В приоткрытых воротах брошенного арьяльского острожка гулял ветер, заставляя створки натужно скрипеть на кожаных петлях. Шестеро вошли внутрь укрепления, настороженно оглядываясь по сторонам. Не встал ли кто из мертвецов, чтобы холодным дыханием заледенить теплую кровь своих убийц? Но ни призраков, ни упырей, о которых ночами рассказывали страшные былички, тут не оказалось. Все оставалось таким же, как тем грозным и славным днем, когда отряд Учая растерзал оставленных в остроге арьяльцев, словно волчья стая – безрогих оленух. Теперь Учай вступал в пустой острожек безродным изгнанником без отчего дома. И те, кто шел за ним, разделяли эту участь.

– Отныне здесь наша земля, – провозгласил Учай, обводя рукой обгорелые останки недавних построек.

– Это же совсем близко, – засомневался Кежа, первейший из его друзей и неизменный товарищ во всех затеях. – Старейшины не позволят…

– У нас больше нет старейшин, – оборвал его вожак. – Теперь мы сами по себе род. Я вам старшак, а вы мне – меньшие братья. И все мы отныне друг за друга, и в жизни, и в смерти. И на том кровь мешать будем.

– Будем, будем! – загомонили все пятеро.

– А ну как придут нас гнать? – не унимался Кежа.

– С чем придут, с тем и уйдут!

– Оно бы и хорошо. А то ведь вон они карабкаются!

Учай вернулся к воротам и поглядел в сторону селения. И впрямь Кежа не шутил. Вверх по склону поднимались трое мужей, суровых, как зимний день.

– Ежели позову, выходите ко мне, – кинул соратникам Учай и неспешным шагом отправился навстречу гостям.

– С чем пожаловали? – глумливо спросил он, сунув большие пальцы за ремень. – Не в мое ли воинство вступать?

– Зря ты, Учай, тут встал, – не отвечая на насмешку, проговорил один из пришедших. – Эта земля – наша. Старейшины велят тебе ступать прочь.

– Велят? Мне? – Учай оскалился и расхохотался. – В горшках с просяной кашей ума больше, чем в их головах! Воротись и передай старикам мои речи от слова до слова.

– Ты меня не учи, сопляк, что делать! – вспылил бородатый ингри. – Сказано убираться – так и убирайтесь!

– А я вот что тогда скажу, – чуть подумав, ответил Учай. – Отец мой, Толмай, по доброй воле и с вашего согласия отдал этот берег арьяльцам. А я его у арьяльцев силой своего оружия отнял. – Он положил пятерню на рукоять кинжала. – Стало быть, земля эта – моя и моих ближних! Если желаешь, иди ко мне в род и тоже будешь на этой земле хозяин. А нет – ступай прочь, покуда цел.

– Ты, Учай, говори, да не заговаривайся! – Мужчина схватил было парня за плечо, но тот резко сбросил его руку и пнул посланника по голени. От боли и неожиданности тот взвыл и, забыв об Учае, запрыгал на одной ноге.

– Ты что ж, крысеныш, вытворяешь?!

Слова застряли у него в горле – острие кинжала едва не уперлось ему в нос. Сотоварищи переговорщика метнулись было на помощь, но тут из ворот выскочили пятеро побратимов Учая с копьями наперевес.

– Мы с вами за одним столом едали, одни хлеба ломали. Убивать вас у меня охоты нет, – ровным голосом сказал Учай. – Только потому вы сейчас еще и живы. Но кто нас гнать станет, быстро к Дедам уйдет. Как арьяльцев тут порешили, так и вас порешу.

– Не стращай, не стращай!

– Проваливайте!

Учай вернул клинок в ножны, повернулся и зашагал к острожку.

– Да про кашу просяную старейшинам передать не забудьте, – бросил он через плечо. – Впредь тут кого чужого увижу – прибью. И не говорите, что не предупреждал.

– Эк ты их! – с восхищением воскликнул Вечка, самый младший из соратников молодого вождя.

– Оно-то да… – Кежа с тревогой глядел вслед уходящему посольству. – Да вот только в другой раз они не втроем, а втридцатером придут. Зря ты старикам про горшок сказал.

– Ты отныне для тех стариков никто, – буркнул Учай. – Стало быть, и они тебе чужие. Что их слушать? Волос сед – умишка нет! У себя дома пусть приказы раздают.

– Да все равно нам со всей оравой не справиться. Вот ежели б у нас скорлупы были, как у тех арьяльцев, – мечтательно протянул Кежа. – Да их дивные луки… Тогда, может, и потягались бы.

– Ну-ка помолчи! – оборвал его Учай, а сам призадумался.

В его памяти снова всплыло видение недавней охоты. Отец, вышедший один на один с чудищем; страшные челюсти, сокрушающие его, будто утиное яйцо… Конечно, Толмаю арьяльцы подсунули околдованную, порченую скорлупу, но та, в которой они сами ходили, была вполне годной! А если так…

– Когда я вел царевича и его людей к медвежьему народу, – заговорил он, – воины туда в скорлупах шли. Оттуда сами видели, сколько вернулось… Стало быть, все прочие там остались. И доспехи их там же лежат…

– Медвежьим людям они ни к чему, – подхватил понятливый Кежа.

Учай кивнул.

– Надо бы сходить к скалам и глянуть. – Он ухмыльнулся. – Медвежьи люди объедки в реку кидают, чтоб та весь непотреб из их земли выносила. Ну́ как арьяльцы нам гостинцев там оставили? Тогда-то уж точно разъясним старикам, кто на этом берегу главный!

Вдалеке, будто подтверждая эти слова, пророкотал раскат грома надвигающейся грозы.

– Вот, вот! – воскликнул Учай, указывая в темнеющее небо. – Боги нас услышали!

К ночи дождь, хлынувший, словно бабьи слезы на тризне, унялся, и обитатели острожка улеглись спать под наскоро отстроенным навесом из лапника. Ночь выдалась неожиданно холодной. Костер то и дело норовил погаснуть, не желая лакомиться сырыми дровами. В свой черед каждый из новых родичей Учая сидел, подкармливая пламя. Выискивал в куче хвороста ветви посуше, сдирал кору с березовых поленьев, давая пляшущим жарким языкам угощение.

Под утро настал черед Учая. Он сидел на поваленном бревне, бывшем когда-то частью коновязи, стараясь увидеть в огне зыбкие приметы своего будущего. Отец когда-то рассказывал, что если внимательно смотреть, то обязательно увидишь… Но сейчас, как ни таращил новый старшак глаза, не было видно ничего, кроме скукоживающейся черной коры, обугленных веток и вечно голодного огня.

«Ничего, все придет, – успокаивал себя сын Толмая. – Сходим в земли медвежьего народа, вернемся с арьяльскими скорлупами и мечами – тут всякому ясно будет, за кем сила! Вот только перед уходом непременно кровь смешать… Чтобы уж там, в походе, точно сжатый кулак, заедино быть…»

Учай устало прикрыл глаза. Веки казались такими тяжелыми, что хоть пальцами держи. Вдруг ему показалось, что он слышит шорох откуда-то из дальнего конца острожка. Учай схватился за рукоять кинжала. Звук становился все явственнее, множился… Казалось, теперь шуршание слышалось со всех сторон. Тихое-тихое, но оттого еще более страшное.

– Кто тут?! – вскочил сын Толмая.

И увидел их. Белесые, полупрозрачные, они двигались со стороны реки. Они появлялись над черной водой, словно огромные пузыри, и медленно плыли вверх по склону, к костру, в поисках утраченного тепла. Кажется, они не видели ничего, но лица их с пустыми бессмысленными глазами смотрели прямо на Учая.

– А, это вы, – хищно оскалился новый вождь. – Что, вернулись? Решили у меня погостить? Ну нет! Убирайтесь! Вы мне никто, вам меня не испугать!

Ему показалось, что одна тень громко прошелестела совсем рядом, – Учай дернулся, открыл глаза и обнаружил себя по-прежнему сидящем на поваленном бревне. Рядом, выискивая что-то в траве, шебуршал еж.

– Привидится же, – фыркнул Учай, понимая, что не будет рассказывать побратимам о том, как задремал в свою стражу.

Он подбросил в огонь еще несколько веток, вздохнул, покачал головой и снова почувствовал, как наливаются тяжестью веки. Он собрался было тряхнуть головой, поднял взгляд наверх и вдруг осознал, что темное небо черно не просто так. Куда только ни достигал взор Учая, в небе крыло к крылу летели огромные черные во́роны. Прежде он никогда таких не видывал – чуть не с волка величиной. Каждый держал в когтях призрачный белесый человеческий остов.

– Куда это они? – прошептал Учай, потрясенный зрелищем. – Зачем?

И будто бездна отворилась перед ним.

Где-то вдали сверкало что-то столь яркое и столь восхитительное, что Учай не мог разглядеть, что же там находится. Однако сердце его стучало неведомой ему прежде радостью и восторгом. Он вскочил и бросился вслед за воронами, и сияние внезапно стало быстро приближаться. Скоро он оказался уже совсем рядом. И увидел Ее.

Она парила среди звезд, между небом и землей, держа в руках веретено и прялку. Ее белое сияющее лицо с черными прорезями немигающих глаз показалось Учаю самым красивым, что он только видел в жизни. Вороны роняли к ее ногам свою ношу и тут же разлетались в стороны. Едва белесый призрак оказывался там, к нему устремлялись тонконогие тени невиданных паучих, глядевших вокруг множеством осмысленных глаз. Они бросались на бестелесную тень и мгновенно раздергивали ее на длинные тонкие нити, которые сами собой мотались на веретено в руках богини. А вокруг сновали вечные прядильщицы, превращая нити в незримое сияющее одеяние, словно властительница облачалась в звездный свет.

– Вот ты и пришел. Я рада видеть тебя! – улыбнулась Учаю неизвестная богиня, не прекращая крутить веретено. – Ты принес мне хороший дар. Мне он по нраву. Приноси мне еще больше таких даров – и я всегда буду держать над тобой руку…

– Как мне называть тебя? – прохрипел ошеломленный Учай.

– Тебе незачем меня называть. В свое время ты узнаешь мое имя.

В голове у молодого вождя шумело, будто он с вечера перебрал хмельной браги, хотя ничего такого и в помине не было.

– Пока ты будешь мне верен, я не дам тебя в обиду. Но не смей изменять мне! Едва свернешь с выбранного пути…

Она поддернула полупрозрачную нить, и Учай с ужасом осознал, что на его глазах исчезает остов одного из воинов, погибших в схватке на Лосиных Рогах.

– Нет-нет, я не сверну, – забормотал он.

Остов исчезал, обращаясь в искристую нить.

– Пусть так и будет…

Богиня протянула руку и ласково запустила пальцы ему в волосы. Ощутив ее прикосновение, пронзившее его, словно молния, Учай чуть не умер от восторга. Голова его закружилась, истома охватила все тело; он почти лишился сознания, но тут что-то холодное скользнуло по его лицу, потом еще и еще…

Учай резко, словно желая убить комара, шлепнул себя по щеке и открыл глаза. Уже начинало светать.

«Неужели это был сон?»

Он глянул на свою ладонь. Ему на миг показалось, что пальцы залиты кровью. Нет, никакой крови – обычные дождевые капли. Опять начинался дождь.

«Или все же не сон?»

Он подбросил в затухающий костер новую охапку хвороста и смахнул с лица прилипшую паутинку.