Глава 6
Строительство империи: новые приоритеты
(1935–1938)

В стремлении создать, как он говорил, этническое государство¹, Гитлер думал об изменении сознания всего немецкого народа. «Этническое государство, — писал он в «Моей борьбе», — должно выполнить гигантскую образовательную задачу. И придет день, когда это будет рассматриваться как более значительное достижение, чем самые победоносные войны»². Важнейшей частью решения этой задачи являлось пробуждение у «арийских» немцев понимания, насколько опасны евреи. Инициируя принятие новых законов, Гитлер рассчитывал на то, что преследование евреев тут же будет всеми оправдано, но изменить менталитет нации оказалось не так уж просто. Уже в сентябре 1935 года, в том же месяце, когда были приняты Нюрнбергские законы, стало ясно, что пока фюрер от решения поставленной перед собой «гигантской образовательной задачи» далек.

Один саксонец — член социал-демократической партии — в это же время, например, писал: «Большинство населения игнорирует дискредитацию евреев. Многие даже демонстративно идут за покупками в еврейские магазины и проявляют весьма недружественное отношение к представителям политической полиции, которые там дежурят»³. Ситуация не изменилась и спустя много месяцев — в Баварии, в частности, гестапо по-прежнему констатировало, что еврейские торговцы скотом контролируют бо́льшую часть рынка и значительное число крестьян предпочитает продолжать вести дела именно с ними⁴.

Гитлер всегда понимал, что «перевоспитание» нации требует времени, и при этом жизненно важно уделять побольше внимания молодежи. В сентябре 1935 года во время партийного съезда в Нюрнберге перед трибунами промаршировали 54 000 немецких юношей, а фюрер еще раз напомнил своим соратникам: «По нашему мнению, молодой немец будущего должен быть стройным и ловким, резвым, как борзая, эластичным, как кожа, и твердым, как крупповская сталь. Мы должны воспитать нового человека, чтобы наш Volk не был разрушен»⁵.

Молодежь оказалась восприимчива к нацистской пропаганде не в последнюю очередь потому, что жизнь стала меняться к лучшему — как для самих юношей и девушек, так и для их родителей. «Когда Гитлер пришел к власти, у нас появилась работа, — говорит Вильгельм Рес, детство которого пришлось на 1930-е годы. — Плохое настроение в доме ушло в прошлое. В моем детстве в доме всегда было грустно и тревожно, потому что в одиннадцать часов мать не знала, что поставит на стол в двенадцать. В 1934-м отец получил работу. Кажется, он приносил 380 марок, но для нас ситуация значительно улучшилась. Отец говорил, что этим мы обязаны фюреру. Что я должен был осознавать? Я впитал все эти чувства, сидя на коленях у матери»⁶.

Система образования тоже претерпела изменения. Теперь преподаватели постоянно напоминали своим арийским ученикам об их превосходстве над евреями. Таким образом в контексте воспитания антисемитизма у молодых немцев создавалась позитивная установка. Мария Маус, жившая и учившаяся на севере Германии, к примеру, вспоминает, что в 1930-е годы ее учителя говорили, что только немцы являются достойными представителями человечества. «Была такая небольшая брошюра под названием “Немецкие изобретатели, немецкие поэты, немецкие музыканты”. Ничего другого не существовало. И мы наслаждались этим. Мы были абсолютно убеждены, что мы — самые великие»⁷. Эрна Кранц, мюнхенская школьница того же времени, считает, что в сфере образования было сделано очень много — у молодежи появились новые возможности, все происходило организованно. «Такого достатка, как сегодня, конечно, не было, но тогда существовали порядок и дисциплина. И у нас имелось много примеров для подражания. Это стимулировало. Хорошие писатели — им придавали значение, и философам тоже… Должна сказать, это было весьма заразительно. Если каждый день молодому человеку говорить: “Ты лучший!”, он в конце концов в это поверит. Да, тогдашние лидеры пытались вывести так называемую немецкую расу. Они постоянно твердили: мы хотим то, мы хотим это, мы хотим, чтобы был здоровый народ, работящий народ, талантливый народ. Прежде всего речь шла о “немецкости”, это внушалось, закреплялось в те годы, — понятие “немецкость”»⁸. Безусловно, внушить детям, что они лучше всех, нетрудно. Намного труднее было донести мысль, что евреи опасны, особенно если у учеников имелись среди них знакомые — благожелательные и обладающие другими привлекательными чертами характера. Вильгельм Рес, скажем, мог получать удовольствие от «позитивности» нового режима, как он его видел, но испытывал трудности с приложением антисемитизма, которому его учили, к окружающему миру. В городе, где Рес жил, были еврейские магазины, и он помнит, как их владельцы жертвовали одежду и другие вещи и товары для сирот. Удивительно ли, что Вильгельму не нравились все эти карикатуры в Der Stürmer? «Я не мог их понять»⁹, — говорит Рес.

Одним из способов, которые учителя могли применять, дабы нивелировать разницу между евреями, какими их рисовала нацистская пропаганда, и евреями из плоти и крови, с которыми сталкивались их ученики в жизни, было акцентирование внимания на их двуличности¹⁰. Самый известный пример такого рода — детская книжка «Поганка» (Der Giftpilz)¹¹. В первом рассказе сборника мать объясняет ребенку, что в лесу порой трудно отличить хороший гриб от ядовитого, и точно так же трудно разглядеть злостную природу евреев, особенно когда они пытаются маскироваться. Польза этого рассказа для пропаганды антисемитизма очевидна. Аналогия простая — евреи коварны, они только притворяются обаятельными и любезными, так же как ядовитые грибы в лесу подчас выглядят самыми привлекательными, но в действительности чрезвычайно опасны.

Таким образом, еврейство представляли как антитезис «немецкости». У истинного немца нет нужды скрывать свою истинную натуру, в то время как евреи испокон века камуфлировали присущую каждому из них двуличность. Если арийские ученики — лучшие, то евреи теперь представлялись как нечто ядовитое. В брошюре «Еврейский вопрос в образовании», написанной в 1937 году Фрицем Финком и сначала напечатанной в Der Stürmer, учителям рекомендовалось укреплять у учеников с самого детства надлежащее представление о евреях, и напоминалось, как это важно, чтобы молодые немцы все узнали о порочности и опасности еврея. Для Финка, инспектора школ, расовый, в первую очередь еврейский, вопрос был центральным в теории национал-социализма, которая становилась частью системы образования. Самый эффективный способ донести до учеников мысль, что с евреями не должно быть никаких контактов, утверждал он, — это ведение преподавания с научной точки зрения. Во главе табуна диких лошадей ведь никогда не встанет дикий кабан? Каждый вид держится своих и ищет вожака среди себе подобных. Дети должны как можно раньше усвоить, что животные естественным образом чувствуют, что для них лучше. И только люди извратили природу, когда посягнули на чистоту расы. «Лишь худшие представители разных рас смешиваются друг с другом, — писал Финк. — И далее плохое смешивается с плохим. Такая помесь получает худшие черты, присущие каждой расе. Учитель, который доносит эти мысли до своих учеников, без труда объяснит им значение Нюрнбергских законов. Дети не увидят в этих законах ничего, кроме возвращения к естественному, божественному порядку»¹².

Гитлер понимал, что пропагандистам национал-социализма проще влиять на впечатлительных детей, чем на менее податливых взрослых. Взрослым может быть сложнее — но не невозможно! — примирить теоретическое понимание новой политики государства в отношении всех евреев с собственным личным отношением к знакомым евреям. Молодой офицер люфтваффе Карл Бем-Тетельбах, к примеру, имел все основания в 1935 году быть благодарным одному немецкому еврею. Бем-Тетельбах совершил аварийную посадку на поле, и помощь ему оказал работавший неподалеку еврей. Желая отблагодарить спасителя, летчик пригласил его на ужин и был удивлен, когда этот человек вдруг сказал, что он еврей, и спросил, не боится ли герр пилот общаться с евреями. Бем-Тетельбах ответил, что не боится — в конце концов, он ведь обязан ему жизнью. «Тогда я впервые понял, что с евреями может что-то случиться…» — вспоминает Бем-Тетельбах. Впрочем, дальше этой мысли дело не пошло. «Национал-социалисты, — говорит он, — утверждали, что в больших городах, особенно в Берлине, почти все юристы — евреи. И утверждение, что у нас слишком много юристов, было понятным. Тем не менее признать это не означало, что ты уже антисемит и готов убивать евреев. Ты можешь не быть с ними социально близок, можешь их не очень любить, но это не значит, что ты готов их уничтожать»¹³. Узнав о принятии Нюрнбергских законов, Бем-Тетельбах посочувствовал немецким евреям, но тем не менее он признает: «Это меня особо не беспокоило».

В 1930-е годы подобные чувства испытывали многие немцы, но они же были готовы согласиться, что евреи действительно имеют слишком много власти и влияния и этому пора положить конец — в министерстве народного просвещения и пропаганды свое дело знали. В руках Геббельса были все необходимые рычаги управления печатью, радио, кинематографом и другими сферами культуры. За счет сочетания в целях пропаганды демагогической риторики, умелой постановки массовых мероприятий и эффективного использования современной для того времени техники, прежде всего радио и кино, ему удалось опорочить в глазах немцев не только евреев, но и коммунистов, социал-демократов, а потом и служителей церкви… Если кто-то из немцев и испытывал неловкость, становясь свидетелем антисемитских эксцессов, он просто отводил глаза в сторону… В лучшем случае кого-то из знакомых евреев, с которыми сложились давние хорошие отношения, пока еще считали не такими плохими, как все остальные «эти».

Вожди национал-социализма обращали внимание немецкого народа не только на практические, как они говорили, аспекты еврейского вопроса вроде числа евреев-юристов в Берлине, но и на фундаментальную проблему расы. Диспропорциональность евреев, занимающихся юриспруденцией, была для них симптомом «болезни», тогда как расовая неполноценность являлась самой патологией. Даже рейхсминистр продовольствия Рихард Дарре говорил: «Нам нужно собирать лучшую кровь. Так же, как мы сейчас разводим ганноверскую породу лошадей от небольшого стада чистокровных жеребцов и кобыл, мы должны увидеть как результат такого же способа воспроизводства в следующем поколении чистую породу нордических немцев»¹⁴. Правда, одновременно обергруппенфюрер Дарре являлся начальником Главного управления СС по вопросам расы и поселения.

Такого рода заявления не только способствовали продвижению в массы яростного антисемитизма. Они помогали установить связь между ним и евгеникой — учением о селекции применительно к человеку, а также о путях улучшения его наследственных свойств, или, по нацистской терминологии, расовой гигиеной. Связь между расовой гигиеной и преследованием евреев на первых этапах существования Третьего рейха не была очевидной, но для нацистов обе эти идеи всегда являлись звеньями одной цепи. Национал-социалисты декларировали, что необходимо не допускать смешения еврейской и арийской крови, но одновременно считали, что слабейшим арийцам вообще нельзя разрешать производить потомство. В терминологии Рихарда Дарре, нельзя спаривать ганноверскую лошадь с лошадью низшей породы, как и здоровую ганноверскую кобылу с больным жеребцом.

Для Адольфа Гитлера мысль, что рожать детей должно быть позволено лишь здоровым арийцам, была очень важна. Он говорил об этом еще на партийной конференции 1929 года в Нюрнберге: «Из-за нашего современного сентиментального гуманизма мы прилагаем усилия, чтобы поддерживать слабых за счет сильных… Преступникам позволено размножаться, за дегенератами старательно ухаживают… Таким образом мы постепенно преумножаем слабых и убиваем сильных»¹⁵. Более того, Гитлер заявил: «Если бы в Германии появлялся миллион младенцев ежегодно и из них семьсот-восемьсот тысяч уничтожалось, конечным результатом стало бы увеличение числа сильных. Для нас самое опасное — отрезать себя от процесса естественного отбора». Идея, которую будущий фюрер предлагал в 1929-м, за четыре года до того, как стал канцлером, то есть возможность умерщвления семи-восьми из десяти новорожденных, в контексте проблемы, о которой мы говорим, имеет огромное значение. Для Гитлера создание этнического государства означает, в принципе, умерщвление огромного числа «слабых», и не только евреев.

С учетом непоколебимой убежденности вождя НСДАП в необходимости, так сказать, моделирования нации, неудивительно, что меньше чем через шесть месяцев после прихода к власти он подписал Закон о предотвращении рождения потомства с генетическими заболеваниями (Gesetz zur Verhütung erbkranken Nachwuchses). В силу он вступил 1 января 1934 года и повлек за собой, в частности, создание судов по наследственному здоровью населения с целью принудительной стерилизации всех, имеющих перечисленные в этом законе заболевания. Некоторые из них вообще нельзя считать генетическими, но это давало нацистам возможность стерилизовать тех, кого они считали социально нежелательными элементами, например алкоголиков.

Надо отметить, что нацистская Германия не стала первой страной, которая приняла закон о насильственной стерилизации. Он уже существовал во многих штатах США… И тем не менее национал-социалисты развивали эту идею с бо́льшим рвением, чем кто бы то ни было. По Закону о предотвращении рождения потомства с генетическими заболеваниями в детстве принудительной стерилизации подвергся Пауль Эггерт, живший в Рейнской области. Генетических заболеваний у Пауля не было, но с точки зрения апологетов расовой гигиены он являлся нежелательным членом общества. Семья была неблагополучной. Отец Пауля сильно пил. В детстве мальчику приходилось попрошайничать, а если он возвращался домой без денег, папаша его избивал. Со временем, как рассказывает Эггерт, местным жителям надоело на все это смотреть¹⁶. Его забрали у родителей и поместили в специальный приют в Дортмунде, где вскоре сделали операцию, сказав, что удаляют грыжу. О том, что на самом деле его стерилизовали, Пауль Эггерт узнал только после войны.

Идея национал-социализма в данном случае заключалась в том, что реализация Закона о предотвращении рождения потомства с генетическими заболеваниями избавит будущие поколения немцев от бремени, как называл это сам Гитлер, заботы о самых никчемных гражданах. Об этом же — документальный фильм «Жертвы прошлого» (Opfer der Vergangenheit), снятый в 1937 году. Лента, которую показывали во всех кинотеатрах Германии, пропагандировала необходимость умерщвления людей с отклонениями в умственном развитии. В комментарии к ней были названы две причины, по которым поступать нужно именно так. Во-первых, сохранять таким людям жизнь значит выступать против закона Творца о естественном отборе и порядке (!), а во-вторых, деньгам, потраченным на заботу о таких людях, можно найти лучшее применение, помогая сильным и здоровым детям¹⁷.

Некоторые немецкие врачи эту жестокую идею одобрили, а психиатр Карл Кнаб еще в 1935 году писал, что в немецких лечебницах содержатся не только идиоты самого низшего уровня развития, но и, как он выразился, душевные развалины, и от них, как от балласта, на который тем не менее тратятся деньги, следует избавляться — безболезненно умерщвляя. Это оправданно, отметил доктор Кнаб, с финансовой точки зрения в контексте борьбы нации за свое существование¹⁸.

На премьере фильма «Жертвы прошлого» выступил Герхард Вагнер — председатель Национал-социалистического союза врачей. Он лучше, чем кто бы то ни было, знал взгляды фюрера относительно этого вопроса, поскольку Гитлер уже в 1935 году говорил Вагнеру, что в ходе будущей войны им следует запланировать уничтожение людей с тяжелыми психическими заболеваниями¹⁹. Тут важно отметить уверенность фюрера в том, что грядущая война даст ему возможность реализовать столь радикальные меры — и не в последнюю очередь потому, что в это время также можно будет организовать массовое уничтожение евреев.

Принудительная стерилизация проводилась в Германии масштабно: ей подверглись от 300 000 до 400 000 человек²⁰. Безусловно, это не могло не привести к кардинальному изменению мышления представителей медицинской профессии. Отныне забота врачей о здоровье их пациентов становилось отнюдь не единственной… Если доктор считал, что в рамках нового закона человек подлежит стерилизации, никакие возражения не принимались. Того, что сегодня называется конфликтом интересов, Герхард Вагнер здесь не видел, поскольку полагал, что первоочередной заботой врачей должно быть благополучие государства²¹. В результате нацисты заявили, что на врачах теперь лежит еще бо́льшая ответственность — оказывать помощь не отдельным нуждающимся в ней людям, а всему народу (Volkskörper). Только так может быть создано этническое государство²².

Этническое государство в данном случае означало страну, в которой власти предержащие имеют законное право вторгаться во все, что ее граждане делают. Нацисты могли изучать родословную любой семьи, определять, с кем человеку можно сочетаться браком, а с кем нельзя, решать, имеет ли он право производить потомство, и т. д. Если немка беременела и ее будущий ребенок считался расово полезным, ей запрещалось делать аборт. Люди больше не имели права не работать; в ином случае их признавали уклоняющимися от труда и подлежащими превентивному заключению. И выбирать себе друзей они теперь должны были с оглядкой, поскольку если соседи неодобрительно относились к их компании, попавших под подозрение имели право объявить асоциальными элементами, то есть весьма ненадежными членами расового сообщества.

И все-таки, несмотря на все это, большинство немцев продолжали поддерживать Гитлера. В частности, на референдуме 1934 года, посвященном объединению постов канцлера и президента, 88 процентов избирателей выразили желание, чтобы после смерти Гинденбурга главой государства стал Адольф Гитлер. На выборах 1936 года, в рамках которых также на обсуждение был вынесен вопрос о поддержке предложения Гитлера о силовом возвращении Германией Рейнской области, его поддержали более 98 процентов голосовавших. Конечно, нельзя забывать, что эти выборы проходили в недемократическом обществе, где не соблюдались никакие гарантии, характерные для выборов подлинно свободных, и использовать для реальной оценки поддержки режима эти статистические данные нельзя, но тем не менее результаты показательные. Можно понять, почему Ян Кершоу, один из ведущих специалистов по личности Адольфа Гитлера и его эпохе, на основании всех доступных свидетельств пришел к выводу, что результаты выборов 1936 года представляют собой ошеломительную демонстрацию его одобрения²³. Многие немцы в 1930-е годы, несомненно, согласились бы с Эрной Кранц, которая уже после войны заявила: «Думаю, тогда было лучше, чем сейчас. Говорить так, конечно, рискованно. Но я все равно скажу»²⁴.

Для молодой немки того времени, такой как Эрна Кранц, вопрос о позитивных и негативных аспектах жизни при Гитлере попросту не стоял. В широком смысле темные стороны режима, как мы их видим сейчас, — концентрационные лагеря, изоляция меньшинств, неугодных нацистам, и т. д. — воспринимались неотъемлемой частью происходящего. Концлагеря считались необходимыми для удаления из общества нежелательных элементов. Новые школьные программы, основанные на расовом подходе, приветствовались потому, что объясняли немецким мальчикам и девочкам, что они самые лучшие. А что касается «исключения» из жизни евреев, то, как говорит банкир Иоганнес Цан, среди определенной части населения бытовало мнение, что они в Германии «слишком далеко зашли»²⁵. Так что если человека устраивали нацистские идеалы, а миллионы немцев они устраивали, то в рейхе 1930-х годов вполне можно было хорошо себя чувствовать. Многие из тех, к кому это относится, позже заявляли: им и в голову не приходило, что преследование евреев, официально закрепленное Нюрнбергскими законами и другими нормативными актами, способно привести к Холокосту. В известном смысле это правда. Никаких свидетельств, что у Гитлера в то время был готовый план того, от чего впоследствии содрогнется мир, нет. И тем не менее такие утверждения обманчивы. Дело в том, что главной причиной благополучного существования миллионов немцев в гитлеровской Германии стало то, что они с энтузиазмом поддерживали расистские теории, лежащие в основе учения национал-социализма. Немцы восприняли идею, что они лучше, чем другие. Соответственно, к тем, кто, как им говорили, не такой, как они, стало можно относиться как к низшим человеческим существам. Спор мог идти не о том, что другие хуже, — с этим соглашалось большинство населения Германии, а о том, как именно относиться к низшим нациям.

Что касается евреев, Нюрнбергские законы подтвердили, что в новой Германии им места нет. Евреи все больше замыкались в своих общинах. Там жизнь для многих из них оставалась терпимой. Гюнтер Рашин, подросток, живший в центре еврейской общины в Берлине, вспоминает, что у них был хороший дом и, пожалуй, не так уж много трудностей… «Мы ходили в еврейскую школу и спокойно возвращались домой»²⁶. Его отец, во время мировой войны воевавший в германской армии, служил кантором в местной синагоге и всем говорил: «Я немецкий еврей, со мной ничего не случится».

Отец Гюнтера, как и многие другие немецкие евреи, придерживался мнения, что самое лучшее для них — оставаться дома, в границах берлинской еврейской общины, как ему казалось — в безопасности. И, говоря в целом, обстановка с лета 1935 до лета 1937 года в основном это подтверждала. Да, были отдельные насильственные действия против евреев, продолжали появляться новые постановления, ограничивающие их права (например, с октября 1936 года государственным служащим запрещалось пользоваться услугами врачей-евреев), но о систематическом массовом притеснении речь не шла. Однако то, что многие восприняли как признак стабилизации по отношению к евреям, оказалось просто паузой — нацистский режим готовился к применению более радикальных мер.

Одной из причин относительного спокойствия национал-социалистов в этот период было желание Гитлера триумфально провести Берлинскую олимпиаду 1936 года. В Соединенных Штатах звучали призывы к бойкоту игр, и их поддерживали такие видные публичные деятели, как, например, мэр Нью-Йорка Фиорелло Ла Гуардиа. Тем не менее президент Американского олимпийского комитета Эйвери Брендедж уговорил атлетический союз своей страны послать команду в Германию. При участии не только американцев, но и спортсменов еще 48 стран Берлинская олимпиада стала огромным достижением Третьего рейха. Немцы завоевали больше всех медалей, и само событие было огромным успехом нацистской пропаганды, которая сумела превратить игры в средство возвеличивания своей страны. Открытие Олимпиады впервые транслировалось по телевидению в прямом эфире, а соревнования стали материалом для создания документального фильма Лени Рифеншталь «Олимпия». Торжество идей национал-социализма выразилось уже в его первых кадрах — на стадион в Берлине олимпийский факел внес светловолосый атлет, олицетворение арийского идеала, и его встретили нацистским приветствием.

Еще более поразительна с сегодняшней точки зрения оценка Гитлера, данная ему бывшим премьер-министром Британии Дэвидом Ллойд Джорджем после посещения в сентябре 1936 года Бергхофа — альпийской резиденции Гитлера близ Берхтесгадена. В статье, написанной для Daily Express, Ллойд Джордж отметил, что Гитлер — прирожденный лидер, магнетическая, динамическая личность, целеустремленный, с решительной волей и бесстрашным сердцем²⁷. Он написал, что фюреру поклоняются как национальному герою, который спас страну от безысходного отчаяния и деградации. Ллойд Джордж увидел в Германии страсть к единству и констатировал, что теперь католик и протестант, пруссак и баварец, предприниматель и рабочий, богатый и бедный — все консолидировались в единое целое. Заключение было таким: «Я никогда не видел более счастливого народа, чем немцы, и Гитлер — один из величайших людей». Ллойд Джордж тепло отозвался об атмосфере этого возрождения. Она оказала невероятное влияние на единение нации, и в результате народ стал более жизнерадостным.

А как же немецкие евреи, мог бы спросить кто-нибудь. Ллойд Джордж знал, что на территории Германии они подвергаются преследованиям. Он даже вскользь упомянул об этом в своей статье²⁸. Как же он мог говорить, что народ стал более жизнерадостным, если, конечно, не считал немецких евреев настоящими немцами? Такая вероятность может показаться удивительной с учетом того, что в ноябре 1917 года Ллойд Джордж поддержал декларацию Бальфура, в которой говорилось, что правительство его величества относится благосклонно к восстановлению национального очага для еврейского народа в Палестине. Впрочем, истинные мотивы политиков, сказавших «да» этой декларации, до сих пор являются темой дискуссий, и один историк, например, пришел к следующему заключению: «…люди, породившие ее [декларацию Бальфура], были христианами и сионистами, но были среди них и антисемиты, считавшие, что евреи правят миром»²⁹.

В Британии Ллойд Джордж стал не единственным, кто восхвалял Гитлера, несмотря на преследования нацистами евреев. Можно с уверенностью говорить, что неофашистские веяния никогда не получали широкого распространения в это стране — Британский союз фашистов Освальда Мосли в 1930-е годы и близко не подошел к возможности оказаться представленным в парламенте, но существовал антисемитизм на бытовом уровне. В частности, Иоганнес Цан, немецкий банкир, запомнил антиеврейские высказывания британских финансистов, которые слышал во время посещения Лондона³⁰. Евгений Левине считает, что в Британии в 1930-е годы антисемитизм проявлялся гораздо сильнее, чем в Германии в 1920-е. «Я чувствовал, что в быту англичане — бо́льшие антисемиты, чем немцы. Люди нередко весьма добродушно шутили: “В конце концов, мы же не травим евреев газом”. Нет, газом не травили, но, например, в свой гольф-клуб не принимали… Но если спросить человека, с которым ты в дружеских отношениях, почему он и его товарищи не принимают того-то или того-то в гольф-клуб, можно было получить такой ответ: “Видишь ли, дорогой, если принять одного, он тут же приведет всех своих приятелей”»³¹. Антиеврейские настроения можно было отметить и в газетах. Например, в передовой статье Sunday Express в 1938 году появился такой пассаж: «В данный момент отмечается большой приток евреев-иностранцев в Британию. Они буквально заполоняют страну!»³²

Антисемитская риторика, как отметил Евгений Левине, во многом опиралась на предвзятое мнение, будто евреи представляют собой особую группу, которая никогда не сможет ассимилироваться. Что касается Ллойд Джорджа, он явно разделял позицию тех, кто считал, что евреи невероятно могущественны и действуют, не считаясь с государственными границами. До крайности она была доведена у Адольфа Гитлера³³… Возможно, этим сходством и объясняется тот панегирик, который британский аристократ, хотя и не очень родовитый (Ллойд Джордж был виконтом Гвинедом и 1-м графом Дуйвором), пропел немецкому фюреру. Мы не можем утверждать наверняка. С уверенностью скажем другое: если в 1936-м Гитлер смог произвести такое прекрасное впечатление на Ллойд Джорджа и убедить его в прогрессе Германии, то на следующий год мир увидит совсем другого человека.

1937 год оказался поворотным во многих смыслах. Олимпиада осталась позади, и риторика Гитлера снова стала такой же экзальтированной, если не сказать лихорадочной, какой была в баварских пивных десять лет назад. Выступая на съезде партии в Нюрнберге 13 сентября 1937 года, он заявил, что большевизм представляет собой величайшую угрозу для культуры, да и для всего человечества со времен крушения государств Античности³⁴. Фюрер вновь провел связь между евреями и большевиками, и это очень важно. Участившиеся беспорядки, сказал он, с которыми сталкивается мир, создают вожди еврейского большевизма в Москве. На тот случай, если кто-то не уловил связь, Гитлер добавил: «Когда я сознательно представляю эту проблему как еврейскую, то все вы должны понимать, что это не голословное предположение, а факт, подтвержденный неопровержимыми доказательствами». Фюрер решил преподать своим слушателям урок истории — хотя и крайне искаженный, — который начинался с его взглядов на Россию. (Адольф Гитлер упорно называл СССР Россией, хотя Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика в то время была лишь одной из республик Советского Союза.) Гитлер заявил, что евреям удалось проникнуть в правящую элиту этой страны и ликвидировать предыдущих, как он их назвал, лидеров. Евреи — инородцы, которые получили полный контроль над русской цивилизацией и теперь хотят использовать Россию как плацдарм для завоевания новых территорий и порабощения других народов.

Далее фюрер нарисовал совершенно невероятную фантасмагорию: будто бы обезумевшие массы при поддержке асоциальных элементов совсем озверели и тащат титульную нацию на плаху, залитую кровью. И за всем этим кошмаром стоят евреи. А происходит это потому, что евреи считают необходимым уничтожить элиту в стране, которую намерены взять под свою руку. Гитлер напомнил слушавшим его, что все они пережили то же самое, имея в виду восстание спартакистов в Берлине, организованное коммунистами и социалистами в 1919-м, и Баварскую советскую республику — кратковременное государственное образование, провозглашенное советом рабочих и солдатских депутатов в том же году.

Адольф Гитлер сказал, что Германия, как никто другой, заинтересована в предотвращении распространения большевистской чумы в Европе. Он напомнил, что, несмотря на то что Германия в прошлом воевала с разными европейскими странами, это были войны между цивилизованными государствами, а большевистская Россия — нечто совершенно иное. Московские власти — это варварская, иудобольшевистская интернациональная шайка преступников! Национал-социалисты заслуживают похвалы за то, что не позволили еврейским ничтожествам диктовать свои требования немецким рабочим. Более того, немцы сегодня — гораздо лучшие солдаты, чем раньше, и готовы дать отпор всем, кто мечтает распространить большевистскую заразу в Германии.

Фюрер заявил, что воинственный характер его речи обусловлен ситуацией в Испании, где бушует гражданская война, в особенности потому, что Сталин помогает республиканцам, которые выступают против националистов. Кремль поставляет сражающимся против генерала Франко оружие и посылает в Испанию военных советников.

Гитлер и здесь лукавил — антибольшевистские взгляды у него тоже сформировались в 1920-е годы, но по ряду причин от их публичного представления в таком агрессивном виде он пока воздерживался. Это был вопрос тактики, пояснил фюрер на встрече с партийными активистами в апреле 1937-го, за полгода до своей нюрнбергской речи. На этом закрытом собрании он сказал, что понимает желание некоторых своих соратников применять по отношению к евреям более сильные меры, такие, как, например, «маркировка» их специальными знаками, но надо понимать, что до сих пор его главной задачей было удерживаться от действий, которые впоследствии пришлось бы отменять, и шагов, которые могли каким-то образом навредить их общему делу. «Вы должны понимать, что я всегда продвигаюсь вперед настолько, насколько могу рискнуть, — и ни на шаг дальше. Жизненно важно обладать шестым чувством, подсказывающим, что еще можно сделать, а что делать не надо»³⁵. Потом Гитлер добавил, что опасность, исходящую от евреев, сознают все члены НСДАП, но думать, что возможно в каждый конкретный момент, должен он. Из этой речи мы можем сделать вывод, что Гитлер давно хотел бы радикально действовать при преследовании евреев, но вынужден был считаться с политической необходимостью продвигаться к конечной цели постепенно. Какова эта цель, объясняет Геббельс, 30 ноября 1937 года сделавший в дневнике следующую запись: «Долго говорили [с Гитлером] о еврейском вопросе. Евреи должны быть изгнаны из Германии, из всей Европы. На это требуется время, но это должно произойти и произойдет. Фюрер полностью готов к этому»³⁶.

Тактический подход у фюрера был и при реализации другого его давнего убеждения: придет время и Германии понадобится плацдарм на западной границе большевистской России. В 1930-е годы он никогда публично об этом не говорил, но в частном порядке за год до нюрнбергской речи 1937-го ясно дал понять, что имеет намерения противостоять распространению коммунистической чумы, а уже в августовском циркуляре 1936 года, в то время, когда Герман Геринг был назначен руководителем экономической программы, известной как «четырехлетний план», уже есть упоминание, что в военном смысле судьба Германии — искоренить большевизм. «Четырехлетний план» подразумевал переустройство экономической жизни страны с целью ее перевода на военные рельсы. В нем, в частности, было сказано, что, поскольку Германия перенаселена, ей необходимы новые территории, и, следовательно, «окончательное решение этой проблемы заключается в расширении нашего жизненного пространства»³⁷. Слова «окончательное решение» скоро станут штампом нацистской лексики — позже так назовут, например, и план истребления евреев, но пока они означают отграничение переходной фазы, во время которой немцы будут наращивать свою военную мощь, от этапа, когда, собственно, начнутся боевые действия.

На заседании кабинета министров 4 сентября 1936 года Геринг зачитал циркуляр Гитлера и прокомментировал его. Логика и посыл фюрера ясны: столкновение с Россией неизбежно³⁸. Спустя два месяца, в ноябре, Геббельс подтвердил, что партийное и военное руководство рейха в полной мере осознает: у Германии будет схватка с Россией. Геббельс сослался на разговор с фюрером о том, как идет перевооружение. «Мы вкладываем в это огромные средства. В 1941 году оно завершится. Наше господство в Европе не должно вызывать сомнений… Конфронтация с большевизмом приближается»³⁹.

Еще через десять месяцев, в сентябре 1937 года, в своей чрезвычайно эмоциональной нюрнбергской речи Гитлер сделал попытку свести воедино то, что говорил в частных беседах, и то, что было сказано публично, хотя речь о нападении Германии на Советский Союз, конечно, не шла. Наоборот, фюрер заявил, что вермахт перевооружается для того, чтобы быть готовым отразить большевистскую угрозу в случае нападения русских. А поскольку за большевиками стоят евреи, военный конфликт с русскими будет также означать вооруженную борьбу с еврейской угрозой. То, что война между Германией и СССР станет противостоянием не только техники, но и идеологий, было ясно уже тогда, но, по мнению Гитлера, она подразумевала еще и демонстрацию неоспоримой силы и превосходства арийской расы.

Тем, кто эту точку зрения не разделял, пришлось уйти или для начала как минимум уступить часть своих полномочий. В частности, 27 ноября 1937 года с поста рейхсминистра экономики был уволен Ялмар Шахт, хотя еще раньше, после назначения Геринга главным по реализации «четырехлетнего плана», ряд функций по руководству военной экономикой перешел именно к нему. Шахт остался в составе правительства в качестве министра без портфеля и сохранил пост президента Рейхсбанка, но в январе 1939 года лишился и его. Впоследствии Шахт имел контакты с группой военных, решивших выступить против нацистского режима, хотя сам участником заговора не был. 21 июля 1944 года, после провала июльского покушения на фюрера, он был арестован и отправлен в концлагерь.

Ялмар Шахт — не единственный из тех, кто в начале 1930-х годов во всем поддержал Гитлера, а потом оказался отстранен от власти. Его судьба повторились — с теми или иными вариациями — у некоторых других представителей элиты Третьего рейха. Она может показаться, как говорят теперь, экстремальной, все-таки Шахт занимал очень высокое положение в нацистском государстве, но тем не менее попал за колючую проволоку. Впрочем, даже с учетом всего этого путь от первоначальной эйфории после победы НСДАП до разочарования в последующей агрессивной политике режима у многих долгим не был. 5 ноября 1937 года, за несколько недель до того, как Шахт лишился должности министра экономики, Гитлер посвятил в свои радикальные планы нескольких представителей немецкой военной и политической аристократии старой закалки. Идеи фюрера безусловно поддержали не все, и после этого карьера многих сначала встала под вопрос, а затем закончилась — с теми или иными неприятностями для них, а то и бедами. В тот день на совещании в рейхсканцелярии присутствовали главнокомандующий сухопутными силами генерал-полковник Вернер фон Фрич, главнокомандующий военно-морскими силами гросс-адмирал Эрих Редер, главнокомандующий военно-воздушными силами рейхсминистр авиации Герман Геринг, а также военный министр фельдмаршал Вернер фон Бломберг и министр иностранных дел Константин фон Нейрат. Ставший впоследствии широко известным протокол совещания назван по имени военного адъютанта Гитлера полковника Фридриха Хоссбаха — именно он вел записи. Гитлер открыто изложил свои экспансионистские планы в Европе. Германии нужны новые территории, а значит, в ближайшие годы неизбежны войны. Как следует из протокола, войну с Англией и Францией в 1939 году Гитлер не планировал, но, чтобы получить доступ к источникам сырья для германской экономики, намеревался провести малые кампании. Полномасштабный европейский военный конфликт намечался на 1941–1944 годы, и вот тогда как раз подразумевались Англия и Франция. О своей самой грандиозной идее — нападении на СССР — Гитлерна этом совещании не сказал ни слова. В целом краткосрочными целями были названы аншлюс Австрии и оккупация Чехословакии.

Кроме того, 5 ноября 1937 года Гитлер заявил, что для него главная цель политики — безопасность немецкого общества, а первостепенный вопрос, который надо решать, — обеспечение жизненного пространства. Это полностью совпадает с тем, что он излагал еще в 1924 году в своей книге⁴⁰. Далее фюрер подчеркнул, что Германия должна как можно быстрее двигаться вперед, проводя агрессивную внешнюю политику, потому что нынешнее преимущество, достигнутое благодаря перевооружению, вечным не будет. Наладить партнерские отношения с Лондоном не представляется возможным — это очевидно. Действительно, Риббентропу, летом 1936 года назначенному послом в Великобритании, чтобы в том числе добиться прочного германо-британского союза, заключить желанный альянс не удалось. Теперь Гитлер считал, что Великобритания, которая не хочет и не может согласиться с существованием сильной Германии, в грядущем конфликте станет противником.

Геринг, как всегда, фюрера в развернувшейся дискуссии поддержал, но остальные военачальники были настроены скептически. В особенности они опасались — пророчески, — что Германия может оказаться втянута в войну на два фронта. Аргументы были обоснованными, но Гитлер от своих подчиненных желал услышать вовсе не это.

Все, кто выразил на этом совещании те или иные сомнения или выражал их ранее, в ближайшие несколько месяцев покинули свои посты, а Бломберг, Фрич и Нейрат вообще лишились их в один день.

Бломберг в январе 1938 года женился, и тут выяснилось, что до этого его супруга давно была на заметке у полиции — еще с тех пор, когда была замечена позирующей для порнографических фотографий. Военная элита, надо сказать, испытала шок, а Гитлер и Геринг увидели в этом подрыв авторитета вермахта. 26 января Бломберг был снят со всех постов, а 4 февраля отправлен в отставку.

Фрич в этот же день подал в отставку сам — после того, как его ложно обвинили в гомосексуальной связи. 18 марта 1938 года он был оправдан, однако в должности не восстановлен.

Нейрат покинул министерство иностранных дел, получив «повышение» в виде поста президента кабинета министров — консультативного органа, который ни разу не собирался.

Все новые люди, назначенные на ключевые посты военного и других ведомств, оказались либо более покладистыми, либо менее смелыми. А может быть, в их характерах сочетались оба этих качества. Министром иностранных дел Германии стал Иоахим фон Риббентроп, бывший посол в Великобритании. Фрича на посту главкома сухопутных войск сменил Вальтер фон Браухич, до этого командовавший 4-й армейской группой. Должность военного министра была упразднена. Прямых свидетельств, что эти кадровые изменения произошли потому, что все, о ком идет речь, высказали свое скептическое отношение к захватническим планам Гитлера, а Фрич к тому же вступил в перепалку с Герингом, нет, но поводы отстранить их от реальной власти нашлись тут же, хотя, например, фотографиями, компрометирующими жену Бломберга, гестапо располагало достаточно давно. Так или иначе, в результате всего этого решению фюрера проводить более радикальную внешнюю политику теперь мало что препятствовало, если вообще препятствовало.

Первые шаги на пути более агрессивного поведения Германии по отношению к другим странам были сделаны уже через четыре месяца после этого знакового совещания. Тут надо заметить, что отношения между Адольфом Гитлером и правительством его родины — Австрии в последнее время стали весьма напряженными. Эта конфронтация, в свою очередь, привела к глобальным изменениям в политике нацистского антисемитизма.

До того как Гитлер стал канцлером Германии, история австрийских евреев во многом была схожей с таковой у соседей — евреев немецких. О положении венских евреев первой половины XIX века можно судить, в частности, по зданию богато украшенной синагоги (Stadttempel), построенной в центре города в середине 1820-х годов. С одной стороны, интерьер — ионические колонны и куполообразный свод — свидетельствует о процветании и успехах венской еврейской общины, а с другой — очень скромный вход, почти невидимый с улицы, заставляет вспомнить о гонениях, несмотря на то что в 1782 году император Иосиф II подписал так называемый патент о религиозной толерантности, который вводил в империи свободу вероисповедания.

В 1867 году австрийские евреи наконец были по закону признаны равными в правах с остальными подданными короны, и в Вене начался золотой век еврейской культуры. Это было время композитора Густава Малера, писателя Артура Шницлера, психиатра Зигмунда Фрейда — все они родились в еврейских семьях. Безусловно, не всех австрийцев обрадовала новообретенная свобода евреев. Особенно яростный антисемитизм демонстрировали два политика — Георг фон Шенерер и Карл Люгер. Шенерер, лидер австрийского националистического движения, был одержим тремя идеями: желанием более тесного союза с Германией, неприятием католицизма и ненавистью к евреям. Тем не менее его антисемитизм строился больше на расовой, чем на религиозной почве. Эту мысль Шенерер сформулировал так: «Религия — только маскировка. Порок кроется в крови»⁴¹. Карл Люгер, бургомистр Вены, выступал против чрезмерного представительства евреев в определенных профессиях и утверждал, что они способны развратить любое общество. Нацистам подобные заявления были бы близки. «Как только государство позволяет евреям захватить власть, — утверждал Люгер, — ему грозит скорый крах, но в тех государствах, где хватает ума изолировать евреев, монархические принципы сохраняются»⁴². Люгер быстро обернул себе на пользу страх венцев перед наплывом евреев из Восточной Европы, особенно тех, кто бежал из России. Появились призывы закрыть австрийскую границу, дабы не допустить въезда в страну евреев. Усиливались страхи, что они привезут с собой разные болезни. Кроме того, евреи наверняка будут призывать к революции! В ноябре 1905 года в одном из своих выступлений Люгер прямо обратился к венским евреям. Бургомистр призвал их не принимать [еврейских] революционеров — социал-демократов. «Настойчиво предупреждаю евреев: здесь может произойти то же самое, что в России. Мы, венцы, антисемиты, но мы, безусловно, не склонны к насилию и убийствам. Тем не менее, если евреи станут угрожать нашему отечеству, мы этого не потерпим»⁴³.

Вся эта австрийская антисемитская риторика была хорошо знакома антисемитам в Германии, но в плане «решения еврейского вопроса» между двумя странами имелось большое различие, и заключалось оно в пропорциональном соотношении еврейского населения. В Германии евреев было меньше 1 процента, в то время как в Вене в 1890 году их насчитывалось около 12 процентов, то есть евреями были примерно 100 000 из 820 000 жителей города. К марту 1938-го, когда нацисты вошли в Австрию, только в Вене жили более 180 000 евреев (возможно, и 200 000), а во всей Германии в это время их уже было в два раза меньше. Таким образом, еврейскую «проблему» в Австрии нацисты расценивали как намного более серьезную, чем та, что пока еще не была решена дома, в Германии.

Вспомним, что после окончания Первой мировой войны державы-победительницы решили разделить Австро-Венгерскую империю, и Австрия стала самостоятельным государством. Новое правительство в Вене хотело, чтобы Австрия вошла в состав Германии, но по условиям Сен-Жерменского договора 1919 года это оказалось невозможно. Австрийцы не забыли, что их просьба была отклонена — вердикт очевидно странный, учитывая обещание Вудро Вильсона обеспечить право наций на самоопределение.

Но куда было деваться от географических реалий? В 1920-е и 1930-е годы Германия играла определенную роль в австрийских делах. В 1920-е Австрия, как и Германия, переживала экономические трудности, хотя и не столь масштабные, как соседнее большое государство. В 1934 году в Австрии разразился политический кризис. В результате попытки захвата власти нацистами был убит канцлер Энгельберт Дольфус. Однако заговорщики действовали неумело, и правительственным войскам, возглавляемым министром юстиции Куртом фон Шушнигом, удалось взять верх. Шушниг, ставший новым канцлером, стремился укрепить независимость Австрии от Германии — при том, что в Берлине у власти был человек, родившийся в Австрии, но считавший себя и всех «арийских» австрийцев немцами.

Гитлер оказывал на Шушнига политическое давление, но от прямых военных действий с целью форсировать присоединение — аншлюс — пока воздерживался. Конечно, у фюрера были опасения, что аншлюс настроит против него другого диктатора — Муссолини, ведь Италия являлась гарантом независимости Австрии. В Берлине надеялись на какого-то рода объединение, что называется, мирным путем, и в 1936 году, после подписания австро-немецкого соглашения, это показалось возможным. По его условиям Австрия фактически обязалась следовать политике нацистской Германии. Со своей стороны, Германия признавала суверенитет и независимость Австрии и обещала не вмешиваться в ее внешнюю политику. Чтобы подтвердить положения договора, Шушниг назначил на различные административные посты австрийских национал-социалистов, а потом объявил амнистию для нескольких тысяч нацистов.

В начале 1938 года немецкий посол в Вене, бывший канцлер Франц фон Папен, предложил Шушнигу встретиться с Гитлером в Берхтесгадене, чтобы уладить «недоразумения», существующие между их странами. Встреча состоялась 12 февраля и стала ярким примером того, как Адольф Гитлер умел выбивать своих оппонентов из колеи. Во время первой беседы, которая происходила в кабинете фюрера на первом этаже замка Бергхоф, он выдвинул австрийскому лидеру целый ряд претензий: Австрия должна выйти из Лиги Наций, Австрия исторически саботировала все попытки союза с Германией, Австрия стремится укрепить свою границу с рейхом и т. д. Обвинения Гитлер подкрепил угрозами, заявив, что намерен положить всему этому конец, и добавил: «Возможно, однажды утром вы проснетесь в Вене и обнаружите, что мы уже там — как весенняя гроза. И тогда вы кое-что увидите»44. Далее фюрер сказал, что после вторжения в стране будут расквартированы части СС и Австрийский легион (военизированная структура, состоящая из австрийских нацистов), и никто не сможет помешать им действовать — даже он.

Курт Шушниг, имевший юридическое образование, во время Первой мировой сражался в австро-венгерской армии, а после войны стал адвокатом, вступил в христианско-социальную партию, и в 1927 году был избран в нижнюю палату парламента. Он мыслил как юрист и политик. Разговаривать ему с Гитлером было трудно. Тот мог громоздить одно ложное обвинение на другое с такой скоростью, что на них и ответить не представлялось возможным. Шушниг стал одним из первых иностранных политиков, сбитых этим с толку, но не последним. Кажется, он и не понял, что Гитлер его аргументы не слышит. Фюрер был политическим деятелем совсем другого рода. Он не желал искать взаимоприемлемые компромиссы. Для него не имело значения, что «факты», приводимые им, не соответствуют действительности.

Схожую риторическую тактику Адольф Гитлер применял и при нападках на евреев. Например, его голословное заявление, что разные «евреи за границей» планируют заговор с целью организации волнений в Германии, недалеко ушло от предъявленных Шушнигу огульных обвинений в том, что вся история Австрии — один бесконечный акт государственной измены. Точно так же недвусмысленное упоминание о том, что даже он не сможет «остановить» германских солдат, если они окажутся в Австрии, похоже на заявление 1933 года, сделанное во время бойкота нацистами еврейских магазинов, что есть опасность самосуда над их хозяевами. В обоих случаях Гитлер позиционировал себя как сдерживающую силу по отношению к своим более радикально настроенным соратникам. И тем не менее это была явная угроза. Если кто-то не принимает его предложение, пусть пеняет на себя.

После встречи в Бергхофе Курт Шушниг пришел в замешательство. Отто Пиркхем, австрийский дипломат, который был с ним в тот день, вспоминает, что за обедом канцлер не проронил ни слова. «Он находился в подавленном состоянии, и его молчание объяснялось тем, что во время встречи с Гитлером Шушниг понял — для Австрии наступают непростые времена»45. Словом, канцлеру пришлось подписать документ, подразумевающий еще ряд уступок Германии, в том числе назначение на пост министра внутренних дел австрийского нациста Артура Зейсс-Инкварта.

20 февраля 1938 года Гитлер произнес в рейхстаге продолжительную речь, во время которой похвалил Курта Шушнига за его «глубокое понимание и дружественную готовность… искать решение в интересах обеих стран и в интересах немецкого Volk — всего немецкого Volk, сыновьями которого мы все являемся»46. Через четыре дня в Мюнхене на праздновании годовщины образования НСДАП фюрер связал австрийский и еврейский вопросы воедино и ополчился против «лжи», появляющейся в зарубежной прессе по поводу реальных намерений Германии в отношении Австрии. Особо он выделил британскую газету News Chronicle, которая якобы написала, что немецкие войска концентрируются на границе с Австрией. Völkischer Beobachter в своем отчете об этом мероприятии отметила, что Гитлер назвал такие обвинения наглыми и наглядно демонстрирующими, как еврейские международные организации фабрикуют и распространяют ложь. Там же приведена цитата из речи фюрера: «Мы должны извлечь из этого урок. Мы должны решительно бороться с еврейскими подстрекателями в Германии. Мы знаем, что все они агенты Интернационала, и будем относиться к ним соответственно»47.

Шушниг попытался спасти ситуацию. В Австрии был объявлен плебисцит по поводу объединения с Германией. В ответ Гитлер по совету Геринга еще больше усилил давление на Австрию — в Баварии началась мобилизация войск. Однако при объявлении опроса граждан канцлер пренебрег предписанным конституцией совещанием с собственным правительством, в связи с чем Зейсс-Инкварт и вице-канцлер Гляйзе-Хорстенау объявили Шушнигу, что считают плебисцит противоречащим основному закону страны. 11 марта 1938 года Шушниг подал в отставку, а Зейсс-Инкварт, занявший его место, направил германским властям «просьбу о помощи», под предлогом которой соединения вермахта и перешли границу. Австрийские войска не оказывали немцам никакого сопротивления на всем пути продвижения. Миллионы жителей Австрии приветствовали их, осыпая цветами. Многие полагали, что все произошедшее дает им надежду — новая, более сильная Австрия избавится от экономических проблем. Сузи Зейц, в те годы бывшая подростком, вспоминает, что ее семья видела в Гитлере своего спасителя, ведь их страна действительно должна была входить в состав Германии48. Родители Сузи хотели, чтобы Австрия присоединилась к ней еще после Первой мировой войны, и теперь наконец их мечта осуществлялась.

Эмиль Кляйн, старый боец нацистской партии, который в 1923 году принимал участие в пивном путче, был вообще все себя от радости. Вот его свидетельство: «Я был в то время старшим региональным командиром гитлерюгенда. Услышав, что начался аншлюс, я пришел в восторг, ведь у меня в юности были кое-какие связи с австрийцами. Никому ничего не сказав, не спросив разрешения у начальства, я сел в машину и помчался в Австрию вслед за войсками, через Пассау. Такие ощущения я переживал единственный раз в жизни. Какой энтузиазм! Думаю, ни я, ни солдаты не получали в своей жизни столько поцелуев! Ими нас одаривали местные девушки. Австрия ликовала!»49

Гитлер пересек австрийскую границу в полдень 12 марта, через несколько часов после того, как это сделали его солдаты. Произошло это в символическом месте — на реке Инн в его родном Браунау-ам-Инн. Триумфальный проезд мимо торжествующих толп длился до Линца — города, где он ходил в школу. Рейнхард Шпитци, австрийский нацист, работавший в министерстве иностранных дел Германии, ехал в шестой машине кортежа, вслед за автомобилем фюрера. Для Шпитци это был чрезвычайно эмоциональный момент: «Все мои мечты были о воссоединении Австрии с Германией. Не забывайте, Австрия правила Германией на протяжении 600 лет, немецкая корона хранится в Вене, в Хофбурге. Для меня после поражения 1918 года, для всех нас это была мечта… Должен сказать, что энтузиазм (конечно, не 100-процентный, но как минимум 85-процентный) был ошеломляющим… Я видел даже полицейских и монахинь, держащих флаги со свастикой. Мы все считали, что это будет новый, миролюбивый большой рейх, потому что австрийцам — я сам австриец — война не нравится. Мы проиграли столько войн Пруссии, Англии, Франции и так далее, что уже были сыты по горло всякими войнами… Аншлюс стал одним из успехов Гитлера, достигнутых без войны, так же как оккупация Рейнской области, и то, что он сделал, было абсолютно правильно»50.

Шпитци утверждает, что в то время хорошо представлял себе цели фюрера: «Гитлер с самого начала хотел объединить все немецкоязычные страны, за исключением Швейцарии и Люксембурга, в старую Священную Римскую империю германских народов. Он решил исправить несправедливости Тридцатилетней войны, Мюнстерского и Оснабрюкского мирных договоров, он хотел сделать Германию такой же великой, как в Средние века».

Идея, что конечной целью нацистов является воссоединение немецкоязычных народов, а не захватническая война на востоке, была широко распространенным заблуждением, и Адольф Гитлер охотно его поддерживал в публичных выступлениях. Шпитци, в 1930-е годы служивший в немецком посольстве в Лондоне, свидетельствует о том, что многие представители британской правящей элиты не видели особой проблемы для Европы в таком объединении: «Пока он [Гитлер] занимался этим, национал-социалисты встречали полное понимание большей части британского истеблишмента. Они это понимали. Именно так мне говорили».

В Австрии такие антисемитские меры, как в Германии, не применялись, но тем не менее были значительные «традиционные» предубеждения, вполне бы одобренные бывшим бургомистром Вены Карлом Люгером. В частности, Вальтер Френц, который побывал в австрийской столице в 1928 году, описывает следующий эпизод. «Внезапно трамвай, в котором я ехал, резко затормозил, — говорит Френц, позже ставший личным фотографом Гитлера и одной из ключевых фигур в системе визуальной пропаганды Третьего рейха. — На путях был человек, который не видел приближения трамвая. Водитель, остановившись, в сердцах воскликнул: “О, черт, это же еврей! Если б знал, не стал бы тормозить!”» И все в вагоне его поддержали: “Так и надо было сделать с этой еврейской свиньей!” А ведь они даже не знали того человека»51. Сузи Зейц, приветствовавшая Гитлера в Линце в марте 1938 года, тоже испытывавшая негативные чувства к евреям, сейчас выражает их чуть более дипломатично: «Должна сказать, евреев в Австрии недолюбливали. У нас никогда не возникало ощущения, что они такие же, как мы. Они были другими, совершенно другими»52.

Евреи оказались в опасности с первой минуты вступления немцев в Австрию. «Мы слышали шум на улицах, — рассказывает австрийский еврей Вальтер Каммерлинг, которому тогда было 15 лет. — Все население Вены, по крайней мере нееврейское население, торжествовало и радовалось. Потом начались первые проблемы… Стали громить еврейские магазины». Да, опасность стала чувствоваться сразу же после немецкого вторжения. «Ты был вне закона. Никакой защиты. Любой мог пристать, сделать с тобой что угодно…»53

Печально известны случаи, когда нацистские бандиты заставляли евреев чистить улицы, стараясь при этом унизить их человеческое достоинство. Вальтер Каммерлинг запомнил хорошо одетую женщину, которая взяла на руки свою маленькую дочку, чтобы та видела, как штурмовик пинает ногами старого еврея, моющего щеткой тротуар. «Все смеялись, — говорит он, — и эта женщина тоже. Для них это было развлечением, что меня потрясло до глубины души»54.

Американский корреспондент Уильям Ширер тоже оказался свидетелем травли евреев, начавшейся в Вене. «Сообщения о садизме нацистов и австрийцев стали для меня неприятным сюрпризом, — писал он в своем дневнике в первые дни аншлюса. — Еврейских мужчин и женщин заставляют чистить уборные. Буквально сотнями… их хватают на улицах без разбора и заставляют мыть туалеты…»55

Первоначальный всплеск антисемитских действий в основном был спонтанным. Речь идет о беспорядочных, несистемных действиях на местном, так сказать, уровне — похожих на те, что предпринимали штурмовики сразу после прихода нацистов к власти. Вскоре руководство НСДАП охладило эту импульсивную брутальность. Преследования стали обретать определенный алгоритм. Практически сразу после вторжения немецких войск на территорию Австрии начальник всей германской полиции рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер организовал в венском отеле «Метрополь» свою штаб-квартиру, и тут же в городе появился Рейнхард Гейдрих, его ближайший сподвижник и руководитель службы СД — контрразведывательного подразделения в составе СС. В ночь с 13 на 14 марта, через 36 часов после того, как нога первого немецкого солдата шагнула на австрийскую землю, гестапо приступило к изъятию из домов евреев произведений искусства. Бесценная коллекция Ротшильдов, в частности, была распределена между Гитлером и Герингом. Правда, часть ее осталась в Австрии — в музее Линца. Меньше чем через неделю после оккупации нацисты закрыли все главные конторы еврейских организаций, а их руководителей отправили за решетку. К концу марта евреям запретили работать в научных учреждениях и театрах и служить в австрийской армии. Еврейские предприниматели лишались своего бизнеса и собственности. Нацисты захватывали их магазины, фабрики и дома, и такой процесс «арианизации» вскоре повторится в Германии.

Первый поезд из Австрии в концентрационный лагерь Дахау отправился 1 апреля 1938 года, а к декабрю там оказалось почти 8000 австрийских граждан56. Сначала это преимущественно были политические противники нацистов, многие — с еврейскими корнями, но с мая арестовывать стали евреев, которых называли асоциальными элементами или преступниками, хотя никаких обвинений им не предъявлялось57. Террор достиг таких масштабов, что австрийские евреи подвергались риску быть арестованными просто за посещение ресторана или общественного парка в тот момент, когда власти объявляли очередную облаву. В 1938 году из всех австрийцев, отправленных нацистами в Дахау, более 75 процентов были евреями. В составах, идущих в этот лагерь, всех часто избивали и подвергали разным истязаниям. По оценкам самих эсэсовцев, в одном таком эшелоне физическому воздействию подверглись более 70 процентов арестованных58.

Некоторые австрийские евреи пытались отстаивать свои права. Так поступил, в частности, Давид Шапира, венский еврей, юрист и владелец магазина, потерявший зрение в результате ранений, полученных во время великой войны. После того как ему запретили заниматься адвокатской практикой, а магазин отняли, он с женой отправился к властям Вены и передал жалобу, надеясь, что, увидев его боевые награды, над ними смилостивятся. Услышал Шапира следующее: «Еврейский мерзавец, эти габсбургские побрякушки можешь засунуть себе в задницу. Иди прочь и не вздумай возвращаться, иначе тебя спустят с лестницы. Может, тогда ты прозреешь»59.

В среде венских евреев обычным делом стали самоубийства. Счеты с жизнью сводили в среднем пять человек в день, причем иногда публично. Уильям Ширер свидетельствут, что однажды его друг увидел, как в баре парень, похожий на еврея, достал из кармана старомодную бритву и полоснул себя по горлу60. 23 марта 1938 года Геббельс цинично отметил в своем дневнике: «Раньше самоубийства совершали немцы. Теперь настал черед других»61.

В ужасах, творившихся в Австрии, заметную роль сыграл Адольф Эйхман, в то время 32-летний лейтенант СД. Эйхман вырос в Австрии — его отца в 1913 году перевели работать в Линц — и, кстати, учился в той же школе, в которую ходил Гитлер. В 1932-м он вступил в нацистскую партию и в СС. В июне 1933-го деятельность НСДАП в Австрии была запрещена. Вскоре после этого Эйхмана уволили из «Вакуум ойл», где он тогда работал, из-за принадлежности к СС, и он вернулся на родину, в Германию.

Адольф Эйхман, ставший в СД главным специалистом по еврейскому вопросу, готовился к аншлюсу, собирая разведывательные данные на австрийцев, которые, по мнению национал-социалистов, представляли для рейха опасность62. Эйхман прибыл в Вену в марте 1938 года со списком, в который входили многие известные евреи, но скоро выяснилось, что изоляция таких людей чревата для нацистского режима проблемами. Лидеры рейха стремились заставить этих евреев эмигрировать, предварительно лишив состояния, но оказалось, что в еврейской общине не осталось никого из авторитетных фигур, которые могли бы, что называется, координировать данный процесс. Эйхман получил разрешение от начальства выпустить нескольких известных евреев, которые могли бы быть в этом полезны. Он даже вызвал к себе из камеры юриста Иозефа Левенхерца, чтобы обсудить с ним, как именно СД может взаимодействовать с еврейскими организациями, а потом отправил его обратно — дорабатывать план63.

Вскоре «исход» — сам Эйхман назвал эту систему конвейером — обрел реальные очертания64. Евреев, желавших получить разрешение уехать из страны, собирали в одном месте, где им предстояло пройти «собеседование» с рядом нацистских чиновников. В августе 1938 года начал работать центральный офис еврейской эмиграции, расположившийся в доме Ротшильдов. С марта по декабрь 1938-го Австрию покинули 80 000 евреев65. К началу войны — сентябрю 1939 года — их уже было около 130 000. Оплачивать свой отъезд эти люди должны были сами. Состоятельные помогали бедным через еврейские организации.

Аншлюс Австрии стал для гитлеровского режима несомненным успехом, как и быстрое выявление и задержание, а также изгнание евреев из страны. В результате всего этого еврейское население Германии оказалось в еще большей опасности, чем раньше.