Когда осенью 1998 года стало понятно, что рейтинг Ельцина совсем плох (3 %), его окружение заказало серьезное исследование – как именно должен выглядеть преемник. С помощью соцопроса «нарисовали» кандидата, который мог бы победить на выборах «Антиельцина» (Примаков, Зюганов и т. д.). Он должен был быть русским, военным, относительно молодым, непьющим, спортивным… Первым под лекало подошел Николай Бордюжа. Зимой 1999 года его назначили главой Совета безопасности и президентской администрации, но не сдюжил. Вторым стал Степашин – не справился с чеченской историей. Третьим – Николай Аксененко, железнодорожный генерал. Путин был только четвертым.

Можно сказать, что на вершину власти его привела революция 90-х, и он занялся реставрацией. Винить тут некого – такой на нашу долю выпал период истории. Вся история революций проходит несколько стадий: есть угнетенные люди, у которых возникают надежды, из них рождается новая элита, в итоге дело доходит до диктатора, начинаются откат и реставрация от болезненного процесса перемен и потрясений, потом реакция, а потом общество начинает выруливать… В «лихие 90-е», наевшись свободы, люди хотели покоя – поднимать детей, чтобы в семье был достаток, пусть небольшой, некая стабильность. Они и сейчас хотят именно этого. И согласны для этого поступиться некими свободами – нельзя их в этом винить. Каждый выбирает свой путь: кто-то остается и борется, кто-то остается и не борется, кто-то уезжает из страны…

В закрытых системах вроде поздней советской для представителей бедных семей было три социальных лифта: армия, комсомол и госбезопасность. Путин, который, даже по советским меркам, происходил из бедной семьи, воспользовался карьерным лифтом КГБ. Он человек самообразовывающийся – когда стал президентом, то, на мой взгляд, готов к этому абсолютно не был, и, я думаю, Владимир Владимирович не лукавит, когда говорит, что не хотел им быть. Но сейчас Путин – один из самых сильных политических игроков в мире, и это вовсе не комплимент, а реальный факт. На внешнем контуре обыграть его могут разве что китайцы, может быть, иранцы – и всё.

История с Крымом показала, что Путин смог верно просчитать риски и на этой стадии конфликта с Украиной – выиграть. Как он выиграл в ходе конфликта с Грузией в 2008 году: Российская армия вошла на территорию чужого европейского государства и, скажем мягко, обеспечила отход двух территорий. Кто-то после этого разорвал отношения с Россией, наложил эмбарго? Все же просчитано, или, как говорит Путин, это «считаные позиции». С Крымом, по сути, произошла та же история, а ведь от России пострадал уже второй член Совета Европы и ООН.

К Путину я отношусь как к объекту изучения. Так же как я отношусь ко многим другим. Путин, несмотря ни на что, – мой президент, хотя я сам за него не голосовал. Это президент моей страны, и я всегда стараюсь вслушиваться в то, что он говорит. По образованию я историк, и я хочу понять его мотивы: я вижу, что он делает, но хочу осознать, почему. Его политика влияет на меня, в отличие, скажем, от президента Франции или США. Я не разделяю его политику. И говорил ему об этом неоднократно. А как человек он мне чрезвычайно любопытен. Я за ним наблюдаю – это часть моей работы. Вижу, как он изменился за эти восемнадцать лет у власти. Как мне кажется, он стал более нетерпимым, более закрытым, абсолютно одиноким. Но с ним все равно интересно разговаривать. У Путина отличная память, он помнит массу вещей, которые ты знал, но забыл.

Поэтому мое отношение к Путину абсолютно исследовательское. Я надеюсь, что, когда он выйдет на пенсию, он даст мне большое интервью. Мне бы этого хотелось, во всяком случае. Не сейчас, когда он конъюнктурно будет маневрировать, а когда он отстранится от конкретной президентской работы. Сейчас он думает о роли России в мире и о своей роли в мировой истории. Лет через двадцать историки напишут о Путине, что он вернул России Крым. Я думаю, что в учебниках истории будут это писать. И он это знает.

Впрочем, один раз он мне интервью уже давал – в 1997 году, еще в качестве начальника Главного контрольного управления президента Ельцина. И с тех пор – а я уже раз пятнадцать после этого звал его в эфир и когда он был президентом, потом премьер-министром и снова стал президентом – всегда получаю один и тот же ответ: «Я тебе уже интервью давал». И что на это возразишь? «Ну столько времени уже прошло», – говорю, а он в ответ: «Ничего». Два десятка лет, а Путин все прекрасно помнит в деталях.

А дело было так. Был период, когда интересных новостей не было, а эфир пустым быть не может. Мы лихорадочно ищем гостей, которые могли бы прийти к нам в студию. Тут к нам приходит сообщение, что президент России Борис Ельцин поручил начальнику контрольного управления своей администрации Владимиру Путину расследовать историю, как танки, которые были отправлены в Мурманск на утилизацию, оказались в Нагорном Карабахе. Я говорю: «Ну хоть какая-то новость – конфликт, Карабах, танки, коррупция. А контрольное кто возглавляет?» – «Путин Владимир Владимирович». «Это кто?» – «А это бывший собчаковский вице-губернатор». – «Давайте вот этого человека позовем в эфир. Как там его фамилия? Путин?» Я набираю телефон, снимают трубку в приемной. Я говорю: ««Эхо Москвы», Венедиктов. А нельзя ли поговорить с начальником контрольного управления». Соединяют. Рассказываю историю и прошу: «Не могли бы вы прокомментировать?» Он: «Где и когда?» Говорю: «Через час-два у нас, вот как вы доедете». – «Хорошо, приеду. Но вы же понимаете, Алексей Алексеевич, что я не все смогу вам рассказать?»

Путин приехал. И была совсем смешная история. У нас же на радио фотографируют всех гостей. Я сел с ним в эфир, а наш фотограф, Сережа, говорит: «Это кто – Путин? Не знаю такого. Да ну его, так на всех пленки не хватит!» И не сфотографировал! Слава богу, коллеги с НТВ снимали тот эфир, мы у них потом взяли кадр, и он висит у нас в офисе. С тех пор у наших фотографов строгое указание: снимайте всех, вдруг кто-то из них завтра станет президентом Российской Федерации.

Несомненно, Путин является возвращением к очень глубоко укорененной в сознании россиян эпохе нашей истории – эпохе застоя, эпохе Брежнева, которую многие считают чуть ли не «золотым веком». Самым спокойным и самым плодотворным, когда власть и сама живет, и дает жить другим, когда идет холодная война, не становясь при этом горячей, когда нет абсолютной бедности и чересчур кичливого богатства, когда коррупция повсеместна, и никому не обидно. Эпоха застоя сильно разлагает, но она комфортна. Правда, до поры до времени. Настроения россиян уже начали меняться, это факт, но пока Путин остается представителем большинства и отражает не столько его чаяния, сколько его страхи. Он классический представитель партии страха. Как и Трамп в США со своими духовными скрепами, по-своему ничуть не менее одиозными. Американский президент отражает глубинные страхи средней Америки: а вдруг наши рабочие места займут мигранты? А вдруг мы попусту тратим средства, устанавливая в мире демократию? А вдруг опять грянет экономический кризис, и всё из-за этих проклятых интеллектуалов и айтишников? Ле Пен – тоже партия страха, и ее 30 % на президентских выборах для Франции – это много. Посмотрите, сколько набрала на последних выборах в бундестаг консервативная и евроскептическая партия «Альтернатива для Германии» – около 13 % и стала третьей партией в немецком парламенте. В разных странах «партия страха» добивается разных результатов, но она есть везде.

При этом Путин прекрасно понимает, что ригидная, жесткая система не способна ни к развитию, ни к сопротивлению. В начале Великой Отечественной войны генералы часто попадали в «котлы», бездарно теряя солдат и технику, именно из-за того, что боялись отступать без приказа свыше. Когда они научились действовать по ситуации без постоянной оглядки, войну начали выигрывать. И сегодня система тоже ригидна, и Путин, постепенно передавая часть полномочий регионам, будет делать ее более гибкой. Это уже началось, кстати. Иное дело, что скреплять страну он намерен не столько административными, сколько культурными связями. Даже я не сразу понял, что ЕГЭ по русскому языку – тоже способ закрепить в едином пространстве все регионы, и Кавказ, и Казань, и Туву. Но установки на абсолютную административную жесткость у Путина как раз нет. В конце концов, участие Навального в выборах мэра Москвы в 13-м году было именно его решением. Никто другой у нас таких решений не принимает.

Вообще, все решения по главным вопросам сегодня принимает Путин. Не было ни одного человека в Совете безопасности, который не говорил до присоединения Крыма о том, что это принесет нам проблемы. Да, конечно, справедливость, все остальное, но… Военные предупреждали, политики предупреждали, дипломаты предупреждали, разведчики предупреждали. В итоге решение по Крыму принял один человек.

И по кадрам Путин всегда сам принимает решения. Поэтому раздувание роли того же Суркова делается исключительно для придания значимости его фигуре. На самом деле Владислав Юрьевич действительно что-то советовал президенту, но к нему где-то прислушивались, а где-то нет. Вот захочет завтра президент отправить Медведева в отставку – никто и не пикнет, и назначит кого захочет премьер-министром. (Единственным фактором, который серьезно может повлиять на его выбор в данном случае, на мой взгляд, является только то, что в какой-то экстремальной ситуации премьер-министр становится исполняющим обязанности президента. И вряд ли Путин доверит собственную безопасность человеку, не вышедшему из его окружения.) Так что нет никакого Суркова, Володина, Кириенко и т. д., есть только Путин, а они все – просто перчатки на руке, солдаты партии.

Очень точное описание президента Путина дал Александр Невзоров: «Я думаю, что он просто может себе позволить вздремнуть, урча, впуская и выпуская огромные когти и приоткрывая один глаз на своей полосатой морде. Он может позволить себе посмотреть, как танцуют перед ним разные политические мыши. У него для этого хватает и запаса электорального, и веса, и всего остального. Так или иначе, он дает возможность этим мышам устраивать бешеные и прелестные пляски».

Так что Владимир Владимирович Путин в Российской Федерации – царь. У него есть все, в том числе 146 миллионов подданных. Он живет на государственном коште и собирается жить на нем долго. Подозреваю, что у него нет даже банковской карточки. Его корысть – не в деньгах, а в удержании и демонстрации власти. А насчет личной корысти вспоминаю историю 2008 года. После войны в Грузии на встрече в Сочи премьер Путин позвал меня к себе в номер, поговорить. Самый обычный номер, как в трехзвездочном отеле, – стол, два стула, кровать. Что такое «дворцы Путина»? Это его собственность? Нет. Он там живет? Нет. Что значит – ЕГО? Да у него в собственности вся Российская Федерация: сел на самолет – полетел в Константиновский дворец, на Валаам, в Сочи… Да куда угодно!

В нашем понимании коррупция – это когда Путин раздает должности своим доверенным лицам, получая за это откаты. Вот это коррупция по-русски. По американским законам раздавать должности доверенным лицам, друзьям – это конфликт интересов. И правильно заметил пресс-секретарь президента Дмитрий Песков, что если бы у Путина были квартиры, яхты, замки и т. д., то информация об этом точно была бы у казначейства США. И казначейство предъявило бы эту информацию. Но этого нет. Ну нет – и все. А вот то, что Путин создает ту атмосферу, где процветает коррупция, в этом они уверены.

Пресловутые миллиарды виолончелиста Ролдугина – история из той же оперы. Это не деньги Ролдугина, конечно. И даже не деньги Путина. Все просто: решили открыть офшорные счета – фонды для финансирования определенных операций России за рубежом. Возможно, для поддержки действий спецслужб. Стали искать доверенное лицо, на кого все оформить. Сказали: «Послушай, Серега, будем тебе платить столько-то в месяц, но нам нужен твой паспорт, чтобы открыть счет». Он дал и забыл. Очевидно, что Ролдугин лишь формальный держатель. Все деньги оставляют следы. И эти деньги не уходят на счета дочерей Путина. Политики имеют право на домыслы, а журналисты – нет.

На мой взгляд, происходящее в стране почти целиком зависит от того, что творится в голове у Путина. Один из бывших командующих войсками НАТО сказал, что у Путина один советник – Владимир Путин, поэтому как он решит – так и будет. Институты в стране парализованы, они изменили свою роль и превратились в придатки, проводники воли президента. Две последние истории – с Российской академией наук и Русской православной церковью. И в том и в другом случае мы вернулись во времена Петра I. РАН и РПЦ, по сути, стали отделами администрации президента. Как президент скажет, так и будет. Я не удивлюсь, если скоро патриарха РПЦ будут назначать с согласия президента. А почему бы и нет, что мешает в это поверить?

Есть ли шанс у этих и других декоративных институтов стать настоящими? Конечно, когда изменится структура власти, когда будет другой президент. Это может произойти даже в рамках этой Конституции и этих законов. Сила осуществляется людьми, которые сидят на тех или иных местах. Если люди сопротивляются президентской власти (мы видим, как это происходит в США: конгресс, Верховный суд) – это одно. Если они послушно штампуют решения президента – другое.

И я уверен, в отличие от общепринятой точки зрения, что во время президентства Медведева не было даже теоретической возможности повернуть политику России, изменить ее курс, потому что курс Дмитрия Анатольевича был консенсусным с курсом Путина. Можно привести замечательную историю по поводу бомбежек Ливии в 2011 году. Широкой публике она стала известна только сейчас, но политические журналисты знали это еще в то время, когда на российском Совете безопасности обсуждался вопрос, как поступить с резолюцией ООН по Ливии. Мнения там не просто разошлись, а премьер-министр Путин сказал (я излагаю общий смысл – саму рабочую запись заседания Совбеза я, естественно, не видел): «Я считаю, что нас обманут, я убежден, что эта резолюция приведет к тому, что Каддафи будет свергнут и там начнется турбулентность, поэтому мы не должны ее пропускать – ее надо ветировать». На это Медведев возразил: «Я говорил с Обамой, и мне были даны жесткие заверения, что этого не произойдет», на что Путин ответил: «Дмитрий Анатольевич, вы президент – это ваше решение».

Так было сказано на закрытом заседании в присутствии двенадцати членов Совбеза Российской Федерации – мне подтвердили это несколько человек, которые там присутствовали. То есть Путин на самом деле с уважением относился к президентскому посту Медведева. Более того, когда только-только он стал премьер-министром, на его закрытой встрече с главными редакторами, где собрались человек десять, в том числе и я, кто-то решил сделать приятное Путину – пройтись насчет каких-то высказываний нового президента, но премьер немедленно это пресек: «Уважайте президентский пост, и чтобы я больше никогда от вас такого не слышал».

Хотел ли при этом Путин быть премьер-министром? Премьер-министр – это ежедневная работа с огромным количеством документов, часто бессмысленная, потому что это мелкие вопросы, но, чтобы оставаться на вершине власти, надо было занять эту должность, и он ее занял.

Премьер-министр Российской Федерации Дмитрий Медведев и Президент РФ Владимир Путин являются одной командой, хотя имеют некоторые расхождения относительно партнерства с Западом. Медведев, видимо, считает, что отношения с западной цивилизацией не менее важны, чем с Китаем. Путин считает иначе, но это расхождение в рамках одной команды. Медведев удержался на посту премьера в тяжелейших условиях, что свидетельствует о том, что он очень хитрый и очень тонкий. Медведев, на мой взгляд, не является случайной фигурой. Он, как бы это сказать, не альтерэго, а другая сторона Луны – Путина. Своего рода компенсатор. Еще в 2005 году я предсказал, что Медведев через три года возглавит Россию. Я понял, что Путину с ним комфортно. Во-первых, он не предаст; во-вторых, понимает правила игры; в-третьих, компенсирует образовательную нишу, которой нет у Путина. Медведевский эксперимент, думаю, принес Путину свои минусы и свои плюсы. Благодаря этому эксперименту он многое понял, поэтому и вернул себе власть. Но президентство Медведева было очень важным, я бы не стал сбрасывать его со счетов в будущем.

При всем сказанном выше, Путин – не самодержец в средневековом смысле этого слова. Россией сегодня руководит политическая группа, во главе которой находится Владимир Владимирович Путин. Безусловно, в ней есть выходцы и из Комитета государственной безопасности (а где их нет?), но я бы сказал, что влияние людей, которые в КГБ не служили, например, Вячеслава Володина (бывшего первого замруководителя Администрации президента, ныне – Председателя Госдумы), Игоря Шувалова (первого вице-премьера) или того же Дмитрия Медведева – не менее серьезно, чем влияние Николая Платоновича Патрушева (секретаря Совета безопасности), который в КГБ служил.

Президент России – человек чрезвычайно недоверчивый. А в современном мире ему становится все сложнее. Как-то я у него спросил: «Владимир Владимирович, а почему вы не пользуетесь Интернетом? Удобно же. Погода там, то да се». Он ответил примерно так: «Понимаете, в чем дело. Интернет – это область дезинформации и манипуляции, – а разговор был еще до начала бума соцсетей, – я принимаю решения, которые касаются миллионов людей. Я должен быть на сто процентов уверен в информации, которой я пользуюсь при принятии решения. Мне эту информацию дают за своей подписью генералы, и если они меня обманут, я им оторву что полагается и погоны сниму. А в вашем Интернете безответственная информация. Я не могу ее верифицировать, и поэтому я не могу брать ее за основу для принятия решений».

И он по-своему прав. Он понимает персональную, личную ответственность. Ему важно, чтобы было с кого спросить. Ему важно, чтобы бумагу товарищ генерал-лейтенант подписал. И генерал-лейтенант понимает, что если он подпишет вранье, он станет просто лейтенантом. В лучшем случае. А когда некто с ником «123збг» пишет, что Алеппо бомбят… Бомбят, не бомбят? Вот если генерал напишет: «Алеппо бомбят» – значит бомбят. Мы, люди XX века, просто не привыкли к анонимной информации.

Но, даже получая подобную справку от людей доверенных, подписанную справку, Путин ей все равно не доверяет сто процентов. Это часто можно заметить в нем и на прямых линиях, и на пресс-конференциях, и на закрытых встречах с ним. Эта недоверчивость, конечно, и наследие воспитания в системе КГБ, и следствие того, что он, по сути своей, понимает, что каждый от него чего-то хочет. Президент может много дать, поэтому каждый от него хочет чего-то получить. В каждой истории.

Вот пример того, как мыслит Путин. Это был 2007 год, август, встреча главных редакторов с президентом. Таня Лысова из «Ведомостей» говорит: «Ну вот, Владимир Владимирович, ваше правительство ничего не делает…» Тогда премьер-министром был Фрадков. Дурное, говорит Татьяна, правительство. Путин ей отвечает (а я, идиот, пропустил в тот момент это мимо ушей): «Почему же, разные есть люди в правительстве, разные органы, кто-то работает менее эффективно, кто-то более. Вот, например, наша финансовая разведка работает очень эффективно, хотя вы этого человека не знаете…» А я знал этого человека, он мне накануне интервью давал. Виктор Алексеевич Зубков его зовут. Ну проехали, Путин сказал, что будет думать, согласился, что есть проблемы. Это было в августе. Сентябрь месяц: бум, сменяется правительство, Зубков назначается премьером. При следующей встрече с Путиным я спрашиваю: «Владимир Владимирович, мы месяц назад встречались, мы у вас о правительстве спросили, чего же вы не сказали?» Он говорит: «А я сказал. Это – вы не поняли». Он уже тогда все решил.

Хитрость – это его modus operandi, поскольку, еще раз повторю, он никому не доверяет. Когда говорят, что, мол, прошла утечка и завтра Матвиенко станет премьер-министром, можно расслабиться – этого точно не будет. Все эти перестановки, все эти решения – кто займет пост премьер-министра, решаются в голове у одного человека, и он ни с кем это не обсуждает. Тем более со своими «ближниками», которые тут же начнут «играть на рынке». Он же им всем цену знает. Так же как их exchange с Медведевым перед выборами 2012 года – реально никто ничего не знал, они ночью друг с другом поговорили. В бюллетене голосования была пустая строка, никому не доверили, двум рабочим из типографии не доверили.

Отчасти, наверное, поэтому – из-за «врожденного», а потом еще и тщательно выпестованного недоверия – он и старается самым внимательным образом следить за всем, что происходит в стране, вникать во все, во все детали. Мне несколько раз показывали так называемый президентский дайджест, который делает ему пресс-служба. Он очень честный, кстати. То есть там есть все. Расшифровки с сайта «Эха Москвы» там тоже есть. Другое дело, что это реально огромный том, и я не уверен, что он все прочитывает. Но неприятные, критические материалы, скажем, с нашего сайта ему кладут наверх. Это я точно знаю.

И это, конечно, для него далеко не единственный источник информации из «открытых». Те же закрытые встречи главных редакторов. Он очень внимательно слушает, что там говорят, и иногда я вижу, как результаты таких встреч материализуются в виде каких-то решений. Иногда. Когда там ставятся какие-то вопросы, о которых он либо не знал, либо знал, но не полностью. Однако при этом надо понимать, что президент любого человека – и меня, и вас, уважаемые читатели, – всех считает людьми корыстными. Он считает, что все от него чего-то хотят, за кого-то просят, как, например, в случае с режиссером Серебренниковым. Как он говорит: «Вы не понимаете, вы же не читаете донесения, а я читаю. Вы не все знаете». И поэтому ко всему, что ему говорят с обеих сторон, он относится подозрительно. Но в любом случае, безусловно, своим он доверяет больше.

Когда Путин в известном документальном фильме Стоуна показывает ему атаку российских ВКС на сирийских террористов в 2017 году, а на самом деле это атака американских ВВС на афганских талибов в 2015 году, следовало бы задаваться вопросом не «как Министерство обороны ввело в заблуждение Верховного главнокомандующего Президента России Владимира Путина», а – Как? Министерство обороны? Ввело в заблуждение? Верховного главнокомандующего? Президента России? Владимира Путина?!

Министерство обороны уже дважды явно подводило Путина. Один раз – когда он показывал Оливеру Стоуну якобы атаку российской авиации на боевиков – оказалось, что это атака американцев в Афганистане, проведенная пару лет назад. В другой раз Министерство обороны опять-таки показывало якобы атаку наших ВКС, а потом выяснилось, что это скриншот из популярной игры. В итоге в этом обвинили какого-то гражданского служащего, который был уволен.

Президент, безусловно, должен верить своим людям. Но когда оказывается, что его обманули, он должен безжалостно срывать погоны. Потому что когда у президента, Верховного главнокомандующего, неверная информация, на основании неверной, неточной, неполной информации он принимает решение, и эти решения становятся неправильными, искаженными, потому что первичная информация была искаженная. Обмануть в информации – это подтолкнуть к неправильному решению.

При этом история со Стоуном президенту известна. История со скриншотами компьютерной игры, опубликованной Министерством обороны, тоже. Но он к этому относится как к случайностям. В основном, все честно докладывается. Он считает, что его боятся, что его не будут обманывать. А его подчиненные на самом деле боятся не его, а боятся за свою задницу. В этом вся история.

Дело Серебренникова – это же удивительная история для тех, кто понимает. В квартиру режиссера для выемки документов был направлен спецназ ФСБ. Тот самый спецназ ФСБ, что предназначен для борьбы с террористами. Это ребята профессиональные, тренированные, закованные в латы. Зондеркоманда, извините, которая ногами выламывает двери, вскрывает сейфы автогеном. Им говорят – вот же ключ от сейфа – нет, автогеном. Привыкли так. То есть это все было демонстративно жестко. Потом доложили президенту. Он сказал «дураки какие». После этого немного «откатили». Ну загранпаспорт забрали – а чего, посидит на родине. Ничего. По скайпу будет репетировать оперу «Гензель и Гретхен» в Штутгарте. Ничего, поставит и по скайпу. Сейчас так можно.

То есть президент знает о таких вещах. А еще есть чиновники и люди из артистической среды, которые имеют возможность задать вопросы напрямую, есть и некоторые журналисты, и некоторые главные редакторы, которые имеют возможность донести до него свое видение ситуации. И он дает команду кому-нибудь: «Справку подготовьте мне». Не в курсе он как бы. Ну так мы для того и существуем, чтобы быть в курсе и вводить в курс – публично ли, на закрытых ли встречах ли – неважно.

Несколько лет назад Владимир Владимирович спросил, в чем моя главная претензия к нему, я сказал: «Вы знаете, мне кажется, что вы уничтожили в России конкуренцию. Причем всюду – в политике, экономике, идеологии. Лично моя претензия к вам – в этом». Конечно, тут же я получил ответ, что вот «Эхо Москвы» работает, конкурирует с другими СМИ.

Путин поддерживает Трампа, Ле Пен, Фаража не только или не столько по причине политической целесообразности, а еще и потому, что сам является вполне себе консервативным, а в чем-то и реакционным политиком. Они ему близки по взглядам, а не только по позициям.

В далеком 2008 году в августе в ходе российско-грузинской войны мы заговорили с ним об американских выборах. И я тогда сказал ему (правда, я был немного выпивши), что если бы он был гражданином США, то точно голосовал бы за Маккейна, а не за либерала Обаму. Путин засмеялся и сказал: «Молодец, а как вы догадались?» Я ему: «А вы с ним похожи – семья, Родина, традиции, империализм…» Когда теперь Путин в фильме Стоуна говорит о том, что уважает Маккейна за патриотизм, – меня это совсем не удивляет. Наш президент правый реакционер и продолжает сдвигаться вправо.

Никто не знает, что срок грядущий нам готовит… Владимир Путин – виртуоз политического разворота, пируэта. Я бы никогда не поверил, что текущее его шестилетие окажется таким откровенно мракобесным. И главный поворот случился все-таки не в 2014 году, а значительно раньше – с принятием в 2012-м «Закона Димы Яковлева», когда было запрещено иностранное усыновление. За год до этого он говорил: «Считаю позором, что мы не можем сами усыновить своих сирот». Ольга Будина, актриса, фонд которой занимался проблемой усыновления, стала ему возражать: «Владимир Владимирович, вы знаете, каких инвалидов усыновляют французы, американцы? Кому они здесь нужны, кто их возьмет?» Путин успокоил: «Я не собираюсь ничего запрещать, просто знайте, что лично я – против». А всего через год это его «лично против» превратилось в федеральный закон.

Очевидно, что если Путин пошел на президентские выборы, ему понадобится и новая повестка дня. Повестка эта может быть либо архаичной, изоляционистской, мобилизационной, либо, наоборот, неожиданно модернистской. А Путин, как мы знаем, мастер неожиданностей. «Загогулин», как говорил Борис Николаевич. Но в любом случае четвертый мандат, как мне представляется, не может быть продолжением третьего, центром которого был Крым. Да, Крым принес Путину народную любовь – не только голоса, которые можно посчитать как угодно, но и уважение народа. Но народная любовь – вещь, как известно, недолговечная, и она уже начинает осыпаться. Просто проходит время. Так что важный для Путина вопрос: как вернуть эту любовь, чем перекрыть присоединение Крыма?

Поэтому я думаю (и о том же мне говорят наши общие знакомые), что сейчас Владимир Владимирович мучительно размышляет над содержательной частью своего четвертого мандата. Он же очень умный человек и понимает, что делает. Просто он до сих пор считает эффективным архаичный ответ на вызовы современности. Но эта эффективность исчерпывается, и это он тоже видит и понимает. Мы наблюдаем, как он пытается решить вопрос изоляции России от западных партнеров. Потому что последние предлагают разные примеры – путь Трампа и Брекзита, путь Макрона и Меркель. Путин стоит перед выбором. Чисто по-человечески ему, конечно, ближе архаичный ответ. И я эти страхи президента очень хорошо понимаю и разделяю. Мы же с Владимиром Владимировичем из 50-х годов XX века, мы не родились с гаджетами в руках.

Исходя из моих встреч и разговоров с Путиным, он не считает, что находится в тупике, а полагает, как мне кажется, что важные противоречия рассосутся, неважные – отомрут сами. Человека надо рассматривать в рамках его воззрений, а Путин, безусловно, империалист. Он мыслит категориями империи – территориями, народами, степенью влияния своей империи на другие империи. Все события, которые происходят в мире, он помещает в эту парадигму. Но я думаю, что, как человек очень опытный и очень умный, Путин все время переосмысливает разные ситуации, ищет ходы. Но пока только в рамках архаичного пути решения проблем. Так же точно, к слову, мучается современный Китай. Одной ногой Китайская Народная Республика в архаике, а другой уже в XXI веке. Дэн Сяопин сделал рывок вперед, и сейчас китайцы, застывшие в этой раскоряке, решают: закрываться от мира или, наоборот, открываться ему? Это очень непростой вопрос, влекущий за собой большие социальные и политические последствия для страны.

Администрация Путина, конечно, поддерживает его линию. При этом они тоже пытаются ловить какие-то сигналы, которые мы, может быть, не видим – мы же на их совещаниях не присутствуем. Допустим, там ему рассказывают, что вот вышла на улицы молодежь и кричит: «Путин – вор!» И добавляют, что вот эти же люди, они потом пойдут бить витрины, жечь эти самые магазины, а потом и на Кремль пойдут. Это же молодежь. И ее просто купили. Путин реагирует на эту угрозу, а он очень плохо относится к народным выступлениям, потому что они неуправляемы.

Путин, если судить по его собственным воспоминаниям, дважды в своей жизни выносил неприятные воспоминания о толпе. Первый раз – когда толпа штурмовала здание «Штази» в Дрездене, находящееся напротив того дома, где он жил с женой и двумя маленькими девочками… Он говорил в интервью для книги «От первого лица. Разговоры с Владимиром Путиным», что у него было ощущение (он не любит употреблять слово «страх») «агрессивной толпы». И второй раз во время октябрьских событий 1993 года ему пришлось испытать то же самое. Толпа вызывает у него чувство угрозы, в первую очередь физической. Для Путина это личное.

Так что он реагирует, и начинается противодействие. Ставка делается на молодежь. Он встречается с молодежью. Начинается вербовка блоггеров, это же все по его поручению. Конечно, не он сам вербует, но поручения отдает. И конечно же он сам по себе человек консервативных взглядов. Поэтому ему нынешний мракобесный тренд не то чтобы неприятен – он ему обычен, обыден, более понятен, наверное, чем тренд модернистский. Гаджеты какие-то. Первое, что он сказал детям-то на встрече – я не в Интернете, гаджетов у меня нет, соцсетей у меня нет. Парень, ты с какой планеты, подумали они. Ты о чем с нами будешь разговаривать?

Но здесь Путин следует вполне определенному тренду. Почему сегодня так популярны Трамп, Хофер, Орбан, Качиньский, Марин Ле Пен, Ципрус? К этой же компании я причисляю и Владимира Владимировича – традиционалиста с опорой на скрепы во внутренней политике и империалиста во внешней. Секрет их успеха в том, что они используют в политической риторике язык кухонь и Интернета – именно за них голосует молодежь.

Следующий срок Путина может стать транзитным, то есть нацеленным на передачу власти, и этот транзит уже идет: Путин назначает сегодня на ключевые должности не братьев, а, так сказать, племянников. Не тех, кто называл его «Вовой» или «Путей» – те-то как раз постепенно уходят (был Якунин, стал Белозеров), – а тех, кто при нем вырос. Если соединить отставки и посадки, речь идет о том, что президент меняет скелет своей бюрократии. Это не только губернаторы – это уровень замминистра, начальника ключевого департамента. Просто приходят другие люди – не шестидесятилетние, не сверстники президента, которые пришли с ним в 2000 году. Это люди, которые выросли не при Советском Союзе, в отличие от президента, это другая генерация.

Посмотрите на Орешкина, министра экономического развития, или на большинство губернаторов последнего призыва: дети, тридцать пять лет! На нового губернатора Калининградской области Алиханова – сколько ему было, 29, когда он пришел в вице-губернаторы? Рядом с ними 51-летний Медведев и 54-летний Кириенко выглядят уходящими. И с моей точки зрения – это хорошо: у них, по крайней мере, нет ностальгии по советской власти.

Эти изменения – довольно резкие изменения, и это не просто омоложение. Пришло два типа кадров. С одной стороны, это люди, которые в 90-х работали в бизнесе, потом ушли в бюрократию. Тут можно назвать, например, врио губернатора Пермского края Максима Решетникова, врио губернатора Новгородской области Андрея Никитина, губернаторов Калининградской области, Якутии и так далее. С другой стороны, это бывшие военные, «лично преданные», такие как губернатор Тульской области Алексей Дюмин. С третьей стороны, это молодые технократы, такие как уже названный Максим Орешкин. Мы видим, что Путин меняет управленческую элиту. Опора будет на тех, кто в предыдущей каденции занимал высокие должности, но был на вторых ролях. Вероятно, лев готовится к прыжку…

Это ельцинский бизнес и путинская бюрократия. И если человек был удачен там и там, в сплаве, президент ставит его. Я думаю, что к очередной кампании президент меняет команду, обновляет ее. Ключевые отставки – это Иванов и Якунин, и когда будет отставлен Патрушев, то есть силовой блок, мы увидим эту историю окончательно. Она будет завершена.

Для меня это новое поколение – как раз надежда на эволюцию. Иное дело, что новый срок тоже может оказаться мракобесным – всё вероятно, и грозные признаки этого уже есть. Например, Путин рекомендует рассмотреть вопрос о преподавании национальных языков в национальных республиках России. Это подрыв имперской сущности России. Причем на ровном месте. Ведь если он «предлагает рассмотреть вопрос», на местном уровне это трактуется как запрет национального языка. И начинают протестовать учителя Чувашии, а в Татарстане это предложение попросту игнорируют: как преподавали, так и будем. Если Путин и дальше будет усиливать централизацию, весьма вероятна катастрофа. Та самая – геополитическая (в его терминах) катастрофа, которую наша страна пережила и в 1917, и в 1991 году.

Перестановки во властной вертикали, безусловно, провоцируют ужесточение подковерной борьбы, «войны башен». Но в моем представлении в «войне башен» нет устоявшихся партий. Там по разным вопросам складываются разные коалиции. И они понимают, что Владимир Владимирович немолод. И «война башен» обостряется, потому что они начинают группироваться вокруг возможного преемника. Хотя мы все понимаем, что в 2018 году Путин пойдет и изберется и будет президентом до 2024 года, если здоровье позволит.

Если он почему-то уйдет, хотя бы на Афон монахом, его преемником на первой стадии будет тот, кого он номинировал. Есть ныне набор персон известных: Дмитрий Медведев, Сергей Иванов, Сергей Нарышкин, Сергей Собянин, еще кто-то. Я не верю ни в Шойгу, ни в Володина, это люди ему чужие. Может быть, есть кто-то еще, о ком мы не знаем. Поэтому люди, которые борются, вынуждены оглядываться на этот круг людей. И это обостряет ситуацию.

До весны 2017 года я считал, что Медведев был на первом месте среди преемников. Теперь он ушел с первого места. Мне кажется, что фильм Навального о «тайной жизни Дмитрия Медведева» и реакция (или вернее – отсутствие реакции) премьера на него сильно подкосили его шансы. Но Медведев, конечно, остается в погоне. Сейчас, на мой взгляд, первое место занял человек типа Дениса Мантурова, Максима Решетникова, Андрея Никитина. То есть – технократ без команды, без идеологии.

Если раньше команда Путина была идеологической – от Чубайса до Сечина или от Сечина до Чубайса, то теперь мы видим стаю молодых технократов, которые, вероятно, не обладают особой идеологией и будут служить тому главе государства, который будет, и какие задачи он будет ставить, такие они и будут решать.

А ведь люди в башнях Кремля тоже своего дня завтрашнего не знают. Но это ведет к тому, что они играют в «двадцать два», с замахом побольше. Самый яркий пример – Сергей Нарышкин. Нам «подменили мальчика в Европах». Дмитрий Рогозин в этом смысле за ним уже далеко позади, Сергей Евгеньевич предостерегает в правительственной «Российской газете» США от развязывания войны и пишет про «глобальный «печатный станок», «колонизаторов XXI века». И это Сергей Евгеньевич Нарышкин, человек крайне образованный, интеллигентный, долго работавший во внешней разведке, причем не в ГДР и не в Кении (как Сергей Борисович Иванов), а, на секундочку, в Женеве и Брюсселе.

Надо сказать, что общая ситуация, как говорил покойный Михаил Юрьевич Лесин, «за окном», очень токсична. И такой дискурс, в том числе публичный, отравляет. И люди перестают замечать, как они становятся агрессивными, хамеют. Это затрагивает всех. Это затрагивает меня. И это затрагивает, естественно, членов команды Путина, которые в своем узком кругу, включая и Сергея Евгеньевича, обсуждают в разных терминах то, что происходит. Это проблема, которую носители, скажем, культуры тоже перестают замечать – как они сами меняются, травятся. Если ты это замечаешь, ты принимаешь противоядие. Прилагаешь некие усилия, работаешь над собой, чтобы этого не делать. Если ты этого не замечаешь, поскольку все окружение так меняется, то получается вот такая история, как с Сергеем Евгеньевичем Нарышкиным.

Конечно, Путин все это понимает. Своих он четко разводит по разным углам, он не хочет иметь коалицию из своих. В этом плане историю он знает очень хорошо. Поэтому в этом смысле я оптимист, но все же исторически я – пессимист. Те из читателей, кто помоложе меня, увидят другого человека на посту президента России.

Тем более что слухи о каких-то недомоганиях Путина периодически циркулируют, а в последнее время – все чаще и чаще. Стали появляться его фотографии в пиджаке на публичных мероприятиях, и видно, что под рубашкой то ли корсет, то ли бронежилет. Что-то специальное было надето на Путине даже на такой совсем закрытой и охраняемой территории, как Версаль, во время его встречи с Макроном. Зачем там бронежилет?

Естественно, что Кремль эти слухи никогда не опровергает или не подтверждает. Вернее, всегда опровергает, но опровержениям этим не верят. Я думаю, что история с фоторепортажем про ловлю щуки – она ровно о том, что Путин два часа в ледяной воде за ней гонялся. И затем, сняв все жилеты, показал, что нет, практически здоров. Это все в рамках подготовки к предвыборной кампании. Для него это очень важно.

Вообще на темы, связанные со своим здоровьем, Путин всегда реагировал и публично, и не публично очень резко. Так же как и со своей семьей. Он не показывает семью, не показывает нездоровье. Таково его собственное представление о человеке, который возглавляет Россию. Тут ничего не сделаешь. Это его представление, поэтому он и идет на такие демонстрации. Это важно для него внутренне, потому что все мы не молодеем, а пришел он в президенты достаточно молодым парнем в 48 лет. Это совсем молодой президент по нынешним временам-то. Рядом с 71-летним Трампом. И даже с 40-летним Макроном, практически сверстники были. А сейчас ему уже 65. Это для любого человека возраст. Тем более работа идет на износ – психологически, да и физически тоже. Полетами со стерхами, ловлей щук и купанием в ледяной рождественской проруби Путин демонстрирует свою готовность идти дальше. Вот о чем, на мой взгляд, идет речь.

Причем многие из этих пиаровских ходов, я это точно знаю, Путин придумывает сам. Про стерхов, правда, не в курсе, а про амфоры могу точно сказать, что сам. Он в свое время в контексте обсуждения какой-то темы заинтересовался подводной археологией. И появились эти амфоры. Надо сказать, что администрация президента и его пресс-служба очень мало на него влияют в смысле пиара. Он сам знает, что для его образа лучше с пиаровской точки зрения. И я знаю несколько случаев, когда все те, кто занимаются его имиджем, уговаривали чего-то не делать, а он это делал и выигрывал в глазах общественного мнения. Вот его отговаривали вести прямые линии – нет, проведем. Его отговаривали ездить в некоторые районы, пострадавшие от лесных пожаров в 2010 году, а он приехал и стал героем. Прилетел Бэтмен и опять всех победил и всех спас. И вот он все играет и представляет себя этим Бэтменом и никого не слушает.

Я знаю, что у Путина очень тяжелый взгляд, поэтому я говорю своему корреспонденту, отправляя его задавать президенту вопрос: не смотри ему в глаза, смотри ему между глазами, потому что люди, которые ему в глаза пытаются смотреть, начинают кивать непроизвольно, нырять, а ты стоишь один в зале, а еще вокруг шикают коллеги… Но я его научил, потом смотрю – Путин, раскачиваясь, наезжает, а наш Леша Соломин стоит каменный: «Я смотрел ему между глазами».

Говорят, в ближайшем окружении Путина называют «Папой». Я не сталкивался, даже общаясь довольно тесно с ближайшим окружением президента (имею в виду не его друзей, а его подчиненных, его администрацию – и первую, и вторую, и третью, и четвертую) с таким прозвищем. Думаю, что для Путина это звучало бы фамильярно и ему не понравилось бы, если б он знал, что его так называют. Во всяком случае, я не слышал ни разу в разговоре этих людей, чтобы они называли его «папой». Обычно они говорят просто: «Он».

У нас есть другой пример – президент Трамп, который делает ровно то же самое. Не слушая никого. И увольняя налево и направо своих пиарщиков. Сам пишет в Твиттере. Его по рукам уже били. Его же лично дочка Иванка чуть не на коленях умоляла: папа, остановись, отдохни немного. Нет. Бум-бум-бум – и новый скандал. Это ненормально, но Трамп и Путин – они такие. Я могу сказать, что и Макрон порой плюет на своих советников по коммуникациям: они советуют что-то не делать, а он делает.

Кстати, Макрон очень сильно и неприятно удивил Владимира Владимировича. Наш президент привык, что когда у тебя есть расхождения с контрагентом на закрытой встрече, то они там и остаются, сор не выносится из избы, а пресс-конференция – это чисто дипломатическая штука для телекамер и журналистов. А Макрон на пресс-конференции во время их встречи в Версале произнес все то же самое и тем же самым тоном, что говорил лично, за закрытыми дверями. Это стало неожиданностью для Путина.

6 декабря 2017 года Путин наконец-то официально заявил о намерении баллотироваться на новый президентский срок в 18-м году. Он понимал, и мы все понимали – я говорил о том, что с 97-процентной вероятностью он выступит с этим заявлением.

Начиная еще с августа 17-го в администрации президента работали аналитические, социологические и прочие группы, которые изучали общественное мнение относительно поддержки Путина. Они работали на всякий случай. Но для меня, человека, который уже седой и искушенный во всех кампаниях, было понятно, что он выдвинется. Но Путин решил, что чем позже это произойдет, тем лучше. Не стоит полемизировать с какими-то там навальными, с какими-то там титовыми… И Владимир Владимирович оттягивал свое заявление как мог. Я ожидал, что каждый раз, когда он выступал, он мог по каким-то своим внутренним причинам сказать: «Да, я иду на выборы». Это могло быть 25 декабря, это могло быть 14 декабря, это могло быть 6 декабря. Вот 6 декабря это и случилось.

Последние опросы показывают, что на сегодняшний день Путин набирает 63–65 %. Видимо, можно будет напрячься и получить искомые 70 % народной поддержки. Но это не имеет особого значения. Имеет значение, что наступила некая определенность для его оппонентов. Ведь всегда сохранялся 3–5-процентный зазор, что вместо него будет баллотироваться Медведев или какой-нибудь условный Дюмин… Этого зазора больше нет. И теперь началась борьба за пост премьер-министра. Вот это главное, и за этим надо следить. Потому что следующий премьер-министр будет позиционироваться – все-таки мы с Владимиром Владимировичем люди возрастные – как его наследник. Сейчас я думаю, что больше двух третей за то, что Дмитрий Анатольевич останется премьером. Но всякое может быть.

Понятно, что у президента собственная кадровая конструкция и что он может переставить людей, как пешки на шахматной доске, исходя из собственного представления, которого мы не понимаем. Надо признать, что кадровые решения Путина, как правило, малопредсказуемы. Номинации на его губернаторов, с точки зрения наблюдателей, происходили абсолютно хаотично, хотя потом все они объявляли: «Ну как же, мы знали, что Решетников поедет в Пермь, а Никитин поедет в Великий Новгород. Ну, конечно, мы знали, что Азаров займет пост…»

У Путина есть некая конструкция, которой, насколько я знаю, он не делится не только с премьер-министром, но и даже с главой своей администрации. Поэтому, не видя этой конструкции, нельзя понять, что у него в голове. Я все время спрашиваю людей, которые работают рядом с президентом: «Какова миссия 18–24-го годов? Что он хочет от пятого мандата?» Миссия предыдущего срока сейчас уже очевидна – Крым, народная любовь, мракобесие…

Кстати, для Путина критично важен результат голосования даже не в Москве, а в Крыму – и явка, и процент. Это рассматривается администрацией президента как подтверждение марта 2014 года.

Мне кажется, что если брать мандаты Путина и разложить их серьезно, без всяких воплей, криков оппонентов и сторонников, то его первый мандат 2000–2004 годов можно назвать инерционным – это инерция от правления Ельцина, продолжение экономических реформ, включая налоговую ставку. И этот мандат был ему некомфортен, потому что он другой, он не Ельцин. Но тем не менее инерция решений толкала его к этим решениям. Завершение чеченской войны, переход от Путина – сторонника войны к Путину – стороннику хасавюртовского процесса.

Второй мандат – это был мандат, который я бы, условно говоря, назвал истинным. 2004–2008 годы, до войны с Грузией, – это истинный, настоящий Путин. Это был консервативный мандат. Расширение, общение с бывшими республиками Советского Союза, попытки создания единого пространства – экономического, политического, которые закончились крахом – грузинской войной, но уже при Медведеве. Все равно Путин.

Дальше идет медведевский мандат. Я его называю «Медведевским интермеццо», где Путин реально сделал шаг назад. Не верьте, что на самом деле Медведев был куклой, а рулил всем Путин. Нет, он выпустил руль и смотрел, что эффективно, что неэффективно. Именно поэтому он вернулся, когда понял, что та конструкция, которую строит Медведев с союзом с Западом, с уменьшением репрессивной структуры, с облегчением выборной системы – она для России, по мнению Путина, подходит плохо, она рассыпается.

Он вернулся, и настало время третьего мандата, который сейчас заканчивается, и я его называл реакционным мандатом. Некоторые говорят – мракобесный. Но все же он реакционный.

И, наконец, когда я говорю о четвертом мандате, я думаю (я не знаю наверняка), что нас ожидает, скорей всего, ультрароялистский, ультрарадикальный мандат. Это, скорей всего, будет изоляционизм в первую очередь. Это будет мракобесие внутри страны. И это будет, на мой взгляд, продолжающееся огосударствление экономики.

Насколько мне удается понять через общение с ним, с людьми, его окружающими, с его оппонентами, – Путин видит миссию. Его возвращение на пост президента после медведевского интермеццо сопровождалось в узком кругу словами: «Вот видите, без меня просто еще не выстроилась та конструкция, чтобы я мог спокойно уйти и кому-то передать власть. Попробовал – вижу, что начинает расшатываться, – значит – я еще не доделал ту конструкцию, в которой Россия, сильная и мощная, встала с колен». Это Путин говорил близким людям, которые знают ему цену. Другой момент, мне кажется, не менее важный – это его личная безопасность. Он нажил очень много врагов, как политических, так и силовых. Есть масса людей, которые захотят за что-то отомстить.

Сейчас многие заговорили о внезапном уходе Путина от власти после победы на выборах. Здесь я плохой эксперт, могу напомнить случай с Ельциным в 99-м, который я не просчитал. То, как Путин видит свое будущее, – это не институция и происходит в голове лишь одного человека, а в голову ему не залезешь. Институцию можно просчитать, а мысли человека просчитать нельзя. Так что гадать бессмысленно, вопрос в ином: если ему уходить, то куда? Какой это будет орган власти – что-то вроде Госсовета, например? Путин идет на выборы в образе отца нации. Как законодательно оформить должность отца нации? Ясно одно: если это и способ передачи власти, нужно сразу обеспечить себе более авторитетную власть. В бытность мою школьным учителем директор школы ушел с должности, но остался преподавать. Начался развал, все бегали жаловаться к нему. Подобного двоевластия, я думаю, Путин не допустит.

И это будет история с конструкцией транзитных политических институтов, которые, с одной стороны, будут меняться, контролироваться именно мракобесами и ультрароялистами, а с другой стороны – готовить другую конструкцию власти, которая позволит продлить полномочия лично Путина Владимира Владимировича за 2024 год. То есть создание чисто тоталитарного режима, сдобренного некоторыми элементами институциональной демократии. Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что мы движемся именно в этом направлении.

Я абсолютно уверен, что Владимир Владимирович у нас в 2024 году от власти не уйдет. Но Конституция ему напрямую запрещает занимать президентский пост. Это означает, что если моя догадка верна, то будет необходимо изменить конфигурацию власти и передать основную власть от президентского поста в другой институт.

Это, конечно, можно сделать через изменение Конституции, но это очень тяжело, потому что будет затронуто очень много статей и много законов. Поэтому логичней было бы – я тут следую логике тех, кто так думает (видимо, не один я так думаю, видимо, нас двое, я имею в виду того депутата, что внес законопроект о Конституционном совещании) – сделать таким образом: неспешно принимается закон (нечего гнать, вот выборы пройдут) о Конституционном совещании, после чего принимается решение о проведении Конституционного совещания, после чего оно вырабатывает изменение, коррекцию Конституции, готовится изменение мандата. После чего в рамках конституционных правил происходит перераспределение власти.

Все это можно сделать за шесть лет легко. Не торопясь, со всенародным обсуждением, как во времена Черненко было всенародное обсуждение закона об образовании. Я думаю, что это одна из возможностей. Но допустим, Путина украли марсиане – как бы стали выбирать преемника? Попробуем провести параллели с тем, как в России это делали раньше. После смерти Сталина и после ухода Брежнева схема всегда была одна: возникает краткий промежуток смены малозаметных правителей, а потом на его место избирают кажущегося самым молодым и несерьезным кандидата – такого шута. Вот вам Хрущев и Горбачев. Поэтому мой прогноз на «послепутина» – Дмитрий Анатольевич Медведев.

Когда в 2001 году было уничтожено НТВ и на очереди стояло «Эхо Москвы», у нас с Путиным состоялся разговор. Пришедший к власти молодой президент прекрасно понимал, что огромную роль в избрании никому не известного Путина (а рейтинг у него перед началом избирательной кампании был 6 %) сыграли именно медиа, поэтому первое, что он сделал, – у Бориса Березовского и Владимира Гусинского эти телеканалы забрал, сознавая, что это серьезный инструмент. Я пошел к нему, и у нас состоялся тогда такой, как принято говорить в КГБ, установочный разговор на два с половиной часа один на один, причем он в какую-то философскую стадию перерос, что было безумно интересно. Очень жаль, что сейчас такое общение невозможно, – у него времени нет! – в ходе чего личность раскрывается. Обаятельная, между прочим, личность. Владимир Владимирович – обаятельный человек, его этому учили, за это отметки в диплом ставили, и он в этом смысле профессиональный, что называется, соблазнитель.

Это тем не менее 2001 год был, а в 2008-м, сразу после российско-грузинского конфликта, он собрал в Сочи 35 руководителей средств массовой информации и сказал, обращаясь ко мне: «Вам придется за это отвечать, Алексей Алексеевич!» Он убежден в том, что когда твоя страна воюет, независимо от того, права она или нет, медиа свое правительство должны поддерживать. Мы же в грузинском конфликте объективистскую позицию занимали – у нас и с Михаилом Саакашвили интервью было, и с министром обороны Грузии Ираклием Аласанией, и с нашим министром обороны Сердюковым – обычная такая работа. Конечно, был у нас и перехлест, случались и комментарии, которые можно было расценить как предательство наших журналистов, а такие вещи болезненную реакцию вызывали, о них докладывали – это понятно. Горячая была война, но мы такой подход исповедовали, и мне потом пришлось рассказывать Путину, что во время войны в Ираке, например, каждый день на CNN министр иностранных дел Ирака Тарик Азиз был. «Вот вы, Владимир Владимирович, говорите, что американцы бы подобного не позволили, а я вам конкретный пример привожу». При этом ситуация была очень нервная, потому что действительно шла война и в данном случае позиция радиостанции «Эхо Москвы» им лично как предательская воспринималась, но предательская не по отношению к нему, а к стране, – непросто тогда нам пришлось.

У нас, как правильно говорит Песков, с Владимиром Владимировичем отношения долгие, сложные и откровенные. Наша полемика публична: и президентская критика радиостанции, и мои выступления против его политики – они всегда открыты, но видите же, ничего не изменилось.

Думаю, наша радиостанция интересна Путину, потому что мы задаем вопросы, но не даем готовых ответов и одновременно не занимаемся политикой, не кричим: «Выходите на демонстрации!» Мы просто хотим показать нашим слушателям, что существуют разные варианты, и Путин, судя по всему, это понимает. Я профессионал и не состою ни в каких партиях. Я не оказываю непосредственной поддержки ни одному кандидату на президентский пост, мои журналисты тоже этого не делают. «Эхо» ни с кем не воюет. Мы даем слушателям возможность узнать мнения всех: Путина, Навального, Жириновского…

И еще я думаю, что Владимир Владимирович разделяет меня и радио. Я не знаю этого точно, это мои догадки. Во-первых, когда приглашают других главных редакторов на встречу с Путиным, меня тоже приглашают. Не всех приглашают, а меня приглашают. Во-вторых, грубо говоря, я ему говорю ровно то же, что говорю по радио, только в других тональностях, я бы сказал. Он знает, что от меня ждать, то есть я абсолютно откровенен. Я за его спиной не играю ни в какие игры. И он это знает. И, как мне говорят, он считает вполне профессиональным то, что мы делаем. Мы не политическая партия, мы объявили публично о наших правилах, и мы их соблюдаем. Вот, собственно, и все. Но таких отношений, как, скажем, с Песковым или Шуваловым, у меня с Путиным нет.

Это не история игры кошки с мышкой. История в том, что игры нет. Путин может в любой момент дать команду «Газпрому». «Газпром» соберет совет директоров. У нас главного редактора можно уволить без объяснения причин. Соберет совет директоров – 5 человек: 4 – за, я один – против, и давай, до свидания! Я это знаю. И поэтому мне оглядываться бессмысленно. Где споткнешься? Что покажется странным? Ты не знаешь, где ямы – это проблема в нашей стране. Поэтому я своим говорю: будьте в этом смысле бесшабашными, но соблюдайте закон и наши правила. Я несу ответственность за все ваши святотатства и супостатства.

А «проколоться» можно везде, и там, где не ждешь, – в первую очередь. Более того, иногда даже делать ничего не надо, чтобы в яму попасть, как в том случае, с провокационным вопросом о блокаде Ленинграда. Мне до сих пор не верят, но я точно знаю, что те люди, которые донесли Путину о скандале, атаковали не «Дождь», а меня, вернее, «Эхо Москвы». И когда стали разбираться, он сказал: «А Алексей-то здесь при чем? Чего вы на него стрелки переводите?» – «А это его журнал «Дилетант», это его передача». Но тут уже другие люди вступились: «Простите, но его даже в стране не было в этот момент». И тогда уже отыгрались на полную катушку на «Дожде». А ведь на фоне этого скандала я бы мог легко слететь! Поэтому я об этом даже не думаю. Первые три года на посту главредактора, честно говоря, думал. А потом, когда увидел, что сделали с Ходорковским… Уж со мной-то проще простого! Поэтому я об этом даже не думаю. Когда сижу на встрече главных редакторов или на прямой линии, то задаю те вопросы, на которые Путин сам ищет ответ. Я же вижу. Я же придумываю вопросы, на которые у него нет сформированного ответа. Он не мне отвечает, он отвечает себе. А я умею задавать вопросы. Я же не подставка для микрофона.

В апреле 2013 года на большой пресс-конференции я спросил Путина: «Вам не кажется, что в вашем правлении появились сталинские нотки?» Спрашивая президента о «сталинских нотках», я имел в виду приемы, некоторые пока еще вторичные элементы того, как неудобных людей власть загоняет за можай и отказывается дать задний ход, признавать свои ошибки только потому, что их совершило государство. Это типично сталинский прием. Тогда меня все обсмеяли: «Ты чего?!» Что мы имеем сейчас, прошло пять лет?