Запись восьмая — о местах не столь благопристойных
Разговаривать со жрицами просто. Им не нужны слова и объяснения, им достаточно прикосновения. Но тогда ты лишаешься права выбирать, что сказать, а о чем умолчать. Рассказать о книгах, что нашел Крис, о яде и умолчать о прикосновении его губ… Попытаться умолчать, и потерпеть поражение. Трудно сладить с собственными мыслями, трудно спрятать то, от чего внутри все переворачивается.
Серая убрала руку и ничего не сказала. Я не увидела в ее глазах порицания или негодования. Наверное, потому что, читая чужую память, видишь не только события, ты чувствуешь их вместе с тем, кого касаешься, не можешь изменить прожитый миг, но можешь прочувствовать его заново.
Я сцепила дрожащие руки, это был долгий «рассказ». Мы сидели в тускло освещенной гостиной маленького домика, что служил убежищем Серой жрицы, но вряд ли мог сравниться с замком баронов Стентон. Гостиная размером меньше нашей старой кухни в Илистой норе, узкий закопченный камин, мебель с красной обивкой, слишком громоздкая и помпезная для такой комнаты, дубовый стол, керосиновая лампа и увешанные картинами стены, старые отстающие по углам обои. Тонущие во мраке портреты и несколько зернистых фотографий. История рода Криэ Стентон в лицах. Законченная история.
— Жрицам ведь не запрещено выходить замуж? — невпопад спросила я Аннабэль.
— Нет, — усмехнулась Серая, — Так же как и магам. Только желающие находятся очень редко. Даже самому преданному и любящему мужчине может понравится другая женщина, просто понравится ничего больше, — она пожала плечами, — Даже самый покладистый муж иногда выходит из себя, иногда допускает мысль, что жена поправилась или подурнела. Тысяча мелочей, обычно скрытых от глаз. Я все это увижу, стоит мне только за ужином коснуться его руки.
— Это тяжело, — я согласно кивнула. — Зато брак будет честным.
— Это невозможно, — она встала, — Брак — это не честность, брак — это не любовь, чтобы вы там себе, Ивидель, не воображали. Брак — это уступки и куча лжи во имя спокойствия другого. Поэтому я предпочитаю жить одна. И здесь.
— А как же, — обвела рукой портреты, — Состояние рода?
— Исчезло, — бывшая баронесса зажгла еще одну лампу, темные тени пробежали по портретам, — То, что не растащили приказчики после смерти отца, отошло Отречению после моего поступления, — она горько ухмыльнулась, — Останешься сегодня здесь? Или гостевая спальня моего скромного домика недостаточно хороша для графини?
— Это было грубо, — ответила я.
— Грубо, — она вздохнула, — Знала бы ты, сколько старых знакомых уверявших в вечной дружбе, пока отец был жив, сбежали отсюда, словно из чумного барака. Тяжелый был день.
— И он еще не закончился, — я отвернулась от портрета, с которого на меня хитро смотрел полный мужчина с пышными пшеничными усами, — Вы обещали помочь, если я все расскажу. У барона нет времени, понимаете?
— Понимаю, — она склонила голову, взяла со стола лист тонкого пергамента и перо.
Жрица писала быстро и уверенно, буквы наскакивали одна на другую, словно торопились. Я не разобрала ни слова, а подойти и заглянуть через плечо не позволяло воспитание. Чертово воспитание — невидимые нити, что опутывают нас с рождения, нити за которые дергают окружающие, и ты словно марионетка, послушно пляшешь, повинуясь их движению. Как же я потом сожалела, что не заглянула в письмо, хотя бы мельком…
Баронесса закончила писать, сложила пергамент и позвонила в колокольчик. Через несколько минут в комнату быстрым шагом вошел молодой человек, нет скорее мальчик, лет пятнадцати. Ливрея лакея сидела на нем немного неловко и была великовата. Но судя по лицу он был очень доволен своим положением. По странно знакомому лицу. Я нахмурилась, так как была уверена, что никогда раньше не встречала этого парнишку, но было что-то в его глазах, в форме подбородка…
— Густав, — Серая протянула ему белый прямоугольник, — Отнесешь записку моему помощнику Морису, — парень склонился, жрица посмотрела на меня и добавила, — Это пропуск в портовой острог, пусть решит вопрос о бароне Оуэне, — парень еще раз склонился, — И позови Рину.
— Не все так плохо, у вас есть слуги, — проговорила я, когда лакей, взяв записку, быстро вышел.
— Всего двое. Семья Густава служит нашей уже несколько столетий. Когда случилась трагедия, он был маленьким. Он и я остались совсем одни, его сперва приютила тетка, а потом прислала обратно, не желая воспитывать докуку. Ну, так она мне отписала. А Рина… — в этот момент в комнату вошла грузная женщина лет шестидесяти, — Досталась мне вместе с домом. Вернее, ей пришлось продать его за долги, и я купила и решила не выселять старую женщину, — Она повернулась к Рине, — У нас сегодня гостья, подготовь вторую спальню.
— Из хозяйки дома в служанки? — я стала разглядывать фотографию, на которой несколько человек в парадных костюмах позировали в саду.
— Теперь грубите вы, леди Астер.
— Знаю.
Черно-белый картонный прямоугольник, мужчина в центре, рядом женщина в чепце, явно прислуга, держит за руку девочку с тощими косичками, за ее спиной еще один мужчина, пузатый и немного лохматый. Все держаться чопорно и официально.
— Не только вы устали. Что мы собираемся делать? — я проводила взглядом молчаливую домоправительницу.
— Мы? Леди Астер, завтра вы возвращаетесь в Академикум, а делаю все я.
— Вы говорите, как Крис, — девочка с фотографии хмуро смотрела на меня, — Словно я бесполезна.
— Это не так, — мягко сказала она, — Я знаю это чувство, — жрица указала на фото, — Помню. Когда погиб мой отец, — она коснулась пальцами мужчины в центре, — Я чувствовала себя так постоянно, ее палец двинулся к лицу девочки, — Ложитесь спать, Ивидель, завтра я дойду до Верховного Серого, даю слово, эта ситуация не останется без внимания. Не знаю, успеем ли мы помочь барону, — я вздрогнула, — Не знаю, можно ли ему помочь, но никому не позволено заражать на улицах Льежа людей вверенных нам Князем. Мы найдем злодея, будь он хоть выходцем с Тиэры, хоть из самого Разлома, и если у него есть противоядие, я лично прослежу, чтобы Оуэн получил его первым.
— Спасибо — прошептала я, понимая, что она дала мне обещание, не пообещав, по сути, ничего.
— Ваша спальня, наверное, уже готова, я сейчас проверю — она пошла к двери, оставляя меня одну в комнате.
Странно, но легче после разговора со жрицей не стало, скорее наоборот, где-то внутри поселилась глухая тоска. Криса увезли, меня отправляют в Академикум, Серые будут ловить незнакомца в плаще, торгующего исцелением от коросты.
Разве я не этого хотела? Каждый будет заниматься своим делом. Мне надлежит учиться, жрице — расследовать преступления, а Оуэну… Оуэну ждать смерти и молиться, чтобы она забыла прийти.
Меня пробрал холод, хотелось банально разреветься, топнуть ногой и потребовать… Девы, давно ли я стала понимать, что не все решается желанием, даже если ты графиня? Я прошла мима портрета красивой женщины, на ее шее сверкали рубины, рядом висело изображение мальчика в полный рост, у его ног лежала кудлатая собака. Я остановилась, на следующей картине художник запечатлел Мердока, моложе на несколько лет, но вполне узнаваемого. Он в родстве с Сентонами? Хотя чему я удивляюсь, столичные аристократы давно породнились друг с другом и не один раз. Странно, что нет портрета герцогини.
Очередная старая фотокарточка, судя по пожелтевшим краям, одна из первых работ Фотогра, украшенная рамкой
Он запечатлел троих. Барона Стентона, его дочь с косичками и бантами, которую держал на руках мужчина в мундире гвардейца. Сразу видно, что на снимке близкие люди. Не обязательно семья, но узы, связывающие этих людей, видно невооруженным взглядом. Гвардейцу доверили дочь барона, она не дичится, как все девочки незнакомых мужчин, а доверчиво положила голову на плечо солдата, тот придерживает ее рукой. Старый барон улыбался.
Однажды когда мне было семь лет, я провалилась зимой в ручей по пояс, когда, казавшийся таким надежным, лед треснул, в одночасье заставив меня искупаться в ледяной воде. Помню испуг, помню ощущение холодной паники, которое поднималось от ног к талии, ползло по спине, касалось затылка. Тогда я закричала…
Сейчас смогла подавить крик. Затолкала его обратно, вместе с холодом. Дверь открылась.
— Комната готова, леди Астер, — проговорила вернувшаяся Серая, — Вам надо отдохнуть.
— Да, — смогла выдавить я.
— Ивидель, с вами все в порядке?
— Да, — повторила я, на этот раз вышло уверенней, и развернулась, чувствуя, как деревенеет спина.
Маменька всегда учила, что даже если у тебя с головы свалилась тиара, надо вести себя так, словно она все еще там. Если рушится мир, леди должна встречать конец света с улыбкой и высоко поднятой головой. А мир рушился, разваливался на кусочки прямо здесь в этой сумрачной гостиной маленького дома.
— Что случилось? — обеспокоено проговорила Аннабэль, подходя к портретам.
Все-таки не получилось у меня встретить конец света с невозмутимым лицом. Жрица посмотрела на портрет, потом на фотографию. Поймет ли она? Это же ее фотография, которая висит тут с незапамятных времен и наверняка давно воспринимается, как фон.
— Ничего, просто… просто, — мысли метались словно летучие мыши по темной пещере и не находили выхода, — Я увидела там… Мердока и подумала… — на этом фантазия иссякла, никак не получалось придумать, что такого страшного можно было увидеть в портрете сокурсника.
Но Серая рассмеялась, пусть немного натянуто, но обеспокоенность пропала с ее лица. Конечно, чего еще ожидать от взбалмошной графской дочки, как не внимания к красивому сокурснику? А та фотография всего лишь одна из многих. Мужчина, держащий на руках девочку, очень молод, он еще не обзавелся сединой и жесткой складкой у рта, тело еще не отяжелело, как у многих в его в возрасте. Фотографировались молодой человек и девочка. Прошло двадцать лет, они изменились, и вряд ли кто-то сможет узнать их. Разве что тот, кто привык видеть лица, видеть черты, рельеф, линию скул и роста волос, расстояние между глаз, форму губ и носа. А меня хорошо учили, маменька не скупилась на учителей.
— Он мой двоюродный племянник, понимаю, что ты могла подумать, но все это только для твоего блага.
— Наверное, — промямлила я, понятия не имея, о чем она говорит, но пусть будет благо. — Пойду спать, вы правы, день был тяжелый.
— Если хотите, оставьте пальто и сапоги, Рина к утру вычистит.
— Спасибо, но не стоит, — я ухватилась за полы, словно Серая примерялась стащить с меня одежду силой.
Наверное, маменька все-таки вбила что-то в голову, потому что я позволила себе сползти на пол только после того, как закрылась дверь гостевой спальни, той самой, что приготовила бывшая хозяйка дома.
Я обхватила руками колени, и уткнулась в них лицом, совсем как в детстве. Крик рвался наружу. Что я натворила?
Перед глазами снова встало, кажущееся знакомым лицо Густава, оно расплывалось от слез. А потом его сменило лицо с фотографии, лицо мужчины в форме, что держал на руках маленькую девочку, которая выросла во взрослую жрицу.
«Семья Густава служит нашей уже несколько столетий» — сказала Аннабэль.
Все закономерно, династии есть не только у знати, но и у слуг, для многих служение — это честь и смысл всей жизни.
Лицо солдата с фотографии сменилось третьим. Тем, что я видела вживую. Тем, что требовал у меня инструментариум из лавки Гикара. Старый гвардеец с набережной постарел с момента, когда его запечатлели на снимке, но не узнать нельзя. А ведь я отдала набросок с его изображением Серой.
И что? Поймали его?
Проклятье! Что же я натворила?
«Пусть решит вопрос о бароне Оуэне!»
Я вскинула голову. Застывший внутри холод треснул и рассыпался миллионом снежинок. Что значит «решит вопрос»? Как его можно решить? Освободить? Или… сделать так, чтобы освобождать было некого?
Слезы высохли. В керосиновой лампе закачалось такое родное пламя, алые языки лизнули каминную решетку. Я аккуратно придержала их и загнала обратно. Спалить дом не выход. Огонь, вспыхнув раз, как и все живое, умирает очень неохотно и способен уничтожить очень многих.
А не наплевать ли мне на этих многих?
Выходило, что нет.
Я поднялась, повернулась и прижалась ухом к двери, словно любопытная горничная. Тишина. Осторожно, открыв дверь, выглянула в коридор. Только скрип половиц и далекое бормотание. Служанка еще не спала, баронесса, наверняка, тоже. Надеюсь, она не стоит сейчас в гостиной и не разглядывает фотографии, потому что Серая неглупа.
Я закрыла дверь, с каким-то отчаянием отметив, отсутствие засова. Ну, конечно, кому и от кого тут запираться.
— Что ж я это исправлю, — проговорила я, поднимая руку, зерна изменений отправились в полет, заполняя пустоты, и деревянная створка срослась с косяком. Теперь, чтобы войти в комнату им потребуется таран. Или маг. В любом случае это займет время.
Обогнув кровать, я подбежала к окну и дернула шпингалет. На подоконник посыпалась облупившаяся краска. Зима, створку давно не открывали, петли поворачивались со скрипом. Дернув за ручку, я все-таки открыла окно, в комнату ворвался ледяной ветер. Я поправила шпагу…
Что я делаю? Собираюсь вылезти в окно, словно воровка?
Я взобралась на подоконник, сапожки оставили на белой краске неаккуратные следы. За окном колыхались от ветра гибкие ветки кустов, где-то вдалеке горели фонари. Дом Аннабэль, к которому она так пренебрежительно относилась, стоял недалеко от центральных улиц. Хороший район, хорошие соседи, что может случиться?
Много чего! Будто неизвестно, что делают с одинокими молодыми девушками на ночных улицах! Нянюшка столько историй рассказывала. Хотя самое страшное, по ее рассказам виделось мне весьма расплывчато.
Может остановиться? Остаться в комнате до утра, а потом побежать в Управу и…
— Хватит! — рявкнула я самой себе, — У Криса может не быть такой роскоши — подождать до утра, — сев, я спустила ноги, и стала торопливо застегивать пальто, — Я маг. Никто меня не тронет, а если тронут, то пожалеют.
Рапира задела цветочный горшок, тот побалансировал на краю подоконника, упал в комнату и со звоном разбился. Зажмурившись, я спрыгнула в заваленный снегом палисадник.
С веток на голову тут же посыпался снег, и я набросила капюшон. Прислушалась, в доме было тихо. Пока. Медленно кружились редкие снежинки, и мигал далекий свет фонарей. Увязая в снегу, я добежала до калитки, оглянулась на показавшимися вдруг приветливо-светлыми окна и, откинув щеколду, вышла на улицу.
Что теперь? Из дома я выбралась, но понятия не имела куда бежать и что делать? В Управу? Подавать жалобу? Так они наверняка отправят к Серым, даже не выслушав? А куда можно подать жалобу на самих Псов? Разве что Князю, но до затворника еще нужно добраться.
Скрип собственных шагов по заснеженной мостовой показался неожиданно громким, я остановилась и обернулась, но на темной улице никого не было. Я пошла быстрее, словно мотылек, желая оказаться как можно ближе к свету.
Так что же делать? Как помочь Крису? Для начала нужно найти портовой острог, но в этом и крылась основная сложность. Тюрьмы никогда не входили в список достопримечательностей, что надлежит посетить юной леди. Можно было бы взять экипаж, на худой конец спросить у уличных мальчишек или посыльных, но на ночных улицах было пусто.
Раздался отрывистый лай, и я едва не подпрыгнула на месте. Прихрамывающая собака вышла из-за угла и с интересом посмотрела мне вслед, видимо, раздумывая тявкнуть для оснастки еще раз или заняться более важными делами. Торговая улица с лавками была уже близко, и я ускорила шаг.
Предположим, я найду острог, и что дальше? Брать его штурмом? Вряд ли мне позволят, к строительству таких мест прикладывают руки и умения маги.
Не знаю, до чего бы я додумалась, но меня прервали. Впереди был уже виден угол Торговой и Зимней улиц, за поворотом находилась ювелирная лавка Киши, с которой все началось, а всего в нескольких десятках шагов под козырьком пряталась кожевенная мастерская Ули, как сказал барон, все ограничилось одним кварталом…
Что-то со свистом рассекло воздух и врезалось в затылок. Все что я услышала — это звон, все что увидела — это кружение мошек перед глазами. И, кажется, упала. Кажется, потому что не сразу поняла, что влажный холод у меня под щекой, это покрытая снегом мостовая, и кто-то довольно бесцеремонно ощупывает карманы и перебирает склянки на поясе. Огни фонарей то расплывались, то собирались.
Кто-то потянул за пояс, звякнули монеты.
— Удачно мы эту лебедь выпасли, — раздался картавый голос.
— Да, не скажи, — чужие пальцы до боли сжали мочку уха, — У нее даже сережек нет. И колец. Ни одной блестяшки.
Я сжала ладонь, мир тошнотворно пульсировал в такт боли в затылке, зерна изменений, обычно такие послушные, даже нетерпеливые вдруг показались мне скользкими, словно южные маслины, которые никак не удавалось ухватить. Изо рта вырвался хрип.
— Эх, развлечься бы. Девка-то больно ладная
— Нет времени… — оборвал гнусавый.
— Да, я быстро.
— Идиот, у нее десять поколений благородных предков на лице написано. За такое они тебя из-под земли достанут, хозяйство отрежут и заставят сожрать.
— Да брось, какая благородная ходит без камушков, и что такой делать ночью на улице?
— Если хочешь развлекаться, то девку придется кончать и в Зимнее скидывать, — проговорил гнусавый.
— Надо было ее раньше брать, — с досадой потянул то, что обыскивал, — Здесь в два счета на какого-нибудь глазастика наткнемся.
— Хорош, слюни пускать. Всех девок не оприходуешь. Железку отстегни.
— Шааа, — зашипел тот, что обыскивал меня, — Пырялка замагичена. Уходим!
— Погодь…
Магия все еще ускользала от меня. Я снова попыталась закричать, даже заорать так, чтобы стекла в ближайших лавках вылетели. Как бы сейчас пригодился заряд Рут.
Меня рывком перевернули на спину, мир опять расплылся цветными пятнами. Я выдохнула и попыталась закричать, но вышел едва слышный сип.
— Она магичка! — кто-то грубо сжал грудь, потом коснулся значка и дернул, затрещала ткань, — Вот почему нет камушков!
— Всего лишь ученица, не дрейфь, — снова заговорил гнусавый, — Смотри какие чоботы. Моей Марьяше в самую пору будут.
С меня стали стаскивать сапоги, ступней коснулся морозный воздух. Надо что-то делать, что угодно, иначе плавать мне в зимнем море без обуви. Это почему-то показалось ужасно несправедливым.
Я подняла, казавшуюся тяжелой голову и застонала, стараясь ухватить магию, и сильно удивилась, когда мне это удалось. Правда, совсем не так, как надеялась. Непривычный огонь и неподатливый лед. Ухватив одну маслину, я с трудом удержала, заставляя зерно проснуться. Наверное, все оттого, что мысли крутились вокруг Рут и ее заряда, вокруг крика. Ведь звук — это всего лишь колебания воздуха, их не потрогаешь и не возьмешь в руки.
Зерно изменений качнуло эти колебания сначала в одну сторону, потом в другую увеличивая амплитуду. Стон перешел в мычание, потом в крик, потом в вой… И наконец, в визг, от которого один из грабителей уронил сапог и упал, зажимая руками уши. Еще долго на этой улице будут рассказывать, что слышали в ночи крик раненого демона, но это будет потом.
Я кричала, пока могла, подпитывая звук магией. Кричала, пока были силы и воздух в легких. Кричала, пока голова не упала обратно на мостовую. Боль пронзила затылок, словно в темечко вогнали острую спицу. На миг мир вокруг: улица и второй грабитель, что смог удержаться на ногах, стали четкими-четкими, будто на них навели увеличительное стекло, а потом на все набросили четную тряпку, и звук исчез. Все исчезло.
Запах был просто отвратительным. Резкий, навязчивый, он, казалось, проникал под кожу, чего-то требовал, чего-то ждал, теребил, не давая вернуться в ватную темноту.
Так же нестерпимо воняла нюхательная соль матушки. Пару раз, увидев ее в обмороке, я с энтузиазмом совала пузырек из темного стекла ей под нос. Позднее графиня Астер слезно попросила меня пользоваться для этой цели духами, целительский эффект тот же, а вони в разы меньше. Я послушалась. Эффект и вправду был живительный, даже когда духи кончились, а флакон горничная вымыла с мылом.
Я безуспешно старалась отвернуться от отвратительного запаха, но он навязчиво следовал за мной. Пришлось открывать глаза, склонившаяся ко мне девушка выпрямилась, убирая вонючий флакон.
— Что… где я? — спросила я, оглядываясь, и тут же вспомнила, что была тут раньше и видела эту кудрявую растрепанную девушку, — Мастерская Ули, — сама себе ответила я, а продавщица закивала.
Рядом топтался ее брат, судя по снегу на куртке, именно он и принес меня сюда, невзирая на увечную ногу.
— Вы так кричали… так кричали, — девушка протянула руки и помогла мне подняться, дощатый пол неприятно холодил ноги сквозь плотные чулки, значит, сапоги с меня все-таки сняли, — Ну, что вы у нас тут забыли на ночь глядя, — попеняла она, подводя меня к стулу, на который, я с облегчением опустилась, — А ли не знаете, у торговых рядом давно лихие люди промышляют, шваркнут по голове тяжелым поленом, — я коснулась затылка, с губ сорвался стон, мир тут же утратил четкость, очертания витрин и прилавка раздвоились, на темечке выросла шишка размером с орех, — Вот-вот, — словно подтверждая, продолжала девушка, — Шваркнут и последнее снимут. И хорошо если так, а то ведь шваркнуть можно так, что с богинями раньше времени встретишься.
Парень не прерывал сестру, только смотрел и хмурился.
— На вас пальто за пять золотых, — девушка коснулась рукава, — Да и сапожки, я вчера заметила, не меньше чем за три, эх, леди…
— Их поймали? — спросила я.
Девушка, замолчала и отвела взгляд. Словно у нее кончились только что сыпавшиеся, как горох, слова.
— Вы даже патруль не вызвали? — тихо спросила я.
— Леди, вы уйдете, а нам еще здесь жить, — сказал парень.
— Мы не трогаем их, а они нас, — согласилась девушка, — А тот, кто бродит ночами по улицам, сам напрашивается на неприятности. Девы повелели спать…
— Ладно, — проговорила я, вставая со стула, тупая боль прочно обосновалась где-то в районе затылка, но пока ее можно было терпеть. Холод пола коснулся ступней. Первоочередная задача — найти обувь, босой далеко не уйти. — Могу я купить сапоги? — Я оглядела полутемную лавку, уж чего-чего, а этого добра здесь было навалом.
— Хм, леди, а оплатить покупку, — парень выделил голосом слово «покупку», — Вы в состоянии?
— Войт, — воскликнула девушка, но не кинулась к прилавкам, а продолжала так же выжидающе смотреть на меня. Слова и поступки — разные вещи.
Я коснулась пояса, кошелька, конечно же, не было, как и пары пузырьков с компонентами. Они-то зачем грабителям понадобились? Или прихватили просто так, за компанию? На миг меня охватила паника, потому что петля для шпаги оказалась пуста. Но спустя секунду, я увидела рапиру на полу, там, где еще недавно лежала я. Ни парень, ни девушка не сделали попытки поднять вещь, видимо, уже знали, что это такое. Еще к потерям, роме сапог, кошелка и флаконов, можно было причислить эмблему Академикума, что сорвал один из грабителей с моего пальто.
— Могу выписать чек, — предложила я, нащупав книжку в кармане, какие, однако, «умные» пошли разбойники, знают, что в их руках это не более чем блокнот для записей, да то наверняка бесполезный, так как писать они не умеют. Может, поэтому и не взяли? Брат с сестрой выразительно переглянулись, а я добавила, — на двойную сумму.
Девушка улыбнулась и бросилась к прилавку, выставляя сапожки — красные, белые, коричневые, на тонком каблучке…
— На сплошной подошве, пожалуйста, — попросила я, поднимая рапиру, — Кто-нибудь знает, где находится портовой острог?
— Я знаю, — неожиданно ответил хриплый голос. Стоящий у задней двери Ули обвел рассеянным взглядом лавку и, покачнувшись, ухватился за косяк. Было видно, что пил он с того самого момента, как мы с Крисом покинули мастерскую.
— Леди, простите меня, но вас слишком сильно ударили по голове, — девушка подала мне две пары сапог, из белой и черной кожи, — Еле ноги унесли и снова куда-то в ночь собираетесь…
— Мне нужно в портовой острог, — прервала я ее, глядя на мужчину, — Расскажите как… Проводите меня. Я заплачу. Втрое! — мастер продолжал так же мутно смотреть, и я обреченно добавила, — Сколько скажете. Они забрали Криса, а у него нет времени. Совсем нет! Пожалуйста…
Парень поднял брови и обменялся взглядом с сестрой. Кожевенник отмер, шатаясь, прошел мимо, открыл дверь лавки и вывалился на улицу.
— Берите белые, — коснулась рукава девушка, — Войт отвезет вас на постоялый двор.
В приоткрытую дверь залетали редкие снежинки и тут же, упав на пол, таяли. Мастер Ули постоял над сугробом, наклонился, зачерпнул пригоршню снега и вытер лицо.
— Войт, запрягай сани, — сказала девушка, — Хоть и недалече, а лучше доехать, а не искушать богинь.
Я села обратно на стул, лихорадочно думая, что же делать? Есть ли шанс найти извозчика, который согласиться отвести девушку ночью в тюрьму, на постоялом дворе? Может быть, но я по-прежнему не могла придумать, что делать дальше. Бродить под стенами, словно неприкаянная душа? Девы, дайте ответ!
— Да, запрягай, — сказал ее возвратившийся в лавку кожевенник, взгляд мужчины обрел хоть какое-то подобие нормального, — Я отвезу, леди в острог.
— Дядька, Ули, — застонал парень.
— Молчать, — прохрипел тот и уже мне скомандовал, — Идем, пока я не передумал.
Я торопливо натянула сапоги, даже не обратив внимания на цвет. Они оказались чуть велики и немного болтались, но сейчас это казалось мелочью. Обулась и бросилась следом за кожевенником в подсобку, очень боясь, что мужчина передумает или упадет на ближайший тюк с обрезками и заснет, забыв, что и кому пообещал.
— Леди, — остановил меня возмущенный крик, Войт выразительно потер большой и указательный пальцы. Я схватила с конторки карандаш, пристроила чековую книжку на угол ближайшей витрины. Девушка, показала мне три пальца, и я тут же выписала вексель на три золотых. Криво, косо, торопливо, так что зачарованной бумаге потребовалось несколько секунд, чтобы позеленеть и признать подпись подлинной.
Ветер ударил в лицо, нежно пощипывая кожу и откидывая растрепанные волосы назад. Словно боясь, что кожевенник передумает, я не задала ни одного вопроса, ни пока запрягали лошадей, ни когда выводили сани из сарая. Я сидела, спрятав озябшие руки в рукава, и молилась Девам, бестолково и сумбурно. Голова начала побаливать, то ли от холода, то ли от удара… а может, от плохих мыслей?
Под полозьями скрипел снег, освещенная фонарями улица осталась далеко позади, мохноногая лошадка свернула к району портовых складов. Тени в подворотнях изредка выползавшие на дорогу, тут же исчезали, мужчина правил молча и практически не смотрел по сторонам.
— Спасибо, — пробормотала я, глядя на его спину, порыв ветра унес слова в темный переулок, но кожевенник услышал.
— За что его взяли Серые? — гулко спросил он качнувшись.
— За… — я замялась, он обернулся, сивухой от него разило просто убийственно, — За то, что сломал ювелиру Киши ногу, — не стала врать я, — От него мы и узнали про вашего брата.
Широкие ладони сжались, а потом медленно разжались.
— Если бы не слово, что я брату дал сам бы этому ювелиришке кое-что сломал и ногой не ограничился. Но! Пошла, — Ули отвернулся, хлестнул вожжами, кобыла пошла резвее. — А Серые, значит, парня в острог уволокли. Отродясь пользы от этих псов не было. Сколько у него осталось? День? Два? Неделя?
— Десять дней, — ответила я и вдруг поняла, какая это ничтожно мала цифра.
Здание портового острога выстроили на берегу Зимнего моря, по форме оно напоминало подкову, с овальным внутренним двором и двумя одинокими деревьями с изувеченной корой. Узкие окошки скорее напоминали норы серых наек, что гнездились на одном из утесов Кленового сада. Бурый камень стен и смотровые вышки, сейчас почему-то пустые и засыпанные снегом.
Кожевенник остановил сани. Слезала я, честно говоря, неохотно. Сама затрудняюсь сказать почему. Дальнейшего плана как не было, так и не появилось. Девы, остались глухи к молитвам. Я сделала шаг вперед, за спиной фыркнула лошадь.
Внутренний двор был пуст и засыпан снегом, никаких следов, кроме моих, деревья качали голыми векам. Красноватая Иро, самая большая из лун, заливала округу алым светом. У горизонта замерла белая Эо самая маленькая. Значит, Кэро сейчас над Тиэрой. Три луны — глаза богинь, оставленные Девами наблюдать за людьми.
Если вы меня слышите, пожалуйста, помогите!
Я поняла, что стою перед облупившими деревянными дверьми и смотрю на небо, пряча нерешительность даже от самой себя.
Подняв руку, я ухватилась за проржавевшее кольцо и ударила. Первый раз тихо, второй громче. Заскрипел снег под полозьями саней, я не стала оборачиваться, раз Ули решил уехать, это его право, он и так сделал больше, чем я смела надеяться.
Скрипнуло железо, и на уровне глаз открылась маленькое окошко. Я увидела небритую скулу, а потом слезящийся с красноватыми прожилками глаз.
— Чего надоть? — спросил «глаз» надтреснутым дребезжащим голосом.
— Я… я хочу увидеть заключенного!
— Ну и хоти на здоровье.
— Но…
— Сегодня неприёмный день! — рассмеялся кто-то позади «глаза», — Пусть приходят завтра, а еще лучше через недельку!
Теперь уже загоготал «глаз».
— Послушайте, — я стиснула руки, пытаясь подобрать слова, уже зная, что все бесполезно. Таким как эти не объясняют, а приказывают, но увы, не такие как я.
— Шар, это ты там гогочешь, что ли? — раздался голос, я обернулась, сани стояли под одним из деревьев рядом с засыпанной снегом поленницей, а ко мне неспешно подходил кожевенник.
— Ну, я, — в окошке снова появился «глаз», — Медведь? Старый бродяга, ты что ли? Смотри-ка, выбрался… А чего пришел? По решеткам соскучился что ль?
— Уж не по твоей лысой голове, — рявкнул Ули, — Шрам здесь?
— Здесь-здесь, — раздался еще один голос, — Открывай Шар, Медведь пришел.
Загрохотал замок, мастер Ули оттеснил меня в сторону и открывший дверь «глаз» — лысый мужчина без передних зубов и с сизой щетиной окинул взглядом массивную фигуру и серьезно заметил:
— Ну, ты даешь, медведь, я с самого начала знал, что ты на голову больной.
— За своей головой смотри, Шар — не очень дружелюбно ответил кожевенник, заходя в узкий коридор, я юркнула следом.
— Не больно-то нас бывшие постояльцы визитами балуют, — буркнул стражник, запирая за нами дверь.
— Это потому что с того света особо по гостям не походишь, — снова раздался тот же голос, что велел открывать. — Ну, где ты там?
Коридор закончился широким залом с деревянным столом в центре и двумя грубыми лавками с боков. Стены были сложены из холодного осклизлого камня, в помещении пахло сыростью и старым сыром и пивом, прокисшим еще до моего рождения.
Из караулки, в свою очередь, расходились еще два коридора, сейчас почти терявшиеся в темноте.
— Не скажу, что рад видеть твою рожу, Шрам, — прогудел Ули, рассматривая сидящего на краю лавки приземистого мужчину. Лицо тюремщика пересекал уродливый рваный рубец, вертикально деливший рот на две части так, что казалось правая половинка выше, чем левая.
— Это потому что ты завидуешь моей красоте.
— Думал, тебя рыбы в Зимнем съели, — натянуто ответил кожевенник.
— Не поверишь, я думал о тебе то же самое.
Кроме Шара и Шрама, в караулке сидели еще двое. Молодой высокий стражник в кольчуге торопливо разливал по выщербленным кружкам что-то кислое и хмельное, его одежда и светлые волосы казались на удивление чистыми, особенно на фоне остальных. В дальнем углу крутил колесико масляного светильника сухонький старичок, очень похожий на злого гнома из сказки, что рассказывала нам с братом перед сном нянюшка. Седые волосы пучками торчали из-за ушей, руки с шишковатыми суставами, согнутая спина, засаленная одежда.
— Садись, выпей с нами, раз уж пришел — хлопнул кожевенника по плечу Шрам. — Кто бы мне сказал, что я буду рад видеть бывшего заключенного, получил бы в зубы.
— Кто бы мне сказал, что я буду пить с собственными тюремщиками, лишился бы языка, — в тон ему ответил Ули, но сел на лавку рядом со светловолосым и рассеянно коснулся шрама на шее. — Девы, как давно это было.
— И не говори, — в тон ему отвел Шрам.
— А кто это с тобой? — прищурился лысый, — Она вроде повидать кого-то хотела? Здесь не дом свиданий, девочка.
— Но если хочешь, можешь повидать меня, — подмигнул мне светловолосый.
— Племянница моя, — мастер понюхал содержимое кружки и скривился.
— Племянница? — протянул Шар, — Не знал, что ты в родстве с благородными, — и сплюнул на пол, судя по состоянию последнего, это было здесь обычным явлением.
— Ты много чего обо мне не знаешь, Шар, — кожевенник вздохнул, — Мы по делу пришли. Ей бы жениха повидать. Что скажешь, старик? — он посмотрел на «гнома» все еще возившегося со светильником, и все остальные, что интересно, тоже повернули головы. Тот не ответил, делая вид, что не слышит.
— Это которого? — уточнил светловолосый.
Я уже открыла рот, чтобы ответить, но Ули меня опередил:
— Его сегодня привезли, ближе к ночи, тоже не из простых.
— Ааа, тот павлин, — Шар сел и пододвинул к себе кружку, — Верный кандидат в покойники, пусть твой племяшка забудет. Короста нынче его невеста.
— Что даже попрощаться не дадите? Брось, разве не ты, Шрам, помнится, просил меня написать письмо твоей ненаглядной Лиене?
Шрам крякнул, но отрицать не стал.
— Я заплачу, — не выдержав пообещала я, поднимая руку и касаясь шишки на голове, внутри головы словно что-то ворочалось, что-то острое и болючее.
— И чем же, красавица? — с любопытством уставился на меня светловолосый.
— Я… я… я могу выписать чек!
Несколько секунд царила тишина, а потом они захохотали. Не только тюремщики, но и кожевенник смеялся, постукивая ладонью по столу. Старик отвлекся от светильника и уголки его тонких губ приподнялись, вокруг глаз собрались морщинки.
— Чек!? — отхохотавшись проговорил Шрам, — Давно мне чеков не выписывали. Собственно мне никогда их не выписывали, — он поднял кружку, его изуродованный рот скривился, по подбородку потекло пиво.
— Значит, не стоит и начинать, — покивал Ули, — Девочка, просто в отчаянии. Сам подумай, что может случиться, если она его в последний раз увидит? Куда они денутся? Улетят к богиням?
— Тут такое часто случается, — согласился Шар.
— Пожалуйста, — протянула я.
— А мы пока отметим встречу, вспомним старые и недобрые времена, когда я ненавидел вас всей душой, а вы молились Девам, чтобы те прибрали меня поскорее, — кожевенник вытащил из кармана бутылку с мутной жидкостью.
Все опять посмотрели на старого тюремщика, словно он мог что-то решить. Поправка, словно он один, кто здесь что-то решал.
Старик приподнял фонарь и кивнул. Ответом ему стали дружные возгласы и сдвигаемые кружки.
— Идем, девонька, провожу, — похожий на гнома тюремщик отвернулся от стола, — А эти охальники пусть отмечают, — он направился в правый коридор и с грустью произнес, — Все равно это бурду давно не пью.
— Тока железку оставь, — крикнул Шар, указывая на черную укороченную рапиру, — Не хватало еще нам гостей вооружать.
Я торопливо отстегнула оружие, бросила на стол и поспешила за уже скрывшимся в коридоре стариком. Странно, но сейчас стоимость чирийского клинка меня совсем не волновала, куда больше я боялась того, что охранники передумают.
Коридоры портового острога были слишком узкими, или казались таковыми. Темно-серый камень стен подступал со всех сторон, нависая над головой. Тени прыгали и раскачивались в такт шагам. Один раз мне показалось, что у ног что-то шмыгает, что-то живое, но я приказала себе об этом не думать. По крайней мере, не сейчас. Невыполнимый приказ, как можно не думать, о том, что в любой момент ноги может коснуться что-то живое и… Я сбилась с шага.
За спиной снова захохотали, раздался низкий голос Ули. И это необъяснимым образом успокоило меня. Девы, не будь со мной кожевенника, этого коридора не было бы, не было бы лампы и сгорбленной спины впереди. Я, наверное, так бы и стояла посреди тюремного двора и смотрела на луны.
Через два десятка шагов коридор закончился на округлом пятачке, здесь камни были темнее, а к стене крепилась еще одна лампа помимо той, что держал старик. В ее свете я смогла разглядеть три расходящихся в разные стороны коридора. Но в отличие от того, по которому мы пришли, их перегораживали железные решетчатые двери. Две запертые на замки, третья — распахнута настежь.
— Сколько здесь заключенных? — спросила я, и собственные слова, показались чересчур громкими и неуместными.
— Не знаю, милая, — тихо заговорил старик, бренча ключами, — Все что есть — все наши. Я счету мало обучен, только до первой дюжины, да и не надобно мне.
— А разве…
— Последняя камера, — он протянул мне лампу.
— Благодарю, — я взялась покрытую жирной копотью ручку.
— Каждый раз, когда подобные вам говорят «благодарю», в их словах мне слышится обещание, которое они никогда не собираются выполнять, — старик вставил ключ в замок той двери, что перегораживала крайний левый коридор, и повернул.
— Подобные мне? Но… — я посмотрела в темные глаза, сейчас старик вовсе не напоминал мне гнома, скорее толкователя посланий Дев, что гостил год назад в Кленовом саду. Было в их взглядах что-то общее. Что-то похожее на знание, на то, что он все уже видел в этом мире. Так же иногда смотрела бабушка. — Я могу отблагодарить, только скажите сколько…
— Сколько? — переспросил он, только в его устах слово звучало горько, — Об этом я и говорю. Вы просто не понимаете, — он распахнул передо мной дверь — решетку.
— Простите, я не хотела вас обидеть.
— Пустое, идите уже, пока мои парни не допили то, что принес ваш друг и не отправились на поиски другого развлечения, — он отвернулся, — И держитесь правой стороны.
— Правой стороны? Почему? — переспросила я, но старик уже шел обратно, и что характерно отсутствие лампы ему нисколько не мешало.
Последняя камера была такой же темной, как и предпоследняя, как и предпредпоследняя, и еще десять до нее. Пахло прелой соломой и плесенью. Я подняла лампу выше. Темнота. Оглянулась. Напротив точно такой же каменный мешок, отделенный от коридора решеткой. И где Крис? Может, тюремщик коридор перепутал? Или мы с Ули тюрьму?
— Не верю своим глазам? — раздался знакомый голос, и я едва не подпрыгнула на месте. Тьма в камере по левую руку шевельнулась, в круг света вышел Оуэн. Усталый, бледный, со смертельным рисунком коросты на шее, но самое главное живой.
— Крис, — закричала я и поставила, вернее, почти бросила лампу на пол. Круг света сполз на грудь барона, снова погружая лицо в тень. — Нашла тебя, — чувствуя облегчение, я схватилась за прутья решетки. Все-таки получилось. Получилось почти невозможное, я в портовом остроге. Осталось осуществить второе «невозможное» и выйти отсюда вместе. Затылок слабо кольнуло болью, но этот момент все пережитое казалось мне чем-то незначительным.
— Нашла, — подтвердил очевидное рыцарь, — Позволь спросить, зачем?
— Я говорила с Серой, была у нее дома, Крис, она знает того, кто напал на меня и Гэли, знает старого гвардейца, понимаешь?
— Нет.
— Она с самого начала знала, кто это, но никому не сказала. Не поймала его! Скрыла!
— И как это относится ко мне?
— Не знаю, — растерялась я, потому что до этого момента была уверена, что относится.
— Девы, Ивидель, ты меня убиваешь. Стоит только подумать, что избавился от одной навязчивой графини, как она тут как тут.
— Что ты говоришь? — прошептала я.
— Ивидель, за каким демоном ты сюда явилась, скажи на милость?
— Но я же… мы же…
— На каком еще языке тебе объяснить, чтобы ты занималась своими делами и отстала уже от меня…
Облегчение, казавшееся таким легким, вдруг сменилось невыносимой тяжестью. Все что произошло в последние, дни обрушилось на меня в один миг.
Почему в балладах и поэмах поют не об этом? Почему не об этом рассказывают в романах о любви? Не о красоте чувств, не о бьющемся сердце и томлении, а о том, что влюбленный человек подобен глине в руках любимого. Или что еще вернее половой тряпке, о которую вполне можно вытереть ноги. Как там сказала Серая? Кем назвала? Собачонкой, которой просто разрешают находиться рядом.
Меня ударили по голове, ограбили, чуть не отправили в Зимнее море, я нахожусь в тюрьме среди беззубых лысых людей, называющих себя собачьими кличками, меня пытался учить жизни скрюченный старостью тюремщик, а под ногами наверняка шмыгаю крысы… И все ради чего? Ради того, чтобы услышать это?
Нет. Не хочу. Иначе в следующий раз просто не смогу посмотреться в зеркало. Он не будет вытирать об меня ноги. Никто не будет. И пусть потом мне суждено тысячу раз пожалеть об этом.
На глазах вскипели злые слезы. Я отпустила прутья решетки, отвернулась. А он продолжал говорить что-то еще… я уже не слушала. Надо уйти отсюда. Уйти и никогда не возвращаться. Запретить себе думать об Оуэне.
И возможно, у меня получится, возможно, это не любовь, а умопомрачение или не знаю, что еще такое.
— Больше я вас не побеспокою, барон, — проговорила я едва слышно.
Не посмотрев под ноги, я опрокинула лампу, едва не упала, когда великоватые сапоги зацепились на неровный камень пола. Разлитое масло загорелось, по полу побежала веселая струйка пламени.
Он схватил меня за плечо. Крепко схватил. Только что был вне круга света, а спустя секунду стоял уже вплотную к решетке, просунув руку между прутьями. Я и забыла, какими быстрыми могут быть рыцари.
— Посмотрите на меня, Ивидель,
Я дернулась, замотала головой, совершенно не в силах оставить поток соленых слез.
— Посмотри, Иви, — из голоса исчезла презрительность. Осталась только мягкость, которой совершенно невозможно противиться.
Я повернулась, лицо Оуэена расплывалось. Рыцарь выругался, рука сжалась еще крепче, не позволяя вырваться и уйти.
— Ивидель, черт. Извини меня, — он выдохнул, — Представь, я сидел здесь несколько часов в полной темноте и тишине. Ждал. Не знаю чего, кавалерии, князя с приказом о помиловании или пришествия Дев, а вместо этого пришла…
— Я? — я всхлипнула.
— Иви, — он повысил голос. — За время нашего знакомства я извинялся перед тобой куда больше, чем перед кем бы то ни было за всю жизнь, и неуверен, что мне это нравится. — он разжал руку, я покачнулась, — Не мастак я объясняться, но иногда, когда вижу тебя, меня будто сами демоны Разлома за язык тянут… Черт! — повторно воскликнул Крис и отвернулся, — Наверное, мне коростой мозги разъело, раз я тебе все это рассказываю. Убирайся отсюда! Все кончено, слышишь! Мы заигрались, а теперь игра перешла на новый уровень и его нам не потянуть, не двум ученикам…
— Куда перешла? Какая игра? — спросила я, глотая слезы.
— Уходи, — медленно и четко проговорил он, — Не заставляй меня снова грубить. Уйди сама, пожалуйста.
Я отвернулась, чтобы не видеть его. Не видеть напряженных плеч и растрепанных волос. Надо было уйти сразу. Тяжесть, только что казавшаяся мне неподъемной, вдруг стала раза в три тяжелее. Я сделала первый шаг, потом второй, на третьем поравнялась с соседней камерой… И когда между прутьев показалась рука и схватила меня за ткань юбки, даже не взвизгнула, только пламя, танцевавшее на полу, на миг взлетело к потолку, осветив худое изможденное лицо.
— Отпусти ее, Пьер, — раздался спокойный голос Криса. — Или я заплачу Шраму, чтобы он вырвал тебе печень. Ну?
— Чем заплатишь? — раздался хриплый голос из тьмы.
— Найду чем, — худая рука разжалась, и барон добавил, совсем как тот тюремщик, — Держись левой стороны, Ивидель, — и даже его голос показался мне таким же усталым и старым.
Я не выдержала и побежала. Бросилась назад, добежала до пятачка, миновала ведущий к караулке коридор, выскочила в комнату охраны и… Остановилась словно налетев на стену.
Я была слишком погружена в себя, слишком обижена, чтобы обратить внимание, на то, что уже давно не слышно веселых разговоров стражников, их ругательств и треска сдвигаемых кружек.
На столе валялась пустая бутылка Ули. Сам кожевенник лежал на полу, из ушей мужчины тонкой струйкой текла кровь. Шрам валялся тут же, светловолосый под столом, лысый у дальней стены, правая рука стражника все еще сжимала глиняную кружку. Не хватало только старика. На полу у одной из лавок в пламени факелов блестел маленький цилиндрик, так похожий на тот, что бросил себе под ноги мужчина, напавший на нас в доме целителей.
Как назвал это штуку Оуэн? Гранат? Граната из света и шума? Неважно. Важно, что они уже здесь. Хоть я до сих пор и не знаю, кто такие «они» и что «им» надо.
Серая начала действовать.
От страха перехватило дыхание.
— Крис, — прошептала я и вопреки всякой логике бросилась обратно.
Ведущий к округлому пятачку коридор я пробежала за один удар сердца, собственная тень в пламени светильника, едва не заставила меня закричать в голос. Сердце стучало в груди.
— Крис! — позвала я, поворачивая к левому ответвлению.
— Ииссс? — донесся издалека невнятный голос то ли рыцаря, то ли кого другого.
— Они…
Я не договорила, потому что как раз в этот момент и увидела одного из этих загадочных «них». Он ошибся коридором. Белобрысый, худощавый высокий, точно такой, каким я его запомнила в доме целителей, стоял в крайнем правом ответвлении.
Как он сюда попал? Как мы с ним разминулись? И что еще важнее, сколько их здесь? Сколько пришло за Крисом?
Мы сорвались с места одновременно, от его хромоты не осталось и следа, но все-таки я успела. Возможно, просто повезло, или богини, наконец-то услышали мои мольбы. А может, что еще вероятнее, я стояла ближе, оттого и успела первая.
Я подскочила к железной решетчатой двери, схватилась за прутья и дернула на себя, перекрывая правый коридор. Он врезался в решетку с той стороны, налетел всем телом. Ключа, у меня не было, но я уже неплохо умела «запирать» двери. Пламя взлетело к потоку, воздух нагрелся, металл решетки раскалился. Мужчина зашипел и отступил, на предплечье остался красный рубец ожога. Я разжала руки, кожа на ладонях осталась такой же белой и нетронутой. Собственное пламя никогда не причиняло мне вреда, не то что чужое.
Мужчина склонил голову набок, разглядывая меня, словно дикий зверь. Не знаю, почему, мне пришло в голову именно это сравнение, но… Он и был зверем. Запертым в клетке зверем, в серых глазах которого плескалась ярость.
Я продолжала отступать, а его схожесть с хищником лишь усиливалась. Но не с тем, что таятся в горах Чирийского хребта и не с теми, что подстерегают торговые караваны в степях Ирийской равнины. Он был похож на зверя с картинки, что принес Жоэл. Зверя — машину.
Я бессознательно прижала руки ко рту. Нож, который он прижимал к моей шее в доме целителей, все еще был с ним. И будет вечно. Потому что кисти у мужчины не было. Нормальной кисти из плоти и крови. Вместо нее у него от запястья начиналось что-то металлическое, что-то блестящее, подвижное и опутанное трубками, по которым текла мутная желтая жидкость. А нестерпимо острые даже на вид лезвия заменяли мужчине пальцы. Там, где плоть встречалась с железом, кожа собиралась складками, словно ткань.
Именно за это отступники когда-то были наказаны богинями. За то, что пытались изменить плоть, сперва, с помощью магии, потом, с помощью механизмов. Считалось, что искусство совмещать живое и мертвое давно утрачено и сохранилось лишь на Тиэре.
А это значит… Это значит…
Я отступала, пока не коснулась спиной холодного камня.
Это значит, что здесь на Аэре, несмотря на все усилия жриц и магов появился выходец Нижнего мира. Он преодолел Разлом! Дни Верхнего мира сочтены! Так пророчили богини…
Я замотала головой, не желая соглашаться с собственными мыслями. Этого не может быть! Просто потому что не может!
Белобрысый оскалился.
— И-и-ель! — донесся до меня крик Оуэна.
Я вздрогнула, с трудом отводя взгляд от серых глаз, и бросилась в левый коридор. В голове билось лишь одно: если белобрысый здесь не один… если не один… если там впереди меня ждет еще один… или одна?
Тот, кого барон называл Пьером, вполголоса распевал что-то похабное. Я подбежала к противоположной…
Барон был жив и, кажется, все еще недоволен и хмур тем, что видит меня перед собой. Кажется, потому что масло успело прогореть, а в полумраке все было совсем не таким, как при свете лампы.
— Ивидель, ты кричала? Или стражники вконец перепились и снова перевирают княжеский гимн?
— Крис, — я попыталась отдышаться, перед глазами прыгали цветные пятна, в затылке медленно разгоралась боль, — Там… там…
Кажется, мои большие и испуганные глаза, наконец, произвели впечатление.
— Что?
— Тот парень, что перерезал горло толстяку, — выпалила я, — Он здесь. И он… Он точно с Тиэры! У него такая… — я попыталась что-то судорожно изобразить руками, — У него механическая лапа! Там в доме Целителей, он намотал на нее бинты, а сейчас… — я беспомощно замолчала.
— Уверена? — Крис обхватил пальцами прутья.
Грохот ударил по ушам так, что содрогнулись стены, откуда-то сверху на головы посыпалась пыль и мелкие камушки. Я вскрикнула. Пьер замолчал.
— Демоны Разлома, — выругался Оуэн, задирая голову и осматривая решетку, — Можешь, что-нибудь сделать? Если подвергать металл попеременно влиянию холодных и низких температур, он становится хрупким…
— Слишком долго и сложно, — я потянулась всеми чувствами к железу, стараясь нащупать нужное зерно, — Ржавчина съест его в два раза быстрее, но… — нащупав рыжее разъедающее материал пятно, я стянула всю силу к этой точке, — Металл очень тугой, на всю решетку меня не хватит.
— И не надо! Иви! Разрушай петли. Или замок! Давай же!
— Сейчас, — я выдохнула и отпустила изменения на волю, подпитывая и усиливая их. Ускоряя и заставляя разрастаться. Для меня ржавчина походила на мох, что покрывает кору деревьев. Иногда он безобиден, а иногда въедается так, что заставляет стволы искривляться, а старые камни трескаться.
Зерна изменений прошли сквозь металл и растворились в нем. Я сделал шаг назад, мельком замечая, что из соседней камеры за нами наблюдает худой мужчина.
Дверь осталась стоять, как и стояла.
— Ну? — спросил барон, — Иви?
— Готово, — проговорила я, поморщилась, собственные слова показались мне слишком громкими, и шепотом пояснила, — Ржавчина, это не порох.
— Значит, сейчас будет порох. Отойди, — скомандовал Оуэн и уточнил, — Замок или петли?
— Замок.
Он ударил сапогом по запору, а я тихо добавила:
— И петли.
Дверь вылетела с третьего удара и повисла наискось. Крис вышел в коридор, схватил меня за руку и отрывисто бросил:
— Идем.
— К-куда?
— К этому твоему тиэровцу.
— Он не мой, — пробормотала я, чувствуя тепло его руки. — Зачем? Давай, просто убежим. И снова будем искать противоядие.
— Отличная идея, а если не найдем? — издевательски спросил рыцарь и потащил меня за собой по коридору.
— Эй! — раздался голос за спиной, — А мне помочь никто не хочет?
— Нет, — не оборачиваясь, ответил Оуэн и ускорил шаг.
Я не знала, сколько здесь камер, и сколько из них занимали постояльцы, но точно больше десятка. В темноте они все казались одинаковыми. Один раз тьма справа шевельнулась, в другой за спиной раздалось дребезжащее покашливание, но Крис не дал мне ни одной лишней секунды, увлекая за собой к неровно освещенному прямоугольнику.
Рыцарь осторожно выглянул из коридора, процедил сквозь зубы какое-то ругательство и уже без опасения вышел на округлый пятачок. Как ни странно, белобрысый был еще там, стоял за дверью-решеткой и приветливо скалился. Его волосы и брови покрывала серая пыль, в воздухе пахло известью. Масляный светильник горел, хотя часть стены под ним раскрошилась.
Металлический цилиндрик медленно подкатился к ноге Криса и замер. Я хотела закричать, но поняла, что просто не могу этого сделать, что воздух словно превратился в кисель…
— Ну, привет, — поздоровался Крис, отбрасывая носком ботинка цилиндрик обратно к решетке. И я только сейчас сообразила, что заряд, или как там его правильно называют, уже пустой. В отличие от второго, что задумчиво вертел в левой здоровой руке белобрысый. Блестящая опасная игрушка, будто маятник, покачивалась в его пальцах. Туда-сюда. Туда-сюда. Оуэн сделал шаг вперед, я с трудом подавила желание вцепиться в руку и остановить. Мне потребовалось немало времени, чтобы понять, некоторые действия просто бесполезны, особенно с Оуэном, — Greu tours hite? — то ли спросил, то ли констатировал рыцарь.
— И тебе привет, — ответил белобрысый низким хриплым голосом и добавил, — Варвар. И раз уж решил поговорить, будь добр, говори так, что бы тебя понимали. «Хекать» с сородичами будешь.
— Могу и не хекать, если ты так просишь.
Цилиндрик в пальцах белобрысого остановился.
— Просить должен не я, — мужчина выразительно осмотрел узор на шее Криса.
— Зачем вы заражаете людей? — севшим голосом спросила я, в затылке нарастала пульсирующая боль, сейчас бы мне очень пригодились матушкины капли.
Мужчина не спешил отвечать, продолжая смотреть только на рыцаря.
— Сколько у тебя осталось? Час? Сутки? Тик-так, тик-так — заряд снова стал покачиваться, словно маятник.
— Больше недели.
Белобрысый рассмеялся.
— Уверен? Я бы на твоем месте поторопился.
— Считай, что уже, — Крис сделал еще шаг, оказываясь прямо напротив белобрысого, и если тот решит швырнуть цилиндрик прямо ему в лицо увернуться будет невозможно.
— Скоро придут стражники, — то ли для белобрысого, чтобы ненароком не уронил цилиндрик, то ли для Оуэна, чтобы поторопился, проговорила я, и стала оглядываться, каждое движение вызывало головокружение, и я еще крепче вцепилась в руку барона, — Должны прийти, это же тюрьма.
— И лягут рядом с остальными, — белобрысый сжал заряд в ладони, в серых глазах снова полыхнула злость, — Раз уж себя не жалеете, так хоть их пожалейте, леди. Я могу уйти в любой момент.
— Так почему не уходите? Почему вы здесь, а не на своей Тиэ… — барон не дал мне договорить, дернул за руку и прижал к себе, — от резкого движения к горлу подступила тошнота, меня никогда раньше не били по голове, и надеюсь, больше не будут. Отвратительные ощущения.
Ткань его пальто пахла чем-то кислым и неприятным.
— Всему есть причина, — сказал Крис, скорее для меня, — Зачем пришел? Ведь не для того, чтобы убить без пяти минут покойника?
— Почему бы и нет? Иногда нужно позволять себе расслабиться, — я по голосу слышала, что белобрысый улыбается. — Но к сожалению, ты прав. Я пришел за иньектором. Где он?
Я замерла, чувствуя, как напряглись руки Оуэна. Какого ответа он ждет?
Инструментариум же у жрицы и если не она послала сюда белобрысого, то кто? Сперва за этой коробочкой охотились гвардеец с толстяком. Гвардейца она знала, по ее словам, он служил ее отцу много лет, как теперь, служит ей его сын… Связь налицо. Но значит ли это, что именно баронесса послала тех разбойников? Означает ли, что она послала белобрысого?
Я почувствовала, что начинаю путаться в собственных мыслях. Если не она, то кто? Других претендентов на роль злодея я пока не видела. А может, у меня просто слишком сильно болела голова, чтобы увидеть что-то другое.
— Далеко, — ответил Крис чистую правду, — Но если он так тебе нужен, то придется договариваться.
— Настойка из семян Лысого дерева в обмен на иньектор, такой договор тебя устроит?
— Более чем, — ответил барон, — Когда и где?
— Времени у тебя в обрез, варвар. Без четверти полдень на Круглой площади у ратуши. Произведем обмен и забудем друг о друге на веки вечные. Если бы твоя девка, не была такой упрямой, все закончилось бы уже давно.
— Я не девка! — четко проговорила я, уперлась руками рыцарю в грудь и посмотрела Крису в лицо. — И не его.
Черт его знает почему, но мне было важно сказать это. Сегодня мою гордость столько раз топтали, что было просто необходимо уцепиться за то, что от нее осталось, хотя бы за такую малость. А с другой стороны, какая разница, что думает этот… этот… Голову кольнуло так сильно, что я едва не застонала.
— Неужели? — издевательски переспросил белобрысый, раздался металлический лязг, я испуганно обернулась. Мужчина оттолкнулся от решетки, поднял железную руку к голове, пальцы — лезвия коснулись белых волос. Таких же белых, как у меня. — Девка Змеиного рода, что ты тогда здесь делаешь? Почему не лежишь в своей роскошной постельке? — один ножичек срезал прядь с головы мужчины, — Ты хоть знаешь, за что ваш род сослали к Разлому? Почему назвали змеиным? Вас, тех, кто ведет родословную от первого Князя?
— Знаю! — прошептала я, продолжая как завороженная смотреть, как падает на грязный пол локон, — Кто вы?
— Предлагаю отложить знакомство на более удобное время, — вмешался Крис, и повторил, — Без четверти двенадцать на Круглой площади.
— Не опаздывайте, — снова расплылся в улыбке железнорукий, отвернулся и неторопливо пошел назад. Не знаю, был ли там выход или коридор вел в такой же тупик, как тот, где была камера рыцаря, но, похоже, это нисколько не волновало белобрысого.
Через несколько шагов его фигуру поглотила темнота. Я шумно выдохнула, и разжала руки, только сейчас сообразив, что вцепилась с Криса, словно утопающий в борт лодки. Ноги казались ватными, а стены тюрьмы начали вращаться, все ускоряясь и ускоряясь.
