Шли они долго. Кирья уже еле передвигала ноги, спотыкалась в темноте о кочки и коряги. Мазайкиному же деду ни темень, ни бездорожье были нипочем. Он шагал, будто невидимая простым оком тропа сама стелилась ему под ноги. Кирье ужасно хотелось поудобнее устроиться во мху под кустом и проспать до утра. Однако Вергиз об отдыхе и не думал. Время от времени оглядываясь, Кирья замечала мелькающие в лунном свете волчьи тени. Стая, окружив людей кольцом, двигалась вместе с ними, оберегая от нежелательных встреч.

Ученицу Высокой Локши тянуло спросить, куда они все-таки идут. Но лицо старика, какое-то болезненно сосредоточенное, его взгляд, будто обращенный внутрь себя, не располагали к расспросам.

И вот на рассвете, когда Кирья уже совсем валилась с ног, показались знакомые места. Да это же то самое заболоченное озеро близ холма, на котором они с Мазайкой поджидали возвращения деда с охоты на злых духов!

– Дошли, – наконец вымолвил Вергиз.

Кирья устало поглядела на заросшее осокой и рогозом болотце. В предрассветном тумане где-то тихо квакала одинокая лягушка.

– Это что же, в омут с головой? – несколько устрашенная подобной участью, прошептала она.

– Если в омут с головой – то как раз нечисти на прокорм и пойдешь. Многих сюда тянет… Сами не знают, какая неведомая сила их ведет. Охотник по лесу бредет, бредет да сюда и приходит. Так он порой болота этого и не видит… Полянка себе и полянка.

– А мы вот с Мазайкой увидали.

– Ты себя-то и внучка моего с прочими не равняй. То, что ты видишь и слышишь, даже я не всегда осилю. Лучше подумай, желаешь ли ты по-прежнему в трясину лезть? Или же отступишься?

– А других ходов нет? – глядя на болото, с опаской спросила Кирья.

– Отчего же – есть. Вот у щучьего ящера где-то нора. Локша белоглазая наверняка знает где. Чудища-то откуда-то лезут… Твое, например, – откуда оно взялось? Здешних я, почитай, всех переловил и силу их забрал. Ну что, каково твое решение?

– За Мазайкой идти, – упрямо сказала девочка. – И не отговаривай, не отступлюсь.

– Отговаривать не буду, – усмехнулся дед. – Ты своей воле хозяйка. Стало быть, слушай, что делать будем. В омут нырять не надо. Дам я тебе зелье – оно тебя вгонит в сонную оторопь. Все слышать и видеть будешь, а не то что пальцем – веком не пошевелишь. Но прежде чем то зелье выпьешь – призовешь своего духа-защитника. Ему сюда, конечно, являться неохота, но если повезет – все же явится. А вот дальше тебе непросто будет… Ибо его не только осилить нужно, но и твою душу поверх его поставить, дабы вы с ним одно стали.

– Неужели такое возможно?

Вергиз лишь ухмыльнулся:

– Сама небось видела, как Локша с длинношеим шипуном воедино слились. Но до нее тебе далеко. А вот до Калмы мертвоживущей – рукой подать…

Он вздохнул. Кирья поежилась. В родном селении старухой Калмой, что поджидает сразу за Кромкой, пугали малых детей. «Будешь шалить да кричать, услышит когтистая Калма – придет, унесет в чащу и растерзает!» Неужели же ей придется столкнуться с ней лицом к лицу?

– Но стало быть, хоть я тебя поверху над чудищем и приставлю, все же помни – покуда ты его сама не смиришь, не заставить служить себе и приходить по единому зову, он рваться на волю будет. Пожелает тебя под себя подмять. Ежели случится такое – нам тут всем не поздоровится. Смекаешь, к чему я?

– Да. Все равно пойду.

Старик кивнул.

– А как до Калмы дойдешь, такое статься может. Начнет она тебя расспрашивать – как оно там, в мире живых людей. Не вздумай сказать ей, что меня знаешь. Она и Мазайку для того украла, чтобы род мой извести. А до того его отца и мать погубила…

– Но ведь Мазайку же не погубила? – с надеждой спросила Кирья.

– Не погубила – это верно. Худшее задумала. Переродить его желает. В свою пору водиться я с ней не пожелал, так теперь она мстит – из внука моего себе сына и последыша сделать хочет.

– Это старуха Калма-то?

– А что ты глаза выпучила? Она не всегда была старухой. Да и это болото прежде светлым озером было… – Вергиз почему-то тяжко вздохнул. – Но это история долгая. А нынче готовься.

Он полез в суму и достал заткнутую тугой пробкой круглую посудину, сделанную из березового капа.

– Передохни чуток, и начнем.

Кирье чудилось, будто она спит наяву. Она видела мир вокруг себя, но это был другой мир. Он был полон духов. Каждая травинка дышала и жила своей жизнью, каждый валявшийся поблизости замшелый камень глядел хмуро, будто думая о чем-то своем. Она увидела над собой то самое устрашающее крылатое существо, которое унесло ее с острова. Но более того – сейчас ей казалось, что она помнит его так же давно, как и себя. И потому не испытывает страха, будто крылатое чудовище – всего лишь ее домашний уж. В голове Кирьи сейчас звенела нежная, увлекающая вдаль мелодия. Она не могла понять, откуда она доносится, но, в общем-то, ее это и не занимало.

Чудовище камнем, будто коршун на утенка, рухнуло вниз, и она вдруг поднялась, воспарила над землей, и в следующий миг все смешалось, будто в бурном водовороте. Она почувствовала, что в ней бьются два сердца, и стоит ей разжать пальцы рук, как черные кожистые крылья распахнутся за спиной. Кирья снова, как прошедшей ночью, взмыла над землей. Однако теперь в этом полете было что-то иное. Словно каждый взмах крыла, каждый поворот зависели только от нее – и в то же время она сама себе не принадлежала. Ей хотелось отыскать на земле какую-нибудь добрую еду – оленя или лося. Рухнуть на него с высоты, ударить мощными лапами, сомкнуть челюсти, перекусывая горло…

Кирья попыталась направить полет обратно к болоту, однако крылья словно сами тянули подальше от гиблой трясины. Девочка почувствовала, как напрягаются все ее силы, как вдруг ужасающая тварь замирает над лесом и начинает скользить по воздушному потоку, будто падающий с дерева желтый лист. Чья-то несокрушимая воля пыталась упорно передавить ее, заставить сдаться на милость нечистому духу, тянула из нее страх, угрожая падением.

«Нет! Я сверху!» – про себя повторяла Кирья.

Будто не осознавая этого, чудовище все рвалось, как попавший в силки волк, рыча и клацая зубастыми челюстями.

«Я сверху», – твердила Кирья, и полет к земле с застывшими крыльями продолжался.

И вдруг ей почудилось, будто она вновь услышала невесть откуда звучащую музыку. Вот только теперь ее звуки были властные, словно кто-то засунул в пасть чудища удила и с силой дернул их. Едва не коснувшись верхушек деревьев, крылатая тварь на миг замерла в воздухе, крутанулась, ударила крыльями и стрелой взмыла в облака. Она дергалась влево, вправо, словно необъезженный лось, желающий сбросить неумелого наездника…

Затем Кирья вдруг почувствовала, что сопротивление пропало. Зверь словно уснул в полете. Стал послушным, как будто и не было вообще его собственной воли.

«К болоту, – приказала она, делая круг над лесом и высматривая старика Вергиза. – Теперь я смогу».

Кирья увидела Мазайкиного деда, пристально глядящего в небо; почувствовала невыразимую легкость, будто всю жизнь до этого только и делала, что парила над землей. И, задержав дыхание, как всегда перед прыжком с мостков в Вержу, очертя голову бросилась в зеленое от ряски болото. Вот сейчас оно поглотит ее… Но за миг до падения она вдруг увидела перед собой чистейшую прозрачную воду – да и не воду, так, дымку – и тут же, пронзив ее, очутилась в местах, прежде невиданных. Да и вовсе небывалых.

Крылатое чудище, наделенное душой и волей Кирьи, стремительно неслось над деревьями, которые дочь Толмая прежде и представить себе не могла. Каждый их корень был толще, чем любой из дубов, что росли на полуденном берегу Вержи. Она старалась разглядеть, что происходило внизу. Ей уже не было страшно – она выискивала хоть какой-то след, который помог бы обнаружить Мазайку. Но ничего подобного внизу заметно не было. Раз на прогалине великаньего леса она заметила зверя, похожего на волчьего секача, что добыли арьяльцы. Волчий секач стремглав промчался по каменистой пустоши, преследуя какое-то вовсе невиданное существо, и исчез в зарослях.

Затем великаний лес стал быстро меняться – и не в лучшую сторону. Казалось, его поразила тяжелая болезнь. Из увядающей, гниющей листвы слышались незнакомые пугающие звуки. Затем лес оборвался широкой трещиной, в глубине которой рокотал поток. В одном месте берег опускался почти к самой воде. Кирья увидела, как из чащи к ней выбрел ящер – огромный, неуклюжий, с шипастым гребнем и множеством выступов на спине, подобных замшелым камням. Ящер начал жадно лакать воду. И тут Кирья заметила меж стволов ближних деревьев зверя еще страшнее первого, страшнее волчьего секача. Он подкрадывался к рогачу, пригибаясь к земле и опираясь на хвост, а пасть у него была такая, что даже медведь смог бы там уместиться, как в берлоге. Зверь этот явно готовился к прыжку – но вдруг замер, повернув голову, и издал пронзительный вой. Лакающий воду ящер тревожно поднял голову и что есть мочи неуклюже поковылял обратно в чащу.

Крылатое чудище, воспользовавшись Кирьиной заминкой, взмыло в небосвод так, что у девочки засвистело в ушах. Усилием воли она заставила свою дикую звериную часть вновь повиноваться. Раскинув крылья и покачиваясь на потоках ветра, она повисла среди низких, грозивших дождем туч и приготовилась продолжить свой поиск. Но то, что она увидела далее, потрясло ее куда сильнее всех замеченных ранее чудищ.

Нечто бледное, напоминающее свернувшегося ежа с приставленной сверху косматой башкой, скачками мчало по берегу, далеко закидывая вперед когтистые длинные руки. Затем, оттолкнувшись, выбрасывало в воздух покрытое белесыми иглами тело, и снова вскидывало руки, и снова бросало тело вперед. Кто это?!

Расстояние между колючим существом и недавними противниками сокращалось с каждым мигом. И вот наконец бледная тварь догнала рогача, схватила длинными когтистыми пальцами, подняла и с силой бросила в убегающего в чащу зубастого хищника. Тот издал новый вопль и отлетел в сторону. Он еще силился подняться, когда их преследовательница с размаху опустилась на спину зверю. Притянула его жертву и, как показалось Кирье, начала их тискать, сминая в ком, будто глину. У девочки почему-то кольнуло сердце – вспомнился Мазайка и слепленная им чудо-сойка. В тот день все еще были живы и никто даже помыслить не мог, что так скоро все переменится. Что она будет выискивать друга в этом оборотном мире, о котором даже сам мудрый Вергиз ничего толком сказать не может.

Меж тем чудище продолжало комкать своих жертв, лепя из них нечто единое. Дело продвигалось быстро – чувствовалась сноровка. Получившаяся тварь имела и шипастый гребень, и пасть, усаженную множеством длинных клыков, и острый, как копье, хвост…

– Главного не хватает! – визгливым, скребущим по ушам голосом крикнуло вдруг бледное существо и протянуло длинную руку к берегу реки. – Давай!

Кирья обмерла. Это странное нечто, вне всяких сомнений, говорило на человечьем языке!

Вода в реке вспенилась, и оттуда показалась длинная морда, покрытая жесткой блестящей шерстью. Кирья тут же узнала щучьего ящера, что обитал возле керемети. В пасти его еще шевелился человек, похожий на рыболова.

– Тащи его сюда! – повелела белесая тварь.

Еще мгновение, и тело утопленника лежало на берегу. Кирья все никак не могла прийти в себя от осознания, что существо говорит понятным языком. Между тем вынырнувший из реки ящер неспешно вылез из воды и, волоча свою добычу, отправился к хозяйке. Длинная рука схватила щучью добычу, подтянула поближе, и вслед за этим колючее страшилище впилось в губы умирающего долгим поцелуем. Утопленник дернулся и затих.

– Забирай. – Хозяйка швырнула мертвое тело ящеру, отвернулась и наклонилась над своим творением.

В руках у нее появилась костяная дудка. Ведьма поднесла ее к губам, дунула, извлекая из нее резкие звуки, – и в тот же миг ее творение задергалось, точно под ударами палки. Затем вскочило и бросилось опрометью невесть куда.

– Живи! – пронзительно крикнула Калма вслед новорожденному зверю. – Ступай туда, наверх! Убивай всякого, кто встанет на твоем пути!

«Может, и с Мазайкой она так же?!» – с ужасом глядя вслед новому порождению Бездны, подумала Кирья.

Но сердце стучало размеренно, суля надежду. Мазайка – не просто мальчишка-рыбак, он Вергизова рода, его так просто не взять!

Кирья дольше смотреть не стала – расправила крылья, ударила ими и взмыла так высоко, что ее обдало резким холодом и стало трудно дышать.

«А вдруг старуха заметила меня? А если разглядела, что я – не одна из ее тварей?»

От всего увиденного ей было так страшно, что в какой-то миг даже захотелось податься обратно, подальше от жутких владений Калмы. Да только примет ли Вергиз ее теперь, если она вернется без Мазайки? Да и как можно без него возвращаться?

Она снизилась и вновь стала разглядывать чуждые земли. Где же ты спрятала моего друга, мать чудовищ? Сказки утверждали, что Калма живет в избушке, подобной дому мертвых, – на высоких столбах, без окон, без двери…

Впрочем… Девочка вспомнила дупло в раскидистом дубе, укромное обиталище Вергиза. Может, и тут что-то подобное?

Кирья глядела во все глаза, стараясь не пропустить ни зверя в подлеске, ни рыбу в ручье. Сейчас она могла поклясться, что разбирает каждую чешуйку на спине притаившихся среди камышей щук. Будто и не ее глаза сейчас глядели, а вовсе нечеловечьи. Но внизу только колыхались бурые кроны. На миг чаща расступилась, внизу блеснула нитка ручья. И тут Кирье почудилось, что где-то внизу грустно поет глиняная свистулька-сойка.

Ни мгновения не колеблясь, она развернулась и устремилась вниз. Только бы не замолчала! Но из владений ящеров, из всей этой устрашающей дикости, то обрываясь, то возобновляясь, явственно, хоть едва слышно, доносились переливчатые трели.

Кирья опустилась к лесному ручью, заваленному плавником. Да это же не плавник, сообразила она, заметив на деревьях следы зубов. Это бобровая плотина. Неужели бобры водятся в таком месте? Как они тут уцелели? Значит, где-то тут и хатка должна быть. Вскоре Кирья увидела и ее – большую кучу веток и грязи у берега. Она опустилась на сырой берег, складывая крылья.

– Мазайка! – крикнула она, озираясь.

– Кирья! – приглушенно послышалось откуда-то совсем близко. – Я здесь!

Кирья завертела головой, пытаясь понять, откуда ее зовут. Взгляд ее упал на хатку – и вдруг она заметила чьи-то руки, пытающиеся отодвинуть нагроможденные сверху бревна.

Вот он! Нашла!

Кирья метнулась к воде. Но тут же из-под валявшейся на берегу гнилой коряги показалась зубастая голова щучьего ящера. Тот с неожиданной ловкостью выскользнул из-под комля, на раскоряченных коротких лапах взобрался на крышу бобровой хатки, улегся сверху бревен и приветственно распахнул пасть ей навстречу – точь-в-точь как Мазайкин волк в ожидании лакомства.

Кирья ударила крыльями, шарахнувшись обратно. И услышала совсем рядом скрипучий, пробирающий до нутра голос.

– Хе-хе, – послышалось у нее за спиной. – Кто это ко мне явился незваный, нежданный?

Кирья попыталась снова взмыть в небо, но ее крылья стали такими тяжелыми, что и приподнять их было невмоготу. Но она не думала сдаваться – продолжала дергаться, пытаясь взмахнуть руками-крыльями. Существо выкинуло в ее сторону паучью руку, схватило, подтянуло к себе и, не обращая внимания на ее рывки, шумно обнюхало, втягивая носом воздух. Кирья невольно зажмурилась. Сейчас сожрет!

– Чую, Вергизом пахнет! – проскрипело рядом. – Старый хрыч сюда птичку заслал. Стало быть, не забыл меня…

Голос чудовищной старухи скрежетал, как днище однодревки о каменный перекат. Она снова принюхалась, и Кирья ощутила, что хватка когтистой руки ослабла.

– Да неужто? – пробормотала ведьма. – Так вот ты какая, Локшина ученица! То-то она мне о тебе небылицы сказывала. Теперь вижу, что все правда, от слова до слова…

Девочка приоткрыла глаза и обнаружила, что ее никто не держит. Калма стояла рядом с ней, словно прислушиваясь к чему-то, слышимому только ей.

Ну и жутко же выглядела хозяйка бурого леса! Вблизи она больше походила на человека, но давно умершего, истлевшего, так что даже сами ее кости стали прозрачными, словно туман. Лицо ее напоминало слепой череп, тело уродливо искажено, будто Калма начала когда-то превращаться в некоего лесного хищника да и бросила это дело на полдороге. Седые космы свисали до земли, другой одежды на ней не было. Да никакая одежда ей бы и не сгодилась – все ее тело густо покрывали белесые иглы, из-за которых Калма напоминала огромного ежа. «К такой не прикоснешься! – думала Кирья, не в силах отвести взгляд от чудовища. – Зачем же она с собой такое сотворила?!»

– А ну-ка, птичка, присядь на веточку! – приказала Калма. От нее веяло древним тленом, как из Дома Дедов. – Зачем пожаловала? Да ты не страшись. Если правду скажешь, то не трону.

Голос ведьмы теперь звучал почти добродушно. Кирья покосилась на нее, постаравшись сесть на гнилой ствол как можно дальше.

– Я за Мазайкой. Отдай мне его, Калма, – шалея от собственной храбрости, потребовала девочка. – Не то хуже будет!

– Да уж куда хуже? – хмыкнула ведьма. – Ты меня не пугай. Мне от твоих угроз одна потеха. Лучше скажи добром, на что тебе Вергизов внук сдался – да так, что ты, себя не жалея, забралась в мои угодья?

– Мне он как брат, – запальчиво ответила Кирья. – Он мне себя дороже!

– Говоришь, себя дороже?

Голос Калмы потускнел, стал глухим, будто из бочки.

– Хорошо, что не соврала. Я ложь всегда чую. Молодое дело – глупое… Ладно, птичка. Ради ученицы моей Локши, а паче того из почтения к вещему твоему отцу, обиды тебе чинить не стану. Лети отсюда подобру-поздорову! А Вергизова внука, – угрожающе добавил она, – забудь! Не твоего ума это дело. Со старым хрычом у меня свои счеты. А уж коли правду сказать – то я тем спасаю и тебя от больших бед.

– Пока я могу, пока силы есть, – дрогнувшим голосом отозвалась Кирья, – Мазайку не оставлю!

Калма расхохоталась. Из распахнутой пасти наружу полезли призрачные черви. Словно в ответ на ее хохот, над лесом с воем пролетел вихрь. Деревья зашелестели, летучие твари отозвались издалека пронзительными воплями.

– А ну, тихо!

Калма хлопнула в ладоши, и в тот же миг на лес и берег речки упала мертвая тишина. Лежащий на запруде щучий ящер метнулся в воду, словно его ветром сдуло, – только чешуйчатый хвост мелькнул и скрылся под корягой.

– Когда-то я была такой, как ты, только пригожее, – заговорила Калма, неподвижно глядя на собеседницу белыми глазами с лица-черепа. – Жила я далеко отсюда, в дремучем лесу за ледяными горами, что у вас Холодной Спиной зовутся, с отцом своим. Тот был первейший из ведунов в нашем лесном краю. Равного ему среди людей и близко не было. И вот пришел к моему отцу молодой разумник. Ладный, пригожий, и сила у него природная имелась. Кровь заговаривал, со зверьем ладил… – Мертвая ведьма тяжело вздохнула. – Пришел, значит, учеником к отцу моему проситься. Тот его с порога выгнал. У нас, бьяров, так принято, что всякое знание только лишь внутри рода передаваться должно. Ну а мне, что скрывать, приглянулся тот красавчик! Встретились мы с ним неподалеку от нашей вежи, в самой чаще. Он, видишь ли, уходить с пустыми руками и не думал. Ну а я тогда совсем дурой была. Решила, что это из-за меня он остался. Когда с отцом говорил – все поглядывал в мою сторону… И сговорились мы, что я впредь буду у отца высматривать да выспрашивать и все ему передавать. А как войдет он в полную силу – убежим вместе в его родные края, за Холодную Спину!

Кирья слушала ее рассказ, с ужасом и жалостью вглядываясь в ее лицо, невольно пытаясь разглядеть в нем черты той девушки, что когда-то влюбилась в молодого ведуна, – но не находила ничего и близко на женщину похожего. Все прежнее сгнило и отмерло, сменившись чем-то жутким и опасным.

– Так оно долго и было, – скрипела Калма. – Ну а потом отец вдруг подметил во мне новую жизнь. Тут уж дальше ждать стало невмоготу. Мы и побежали. Да только от моего отца и само время убежать не могло. Как мы ни спешили, куда бы ни сворачивали, он всегда за спиной оказывался. Так мы до озера и добрались… А потом утром проснулась – а любимого рядом нет. Я давай метаться туда-сюда – и след простыл! И везде отец передо мной – ликом грозный. Помыкалась я да головой в омут и кинулась.

– Как же ты…

Калма подняла голову и посмотрела с жутковатой ухмылкой на опешившую Кирью:

– Почему я не умерла? Другой бы девке конец пришел, да только не мне. Отец спасти меня не спас, но и помереть не дал. Сел на бережку, смотрит мне в глаза и спрашивает: «Что, думаешь, что это я твоего милого убил? Больно мне надо! Жив он, вон, гляди…»

Пальцем над водой поводил, и я его увидела, быстро в леса уходящего… «На что ты ему теперь? – говорит отец. – Тайны мои ты вызнала и ему передала. Моего дозволения взять тебя в свой дом он не спросил, да и не хотел он, видать, себе такой жены. Так и будешь ты теперь – и не девка, и не жена, и не мертвая, и не живая». И ушел… В свой час я разродилась, да только не младенцем, а тенью…

Кирья, затаив дыхание, слушала ее рассказ. Вдруг, случайно глянув ей за плечо, она заметила, как из-за бобровой хатки показался Мазайка. Он, видно, ухитрился потихоньку отодвинуть бревно и теперь выполз наружу. В руках его была толстая ветка. Он бесшумно встал и начал подкрадываться сзади к чудищу, занося самодельную дубину для удара.

– Так вот и повелось с той поры. И звали красавца моего – уже поняла как? – белоглазое чудище мгновение помедлило, – Вергизом! Ты небось думаешь, что он такой герой, весь Затуманный край от моих деточек защищает? А я тебе так скажу – когда б он меня тогда не обидел, одну-одинешеньку на болоте не бросил, так и не было бы их вовсе. Стало быть, думай. И так тебе скажу, – в желтых глазах Калмы полыхнула неугасимая ненависть, – желаешь мальчишку получить – твоя воля. От отца тебе тоже немало досталось. Своим умом сильна будешь. Давай, коли желаешь, обмен. Я тебе Мазайку – а ты мне Вергиза.

Кирья слушала, не дыша. Она хотела было спросить, что такого знает эта старуха о ее отце, отчего величает Толмая вещим? Да и о нем ли она говорит? Но боялась выговорить слово, чтобы та ненароком не шелохнулась и не заметила Мазайку.

Внук Вергиза был уже совсем близко. Он замахнулся…

– А мальчишка покуда здесь останется.

Калма, не глядя, щелкнула длинными когтистыми пальцами куда-то за спину. И Кирья едва не закричала от ужаса – за спиной матери чудовищ оказалась ледяная глыба, в которой застыл, как стоял, ее друг.

Калма обернулась и с довольным видом поглядела на ледяного истукана. Затем крикнула в сторону коряги:

– Эй, прибери его обратно в нору! А ты, – оскалилась ведьма, – лети отсюда! Кыш! Возвращайся с Вергизом! И помни – с каждым днем жизни в твоем дружке будет все меньше, пока и он тенью не станет…

Старуха обернулась назад, чуть повела рукой, и в ней вновь возникла уже знакомая Кирье костяная дудка. Не глядя на девочку, Калма поднесла полую кость к оскаленной пасти…

Даже не успев подумать, что делает, Кирья завизжала, заставляя вылезшего было из-под коряги ящера вновь плюхнуться в воду, выхватила у ведьмы дудку и тут же взмыла к небу. Внизу мелькнули длинные призрачные руки Калмы, но черные крылья уже несли Кирью в облака. Лес чудовищ наполнился грозным ревом; внезапный вихрь с силой подхватил ее и понес, будто опавший с дерева лист. Понес так, что даже крылья не в силах были расправиться. А вслед ей неслись вопли:

– Вернись, поганка! Уморю! С сыном моим познакомишься!

Кирья не отзывалась, уносясь в вихре неведомо куда – лишь бы подальше от Калмы.

Дикий ветер нес Кирью, как беспомощное перышко, крутил и швырял, выл и визжал, раздирая слух. Перед глазами ее мелькали разноцветные полосы и пятна, какие-то вспышки – толком и не рассмотреть, все крутилось до тошноты… И вдруг – удар, словно с размаху о каменную стену, мрак, тишина…

Не было ни боли, ни страха. Постепенно темнота сменилась едва брезжущим светом. Как будто рассветало – вернее сказать, медленно озарялось светящейся изнутри синевой.

Как же тут было холодно!

И тихо. Только где-то поблизости капала вода, и каждая звонко падающая капля отзывалась долгим шепчущим эхом. Кирья, приходя в себя, рассеянно слушала бормотание капель, и понемногу ей начало казаться, что она слышит голоса. Они доносились откуда-то из темных глубин – кто-то словно то ли пел, то ли чаровал на неизвестном наречии.

Впрочем, нет! Это наречие она уже слыхала.

Кирья словно наяву увидела озаренную кострами поляну на берегу Вержи. Вот арьяльский царевич сидит у костра и смотрит на нее. Его длинные волосы схвачены золотым обручем, на груди – оберег-солнце, на котором играют отсветы огня. Большие яркие глаза на смуглом лице. От его чуждой красоты у Кирьи перехватывает дыхание. А царевич смотрит на нее холодно, словно на что-то мелкое и неприятное, вроде мошки, – и разговаривает со своим мрачным наставником, пренебрежительно на нее указывая. Говорит не на том испорченном языке ингри, на котором кое-как болтали арьяльские слуги, а на совершенно ином наречии – звучном, певучем, таком же красивом, как он сам…

Том самом, который сейчас слышался Кирье в звуке падающих капель. И, как тогда, казался ей чем-то чужим, чарующим – но опасным.

«Пусть замолчит! – хочется крикнуть Кирье. – Это злые чары!»

Голос не умолкает, более того – к нему прибавляется какой-то глухой, идущий из глубин рокот…

Прочь отсюда!

Кирья вскочила, распахнула крылья и понеслась вверх.

Синева сгустилась и осталась позади, свет стал обычным, тусклым дневным. Стены расступились, и она взлетела над глубокой трещиной. По обе стороны от нее поднимались невысокие рыжие сопки. Позади раздался громкий шорох – Кирья обернулась, только успев увидеть, как скачками убегает прочь какой-то большой пятнистый зверь.

Рядом кто-то сдавленно охнул.

Кирья подняла взгляд и встретилась глазами с перепуганной девушкой в кожаной одежде, застывшей на выступе скалы со здоровенным камнем в руках. Девочка сразу узнала эти взлохмаченные рыжеватые волосы. Да это же мохначка Айха, погонщица белого мамонта, на котором ездил царевич!

– Эй! – окликнула ее Кирья. – Не бойся меня!

Мохначка смотрела на нее с изумлением и страхом. Что-то выкрикнула и сделала рукой знак, отвращающий злых духов.

– Я ничего тебе не сделаю! Что это за место?

Услышала ли ее Айха или нет – осталось неизвестным.

«Кирья! – загрохотал в ушах повелительный мужской голос. – Слышишь меня? Возвращайся!»

Снова взвыл свирепый ветер, ударил снизу в крылья и швырнул ее в небо.