы не поняли, почему Максим (наш босс) взял ее, пусть и на испытательный срок, ведь никакого опыта у нее в ресторанном деле не было. Подумали, что кто-то ее толкает, ведь она не первая и не последняя… И потом, Эмманюэль красива, а для такого заведения, как наше, это очень важно. Но пока мы все пребывали в уверенности, что испытательным сроком все и закончится, оказалось, что она очень быстро всему научилась и прекрасно адаптировалась. […]
Мы с ней сразу поладили. Девушкой она оказалась своеобразной, но прямой и очень естественной. Эмманюэль немного старше меня, и мы не стали близкими подругами, встречаясь только на работе. Но все ее полюбили, хотя она и не стремилась ни с кем завязать приятельских отношений. Она держала дистанцию и не говорила лишнего. Я знала о ней только то, что живет она возле площади Республики. Например, мы ничего не знали о мужчине, который на скутере забирал ее после работы. Он никогда не появлялся в ресторане, оставался снаружи и всегда был в шлеме. Мы думали, что это ее парень, но каково же было наше удивление, когда оказалось, что это ее отец. […] Согласитесь, что это немного странно.
Не менее удивительно было и то, что она успела побывать во многих странах. От нее ни о чем подобном я ни разу не слышала. […]
Но самым поразительным в ее истории были отношения с этой немолодой дамой. Пожилая дама впервые появилась в ресторане, по-моему, в марте и с тех пор приходила почти ежедневно. Эта женщина совсем не походила на остальных завсегдатаев, всегда заказывала столик в той стороне, которую обслуживала Эмманюэль, и всегда была одна. Ни у кого не вызывало сомнений, что она являлась к нам только ради Эммы. Как-то, помню, я спросила у Эммы, знакома ли она с этой дамой? Та ответила, что не знакома, никогда не видела ее прежде, но что она очень мила с ней. Мы посмеялись, сказали, что, должно быть, Эмма ей приглянулась, наверняка она старая лесбиянка… А надо сказать, та просто не сводила с Эммы глаз. В другой раз я поговорила с Эммой уже серьезнее, что меня настораживает пристальное внимание к ней этой женщины, что она даже внушает мне страх, и посоветовала ей быть настороже. Но, похоже, она никак на это не отреагировала.
После второго разговора мы больше к этому не возвращались. Честно сказать, все это казалось необычным, но, в конце концов, это было личным делом Эммы. […] Но я до сих пор не могу прийти в себя от того, что я недавно узнала. Невероятная, неслыханная история, и я очень-очень ей сочувствую. […]
