Но не всегда это происходило именно так. В первый раз мрак обрушился на Клейтона вместе с не слишком приятным запахом конского навоза, потому что агент потерял сознание в грязном тупике и ударился головой о брусчатку. Во второй раз обморок случился с ним в театре, он упал в тот самый миг, когда стал неспешно закрываться старый занавес, и пахло вокруг пропыленной тканью, деревом и только что начищенной кожей. Клейтон сполз с кресла на мягкий ковер, испытывая при этом почти чувственное наслаждение. Потом было еще шесть обмороков, пропитанных разными запахами, и вот теперь над ним витал аромат белых роз. Но сознание он потерял при исполнении служебных обязанностей, и такое приключилось с ним впервые.

Первое из этих путешествий – а именно путешествиями Клейтон называл свои обмороки – он совершил в день, когда его выписали из Больницы Гая, где агент проходил лечение после потери руки. Он пренебрег советами медсестер и покинул больницу, не дождавшись Синклера, который вызвался доставить его к себе домой и поручить заботам миссис Синклер. Мало того, оказавшись на улице, Клейтон решил не брать экипаж, словно продолжая совсем уж по-детски бунтовать, и пешком направился к своему скромному жилищу на Мильтон-стрит. Он шел и как-то даже хвастливо покачивал обрубком руки – ему не было дела ни до жалостливых взглядов прохожих, ни до жуткого холода, леденящего отсутствующие пальцы, которые он до сих пор чувствовал и которым уже не были нужны никакие перчатки. Он жаждал освободиться наконец от липкой паутины, опутавшей мозг за те почти тридцать дней, что ему пришлось принимать препараты опия, и еще он мечтал хоть немного размять отвыкшее от движения тело. Однако Клейтон быстро раскаялся в своем безрассудстве. Было слишком холодно, ноги болели, потерянная рука мучительно зудела, а голова с каждым новым шагом кружилась все больше. Тут он свернул на узкую улочку, и у него появилось ощущение, что кто-то за ним следит. Точнее, он был в этом уверен, хотя ни разу не оглянулся и не слышал позади ничьих шагов. Внезапно ледяной крюк впился ему в самую середину желудка и резко дернул вперед. Клейтон не почувствовал ни падения, ни удара о мостовую – только мрак и запах конского навоза.

Тогда ему в первый раз приснилась Валери.

Потом кто-то довольно больно похлопал его по щеке, агент проснулся и обнаружил рядом элегантно одетого господина, который взирал на него с неподдельным беспокойством. Господин был средних лет, лицо приятное, ничем особо не примечательное, если не считать черной, словно нарисованной углем бородки клинышком и экстравагантных очков в золотой оправе. Он представился: доктор Клайв Хиггинс, – и признался, что пару улиц следовал за Клейтоном, встревоженный его бледностью и неровной походкой. Но именно в тот миг, когда доктор ускорил шаг, чтобы спросить, не плохо ли ему, агент упал. Клейтон пробурчал что-то про недавнюю выписку из больницы и сказал, что чувствует себя лучше и может самостоятельно продолжить путь – дом его находится совсем недалеко. Все это конечно же было ложью, но ему хотелось как можно скорее остаться одному и насладиться удивительными и странными картинами, которые сон оставил у него в памяти, пока они окончательно не рассеются. Доктор не стал с ним спорить, однако очень серьезно предупредил, что Клейтону наверняка понадобится помощь и он, Хиггинс, сможет ее оказать. Потом сунул ему в руку визитную карточку кремового цвета с золотой каймой, где значились имя, адрес приемной и загадочный титул: “Врач-невролог, психоаналитик, специалист по разным душевным недугам”.

Пообещав непременно посетить доктора, Клейтон кинулся к своему дому. А как только добрался до места, насыпал в ладонь здоровой руки тройную дозу снотворных таблеток, которыми его снабдили в больнице, заглотнул их, запил бренди и с бешено бьющимся сердцем рухнул на кровать, даже не сняв пальто. Он так мечтал снова вернуться в ту точку своего прекрасного сна, где сон этот был прерван, что не подумал об опасности, а ведь после такой дозы лекарств он мог не проснуться уже никогда. Но Валери больше не приснилась ему. В тот раз не приснилась. А через несколько часов он очнулся с ужасной головной болью.

Только двенадцать дней спустя Клейтон опять увидел ее во cне, и случилось это в театре. Тот же ледяной крюк в желудке, то же внезапное ощущение, будто его подвесили на этом крюке в пустоте, то же головокружение и тот же внезапный мрак. И тот же сон, такой чудесный и такой реальный, что, когда Клейтон пробудился, окружающий мир показался ему куда иллюзорнее любого сновидения – во всяком случае, на ближайшие несколько часов. Неделю спустя все повторилось, когда он наливал себе чай в чашку. Чашка разбилась, и осколки валялись на полу рядом с ним. Однако искусственно вызвать такие сны агенту не удалось ни разу. Он испробовал разные способы: таблетки, алкоголь, то и другое вместе. Целыми днями пролеживал в постели, читая наизусть скучнейшие параграфы из уголовного кодекса, или устраивался на диване в гостиной и до рассвета слушал музыку. Но ничего не получалось. Она никогда не снилась ему, если он спал, как спят нормальные, что называется, люди. Нет, удивительные сновидения приходили к нему только во время злосчастных обмороков, дурацких обмороков, благословенных обмороков, которые рано или поздно должны были принести ему серьезные проблемы. Поэтому он научился и ждать их, и в равной степени бояться.

Тут невозможно было проследить какие-то закономерности. Обмороки случались когда угодно, в самых неожиданных ситуациях и никак не были связаны с тем, что он в данный момент делал. Не имело значения, нервничал Клейтон или был спокоен, шел пешком или сидел, пребывал в одиночестве или находился в людском потоке. Происходило все просто: сначала легкое головокружение, потом крюк в желудке и резкий рывок, отключающий сознание. Как уже говорилось, он называл это путешествиями. А как же еще это назвать? В конце концов, хотя тело его оставалось лежать там же, где упало, неподвижное, как тюк грязного белья, разум улетал очень далеко – и всегда в одно и то же место.

Хотя он никогда не испытывал большего счастья, чем во время своих странных обмороков, вскоре они стали всерьез его тревожить. Теперь обмороки повторялись настолько часто, что Клейтон невольно перестал относиться к ним как к нелепым недоразумениям. Они стали верным сигналом – нечто важное изменилось у него внутри и душа его уже не та, что прежде.

К тому же последнее путешествие сильно его расстроило. Как уже говорилось, оно началось, когда он занимался служебными делами. Он, знаменитый агент Корнелиус Клейтон, хлопнулся в обморок на месте преступления. Что скажет Синклер, если узнает об этом? Что подумает начальство? И сколько еще времени ему удастся скрывать свои внезапные припадки? Только чудом никто не обнаружил его спящим в кабинете миссис Лэнсбери, и Клейтон позволил себе в отчете обойти молчанием сей постыдный факт. Но ведь в следующий раз ему, скорее всего, так не повезет. Клейтон боялся даже вообразить, что будет, когда обнаружится, что он регулярно теряет сознание. Вероятно, его отстранят от службы, отправят к врачу и не позволят приступить к работе, пока не выяснят, что за удивительная болезнь свила гнездо у него в организме. А чем же он будет заниматься, когда не сможет загрузить мозги работой? Он сойдет с ума, это точно. Только работа успокаивала его. Только погружаясь в расследование, забивая голову деталями преступлений, тасуя версии и гипотезы, он спасался от мыслей о той женщине. Или почти спасался.

Занимаясь, к примеру, историей Янтарной Леди, Клейтон редко вспоминал графиню, хотя поначалу расследование не было таким интересным, каким стало со временем, когда завладело им целиком и полностью. Рутинная проверка и заурядное подозрение в мошенничестве вдруг обернулись невероятной загадкой, настоящим делом для ума, который просто жаждал встретить достойного противника. Мало того, что на хитро подстроенном спиритическом сеансе возник призрак-убийца, несколько часов спустя тот же призрак выследил, где живет одна из участниц сеанса, и попытался украсть у нее книгу, где якобы описан способ спасения мира.

В ту же ночь, но уже под утро, миссис Лэнсбери послала служанку за неким человеком. Однако на ее призыв никто не откликнулся. И теперь Клейтон знал почему: тело несчастной Дорис полицейские нашли в улочке неподалеку, и оно было так изуродовано, что картина привела в ужас даже ко всему привычных служителей порядка. Записки при ней не было. Установив время смерти, сыщики пришли к выводу, что убийца перехватил служанку до того, как она вручила послание, и, следовательно, похитил его. Иными словами, адресат так и не узнал, с каким нетерпением ждала его миссис Лэнсбери, а Клейтон лишился шанса выяснить, кто и зачем, черт возьми, так срочно ей понадобился.

В ходе дальнейшего расследования было установлено, что миссис Лэнсбери мало с кем общалась и круг ее знакомых ограничивался поклонниками спиритизма. Полицейские побеседовали с теми, кто часто сталкивался с ней на сеансах. Однако никто из допрошенных не имел никаких дел с сумасбродной старой леди, их общение не выходило за рамки ритуала, предписанного правилами вежливости, поэтому вряд ли она послала записку кому-то из них. Кроме того, насколько стало известно, у нее не было ни родственников, ни друзей. В лондонском обществе Кэтрин Лэнсбери появилась несколько лет назад непонятно откуда. Все знали, что она заработала приличное состояние благодаря патенту на Механического слугу, но никому не удалось разнюхать про нее что-нибудь помимо того, что она вдова и приехала издалека, хотя это тоже было удивительно, если принять в расчет ее безупречное лондонское произношение. По последним слухам, она растратила свои деньги на попытки установить контакты с потусторонним миром, и кредиторы готовились со дня на день всерьез за нее взяться. Тем не менее миссис Лэнсбери, похоже, не собиралась отказываться от дорогого увлечения, хотя, согласно полученным свидетельствам, она посещала спиритические сеансы вовсе не для того, чтобы, как другие, побеседовать с неким конкретным духом. Она, например, ни разу не попросила помочь ей войти в контакт с покойным мужем, и когда очередной бойкий медиум с ликованием сообщал, что дух ее супруга явился в зал и хочет поговорить с ней, миссис Лэнсбери только отмахивалась сморщенной ручкой, словно услышала неподобающий комплимент:

– Вот уж вряд ли! Думаю, мой муж прекрасно знает, что у меня нет нужды с ним беседовать. Во всяком случае, прихожу я сюда не ради него. Мне нужен кое-кто другой. И я буду ждать.

А потом она сидела и молча ждала. Кого она имела в виду? “Тех, кто приходит с Другой стороны”? Именно им предназначалась книга? Но тогда кем было странное существо, попытавшееся эту книгу украсть? И как оно проникло на сеанс? И куда внезапно исчезло с улицы, оставляя кровавые следы, которые становились видимыми не сразу, а лишь по прошествии нескольких минут? Но главное – куда подевалась старушка из запертой изнутри комнаты? Опять слишком много вопросов оставалось без ответов. Абсурдных, надо признать, вопросов, но в то же время и спасительных для Клейтона. Потому что эти вопросы отвлекали его, спасая от себя самого. Клейтону нужны были такие вопросы – и другие подобные, – потому что из них выстраивалась стена против дикого натиска мыслей, которые искали малейшую лазейку, чтобы атаковать его мозг и в конце концов разрушить его. Поэтому ему волей-неволей приходилось скрывать свои обмороки. Никто из начальства не должен был знать о них – и в первую очередь капитан Синклер. И если ради этого придется отказаться от снов о Валери, Клейтон пойдет и на такую жертву. Он погладил правой рукой визитную карточку с золотой каймой – она лежала у него в кармане, подобно сокровищу на дне океана. Он полгода не вспоминал о ней, пока неделю назад не извлек наконец на свет божий.

Агент услышал, как открылась дверь, потом до него донесся едва различимый женский голос. Это значило, что предыдущий пациент покинул кабинет врача. Клейтон с отвращением глянул на дверь комнатки, где он сидел. Когда час назад он явился на консультацию к доктору Хиггинсу, пышнотелая медсестра провела его сюда по длинному коридору с множеством дверей и предложила повесить шляпу на вешалку и присесть. Заметив бледность Клейтона, она сообщила, что за время ожидания никто его не побеспокоит, так как у них не допускается, чтобы два пациента ждали приема вместе, и таким образом каждому гарантируется полная конфиденциальность. По той же причине ему тоже не следует выходить в коридор, пока медсестра сама не придет за ним. Судя по всему, душевные недуги относятся к разряду вещей сокровенных, сказал себе Клейтон, оставшись один.

Несколько минут он простоял посреди комнаты, потом все-таки решился снять шляпу и сесть, раздумывая над тем, кто является его соседями по таким же комнатам, которые, казалось, множились до бесконечности, будто порожденные игрой зеркал. Мужчины-неврастеники, угнетенные неподъемным грузом дел? Или дамы, страдающие бледной немочью и похожие на лесных фей с зеленоватой кожей – фей, в которых вдруг перестал верить какой-то ребенок? Или истеричные девушки, которым срочно нужен муж, а может, просто любовник? И что, дьявол их всех побери, сам он делает здесь, в этом музее психических отклонений? За следующий час Клейтон не раз задавал себе подобные вопросы. И не раз вставал, брал с вешалки шляпу и собирался уйти, рискуя столкнуться в коридоре с другим дезертиром. Однако снова возвращался на место, толком не зная почему. А теперь путь назад был отрезан. По тону разговора за дверью агент догадался, что происходит ритуал прощания, иначе говоря, доктор немного подремонтировал душу очередного страдальца. Затем послышался перестук каблуков, дверь открылась, и в проеме возник силуэт медсестры.

– Прошу вас, мистер Синклер!

Клейтон беззвучно чертыхнулся: неужели ему не хватило фантазии придумать себе другое имя?

– Вы можете пройти. Доктор Хиггинс ждет вас.

Пока Клейтон говорил, доктор Хиггинс двумя пальцами, большим и указательным, непрерывно подергивал свою бородку, и этот жест, похоже, свидетельствовал о каком-то неизлечимом недуге, поразившем собственную душу целителя. В любом случае поведение Хиггинса на нервы Клейтона действовало не лучшим образом. Скорее наоборот, поэтому агент поспешил отвести взгляд от доктора и принялся рассматривать просторный кабинет. Книги, теснившиеся на полках, были такими толстыми, будто в них собрали всю мудрость мира. Гравюры на стенах изображали внутренние органы и разные части тела. Неудобная кушетка. В углу шкаф-витрина, где красовалось несколько человеческих черепов с дурацкими улыбками – они стояли прямо поверх слоя из скальпелей, шприцов и прочих инструментов, весьма зловещего вида.

– Итак, вы воспринимаете сны как своего рода путешествия. Правильно, мистер Синклер? – спросил доктор.

– Да… более или менее. – Клейтон беспокойно поерзал на неудобном кожаном кресле, но так и не нашел более подходящую позу. Он решил скрестить свои длинные ноги и слегка наклонился вперед, выбрав для взгляда точку в нескольких метрах впереди от ботинок. – Не знаю, как лучше объяснить. Видите ли, на самом деле я все время понимаю, что тело мое пребывает вовсе не там, то есть, даже когда крепко сплю, я осознаю, что не нахожусь там по-настоящему; но, с другой стороны, не воспринимаю это и как сон, иными словами, уже проснувшись, вспоминаю пережитое отнюдь не как сновидение. Словно такое место и вправду существует и я могу переноситься туда мысленно… или душа моя может туда переноситься. – Он пожал плечами, вполне отдавая себе отчет, насколько странно все это звучит. – Вы считает, я несу полную чушь, доктор?

– Если бы я занимался чушью, у меня не было бы отбоя от пациентов и я давно бы разбогател. – Доктор Хиггинс постарался улыбкой подбодрить агента.

Клейтон не решился сказать, что, глядя на принятые здесь меры предосторожности, он и на самом деле подумал, что у доктора нет отбоя от пациентов, к тому же его часы, перстень и экстравагантные очки – из чистого золота, разумеется, – прямо-таки кричат о богатстве их хозяина.

– А скажите мне, мистер Синклер, это место, которое вам снится… оно всегда одно и то же?

– Да.

– Опишите мне его, – попросил доктор, сняв очки и положив их на стопку книг, где они застыли как орел на скале.

– Ну… это не так просто.

– Попытайтесь, прошу вас.

Клейтон тяжело вздохнул.

– Это необычная страна, но в то же время очень знакомая мне, – начал он после паузы. – В моих… снах я попадаю в область, не слишком отличную от английских равнин. Правду сказать, я бы сравнил ее с любым из тех мест с мирными пастбищами и певучими ручьями, которые воспел Китс, по крайней мере такое у меня возникает ощущение, когда я там оказываюсь. Но в то же время там все устроено по-другому. Как будто кто-то взял здешнюю реальность, поместил в мензурку, взболтал, а потом выплеснул обратно. И еще… там все очень… перепутано.

– Что вы имеете в виду?

– Понимаете… Люди там – это не люди или, может быть, все-таки люди, как вы и как я, но в них есть что-то еще. Словно внутри, по сути своей, они еще и животные… Или наоборот, может, это животные с человеческой душой… Иногда они предстают в обличье какого-либо зверя, а миг спустя я уже вижу перед собой женщину, мужчину или ребенка. Все перемешано, все сплавлено воедино: существа, населяющие тот мир, они животные и люди одновременно, а может, еще и растения. Есть мужчины – летучие мыши, и женщины-рыбы, и дети-бабочки, и подростки-мох, и старики-снег… Но когда я там, меня ничто не удивляет. Все выглядит гармонично и естественно, и мне даже в голову не приходит, что может быть как-то иначе. Да и сам я много чем бываю, при этом в каждом путешествии – чем-то новым: то зверем, то ветром, то дождем… Когда я становлюсь ветром, мне нравится ворошить шерсть у нее на спине, а она бежит по холмам, потом поворачивает и мчится мне навстречу, проходя сквозь меня. Иногда я бываю росой на траве, и, когда она ложится, я покрываю влагой ее волосы. Иногда я бегу рядом с ней, но она такая быстрая, что мне удается обогнать ее, только если я тоже становлюсь волком… А иногда мы беседуем и пьем чай в чудесной гостиной у нее дома, и она берет из моей руки какой-нибудь фрукт и со счастливой улыбкой впивается в него зубами, потому что я – дерево, а в другой раз – птица, и тогда я летаю очень высоко, а она сердито рычит, так как ей меня не достать…

– Вам всегда снится одно и то же место, но сны всегда разные, – перебил его доктор.

– Да, – ответил Клейтон, досадуя, что его прервали. – Я всегда попадаю в одно и то же место и всегда встречаю там одну и ту же… персону.

– Женщину?

Клейтон замялся:

– Это не совсем женщина. Как я вам уже сказал, там не годятся принятые у нас определения. Но… да, это что-то женское.

Доктор серьезно кивнул, погладил свои очки, и на губах его заиграла улыбка.

– Тем не менее каждое новое путешествие отличается от предыдущих, – продолжил Клейтон, явно стараясь уйти от этой темы.

– Странно, – стал размышлять вслух доктор. – Как правило, возвратные сновидения не слишком различаются между собой.

– Но я ведь вам уже объяснил: это не похоже на сон.

– Да, вы говорили. – Доктор с задумчивым видом пару раз дернул бородку, совсем как актер, проверяющий, крепко ли держится накладка. Потом метнул взгляд на свои записи. – А еще вы сказали, что это началось шесть месяцев назад.

– Да.

– И что раньше ничего подобного с вами не случалось.

– Не случалось.

– Вы уверены, что в детстве не страдали сомнамбулизмом или какими-нибудь иными нарушениями сна – у вас не было, скажем, бессонницы или ночных кошмаров?

– Уверен, что не было.

– А наблюдались ли у вас когда-нибудь – прошу, напрягите память – на повторяющейся основе следующие симптомы: мигрени, боязнь громких звуков, нарушения пищеварения?.. Хотя бы один из них?

Клейтон помотал головой.

– …Абулия, утомляемость, депрессия, отсутствие аппетита?..

– Ну, в последнее время случаются дни, когда я чувствую усталость и не хочу есть.

– Нет, нет! Меня интересует период до этих последних шести месяцев, до того, как у вас начались… сновидения.

– Нет, насколько помню.

– Галлюцинации, бред, головокружения?..

– Нет.

– …Нарушения в сексуальной сфере?..

– Боюсь, до сих пор я был весьма неинтересным молодым человеком, доктор.

Доктор Хиггинс кивнул и, оставив наконец в покое свою бородку, надел очки и с рассеянным видом написал несколько строчек в блокноте.

– И что же с вами все-таки произошло шесть месяцев назад, мистер Синклер? – спросил он, не поднимая глаз.

Клейтон чуть не подскочил:

– Как вы сказали? Боюсь, я плохо расслышал ваш вопрос, доктор.

Тот глянул на него поверх золотых очков:

– С вами наверняка что-то случилось. Если все эти симптомы возникли внезапно, а раньше ничего подобного не наблюдалось, то тут должна быть некая причина, понимаете? Попробуйте припомнить. Возможно, произошло что-то, чему вы в тот момент не придали особого значения, – скажем, несильно ударились головой, или было что-то другое, на первый взгляд вполне безобидное. Возможно, во время путешествия вы съели подпорченную пищу. А бывает, что и заражение крови дает странные симптомы. Или это было событие эмоционального плана, глубокая травма…

Клейтон с притворным старанием принялся разглаживать рукав своего пиджака, он явно тянул время. Глупо, конечно, но ему и в голову не пришло, что придется рассказывать доктору о том, что случилось в Блэкмуре, хотя он знал, прекрасно знал, с чего именно все это началось. Событие эмоционального плана? Да, можно сказать и так…

– Семь месяцев назад я испытал глубокое потрясение. Больше я ничего сказать не могу, так как речь идет о событии, которое требует соблюдения строгой профессиональной тайны.

– Профессиональной тайны? – Доктор опять заглянул в свои записи. – Как я понял, вы… слесарь, мистер Синклер.

– Э… да. Именно так.

– А руку вы потеряли…

– При тех самых обстоятельствах, о которых не имею права распространяться.

– Понятно, – сказал доктор, откидываясь на спинку кресла и с бесконечным терпением глядя на Клейтона. – Но в любом случае, мистер Синклер, вы должны понимать: я ничем не смогу помочь вам, если вы сами…

– Ради бога, довольно! – крикнул Клейтон.

Доктор всем своим видом изобразил обиду, и пациент сразу пожалел о том, что сорвался. Что он станет делать, если его выставят отсюда и откажутся лечить? Вряд ли у него хватит духу искать другого врача и вынести еще один такой же допрос. Поэтому он сделал глубокий вдох и постарался говорить спокойно, но слова слишком торопливо слетали с его уст:

– Простите, доктор, но вы задаете все новые и новые вопросы. А мне нужны как раз ответы. Рассказать о тех событиях я не имею права. Поэтому вам придется ставить диагноз, не располагая полной информацией. Отнеситесь к этому, скажем, как к детективному расследованию, где у вас имеется только один след, а остальное зависит от силы вашего воображения. Это не так сложно. На моей работе я сам… Э-э, многие замки, которые мне доводится вскрывать, требуют примерно такого же подхода, уверяю вас.

Доктор молча смотрел на него, раздумывая над неожиданной просьбой.

– Нельзя ли подвергнуть меня еще каким-нибудь обследованиям? Сделайте мне анализ крови… Или выпишите какое угодно лекарство. Я готов испробовать все, клянусь. Если желаете, ставьте на мне опыты. Я не откажусь… – Клейтон дрожащей рукой потер щеку, а потом уставился доктору в глаза. – Делайте что хотите. Но это должно прекратиться… Умоляю вас.

Доктор Хиггинс продолжал молча наблюдать за ним. Потом встал и направился к стеклянному шкафчику со словами:

– Заверните, пожалуйста, рукав, мистер Синклер. Я возьму у вас кровь на анализ, определю концентрацию гемоглобина, уровень креатинина, измерю уровень калия, хлора, натрия… и так далее, а также количество красных кровяных телец. – Доктор с улыбкой обернулся и вскинул вверх шприц, который показался Клейтону огромным. – Кто знает, а вдруг отыщем что-нибудь интересное.