Исполнителю 2087V хотелось бы или совсем избавиться от чувства вины, сжигавшей его изнутри, или ощущать вину еще острее – чтобы она заставила его посягнуть на собственное существование. И в случае, если бы он решился отключиться, то есть перестать делать ужасную работу, для которой его изготовили, он смог бы наконец отдохнуть – обрести вечный покой там, где никто и ни в чем не бывает виноват. На беду, настройка чувств зависела не от него, а от тех, кто имплантировал в самый труднодоступный участок его глубокой памяти молекулярный код, созданный специально для формирования личности идеального убийцы. Исполнитель не мог не признать, что ученые выполнили свою работу безупречно, и даже если что-то не срабатывало, как в его случае, когда жизнь пробивалась сквозь густую защитную сетку, а чувства выходили из-под контроля, хитроумная программа, вживленная в его организм, реагировала должным образом и тем или иным способом исправляла ошибку. Чувство вины, неизменно мучившее его после убийства невинных, подавлялось чувством еще большей вины при одной только мысли, что он может отказаться убивать и нарушит тем самым свой долг. Да, макиавеллиевы умы, слепо преданные Высшему знанию, проделали с ними огромную работу, кто бы сомневался. Но работа эта на поверку оказалась столь же виртуозной, сколь и бесполезной.

Исполнитель печально улыбнулся, хотя вернее было бы сказать, что его губы выгнулись дугой, как бельевая веревка, на которую уселось слишком много воронья. Сохраняй состояние спокойствия, приказал он себе, все это уже не имеет никакого значения, всему вот-вот придет конец, все мы умрем… Он почувствовал в этой мысли великую истину, а еще он почувствовал утешение, а также отчасти умиротворение. Затем Исполнитель постепенно ослабил свои показатели жизнедеятельности – до такой степени, что, когда тенью тени проскользнул мимо кота, дремавшего на подоконнике, тот и ухом не повел.

С такими делами Исполнитель справлялся ловко. Так он отлично знал: если животные их чуяли, они впадали в истерику, и единственный способ избежать этого – войти в состояние на грани гибернации, когда твои движения не воспринимаются чьими-то чувствами – как, скажем, полет облаков в небесах. Это было то эмоциональное состояние, которое больше всего годилось для выслеживания добычи. Потом, когда шла настоящая охота и наступал наконец момент казни, следовало открыть дорогу и другим чувствам: азарту, ненависти, удовольствию, печали… ну, и чувству вины, прежде всего чувству вины… И тогда уже не важно, что все собаки и кошки в округе завоют и замяукают как ошалелые, извещая луну о его появлении. Когда жертва перед ним и смотрит ему в глаза, не понимая, почему должна умереть, спасения для нее нет.

Он дошел до нужного дома и пересек маленький сад. Если бы тьма не была такой плотной и если бы Исполнитель не растворился в ней полностью, я мог бы описать вам его движения, но теперь мне приходится лишь воображать эти по-кошачьи мягкие шаги, заставлявшие легко колыхаться широкий плащ. Исполнитель без труда открыл окно на первом этаже и проник в маленькую гостиную, погруженную в полумрак. Затем поднял вверх трость, и восьмиконечная звезда на рукоятке слабо завибрировала, извещая, что дом пуст. На всякий случай Исполнитель решил обойти все комнаты одну за другой – отчасти потому, что не доверял детекторам, которые в последнее время работали далеко не безупречно, отчасти – из-за болезненной потребности, всегда толкавшей его хоть что-нибудь узнать о жизни тех, кого требовалось уничтожить. Кто обитает, например, здесь? Что это за человек? Исполнитель не знал. Не знал ничего, кроме того, что в доме живет тот, кто однажды совершил прыжок. Недавно, когда Исполнитель шел по следу разрушителя второй степени, он обнаружил в этом самом доме остаточную ауру латентного прыгуна и зафиксировал в памяти адрес, чтобы позднее вернуться. Хотя и не исключал, что его детекторы безнадежно обезумели и в результате он убьет не просто невинного – в общем-то все его жертвы были невинны, – но невинного и совершенно здорового человека…

Для Исполнителей латентные прыгуны не являлись приоритетной целью, поскольку их болезнь по той или иной причине вышла из активной стадии, хотя в любой момент могла снова активизироваться. Правда, времена, когда приоритеты в работе Исполнителей были очевидны, ушли в прошлое. Прежде Исполнители были способны за один-единственный день обнаружить массу следов благодаря отлично настроенным детекторам, а они точно указывали направление поиска и местонахождение жертвы. А сейчас… Сейчас Исполнители делали что могли, только и всего.

Ему не нужен был свет, чтобы убедиться: на первом этаже действительно никого не было. Потом он поднялся на второй и вошел в первую же попавшуюся комнату – кокетливый кабинетик, который, вне всякого сомнения, принадлежал женщине. Исполнитель склонился над букетом роз, стоявшим на краю небольшого письменного стола, и глубоко вдохнул тонкий аромат. С нежностью погладил некоторые предметы на столе и представил себе, как хозяйка брала их в руки – то любовно, то небрежно, то с каким-то другим чувством, постепенно передавая им часть своей души. Сам он тоже был похож на эти предметы. Разве его жертвы не передавали ему перед смертью часть своей человечности? Да, пока они агонизировали у него в руках, он не мог не заглянуть им в глаза, и тогда ему многое открывалось. Он, например, видел, была их жизнь полной или жестоко обманула все изначальные ожидания, оставляют эти люди по себе череду обид и недоразумений или познали истинную любовь, и как они покидают этот мир – со злобой, страхом или печальным смирением. В такие мгновения предельного слияния с жертвой Исполнитель подобно вещи, впитавшей душу хозяина, впадал в экстаз Высшего знания – а еще он испытывал разрушительную силу чувства вины.

Рука Исполнителя наткнулась на три стопки бумаги. Похоже, это были рукописи. Две первые назывались соответственно “Карта времени” и “Карта неба”, но внимание его привлекла третья. Она называлась “Карта хаоса”, и автор старательно нарисовал тушью на первой странице восьмиконечную звезду. Исполнитель прислонил трость к столу, взял рукопись и там же, не присаживаясь, в полной темноте стал читать, все с большей жадностью глотая страницу за страницей. Судя по всему, это был роман, сюжет которого стал казаться ему знакомым. Он не отрываясь прочел до того места, где супруги Уэллс вместе со своим псом Ньютоном прыгают в узкую дыру – она была открыта в лаборатории несчастного профессора Чарльза Доджсона, их друга, и непонятно куда вела, – и оставляют с носом негодяя Гиллиама Мюррея. Здесь Исполнитель прервал чтение. Он поднял глаза от страницы и, не выпуская рукопись из рук, посмотрел куда-то вдаль. Он стоял совершенно неподвижно, так что темнота покрывала его тысячью черных бабочек и он практически растворился в ней. Исполнитель придвинул к себе стул от письменного стола и сел, потом издал нечто похожее на вздох и взял остальные листы. В конце концов, чем-то ему надо занять время, пока не появится жертва.

А я тем временем позволю себе пересказать вам то, что прочел Исполнитель, как если бы вы тоже находились в той темной комнате и читали, заглядывая ему через плечо, или, лучше сказать, читали его глазами, которые, как он сам до сих пор полагал, видели много такого, что ни одна из его жертв не могла даже вообразить, однако…

Когда Уэллсы очутились в дыре, их ослепил яркий свет, как будто вокруг с головокружительной скоростью вилась молния. На них обрушился град самых противоречивых ощущений: то они будто бы проваливались в бездну, то парили в невесомости, то чудовищная тяжесть давила на них и, казалось, вот-вот расплющит до толщины волоса…

И вдруг все прекратилось, словно реку времени в мгновение ока схватило льдом. Уэллс открыл глаза, которые, ныряя в туннель, инстинктивно закрыл, и сразу обнаружил, что падает вроде как в колодец, хотя ничего похожего на ощущение падения не испытывал – возможно, из-за того что и сами стены поднимались – или, наоборот, опускались, – а потому он падал вверх. В любом случае что-то там уж точно двигалось – не важно, он по отношению к колодцу или колодец по отношению к нему, – о чем можно было судить хотя бы по тому, что у него перед носом проплывали разные предметы. Уэллс увидел заставленные книгами шкафы и даже успел прихватить один том, полистать, а потом поставить на полку следующего шкафа; увидел свое любимое кресло, лампы и часы, саркофаг с мумией, колоду карт, корону королевы Виктории… Короче, много всякой ерунды. Не видел он только Джейн, и это встревожило бы его, если бы так сильно не хотелось спать: глаза неудержимо слипались, и он все время зевал. Наверное, падение в колодец длится уже несколько веков или тысячелетий, подумалось ему, но в таком случае можно немного и вздремнуть, разве это что-то изменит? Уэллс начал было похрапывать, и тут – бах! – треснулся обо что-то твердое и холодное. Он понял: затянувшееся бестолковое падение все-таки закончилось.

Уэллс лежал с закрытыми глазами, смутно ощущая под собой твердую почву. Ему совершенно не хотелось просыпаться, и он с большим трудом попытался распахнуть глаза, хотя и боялся увидеть какой-нибудь ужас без названия – или, наоборот, с названием, или, что еще хуже, вообще ничего не увидеть, ведь не исключено, что яркий свет просто ослепил его и все случившееся потом было бессмысленным сном, сотканным в подсознании.

Тут кто-то пару раз энергично лизнул его, разогнав страхи, и Уэллс тотчас открыл глаза. Вместо ужаса он увидел перед собой влажный нос их щенка Ньютона. Биолог вялым шлепком отогнал его и сразу заметил Джейн. Она лежала рядом на мраморном полу в черно-белую шахматную клетку. Уэллс чуть приподнялся, стараясь справиться с противной дурнотой, и потряс жену за плечо. Та захлопала глазами, ошеломленно посмотрела на него, а потом огляделась по сторонам:

– Берти… Где мы?

Муж ничего не ответил. Он уставился на мраморную плитку под своей правой рукой, и выражение его лица было настолько странным, что это напугало Джейн куда больше, чем все случившееся до сих пор.

– Что с тобой, дорогой?

– Я… – пробормотал Уэллс, – никак не могу сообразить, какого цвета плитка у меня под рукой… черная или белая.

Джейн молча взирала на него, она не понимала, о чем речь, но проследила за взглядом мужа.

– Черная, – уверенно изрекла она и тотчас растерянно заморгала: – Нет, подожди… – Наморщив лоб, она стала рассматривать плитку. – Белая! Нет, нет, черная, только вот… как странно, и белая тоже…

Под внимательным взглядом Джейн биолог поднял руку, снова опустил и очень осторожно положил на ту же самую плитку.

– Я опустил свою правую руку на черную плитку. Да, только так и никак иначе. Правда ведь, Джейн? – спросил он с нешуточной тревогой в голосе.

– По-моему, так, – ответила она с не меньшей тревогой. – Хотя… О, Берти, клянусь бородой Кеплера! Я не знаю. Может, все вовсе и не так. В конце концов, ты ведь вполне мог положить руку на белую плитку. Почему ты выбрал черную? И… погоди, а ты уверен, что это твоя правая рука? Она вполне может быть и левой.

Уэллс в недоумении поднес левую руку к глазам и стал ее изучать, словно видел впервые.

– Это моя левая рука, а пола я касался правой… Хотя вполне могло быть и наоборот…

– Или ты мог стоять…

– Или потерять сознание.

Нежный голосок прервал их весьма интересный спор:

– А кто вы такие?

Уэллс и Джейн отвлеклись от плитки, цвет которой никак не могли определить, разом подняли головы и обнаружили в нескольких метрах от себя прелестную девочку, босую и в драной тунике. Ей было лет шесть, не больше. Их поразила естественная красота ребенка: лицо в форме сердечка, каштановые волосы, любопытный взгляд из-под челки, досадливо сжатые сейчас губы, которые могли одарить дивной улыбкой любого, кто этого заслуживает. Ньютон подбежал к ней, виляя хвостом, и упал на спину, подставив девочке брюхо, а она тотчас погладила его босой ногой.

– Вы призраки?

В ожидании ответа она сделала глоток из стакана с лимонадом, который держала в руках. Уэллс поднялся, помог встать Джейн и постарался не думать о том, что, возможно, девочка на самом деле в это же время пьет молоко, а не лимонад, или играет в йо-йо, или показывает фокус с яблоками.

– Э-э… А почему мы должны непременно быть призраками? – спросил он наконец.

– Вы вовсе не должны быть призраками. Просто я так подумала, потому что вы очень уж странно здесь появились, и, надеюсь, мой вопрос вас ничуточки не обидел. – Сразу было видно, что девочка получила хорошее воспитание, хотя и была одета как бродяжка. – Ведь вы появились совсем вдруг, – стала объяснять она наставительно, но и с легким неудовольствием, как маленькая учительница, беседующая с нерадивыми учениками. – Ни с того ни с сего открылась дыра в воздухе, там вспыхнул яркий, ну о-о-очень яркий, свет, такой яркий, что я даже зажмурилась, а когда снова открыла глаза, вы уже были здесь, на полу, и рассматривали плитку, как будто никогда в жизни не видели никакой плитки. Вы очень забавные призраки, – заключила она совершенно серьезно.

Уэллс и Джейн переглянулись. Так значит, вот куда привела их дыра Доджсона… Но где они все-таки находятся? Может, перенеслись в другой мир? Оглядевшись, они убедились, что попали в комнату безусловно им знакомую, несмотря на ее запущенный и поразительно несовременный вид. Обои с подсолнухами, музыкальные шкатулки, детские рисунки… Сразу вспыхнула догадка. Однако картине недоставало нескольких мазков, и тогда они наверняка узнали бы это место. При всем старании им не удалось обнаружить здесь ни экрана связи, ни подогревателя пищи, ни всяких других привычных бытовых приборов. Словно комнату очистили ото всего, что человек придумал за минувшие века, включая сюда и мышей-пылеглотателей. Не успели Уэллсы высказать свою догадку вслух, как за их спиной послышался голос:

– Алиса, иди сюда! Быстро! Все уже готово, можно начинать съемку… Где ты там застряла?

Уэллс и Джейн обернулись. Как раз в этот миг в комнату вошел молодой человек. Он осторожно держал в руках какой-то темный цилиндр и старательно протирал суконкой один его конец. Вошедший глянул на двух незнакомцев, на истошно лаявшую на него собаку и застыл как вкопанный у двери. Алиса поставила стакан с лимонадом на стол и кинулась к нему, вихрем промчавшись мимо незваных гостей.

– Чарльз, Чарльз, это призраки, они появились из дыры в воздухе! – захлебываясь от восторга, сообщила она.

Без малейшего стеснения девочка обняла ногу молодого человека, а тот опустил руку ей на плечо, чтобы успокоить, сам же тем временем не без тревоги рассматривал “призраков”, которые материализовались в его жилище. Он, казалось, раздумывал, будет или нет обычное человеческое приветствие воспринято этими волшебными существами как знак гостеприимства. Пришельцы, со своей стороны, уставились на него вытаращив глаза, словно отказывались этим самым глазам верить…

Как выглядел молодой человек, спросите вы? Попробую его описать. Лет двадцати пяти, высокий, тощий, с поразительным лицом, черты которого словно забавы ради решили совершенно не сочетаться между собой. Выпуклый лоб и скошенный подбородок делали его слегка похожим на быка, зато череп был изысканной и благородной лепки, а глаза светились умом. Брови, похожие на пару морских коньков, застыли над сонно припухшими веками и придавали ему вид человека, источенного меланхолией, зато насмешливо изогнутые губы безошибочно указывали как на острое чувство юмора, так и на мечтательный нрав. Что касается одежды, то на нем была элегантная бархатная куртка, слишком узкие брюки, шляпа с загнутыми полями и белоснежный галстук. Несмотря на экстравагантный наряд, сразу бросалась в глаза его подчеркнутая аккуратность. Не менее заметен был и запах одеколона, витавший вокруг молодого человека. Он открыл было рот, но так ничего и не сказал. Затем, правда, все-таки заговорил, но как-то сбивчиво: слова налетали одно на другое, и заикание это было так же знакомо чете Уэллсов, как и комната. И тогда им пришлось поверить в невозможное.

– П-п-прошу прощения, но к-к-кто вы такие и ч-ч-что делаете в моем доме?

– Это он… – шепнул Уэллс жене, которая в ответ энергично закивала и взяла на руки Ньютона, чтобы успокоить. – Дьявольщина, это он! Только гораздо моложе…

– Но как такое может быть? Мы попали… в прошлое?

– Путешествовать во времени невозможно, Джейн. Это неопровержимо доказано… И ради бога, возьми на руки собаку, пусть хоть на минуту замолкнет!

– Да я и так держу ее на руках!

– Тогда спусти на пол.

– Как я могу спустить ее на пол, если она и так уже на полу?

– П-п-прошу прощения… – робко повторил молодой человек.

– О нет… – застонала Джейн, не обращая внимания на хозяина дома, и растерянно посмотрела на Ньютона. – Он ведь у меня на руках!.. Клянусь “Атлантическим кодексом”! Мы что, сходим с ума? Или это результат путешествия во времени?

– Я же сказал тебе, мы не совершили никакого путешествия во времени, Джейн!

– Но ведь это он, Берти! – не сдавалась Джейн, кивнув на Джорджа. Оба опять уставились на него, а Ньютон залаял пуще прежнего. – Только ему еще нет и тридцати… А когда мы прыгнули в дыру, ему было шестьдесят шесть. И он был…

Договорить у нее не получилось. Чтобы спрятать слезы, Джейн уткнулась лицом в собаку, которая немедленно перестала лаять, удивленная своей новой ролью подушки.

– П-п-прошу прощения… – снова обратился к ним молодой человек.

– Минутку! – перебил его Уэллс, уже начинавший сердиться.

Хозяин дома поднял руку, пытаясь утихомирить пришельца. Тогда Уэллс повернулся к жене и попробовал сделать так, чтобы его голос звучал как можно ровнее:

– Джейн, прошу тебя, не давай воли нервам. Мы не сумеем разобраться во всем этом, если не обуздаем свои эмоции. Надо привести мозги в порядок, только тогда мы поймем, что происходит.

Джейн кивнула, и рыдания ее стали затихать. Уэллс потер кончик носа и с подчеркнутой любезностью обратился к молодому человеку:

– Прошу покорно простить нас с женой за неуместное вторжение. Уверяю вас, существуют причины высшего порядка, которыми оно оправдано, и мы будем рады объяснить их. Но сперва я просил бы вас ответить на ряд вопросов. И если возможно… – он едва заметно кивнул в сторону девочки, – наедине. Даю слово, это совершенно необходимо, а потом мы охотно ответим на любые ваши вопросы, мистер… Доджсон. Потому что вы – Чарльз Латуидж Доджсон, так ведь?

Молодой человек посмотрел на них с удивлением:

– Я в-в-вас знаю?

Уэллс не нашелся с ответом. Если признать, что все научные теории оказались ошибочными и они действительно совершили скачок во времени, тогда этот Чарльз двадцати с небольшим лет еще не успел познакомиться с ними, так как ни Джейн, ни он сам еще не родились на свет… Но нет, путешествия во времени невозможны. Уэллс очень внимательно осмотрел молодого человека, его одежду, прическу, непонятный цилиндр у него в руках… И его озарило – он нашел нужный ответ. Хотя ответ мог показаться странным, но если нынешний Чарльз по натуре похож на того, другого – а Уэллс всем сердцем надеялся, что похож, – можно рискнуть, и объяснение будет им принято, поскольку оно не только необычно, но и красиво.

– Не в этом мире, мистер Доджсон. Однако в том мире, из которого мы явились, другой Доджсон, точная ваша копия, научил меня наслаждаться золотыми полуднями.

Джейн слушала мужа широко раскрыв глаза, и в них сверкнула искра понимания. Уэллс нежно улыбнулся жене – он гордился быстротой ее ума и тем, что именно она стала его верным товарищем на долгом пути к Высшему знанию. Доджсон заикаясь заговорил:

– П-п-прошу меня простить, будьте т-т-так любезны, э-э… господа призраки… – Потом он повернулся к Алисе и мягко оторвал ее руки от своей ноги. – Детка, дорогая, боюсь, сейчас тебе придется пойти в сад к гувернантке и сестрам, и… попроси их отвести тебя домой. Сегодня мы не сможем заняться фотографированием – как ты сама видишь, у меня неожиданные гости, и я должен уделить им внимание. – Он говорил с ней тихим голосом, не так, как обычно разговаривают с детьми, в его тоне звучало уважение, и, как ни странно, теперь он почти не заикался. – Хорошо?..

– Нет, не хорошо, – насупилась девочка. – Посмотри… я ведь специально нарядилась нищенкой! И еще я репетировала, как ты велел. – Она подбежала к стене, оперлась на нее, приподняла ногу, протянула вперед руку, сложив ладонь ковшиком, и с вызовом, но довольно мило добавила: – А вдруг завтра я все возьму и позабуду!

– Я уверен, что завтра ты прекрасно все вспомнишь! – ответил Чарльз, беря ее за плечи и осторожно подталкивая к двери. – Хотя для надежности тебе, пожалуй, придется всю ночь проспать в этой позе.

– Но… но… Ты ведь обещал, что возьмешь меня с собой в темную комнату проявлять пластинки!

– Мое обещание будет действовать и завтра. Если только ночью с небес не пойдет дождь из морских звезд. Вот тогда, к огромному моему сожалению, я свое обещание нарушу, но как все знают…

– Просто я очень хочу остаться и поговорить с призраками! Они такие забавные…

– Нет, эта мысль мне совсем не нравится… – Молодой человек, начав терять терпение, посмотрел на своих гостей и понизил голос: – Понимаешь, Алиса, призраки, они очень обидчивые и подозрительные, и, насколько мне известно, их мало что сердит так, как непослушные девочки. Например, при виде босых ножек… Да, точно, теперь я вспомнил, босые ноги приводят их в ужас! У них начинается бессонница, страшно болит живот, и еще они глохнут. Да… кроме того, они ненавидят апельсиновый мармелад. Стоит им учуять его запах хотя бы издалека, у них появляется крапивница… К счастью, ни ты, ни я не ели сегодня на завтрак апельсинового мармелада… И тебя никак нельзя назвать непослушной девочкой!

– Ох, Чарльз… – шепнула ему Алиса, – да ведь я босая!

– Святые небеса! Алиса Плезенс Лидделл! Почему ты не сказала об этом раньше! – ужаснулся молодой человек, глядя на маленькие ножки. – Быстрей, быстрей! Беги домой и попроси маму срочно намазать тебе подошвы ног апельсиновым мармеладом… Это вопрос жизни и смерти! Обещаю, что завтра я за тобой зайду… – И, закрыв за Алисой дверь, он навалился на нее всем телом, словно опасаясь, как бы девочка ее не вышибла.

Странная пара заулыбалась, они словно старались успокоить его, но это получилось у них настолько фальшиво, что сделало пришельцев похожими скорее на сумасшедших убийц.

– Н-н-не хотите ли чаю? – выдавил из себя хозяин дома. – Или, может, лимонада? Или немного ф-ф-ф…

– Спасибо, мы с удовольствием выпьем чего угодно, – оборвал его Уэллс, теряя терпение и так и не узнав, какой же напиток начинается на букву “ф”. – Мы совершили долгое путешествие, прежде чем попасть сюда.

– Э-э… С-с-садитесь, пожалуйста, – пригласил их Доджсон и указал рукой на изящный стол из резного дерева, который занимал середину комнаты под охраной четырех стульев в стиле чиппендейл. – Сейчас я поставлю чайник на огонь, – добавил он и, прежде чем покинуть комнату, положил на край стола свой темный цилиндр и суконку.

– Большое спасибо, – поблагодарила его Джейн и села.

Уэллс рухнул на соседний стул, и оба погрузились в молчание, стараясь не думать, куда именно хозяин положил цилиндр и суконку, ведь таких мест, на их теперешний взгляд, могло оказаться слишком много.

– Позвольте представиться, – сказал биолог, когда молодой человек вернулся, – меня зовут Герберт Джордж Уэллс, а это моя жена Кэтрин. Как я уже сказал, чтобы наш рассказ звучал по возможности правдоподобно, нужно, чтобы вы сперва согласились разрешить некоторые наши сомнения. Хотя, предупреждаю, многие вопросы, скорее всего, изумят вас, а наши объяснения покажутся несколько… невероятными.

– Не б-б-беспокойтесь, – сказал Доджсон и сел на стул, стоявший напротив стула Джорджа. – Иногда мне удается поверить даже в шесть невозможных вещей до завтрака .

Уэллс растерянно улыбнулся:

– О!.. Я вижу, вы сели на стул справа. Да, я почти уверен… Но, может быть, вы сели и на левый стул, как ты думаешь, Джейн? – Его жена смущенно покачала головой. – Ладно, оставим это… С чего мне начать?

– Чаще в-в-всего начинают с самого начала, – подбодрил его Доджсон, – тогда у вас есть шанс добраться до самого конца. А там обычно и останавливаются.

– Однако, – с задумчивым видом возразил Уэллс, – конец тоже можно использовать как начало…

– Какой сейчас год? И где мы находимся? – решительно спросила Джейн, прерывая мужа с его хождениями вокруг да около, в которых он запросто мог и заблудиться.

Доджсон опешил:

– Сейчас тысяча восемьсот пятьдесят восьмой год от рождества Христова. Мы с вами находимся в Оксфорде, в Англии, и правит нами ее величество королева Виктория.

– А когда в точности родились вы? – задала новый вопрос Джейн.

– Двадцать седьмого января тысяча восемьсот тридцать второго года.

– Ваша профессия?

– Я занимаюсь весьма неблагодарным делом – обучаю не слишком расположенных к этому молодых людей, которые к тому же не умеют ценить знание. Иначе говоря, я профессор математики здесь, в колледже Крайст-Черч.

– Ваша последняя работа по математике?

– Я пишу “Конспекты по плоской алгебраической геометрии”.

– Право, дорогая, этого вполне достаточно… – вмешался Уэллс.

– А вы пишете стихи и детские рассказы? – спросила Джейн, не обратив внимания на его реплику.

– Да, их печатали в разных журналах.

– У вас есть псевдоним?

– Последние стихи в журнале The Train были напечатаны под именем Льюис Кэрролл…

Джейн со значением посмотрела на мужа, а Ньютон, который наконец-то уяснил для себя, что новый знакомый не только безопасен, но еще и смертельно скучен, спрыгнул с колен хозяйки и принялся исследовать комнату.

– Невероятно, – шепнул Уэллс жене, – этот мир почти такой же, как наш… У Доджсона здесь есть двойник, есть у них и своя королева Виктория… Надо полагать, каждый из обитателей нашего мира нашел бы в этом собственную копию. О, и у нас с тобой тоже, разумеется, есть копии! Просто мы попали в тысяча восемьсот пятьдесят восьмой год, и наши двойники еще не родились на свет. Однако этот тысяча восемьсот пятьдесят восьмой год заметно отстает в научном отношении от нашего – посмотри на комнату… Да и математические работы Чарльза… А ты обратила внимание на линзу? – Он указал на цилиндр, оставленный Доджсоном на столе.

Джейн кивнула:

– Да, она прямо какая-то доисторическая.

– Д-д-доисторическая? – удивился хозяин. – Это линза от камеры “Сандерсон” последней модели…

– Не обижайтесь, мистер Доджсон, – успокоил его Уэллс. – Моя жена, естественно, несколько преувеличивает, хотя не могу не заметить, что в нашем мире такой способ фотосъемки уже давно устарел. Так как мы с женой явились… из другого мира. Когда мы покинули его, шел тысяча восемьсот девяносто восьмой год. Сразу скажу: я понятия не имею, почему мы свалились именно сюда, на сорок лет назад, но намерен поразмыслить над этим фактом при первой же возможности. В любом случае, хоть я и не большой знаток истории, смею вас заверить: наши фотографы пятьдесят восьмого года уже успели забыть про пластинки, как и про мокрый коллодий, кроме того, они обходятся без изнурительной экспозиции и трудоемкого процесса проявления… Мы уже больше ста лет как запечатлеваем картины реальности с помощью матрицы, состоящей из тысяч крошечных светочувствительных элементов, которые преобразуют проецированное на нее оптическое изображение в аналоговый электрический сигнал или в поток цифровых данных, чтобы… – Уэллс прервал свои объяснения при виде изумления на лице молодого человека. – Впрочем, не важно, я потом подробнее растолкую, в чем там дело. Главное, ваш мир очень похож на наш…

– …Настолько, что мы чувствуем себя почти как дома, – добавила Джейн, – одежда, мебель, вы – в том же возрасте, какой был бы у нашего Доджсона в пятьдесят восьмом году… Нам поначалу даже показалось, что мы перенеслись в прошлое…

– Но путешествия во времени невозможны. И глядя на эту линзу, к которой вы относитесь отнюдь не как к реликвии, а как к чему-то обычному…

– И не обнаружив в этой комнате ни одного робота – домашнего слуги…

– И увидев, что вы пользуетесь математическими понятиями, у нас бесповоротно вышедшими из употребления… уже не сорок лет тому назад, а гораздо, гораздо раньше. Несколько веков тому назад…

– Все это наводит нас на мысль… что мы попали не в наше прошлое, а… короче, что мы совершили прыжок в другой мир, в мир, очень похожий на наш, но и отличный от него.

Математик несколько раз открыл и закрыл рот, прежде чем сформулировать свой вопрос:

– А кто мне д-д-докажет, что вы не сумасшедшие?

– Мистер Доджсон… – Джейн вложила в свой взгляд всю мягкость, на какую только была способна. – Вам говорит о чем-то название поэмы “Охота на Снарка”?

Профессор побледнел:

– Я… О боже! Эта мысль крутится у меня в голове, но я еще никому не рассказывал про нее… Как вы смогли…

– Вы ее напишете, – заверила его Джейн. – Напишете через несколько лет, и она будет чудесной. Я всегда любила ее больше других ваших стихов. Наш Чарльз однажды признался мне, что задумал эту поэму еще в молодости…

Доджсон вскочил так резко, что ему пришлось ухватиться за спинку стула, чтобы устоять на ногах. Дрожащей рукой он провел по своему аристократическому лбу. Бледность его теперь приобрела зеленоватый оттенок.

– Иначе говоря, вы явились из… другого мира? Схожего с этим – во всяком случае, в эстетическом плане, но гораздо более… э-э… развитого?

Уэллсы дружно закивали.

– А как вы попали сюда?

– Ну, это трудно объяснить, мистер… Чарльз. Вы не будете против, если я стану называть вас Чарльзом и на “ты”? – спросил Уэллс. – Я слишком привык к такому обращению. – Математик кивнул. – О, спасибо… Так вот, возможно, тебе будет проще, если ты представишь себе что-то вроде… кроличьей норы, которая пересекает гиперпространство и соединяет разные миры.

– А где теперь этот туннель? – стал допытываться Доджсон, оглядываясь по сторонам.

– Вероятно, он свернулся, едва мы по нему пролетели, – ответил Уэллс, припоминая оглушительный шлепок, который раздался сразу после того, как они здесь очутились. – Боюсь, это было путешествие только в один конец.

Лицо его омрачилось. Джейн сжала руку мужа. После короткой паузы Доджсон решился спросить:

– И на другой стороне этой кроличьей норы живет некто, в точности похожий на меня, с тем же именем и параллельной жизнью?

– Да, Чарльз, – с гордостью ответил Уэллс. – Он был моим учителем. Блестящим ученым. Именно он создал эту самую дыру, через которую мы сюда попали.

– А почему он не отправился вместе с вами?

Уэллс и Джейн снова переглянулись, на сей раз с глубокой печалью.

– Понимаешь… – Уэллс никак не мог подобрать подходящих слов.

– Потому что его убили, – перебила мужа Джейн, а затем коротко рассказала о том, что случилось на другой стороне дыры, прежде чем они совершили прыжок.

Доджсон смотрел на нее испуганно. И тут до них донесся из соседней комнаты свист чайника. С вежливым кивком математик покинул гостиную. Походка у него теперь была неровной, как у пьяного, он шевелил губами и встряхивал головой, будто разговаривал сам с собой. Пока он отсутствовал, супруги спешно обменялись впечатлениями.

– Зачем ты рассказала про его смерть, Джейн? – спросил Уэллс. – Думаешь, ты поступила правильно?

– А какая ему разница? В конце концов, это же не его собственная смерть, а смерть другого “я”.

– Да, но если оба Чарльза родились в один день и в судьбе их так много схожего… Не исключено, что и дата смерти у них будет общей. А кому охота знать день своей смерти?

– Пожалуй, ты прав… Однако они не совсем одинаковые, как ты сам убедился. Наш Чарльз никогда не увлекался фотографией, насколько я помню, и вряд ли он в молодости дружил с такими маленькими девочками, как эта… Подожди-ка! – Джейн ущипнула мужа за руку. – Как Чарльз назвал ее?

– Алиса… Не помню, как там дальше…

– Лидделл, – закончила Джейн, и глаза ее блеснули. – Алиса Плезенс Лидделл. А как зовут жену нашего Чарльза?

– Неужели ты забыла, дорогая, она ведь твоя подруга: Плезенс Доджсон…

– Да, да! – Джейн нетерпеливо мотнула головой. – А ее девичья фамилия – Лидделл! Теперь отгадай, какое у нее второе имя! – Уэллс ничего не ответил. Он был поражен. – Ее зовут Алиса Плезенс Лидделл… – объяснила Джейн. – Что это значит? Что наша Плезенс и есть эта вот девочка! Правда, здесь родители почему-то переставили имена в обратном порядке. Успокойся, Ньютон! Наш Чарльз был на двадцать лет старше своей жены, помнишь? И ни ему, ни ей не слишком нравилось вспоминать, как и когда они познакомились. Ходили слухи, будто при подготовке к свадьбе возникало больше всяких вопросов, чем бывает обычно, и Чарльзу пришлось много раз посещать своего наставника по личным взаимоотношениям и не единожды повторять отчеты о своей прежней жизни…

– Клянусь бородой Кеплера! Если Церковь обнаружила, что Чарльз посвятил свою жизнь ожиданию, пока девочка вырастет и сможет выйти за него замуж, ему было очень трудно убедить священника, что такая безмерная любовь не отвлекает его от движения к нужной цели…

Услышав робкое покашливание, Уэллсы подняли головы. Они были так увлечены беседой, что не заметили, как вошел Доджсон, который теперь стоял у стола с подносом в руках. По выражению его лица нетрудно было понять, что он слышал конец их разговора.

– Даже путешествуя из одного мира в другой, мы, англичане, умудряемся поспеть к чаю, – пошутил Уэллс.

Но шутка не отвлекла Доджсона от услышанного:

– В вашем мире мой двойник женился на Алисе… – Математик резко опустил поднос на стол и сел, словно ему внезапно стало дурно. Правда, он довольно быстро взял себя в руки. – Расскажите мне, какой станет Алиса, когда повзрослеет.

– Теперь ты сел на стул слева… – задумчиво произнес биолог.

– Почему ты не сел на тот же стул, что и прежде? – спросила Джейн.

– Э-э… если вам угодно, я могу пересесть, – с готовностью предложил Доджсон и тут же исполнил это с решительностью, которой до сих пор не проявлял. – Хорошо, ну а теперь р-р-расскажите мне всю вашу историю, а также историю второго Чарльза…

– Разумеется, разумеется… Сейчас… Наш мир… – начал было Уэллс и тут же сменил тему: – Прошу прощения, Чарльз, ты и вправду пересел на другой стул или только собирался пересесть?

– Да будет вам! – взорвался молодой человек. – При чем тут стулья? На мой взгляд, вы самым странным образом одержимы алеаторикой…

– С чего бы нас стало волновать это исключительно теоретическое и ирреальное понятие?.. – пробормотала Джейн.

Они словно соревновались, выражая свое изумление. Теперь пришла очередь Доджсона, и, должен вам сказать, он добился великолепного результата:

– Вы хотите сказать, что в вашем мире все детерминировано?

– Детерминировано? Что, черт возьми, это означает? – с явным раздражением спросил Уэллс. – В нашем мире все происходит тем единственным образом, каким только и может происходить. Нельзя и вообразить себе, будто что-то могло случиться иначе… А вот в вашем мире предметы, кажется, имеют пренеприятнейшее свойство не оставаться на своих местах… Скажем, как если бы я хотел достать что-то с полки, протянул руку, а это что-то вдруг оказалось полкой выше – и так далее… Поэтому каждое решение становится таким…

– …невозможным, таким неопределенным… – прошептала Джейн.

– И ощущение это странное, даже бредовое… – добавил Уэллс мрачно.

– Тогда мы могли бы сказать, что у нас здесь все невоспределенно и одновременно страшбредово , – сказал Доджсон с мечтательным видом.

Уэллсы воззрились на него, ничего не понимая, но Доджсон, хоть и смотрел на них, явно думал о чем-то своем.

– Вот что я хочу вам предложить, – с внезапным энтузиазмом, или, лучше сказать, внезузизмом, заявил он. – Каждый раз, как вас посетят сомнения по поводу того, на какой стул я сел, кричите: “Перемена места!”, и мы все трое тотчас будем пересаживаться, согласны? Смею надеяться, такое движение по кругу хотя бы отчасти облегчит ваши терзания, по крайней мере в достаточной степени, чтобы можно было спокойно побеседовать…

Уэллсы переглянулись и закричали:

– Перемена места!

– О… х-х-хорошо.

Все трое встали, и каждый пересел на стоявший справа от него стул. Затем Доджсон с вежливой улыбкой сказал:

– Ну вот, теперь, когда все встало на свои места… пока во всяком случае, не будете ли вы так любезны и не опишете ли до завтрашнего завтрака все те невероятные вещи, в которые я должен поверить, если у вас еще что-то осталось в запасе?

Вот таким образом и началось это безумное чаепитие, которое положило начало их дружбе. Если бы кто-нибудь вздумал подглядывать за ними в окно, он никогда бы не заподозрил, что, хотя зрелище и здорово напоминало детскую игру, в которой почему-то не участвовали дети, в этой комнате творилось настоящее чудо. Меж тем как грязных чашек на столе становилось все больше и больше, три исключительно умных человека вели споры, выдвигая разные теории и гипотезы, и двигались к пониманию того, что никто до них не понял, – истинной природы вселенной.