Глава VIII
Клуб «20 костей»
(Глубокий день, проспект Архимагов)
…Я чувствую себя хреново. Голова болит, мысли текут вяло, слабость в клыках такая – и зайчика бы сейчас не загрыз. Ощущение, что перегрелся на солнце. Ну так еще бы – не спать второй день. Вырубив электропистолетом сотрудника Coffin House, Милена вытащила меня из гроба в состоянии тяжелого вампирского сна. Я был готов сдаться нукекуби без сопротивления, лишь бы никуда не идти. Рухнул посреди гробов и снова заснул. Милене пришлось прокусить себе вену, умыть мне лицо кровью… только так я и пришел в себя. Мы вновь сели в машину, врезались в ночные пробки, перед глазами в сплошную карусель слились гудящие автомобили, готические башни из бетона и черные огни фонарей. Остановились у панельной шестиэтажки в непонятном районе, Милена затащила меня в подвал – там, на куче тряпья и мусора, я умудрился проспать восемь часов. Вроде бы и немало (хотя вампирам нужно спать больше, чем людям), но состояние никакущее: мозг шелушится, веки серебряные, страшно хочется пососать… Со вчерашней ночи маковой кровинки во рту не было. Зубковой же все нипочем – вышагивает, виляя задницей в мини-юбке и звонко цокая каблучками, на манер скаковой лошади. Смотрю на ее походку, и завидки берут… вот ведь двужильная баба. Улица Архимагов пустынна, асфальт плавится от дневного зноя: мы успели наложить на кожу три слоя крема, но жмуримся от солнечных лучей. Автомобиль припарковали подальше, у Райсовской площади, рядом с кинотеатром «Цепешъ», в тени памятника великой вампирской писательницы Энн Райс. Эта чудесная женщина, вложившая так много от своего сердца в фундамент культуры упырей, трагически погибла на дуэли с человеком, и сейчас на ее бронзовую голову беспардонно срут голуби. Справа «Макдауэллс» – кровеносная фаст-фуд-станция, студенческая хомячковая. Питаться там – настоящий моветон. Ходили слухи, что кровь у них вообще химическая, но владельцы каждый раз предоставляли сертификаты с печатями. Сам помню с университетских лет: насосешься их крови, и целую ночь не покидает ощущение, будто сжевал кило пластмассы. Отблесками сусального золота сверкает роскошный магазин «Елисеевский» – но там такие цены, что легче крест проглотить. Литр обычной коровьей крови – 150 баксов, а овечий или козий гемоглобин – так и вовсе не подступиться. Да, с карьерой рекламного менеджера мне только и остается, что пожизненно питаться фаршем из лабораторных мышек. Ага, теперь еще Городской Шабаш, помпезное красное здание с сахарно-белыми колоннами; говорят, во время Великого вампирского восстания там заперлись последние люди. Их удалось выманить, лишь оставив на мостовой бесхозный ящик водки. Ветер вяло треплет государственный флаг – черное полотнище с красным профилем Дракулы. Мы идем по проезжей части, машин все равно нет. Милена, что-то вспомнив, хватает меня под локоть, толкнув к стене дома.
– Видеокамера, – поясняет она, показывая на красный зрачок под крышей. – Кто знает, не просматривает ли ее сейчас Карл, на наших-то мониторах…
На ступенях «Елисеевского» спит бомж, задрапировавшись от солнца дырявым вампирским плащом. По сгнившей ткани ползают могильные черви. Верхняя часть лица закрыта черным шелком, во рту – ни одного клыка. Упыри-пенсионеры – бич Московии. В средние века вампиры кусали не только девственниц. Случалось, они откровенно нарушали охотничий кодекс, обращая и древних стариков, – ведь во время кровяной ломки паспорт спрашивать не будешь. Умерев от потери крови, дедушка не становился упырем. От лежания в гробу, говорят, улучшается зрение, а вот клыки у беззубого не вырастут: пожилые дедушки-вампиры сосали кровь деснами. Для жертв это было щекоткой, укушенный таким образом не обращался. Отстав от Милены, я кидаю в шляпу с высохшим пером сторублевую монету. Бедняга. Когда проспишься – купи себе кровушки.
…Мы уже подошли к двери клуба «20 костей». Эта самая дверь столь плотно прилегает к косяку, что внутрь, должно быть, не просачивается ни грамма воздуха. Мореный ливанский кедр окован железом: танк не прорвется. Табличка из золоченого стекла, внутрь залито что-то вроде геля – цифра «20» светится красным, ее видно еще на подъезде. Хотя зачем такая штука посреди бела дня? Чистые понты. Зубкова пристально смотрит на дверь, но нас ожидает сюрприз. Звонка нет. Какого-либо окошечка – тоже. Пока она соображает, что делать, я отчаянно чешусь – мое пребывание в подвале стало праздником множеству клопов и блох. Эти насекомые – сущее наказание для вампиров: наверное, они созданы для того, чтобы упыри не воображали себя сверхсуществами. Да, не только вы сосете гемоглобин – найдутся другие создания, которые с удовольствием попьют крови из вас.
– Девушка, и какие теперь варианты? – спрашиваю я Милену.
Она поворачивается задом к двери и начинает отчаянно долбить дерево туфлей – так, что летят щепки. Но нет даже намека на чье-либо присутствие. Через час-другой стемнеет; видимо, клуб уже полон под завязку и не желает принимать новых посетителей. Милена не сдается: упорство и неутомимость роднят ее с лесным дятлом. Удивительно, но упрямство вознаграждается. Через десять минут грохота обитатели клуба, очевидно, решают, что проще убить назойливую тварь. Дверь открывается, издав воздушный хлопок, словно бутылка шампанского выплюнула пробку. Из проема высовывается лимонно-желтое лицо в темных очках: его владелец сильно раздражен. Вскинув руку, Зубкова посылает в щель разряд из электропистолета. Переступив через дергающееся от спазм тело, она приседает над охранником, не думая, бьет его рукоятью в темя. В коридоре ни души, пол вибрирует: его сотрясают децибелы непонятной музыки. По крайней мере, она непонятна для меня. Я такой еще никогда не слышал.
– Чего уставился? – грубо спрашивает Милена. – Давай, открой шкаф.
Вдвоем мы кое-как запихиваем охранника в отделение для плащей. Действуя коленом, Зубкова буквально утрамбовывает беднягу в узкое пространство. Пару раз повернув торчащий из дверцы ключ, она бросает его через плечо.
– Знаешь… – говорю я, отряхивая руки. – Возможно, тебе никто этого не говорил… но существуют и другие способы общения, кроме стрельбы.
Милена с удивлением вскидывает тонкие брови.
– Чудненько, – неподдельно изумляется она. – И что же ты предлагаешь?
– Ээээээ… – набор нужных слов, как обычно, застревает в середине горла.
– Вот именно, – насмешливо кивает Милена. – Теперь представь себе последовательность моментов. Парень открывает. Спрашивает, кто мы. Не пускает. Захлопывает дверь. Мы стучим опять. И на этот раз – никакой реакции: разве что для разнообразия нас пошлют в жопу ангела. «20 костей» – закрытый клуб, сюда просто так не попадешь, ксива СВБ не поможет. Скажут потом, что показалась поддельной. Не динамитом же стену сносить, а? Цени, я решила проблему за пять секунд. И надо же, ты еще недоволен!
…Я прекращаю дискуссию. Мы идем по узкому длинному коридору, освещенному сиреневым светом: по бокам стоят скрюченные силиконовые фигуры жирных людей с отвратно-розовой кожей – муляжи охотников за вампирами. Звуки непонятной музыки все сильнее, они повергают меня в смятение: кровь Люцифера, да это же совсем не металл… Что-то ублюдочное, визгливое, без рычащих бас-гитар и нормальной ритм-секции. Коридор закончился – мы в круглом, как яблоко, зале. Слепя глаза даже через темные окуляры, целой стаей летают разноцветные «светлячки», под потолком крутятся шары из кусочков стекла, а на танцполе, прыгая в оранжевых проблесках, колбасятся десятки вампиров. Свет вспыхивает, лучи тонкими иглами полосуют обескровленные лица, раскрашивая их красным, зеленым и голубым. Между столиками в глубине зала скользит брахмаракшас: что-то шепчет то одному, то другому посетителю, понемножку толкает таблетки с серебром, дающие энергию для танца. Из уха вытекает капля крови. Христиане меня дери, что ж это за музыка уродская?
Милена хищно улыбается: ее белые ноздри раздулись, трепеща.
– Попса, – радостно произносит она. – Ну, теперь им кранты. «20 костей» – закрытый элитарный клуб. Выходит, здесь устраивают вечеринки для своих, включая party с нелегальным музоном. А на входе-то как полагается: афиши с блэк, индастриал и паган-метал… понятное дело, почему не хотели открывать. Странно, что еще курить на улицу выпускают! Ах да, это фишка клуба, – она тычет когтем в стикер у бара, перечеркнутые клыки с сигаретой. – Внутри нельзя дымить, сторонники спортивного вампиризма. Труп, ведущий здоровый образ жизни… Звучит, правда? Хуйкина политкорректность: сдираем европейскую моду, не врубившись в ее суть. Что ж, это облегчает задачу. Согласно закону Московии, я могу арестовать каждого, кто присутствует на пати. Включаемся, ищем альпа.
Попсаааа… то-то меня так плющит. Тошнотворная музыка, придуманная извращенцами, которым солнце сожгло остатки мозгов. Удивительно, как я еще не сблевал? Еле сдерживая рвотные позывы, отстегиваю от пояса отключенный телефон, на нем MP3-плеер; руки трясутся, пока я вбиваю пин-код и засовываю в уши провода. Нажимаю первую попавшуюся кнопку. Summoning, Адом и могилой благословенный Summoning, диск Minas Morgul. Хрип певца – слаще меда. Уфф… кажется, полегчало. Милена терпит ужасный музон, игнорируя отдавшихся попсе вампиров. Обшарив взглядом «яблоко», она манит меня наманикюренным пальцем. Тычет когтем вверх. Над танцполом установлены VIP-столики: зеленое сукно, готичные лампы в виде круглых красных черепов. За одним из них (в самой середине) сидит молодой мужик, на макушке – модная фетровая шляпа. В левой руке – кровососущая чихуахуа (как я уже говорил, их кусают на продажу цыгане-мулло), ладонь правой зажала стакан с запотевшей белой жидкостью. Зубкова не ошиблась: уж альпа-то легко узнать даже с километрового расстояния. Уникальные существа, переселенцы из Германии: помимо крови, обожают материнское молоко, считают его изысканным деликатесом. Людей сейчас нет, поэтому довольствуются коровьим. Испытывают привязанность к животным, могут превращаться в собак-демонов, как обычные вампиры – в волков. Честно говоря, с чихуахуа альп выглядит придурком: по средневековой мерке ему положен дог или сенбернар, но тухлый стиль гламура оплел вампиров щупальцами, словно ангельский спрут.
Обычно альпами становились неродившиеся младенцы, от коих мать избавилась, засыпав вагину толченой лошадиной гривой. Скажите, пожалуйста: парень-фотомодель, словно сошел с рекламы черных плащей Келвина Кляйна, а на самом-то деле – жертва аборта. Внешность обманчива, альпы очень сильны… Чтобы его убить, нужен чемодан серебряных пуль. А у нас, разумеется, их нет. Длинные пальцы альпа чешут шерстку животного, нога притопывает в такт гнусному музыкальному ритму. Из-за грохота музыки красавчик не чувствует наших шагов. Мы с Миленой подходим к нему с двух сторон: он не видит и не слышит, глаза устремлены на танцпол. Сдвинув соседние стулья к бокам альпа, садимся за его столик – я слева, Милена справа. Нырнув двумя пальцами в вырез грязного, измятого жакета, она изящно извлекает золотой значок Службы вампирской безопасности.
…Чихуахуа жалобно скулит. В прозрачных глазах альпа нет и тени тревоги. Сняв руку с собачьей холки, он элегантно поправляет шляпу: по слухам, края приколочены к черепу гвоздями. Я напрягаю глаза, но не вижу на полях железных кружочков. Альп любезно улыбается мне.
– Предпочитаю обходиться клеем, – хрипит он, прочитав мои мысли. Палец стирает каплю, стекающую по стакану: характерный немецкий акцент искажает слова, делая их лающими и резкими. – Полагаю, вы пришли из-за моего звонка? Тогда просто удивительно, почему Служба вампирской безопасности так тянула. Вдобавок вы странно выглядите, особенно красные пятна на жакете фроляйн. Впрочем, меня это не касается. Чем откроем нашу беседу, господа? Начнете сразу шантажировать меня прослушкой запрещенной музыки? Или, может быть, ради счастливого знакомства заказать вам обоим по коктейльчику?
Тут уж впадает в растерянность даже Зубкова: тонкие губы слегка приоткрылись, из левого уголка рта одиноко высунулся сахарный клык.
– Почему же вы бросили трубку, когда офицер спросил ваше имя?
– А то я вашу контору не знаю, – деликатно усмехается альп. – Приняли бы меня за наркомана, у которого «серб» из ушей сыплется. Если агентам сообщаешь чистую правду, тебе никогда не верят, посмотрите любой кинотриллер. Но стоит напустить тумана, намекнуть, что желаешь сохранить анонимность, офицеры пугаются – ууууу, это вовсе не блеф, сообщение очень важное. Разобьются в лепешку, но выйдут на след загадочного анонима. Скажите… разве я не прав?
Во тьме глаз Милены появляется странный блеск. Я не могу понять – то ли это злость, то ли восхищение альпом. Мужик запросто обвел вокруг пальца спецслужбу целого государства, заставив танцевать по своим правилам.
– Вау-вау! – выжимает из себя она. (Пожалуй, это все-таки восхищение.) – Хорошая игра. Но по ходу назревает очевидный вопрос. Для чего вы это делаете? За всю свою смерть я не видела, чтобы альп жалел девицу.
Альп смеется – так, что брызги молока летят на зеленую скатерть.
– Я никого и не жалею, – стараясь перекричать музыку, орет он. – Моя задача – использовать случай с девушкой, хочу по максимуму привлечь к себе внимание. Те существа на «мерсе» не знали, что за ними наблюдает альп. Иначе они бы сделали все возможное, чтобы меня прикончить. Одно из достоинств моего подвида – это зрение, никакого бинокля не нужно. Так вот, я позвонил в СВБ по прозаической причине: я мечтаю сдохнуть. Сто лет моя душа погружена в черную депрессию, одержима декадансом, мне не хочется ходить по земле. Интеллигентно говоря, все заебло. Я завидую вам. Типовые вурдалаки, когда их заест тоска, имеют шанс совершить самоубийство – сесть в ванну со святой водой, сделать инъекцию серебра… простецкий народ бросается грудью на осиновый кол с «черного рынка». Кризис породил волну суицида среди вампиров. Молодежь почти не помнит романтичное средневековье, им легче. А вот нам, старикам, тоскующим по фиалковому горлу девственниц, все грустнее поглощать куриное филе на черных мессах. Раскройте любую газету, страницы полны скорбной статистики. Множество кровососов стреляются серебряной иглой из арбалета, идут на передоз «серба», посреди бела дня выходят без крема на жаркое солнце. Мне тысяча лет… я знавал нечто повкуснее, чем гемоглобин пойманных в джунглях шимпанзе. Давно мечтаю покинуть этот мир, но вы знаете – альпа очень трудно убить. Практически невозможно. Я обречен киснуть в Москве веки вечные.
– Как трогательно… – со знакомым мне презрением произносит Милена. – Сочувствую, блядь, с детской горестью. Ну так и с чего вы взяли, что проблема решится, если вы сольете нам компромат на тех мальчиков?
Подумав, альп берет кровянку, стоящую рядом с солонкой и перечницей. Хорошенько встряхивает, на поверхность молока падают брызги крови. Красные пятнышки на белом, типа шляпка мухомора наоборот. Резко запрокинув голову (шляпа и верно не сваливается), он залпом допивает полученный коктейль. Слизнув снежную каплю, альп перестает улыбаться. Чихуахуа-вампир поджимает хвостик, настороженно дергает ушами.
– Это очень серьезные мальчики, – шипит он. Лицо Милены каменеет. – И их начальник – бывалый кровосос. Хозяин фирмы, отличился в девяностые, когда у нас начинали «вампирский капитализм». Сколотил состояние, убрав конкурентов с помощью серебра. Доказательств не нашли, свидетели исчезли. Его контору знают все, и он не любит быть на виду. Богатый чувак, хотя и не кровяной олигарх. В общем, я запомнил номер «мерса», у них между цифрами стоит особая символика. Слушайте, я не люблю повторять…
…Неожиданно протянув руку, Милена закрывает ему рот белыми пальцами. Водянистые глаза альпа смотрят поверх ее маникюра – он ничему не удивляется. Зубкова снова лезет за вырез, достает пятисотрублевку: похоже, у нее в лифчике настоящий мелкооптовый склад.
– Иди, – говорит она мне, кивая в сторону бара. – Возьми себе коктейль.
– Я НЕ ХОЧУ коктейль, – отвечаю я злобно, чеканя слова. – Катя – моя сестра. И я должен услышать, что с ней случилось.
Некоторое время Зубкова борется с собой. По поджатым губам видно, что она выбирает: как обычно, дать мне в зубы, либо просто выплеснуть в лицо остатки молока. Ни хрена. Вот здесь уж ей я ни за что не уступлю.
– Пожалуйста… – скулит она с таким страдальческим видом, будто ее только что макнули с головой в святую воду. – Всего на пять минут.
Хорошо, что стул притиснут к столу, – я бы точно с него упал. Застываю, словно каменное изваяние, пытаясь понять: ЭТО происходит наяву?!
– Пожалуйста, – жалобно повторяет Милена: я без звука сгребаю купюру и отхожу качающейся походкой в сторону бара. Смятая бумажка шлепается перед баргерл, неуклюжей трансильванской деревенщиной. Крашеная дура вопросительно хлопает ресницами.
– Сангрито, – нехотя бурчу я название коктейля. Девица наливает в стакан тягучую кровь, щедро разбавляя ее ромом. Пара ложек сахарной пудры, слегонца содовой, три листика мяты – и напиток готов. Взгромоздившись на высокий стульчик, я смотрю, как Милена треплется с альпом, засыпает его вопросами. Силы Ада, она знает нормальные слова. Кто бы подумал!
Музыка гремит без перерыва: ром и Summoning смягчают тошноту. Разговор стремителен – пять минут, как обещано. Встав из-за столика альпа, Милена треплет собачку между ушами и спускается. Но идет не к бару, сворачивает на танцпол. Что с ней? Сбилась с дороги?
Одним движением сбросив туфли, Милена прыгает в центр «яблока»: красная улыбка на ее лице приобретает фиолетовый оттенок в перекрестье лучей. Волосы мягкой волной рассыпаются по плечам… Она не просто танцует, а целиком отдается танцу, изгибаясь, как кошка. Музыка смутно напоминает мне композицию из кубинского блэк-метал… схожие мелодии.
She’s into superstitions —
Black cat and voodoo dolls… —
поет неведомый менестрель – ага, текст-то менять боятся: все, как и утверждено Советом Смерти, про черную магию. Милена очумела: словно впитав в свое тело ритмы запрещенного музона, она лихо крутится, прижимает к себе партнеров, проводит руками по бедрам. Белый язык трупа жадно слизывает помаду с ее мертвых губ. О Дракула, повелитель зла земного… Почему я раньше не замечал? Какая же она сексуальная. Наверное, я сошел с ума. Вот что, что в ней может нравиться?
Вампирша с ужасным характером, вечным «бля» через запятую; никаких дамских воздушностей и жеманства. Но я хочу… ПРОСТО ЖУТКО ХОЧУ ЕЕ ТРАХНУТЬ. Клянусь сгоревшей церковью, была б моя воля – разложил бы Милену прямо сейчас, на танцполе. Тряся плечами, она задорно подмигивает; да, Милена знает, что я чувствую. Знает – и специально издевается надо мной. Тля ангельская. С осознанием сего факта меня накрывает депрессия: еще хуже, чем у альпа. Я тоже желаю осиновый кол в сердце. Почему бытие несправедливо? Такая классная баба – и не моя.
…Милена зажигает на танцполе вовсю, танцуя босиком. Что ж, придется залить горе новой порцией крови. Сгорбившись, я поворачиваюсь к баргерл за стойкой, дабы заказать выпивку… и глаз вдруг моргает. Соринка? О нет. Мое око ослепил отблеск от руки одного из танцующих. Какая-то тонкая металлическая палочка. Резко прищурившись, я различаю ствол пистолета.
…Да-да. Того самого пистолета.
Провал в памяти № 6 – Врата Сиррушей
…Стражу пришлось ненавязчиво удалить от дверей в сводчатых арках. Всех остальных людей – выгнать из тронного зала. Чего там: увели даже рабов с опахалами. «Не прикажет ли он перебить еще и мух?» – подумал Мардук, но не осмелился придать этой мысли звук. Царь ясно выразил свое желание: их разговор не должен быть подслушан даже краем чужого уха. Прошлой ночью, когда исцарапанный ветками, покрытый грязью и кровью Мардук рухнул на пороге его спальни, царь пережил немало грустных мгновений. Он беспокоился даже не за сына. Его волновали впечатления придворных, видевших Мардука в трусливом безумии. Ведь кто такой царь? Это твердыня, храбрый лев, любимец богов. А когда будущий повелитель половины мира носится по дворцу босой, в разодранной в клочья тунике, кричит о страшном чудовище… да какой же народ подчинится подобному владыке? Уже завтра на всех рынках Дильбата, что у Ворот смесительниц, и торговцы, и покупатели шепотом начнут судачить: царевич сошел с ума. Хулительные слова, будто извивающиеся черные аспиды, поползут из одной сточной канавы в другую, спариваясь в грязи, порождая на свет речистых ублюдков.
Очень плохо. Но даже если учесть все последствия поступка царевича, нельзя оставить без внимания и другое. Что-то ОЧЕНЬ сильно напугало Мардука в Мидийском саду – раз. Бесследно исчез новый начальник стражи Шамаш – два. Есть следы вмешательства кого-то со стороны – три. Конечно, кое-какие мысли объясняют природу дикого ночного происшествия. Но для приличия сперва нужно выслушать и царевича…
…Мардук преклонил колени в тени Дракона – седая прядь с его головы коснулась золотой лапы. Легкий ветер доносил из окна аромат садовых цветов, слышались отголоски смеха девушек в гареме: они веселились, плескаясь в водах мраморного бассейна. Цари Бавеля неспроста строили резиденции на реке – в залах из кирпича-сырца всегда было свежо, комнаты насквозь продувал прохладный ветерок. Лицо царевича покрыли красные пятна: его терзал стыд за недавнее поведение. Бегать по дворцу с криками, кататься по полу, рвать на себе одежду… да, придворные наверняка были удивлены. А ведь вряд ли кто-то из них, оказавшись на его месте, повел бы себя иначе. Но хуже другое. Как бы он ни убеждал окружающих в своей правоте – ЕМУ НИКТО НЕ ПОВЕРИТ.
Царь посмотрел на сына сверху вниз – сурово, без улыбки. Вот она, расплата. Он слишком баловал отпрыска и теперь вынужден страдать за это: плоть от его плоти и кровь от крови, Мардук вырос чрезвычайно изнеженным. Боги обожают играть с планами людей. Он мечтал, чтобы его сменил на троне безжалостный завоеватель, железной рукой дерущий налоги, разоблачающий заговоры, воздвигающий храмы в Эсагиле… Спящий вполглаза, чтобы не задушили во сне. Но что он видит перед собой? Не воина в доспехах, но залитую благовониями садовую бабочку.
– Значит, ты утверждаешь следующее… – промолвил царь, запустив толстые пальцы в свитую колечками бороду. – Не далее как прошлой ночью начальник моей дворцовой стражи Шамаш зазвал тебя в Мидийский сад. Предложив жить вечно, он на твоих глазах обернулся демоном небывалой силы и возжаждал человеческой крови. Шамаш напал на тебя. В честной схватке ты заколол его десертным ножиком. После смерти труп охватило пламя. Надеюсь, я ничего не пропустил?
Мардук прерывисто вздохнул – набирая воздух в легкие, как перед погружением в воду. Издевательский тон и насмешка ранили сердце. Но ему ничего не оставалось, кроме как изо всех сил убеждать собеседника в своей правоте. Ведь если даже родной отец не в состоянии поверить… кто же тогда отнесется с уважением к его словам?
– Великий царь, – волнуясь, произнес он. – Клянусь всеми богами: я видел превращение Шамаша так же ясно, как вижу твое несравненное величие. Шамаш стал кошмарным чудищем… я и поныне содрогаюсь, вспоминая дикость его облика. Глаза помнят: демон перерезал себе горло, чтобы доказать свое бессмертие, мою кожу окропила настоящая кровь. Я не могу понять, почему он умер от удара десертного ножа. Но я до сих пор вдыхаю тот запах горящей плоти. Мною владеет замешательство, я сам жажду прояснить – что же случилось ночью? Шамаш долго считался моим близким другом: я ничуть не сомневаюсь – его телом овладели демоны.
Царь тяжело засопел. На запястьях звякнули золотые браслеты.
– Допустим, ты говоришь правду, Мардук… – кивнул он. – Каждый из нас знает, демоны существуют. Они охотятся за нашими душами: не исключено, что их невидимые воины присутствуют сейчас в этом зале, слушают наш с тобой разговор, смеясь и изрыгая из пастей смрадное пламя. Для того, чтобы боги успешно боролись со злом, мы возносим молитвы с помощью жрецов, возлагаем жертвы на алтари, не жалея ладана, золота и рабов, смиренно просим отразить атаки темных легионов. Демон мог принять вид Шамаша – человека, который тебе близок; умно, если он хочет овладеть тобой. Да, это возможно.
Царевич не верил своим ушам. Отец услышал его слова, отринул терзающие сомнения? Боги Эсагилы, наконец-то вы явили свою милость!
– Но тогда ответь мне… – вкрадчиво продолжал царь. – Ты кричал на весь дворец, будто узрел тело демона с волчьими лапами, корчившееся в пламени. Почему же тогда стража, обыскав каждый камешек среди террас, не обнаружила в саду НИЧЕГО, кроме ножика из серебра?
Мардук с тоской взглянул в сторону драконьей головы: на него тускло смотрели слепые глаза из желтого металла. Ответа у царевича не было. Действительно, от Шамаша остался лишь обугленный скелет. ОН САМ ЕГО ВИДЕЛ. Оскал черного черепа врезался в память, застряв там навсегда. Исчезновение костей из сада значит одно: скорее всего, У ДЕМОНА ВО ДВОРЦЕ ЕСТЬ СООБЩНИКИ. Обернувшись зверем, Шамаш упоминал о таинственном Хозяине, которому обязан подчиниться Мардук. И вряд ли начальник стражи был единственным слугой неведомого Хозяина…
– Отец… – прохрипел Мардук из последних сил. – Поверь мне, я не лгу…
…Оттолкнувшись локтями от золотых перил, царь сошел к нему по ступеням трона – край пурпурной ткани с голубой оторочкой волочился вслед, сметая пыль. Приблизившись к коленопреклоненному сыну, запустил руку в его волосы – ласково, как делал это в далеком детстве.
Мардук всхлипнул: его грудь содрогнулась в рыданиях.
– Давным-давно мне нужно было лишить жизни одного человека, – задумчиво сказал царь, глядя на плачущего сына. – Он был важным сановником, имел превосходные связи в Тайном совете. Его казнь могла вызвать волнения, требовалось, чтобы сановник скончался от естественных причин. Это оказалось вовсе несложно. Мой лекарь Эллиль изготовил нужное снадобье из семян дурмана, а подкупленный слуга во время пира незаметно добавил отвар в чашу с вином. Очень скоро, на глазах у всех, сановник подошел к стене. Простер руки на манер крыльев, прыгнул вниз… и разбился насмерть. Перед тем, как слуге вырвали язык, тот рассказал мне: испив дурмана, его хозяин представил себя птицей, гнездо которой высоко в горах. А вылупившиеся птенцы ждут не дождутся от матери свежего мяса. Ты слишком молод и неопытен. Врага уничтожают не только с помощью меча, хватает и других методов. Возможно, Шамаш похищен и убит, а тебя опоили дурманом, дабы представить сумасшедшим. Я прикажу пытать твоих слуг, чтобы вытащить из них правду клещами. Знаю, ты скажешь мне: я видел все, как наяву. И я тебе верю. Пустынный дурман дает сильные ощущения. Не только зрительные, но и осязательные… различив в ядовитых грезах женщину, ты вполне можешь почувствовать под пальцами упругость ее груди. Шамаш превращается в демона, режет себе горло, испуская потоки крови, гибнет от десертного ножа и тут же сгорает. Да, ты видел это – так же отчетливо, как тот сановник гнездо с птенцами. Соку дурмана свойственно поражать как зрение, так и мозг.
Он осекся: глаза сына наполнились врагой, блестя, словно камень после дождя. Подавшись вперед, он обхватил колени отца, трясясь в безумии.
– Великий царь… умоляю, – выхрипывал Мардук, и слезы горошинами катились по заросшим бородой щекам. – Появление демона – ужасное ЗНАМЕНИЕ, это знают все жрецы. Каждую ночь я вижу кровь. Много крови, целое море – она заливает весь дворец. Происходит землетрясение: Шуту Бит раскалывается на пять частей, исчезает в багровых волнах. Красная жидкость повсюду; шипя, гаснут свечи, в кольцах водоворотов умирают рабы, стражники и жрецы. Я тону в ней сам – и чувствую соленый вкус, когда кровь льется мне в рот; не давая дышать, разрывая легкие в клочья. Я кашляю ею, она течет у меня из носа и ушей. Отец… надо освободить пленный народ. Пусть они уйдут навсегда. Возможно, сейчас сбывается проклятие, которое…
Тяжелый удар отбросил его вниз. Потеряв равновесие, Мардук кубарем скатился к самому подножию трона: голова ударилась о выступ ступеньки. На золотую поверхность упала вишневая капля. За ней – еще одна.
– Глупый щенок! – проревел царь. – Тебе ли рассуждать об этом? Пока моя кожа клочьями облезала с плеч в военных походах, палимая солнцем пустыни, ты возлежал в паланкине среди ассирийских наложниц. Освободить? Да ты и представить не можешь, что это за люди! Я потратил на войну с ними лучшие годы жизни. Дважды приходил с войском на их землю. Сжигал столицу, разрушал храмы, топил в реке младенцев. Но все напрасно. Стоило минуть году-другому, как змеиный яд капал заново. Эти твари заключали союзы с моим заклятым врагом, фараоном Псамметихом. Я утомился отражать удары, направленные в спину: страдая от жары и жажды, вести через пустыню слонов, повергая их армию ниц. В третий раз я решил, что продолжения не будет. После двухлетней осады столица царства аспидов вновь пала к моим ногам, подыхая от голода и эпидемий. Я распорядился уничтожить проклятое гнездо. Сравнял с землей городские стены, камня на камне не оставил от Великого храма, вырвал бесстыжие глаза неблагодарному царю. И привел подлое племя сюда – всех-всех, до единого человека. Пусть их женщины услаждают нас ночью. Пусть их мужчины роют каналы и трудятся на полях. Пусть их дети наполняют невольничьи рынки. ОНИ НИКОГДА НЕ ВЕРНУТСЯ ДОМОЙ. Если только я узнаю, что дурман в твоей голове – дело рук жрецов этого племени, я прикажу казнить каждого десятого, живьем закопаю в землю. Ты понял это, Мардук? Исчезни. Я и так потратил на тебя много времени.
…Царевич не помнил, как и почему оказался за городом. Один на мощеной дороге – без слуг, без друзей, без рабов. Наверное, он бежал сюда в горячке от самого золотого трона. Ноги подгибались от усталости. Слез уже не было, осталась лишь обида: кипящая, как раскаленный металл. Закрывая лицо от ветра, Мардук молча смотрел вперед. Дорога Процессий, на которую выходили огромные Врата Иштар в северной части города, была пустынна, несмотря на дневное время. Любой чужеземец, достигнув этого места, обычно застывал с раскрытым в восхищении ртом. Еще бы. Врата, сложенные из обожженных в печи кирпичей, чью поверхность покрыла голубая, черная, желтая и белая глазурь, способны оставить без сна целый океан завистников. Соседние стены украшали изображения ста двадцати священных львов, а сами Врата находились под властью золотых сиррушей и могучих быков, трудолюбиво выложенных на голубом фоне желтыми камнями. Строительством, как всегда, руководил лично царь – фигуры животных были выполнены так, что быки и сирруши не встречались в горизонтальном ряду, каждое изображение отстояло друг от друга на целых четыре эла и равнялось тринадцати кирпичам в высоту. Об этом же напоминала и надпись у входа: линии клинописных знаков вывели лучшие пленные мастера – дабы у последних глупцов не осталось сомнений, кого жители и города должны благодарить за это чудо.
«Я, Навуходоносор, царь великого Вавилона, высший правитель Города, любимец Неба, правящий по воле Мардука, посвящаю это тебе – Иштар».
«По воле Мардука»… да, конечно, он все время забывает: его назвали в честь верховного божества, которому поклоняется все Вавилонское царство, страна, раскинувшая владения от Мидии до Египта. «Его главные внутренности – львы, его малые внутренности – собаки, его спинной хребет – кедр, его пальцы – тростник, его череп – серебро, излияние его семени – золото», – говорил верховный жрец Нергал, объясняя сущность божественной натуры тезки Мардука. Юноша усвоил из этих слов одно – бог кончает чистым золотом. Священным, ручным животным бэла часто изображали дракона с крыльями; на троне, в груди рогатой ящерицы, возлюбленной богом, сидел и его отец. Дорога Процессий была вымощена розовыми плитами из брекчии и тянулась сквозь весь Вавилон – от храмового комплекса Эсагила до моста через Евфрат. Царевич обернулся: над Городом Дракона, заслонив заходящее солнце, возвышался зиккурат Этеменанки, главное чудо Бавеля. Никому из иноземных купцов и даже пленникам не верилось, что это дело рук человеческих. Разноцветная кольчатая башня высотой 180 локтей, над первым зиккуратом поставлен второй, над вторым – третий… и так до седьмого яруса. Жрецы уверяли: те, кто забирается на самый верх, способны побеседовать со священным Драконом, в его логове на небесах. Ведь зиккурат для того и построен, чтобы упираться в самую середину облаков… Солнечные лучи выглянули из-за башни, слепя глаза, но царевич не отвел взгляда. Он не хотел думать о том, что ему придется делать. Любые мысли попросту испарились.
…Мардук очень ясно, до дрожи в пальцах, представил себе десертный нож.
