14
София
Меньше чем через год после исчезновения моей дочери Изабелла уехала из Парижа, уволившись из яслей девятого округа. Теперь она живет в провинции, далеко от меня, став настоящей пленницей больного мужа, поэтому мы больше не видимся. Но регулярно перезваниваемся. С течением времени мы все реже и реже говорили о похищении, да и какой в этом был толк?
Когда я решила перевернуть эту страницу жизни и отказалась от поисков, Изабелла сразу поняла, что больше не стоило затрагивать больную тему. Уже за одно это я была ей благодарна.
Я обрубила все связи с теми, кто пытался мне помогать. Пресловутый комитет поддержки давно канул в Лету, тогда он именовался довольно странно: «Никогда не забудем Гортензию». Изабелла считала это название высокопарным и нелепым.
Отныне я держусь на расстоянии от родственников. В былые времена родители и братья из кожи вон лезли, чтобы меня поддержать. Моя битва за дочь была их битвой.
Но теперь эта отстраненность, размежевание по моей инициативе, похоже, всех устраивает. Мама и брат Пьер умерли. Отец – в бретонской деревушке, в доме престарелых, где я ни разу его не навестила. Что толку ворошить прошлое? Его жизнь сошла на нет после пропажи Гортензии и смерти мамы. Два других брата живут далеко от Парижа, как и Изабелла. Раньше мы обязательно собирались всей семьей хотя бы раз в год, обычно на Пасху. Но я уже давно к ним не присоединяюсь. Во время семейных сборищ у меня всегда было впечатление, что я портила им праздник. Прежде всего я была живым напоминанием о Гортензии. Да и легко ли им было видеть, в кого я превратилась с годами – в женщину без возраста, еще более невзрачную, чем прежде. Нет, я только омрачила бы их радость от встречи. Никто бы не затрагивал опасной темы, и недосказанное витало бы между нами зловещим облаком.
На последнем семейном торжестве, в котором я принимала участие, отец не удержался от горестных слов:
– Меня скоро не станет, я так и умру, не узнав, что стало с малышкой, жива ли она…
В тот день я поняла, что все они думали об одном, не осмеливаясь заговорить в моем присутствии: Сильвен не просто исчез вместе с дочерью, он ее убил.
После этого страшного вывода без поддержки Изабеллы я просто бы не выжила.
– Потеряв жену, твой отец стал тенью самого себя, прости ему, – неизменно повторяла она в редкие мгновения, когда мы о нем говорили. – Скоро его страданиям придет конец, и он наверняка попадет в рай, которого достоин!
Она всегда умела находить нужные слова, придававшие мне силы.
Больше я не поддерживала отношений и с судьями, кажется, по моему делу их сменилось пятеро. Недоумки. Может, и грубо сказано, но именно их действия больше всего тормозили следствие.
Разве мое нетерпение не было оправданным? Так же как мои возмущение и гнев, направленные на судей, полицейских, адвокатов и весь мир?.. Как много их было, тех, кто занимался моим делом, а где результат? Не стану перечислять имена, кому надо – поймет.
Сколько времени тратилось в пустой болтовне, затверженных формулировках и безответственных заявлениях… За исключением комиссара Дюпуи, всех их отличали в начале следствия некомпетентность, а позднее – безразличие. Взять хотя бы следственного судью Габорьо, на нее первую было возложено дело, и я была вынуждена терпеть ее почти целый год. Каждый знает, что для подобных преступлений важно сделать верный ход в самом начале, с первых дней расследования. Ее уверенность, которой она не скрывала даже в моем присутствии, что стоило («к несчастью») искать трупы, а не мужчину в бегах, заставила нас потерять драгоценные часы; именно бездействие Габорьо и расслабило следственную группу.
Изабелла пришла в ярость, когда я пересказала ей эту сцену.
– «Трупы»? Да как она смеет говорить при тебе о трупах? Что за дерьмо эта твоя Габорьо!
Через несколько дней после этого случая Габорьо просто вынудила меня подать прошение о ее отстранении, что и произошло после долгих месяцев нашей ежедневной грызни. Сменил ее некий Дозье, молодой и ограниченный карьерист, для которого это было первым серьезным делом. Дозье тупо следовал по пути старшего товарища, доверившись ее опыту и возрасту, а еще больше – обширным связям. Я уверена, она постоянно инструктировала эту марионетку, так что из-за их совместной ошибки следствие топталось на месте годами.
Когда я вновь обрету свою дочь, все они за это ответят.
Я все время поддерживаю пламя своего гнева: никто и ничто не будут забыты.
Нет, я никогда не верила – разве что допуская в качестве одной из версий – ни в смерть Гортензии, ни в смерть обоих, и подруга разделяла мое мнение.
И вот теперь, когда мы получили такое блестящее подтверждение нашей правоты, мне не терпелось поскорее позвонить Изабелле, для чего я даже, представьте, поднялась к себе на лифте!
Войдя, я сначала провела пальцем по личику Гортензии на фотографии, висевшей в рамке на стене с левой стороны. Она висит на прежнем месте, я храню ее вот уже двадцать два года в неизменном виде, с разбитым стеклом, тем самым, что оставило на моей ноге неизгладимые шрамы.
Потом я схватилась за телефон, номер мобильного Изабеллы я знала наизусть. После первого же сигнала она ответила.
– А я ждала твоего звонка, дорогая! – первое, что она произнесла, не дав мне раскрыть рта.
– Не разбудила?
– Ты и правда думаешь, что я могла уснуть? Не глупи, я с нетерпением ждала, когда ты мне позвонишь. Ну, давай выкладывай, я очень надеюсь, что ты не наделала глупостей.
Я постаралась сразу ее успокоить: конечно же, я в точности следовала ее советам, ведь мы вместе все обдумали. Оставалась в укромном уголке и не пыталась ускорить ход событий.
– Хотя мне и было нелегко, сама понимаешь! Гортензия была так близко от меня. Это все походило на…
– Сон… – продолжила она с нежностью.
– Именно, а между тем все было реальным.
Долго сдерживаемые эмоции захлестывали меня, голос срывался.
– Поплачь, дорогая, дай себе волю.
Она слушала мои бессловесные рыдания, пока слезы наконец не иссякли.
– Расскажи мне о ней, – услышала я вновь ее приветливый голос.
И я начала описывать ей вечер в мельчайших деталях. Говорила о дочери – прелестной, изящной, оживленной, с ее чудесной улыбкой. Рассказывала обо всем, что Гортензия делала вплоть до того момента, как она уехала с мужчиной, который ждал ее возле ресторана, и о своей уверенности, что в тот момент она мне улыбнулась.
Я была неиссякаема, мое счастье выплескивалось наружу, и мне показалось, будто Изабелла тоже плакала. За двадцать два года она ни разу не усомнилась в том, что моя дочь найдется, вот почему я так ее любила.
Было уже очень поздно, но я не чувствовала усталости. Я могла бы продолжать разговор часами, однако Изабелла первая предложила закончить.
– Завтра я приеду в Париж как только смогу, и мы вместе пойдем в ресторан. Если бы ты знала, как я хочу поскорее ее увидеть, ты даже не представляешь…
– Что не представляю?
– Как долго я этого ждала…
– А с кем ты оставишь Андре?
– Не думай об этом… Найду кого-нибудь на время за ним присмотреть. Он даже не поймет, что я не рядом, – грустно заметила она. – Знаешь, однажды утром Андре мне сказал: «Добрый день, мадам! Вы были знакомы с моей первой женой?»
Разговор снова ее захватил, и она продолжила со смешком:
– Лишь бы ему давали жрать да задницу подтирали!
– Изабелла, что ты несешь, ведь он – твой муж!
Из-за хохота мы были не в состоянии говорить. Я воскликнула:
– Как же здорово иногда вот так посмеяться, давненько мы…
– Ну и пользуйся моментом, дорогая София, ты это заслужила.
– Спасибо, Изабелла, тысячу раз спасибо.
– Скоро увидимся, милая. И я приглашу тебя в ресторан.
– Приезжай поскорее, Изабелла, ты должна увидеть мою дочь собственными глазами!
– Не беспокойся, такого случая я не упущу…
После беседы с Изабеллой я улеглась на узкой кровати моей девочки, по привычке подтянув колени к груди. И вдруг вопреки ожиданию передо мной возник образ Анны, той самой женщины, которая в свое время прикладывала столько стараний, чтобы вернуть мне радость жизни.
Показания г-жи Анны Андреани, 55 лет,
9 июля 2015 г. Выписка из протокола.
[…] Сколько раз я пыталась наладить отношения с Софией Делаланд, но она неизменно отталкивала протянутую ей руку. Я это связывала с влиянием на нее Изабеллы Маршан, которая многие годы делала все возможное, чтобы отдалить нас друг от друга. Говоря «нас», я имею в виду не только себя, но и других моих коллег в Министерстве национального образования, вместе с которыми я создала комитет поддержки сразу после этого чудовищного случая. Произошедшее с Софией несчастье глубоко взволновало всех, и мы мобилизовались, чтобы принять деятельное участие в ее многолетней борьбе. Без наших совместных усилий и давления на следователей дело было бы уже давно прекращено и забыто, уверяю вас.
Ни разу София не поблагодарила нас, но, разумеется, никто не держал на нее зла. Ответственность за это лежала все на той же Изабелле Маршан, которая, кстати сказать, ничем не заслужила такой безоглядной преданности со стороны Софии. […]
Частный детектив, которого я ей порекомендовала, был настоящим профессионалом, компетентным и опытным, а отнюдь не мошенником, каким его сочла мадам Маршан. Это она подтолкнула Софию к тому, чтобы в один прекрасный день отказаться от дальнейших поисков. Да, мы знали, что София испытывала финансовые трудности, и тогда мы решили скинуться и помочь ей, о чем она упомянула в своих показаниях. Но к этому времени она уже не могла трезво оценивать ситуацию, вдобавок Изабелла Маршан все время подпитывала ее паранойю. Последняя стремилась полностью завладеть ее сознанием, стать единственной близкой подругой Софии, и мало-помалу та разорвала отношения с теми, кто по-настоящему желал ей добра, так что наша группа вскоре распалась. Из-за всего этого пострадала и моя личная жизнь: я перестала уделять детям достаточно внимания, и мое супружество разбилось вдребезги. […]
По неизвестной мне тогда причине София находилась под сильным воздействием госпожи Маршан, а комитет играл лишь роль подпорки, но и это еще не всё. Как-то раз в министерстве я вошла в кабинет Софии и сделала попытку ее предостеречь от дурного влияния подруги. Едва выслушав меня и даже не удостоив взглядом, она попросила меня убраться вон. С тех пор, когда мы с ней встречались на работе, она шарахалась от меня как от зачумленной.
Теперь мне многое стало понятно. […] По моему мнению, мадам Маршан несет большую часть ответственности за все, что произошло потом, а также за последние события. […]
