Хмель и мёд
VI

Их встретил дремучий южный лес. Дорога текла между мощных деревьев, и свет едва брезжил сквозь бархатную листву: кроны сплетались в малахитовый купол. Караван полз по узким тропам и пересекал опушки, заросшие ароматной травой. Перебирался через ручьи и можжевеловые заросли.

– Отпусти меня, Тойву. – Совьон по-прежнему на него не смотрела, лишь прямо сидела в седле. – Отпусти, я вернусь к закату. С повозками вы передвигаетесь медленно, а мой конь быстрее любого из ваших. Я успею вас догнать.

Совьон говорила так тихо, что никто, кроме Тойву, не мог бы ее услышать. Но ее «отпусти-отпусти-отпусти меня» царапало предводителю слух – она просила, будто он удерживал ее силой. Будто он был ей нежеланным мужем, запирающим в неродном доме, и словно бы что-то звало Совьон, мучило, нещадно вырывало из кольца его рук.

– Что случилось? – спрашивал Тойву, едва разлепляя уголки губ, и звуки не шли из горла женщины. Она направляла непривычно тревожный взгляд в сторону горизонта, перечерченного листвой и хвоей.

– Не спрашивай. Лишь отпусти. И не посылай со мной никого из отряда.

Не было над Совьон никакой власти. Никогда не было, хотя воительница и позволяла думать иначе. Что ей предводитель отряда, что князь и что сами боги? Тойву ей даже не муж. И никогда бы им не стал и не сумел бы удержать Совьон рядом с собой, с караваном, с драконьей невестой.

– Отпусти. – Женщина наконец-то повернула голову, пригибаясь под особо низкой веткой. И глаза у нее были – голубика в переливающейся малахитовой листве. Полумесяц расплавился на скуле аспидным серпом. Черные волосы блестели, словно крылья, которые ее ворон раскидывал над густым южным лесом.

Тойву любил свою жену. Любил сильнее, чем мог бы любить кого-нибудь другого, и он хотел вернуться к ней – красивой и нежной, с пышными бедрами и светлыми косами, пахнущими яблоком и некошеным лугом. Он желал обнять ее и подхватить на руки их сына, русого и курносого, как мать. Если бы боги дали Тойву несколько жизней, ни одну бы из них он не провел рядом с Совьон. Но в народе говорили, что у воинов – особая смерть, и лицо у нее красивое. Тойву знал, что у его смерти были бы глаза Совьон – ягоды голубики, лопавшиеся под копытами боевого коня.

Когда отряд переезжал могучие, выползающие из-под земли корни дубов, морщины на лбу Тойву разгладились. Мужчина устало махнул рукой: поезжай. Ты вольна делать все, что пожелаешь. Хочешь – возвращайся, хочешь – нет, и пусть лютые ветра поют тебе колыбельные на перекрестье длинных дорог.

– Я вернусь к закату, – твердо сказала Совьон.

Она была свободным человеком, но, сколько Тойву знал ее, исполняла все, что обещала. И она клялась на своем мече защищать драконью невесту до тех пор, пока та не окажется в чертогах Сармата. И пока караван не достигнет Матерь-горы, конечно, Совьон будет рядом. А потом… Тойву нравилось думать, что он встретится с Совьон еще раз, когда их путешествие закончится. Когда воины вернутся в Черногород и попытаются забыть о перевалах, о болотах, о бельмяноглазой девушке с колдовской свирелью, на месте которой могла бы быть их сестра или дочь.

Может, однажды Совьон придет в дом Тойву. Появится на его пороге, ведя под уздцы огромного коня, – иссиня-черная, статная, чуть усталая с дороги. И Тойву будет говорить с Совьон как с соратницей, и они вспомнят все, что случилось в этом походе. Его жена усадит гостью за большой семейный стол, на скамью из красного дерева, и подаст напитки и пищу, хотя взглянет совсем не так, как смотрела бы на других боевых товарищей мужа. С легкой ревностью. Она примет Совьон радушно, но настороженно, потому что увидит в ней не воина, а красивую женщину. Высокую, крепкую, с глазами, как бездонные колодцы. Долго же потом Тойву придется обнимать милую и убеждать, что Совьон – всего лишь одна из воителей в его отряде, не больше и не меньше. И он не любит ни этой ее чудовищной красоты, ни ее темных тайн. Но ничего, у Тойву чудесная жена. Она поймет.

Совьон сядет у его очага и под вечер наконец-то улыбнется краями сухих губ. И, Тойву знал это, в его доме она будет казаться чужой. Чужой среди этих яблоневых садов и бескрайних пашен, среди столов из красного дерева, деревенских собраний и семейных историй, среди игрушек, вырезанных Тойву для сына. Совьон – это северные леса и скалы, бесконечные дороги и синие воды глубоких рек.

Поэтому-то она никогда к нему и не придет.

Никто не решился спросить, почему уезжала Совьон. Сам Тойву не был настроен что-то рассказывать. Она обещала вернуться к закату – и что теперь говорить? Правда это или нет, слова уже ничем не помогут. Но – мужчина ловил взгляды, устремленные в спину Совьон, – воины отряда подумали, что она сбегает. По-крысиному бросает их в преддверии чего-то страшного. И хотя Тойву не позволял себе таких мыслей – Совьон не давала повода усомниться в своей храбрости, – он понимал, что все это было затеяно неспроста.

Совьон остановилась всего лишь на мгновение – у края небольшой опушки, гарцуя перед влажной древесной тьмой. Обернулась, смахнула короткую смоляную прядь со лба, посмотрела на отдалившийся караван. И у Тойву почти защемило сердце. Предводителю показалось, что он видит Совьон в последний раз.

Жених мчался так быстро, что комья почвы летели из-под его копыт. Ветки хлестали коня по вороным бокам, листва путалась в волосах Совьон – но всадница неслась сквозь лес, не чувствуя под собой земли. Деревья прижимались друг к другу все теснее, и непроглядная зеленая чаща облепляла со всех сторон. Запах диких ягод и горьких трав, глухие крики ворона, хлопающего над головой, и восстающие дубы-исполины, увенчанные изумрудными кронами, будто княжескими венцами. Чем дальше ехала Совьон, тем горше и тяжелее становился вокруг воздух. Жених нес ее к сердцу дремучего леса – прямо к его хозяйке.

Совьон выросла в северных дубравах и лучше, чем кто-нибудь другой, находила дорогу в непроглядной чаще. Она умела распутывать узлы малозаметных троп и знала, как выйти к человеческому жилищу. Но женщина понимала: даже самый искусный следопыт и самый опытный странник не сможет отыскать путь к хозяйке леса, если та сама этого не захочет. Перед Женихом разбегались юркие лисы, сурки прятались в норы, и белки скрывались в листве. Перескочив через бурелом, конь остановился: тревожно забил копытами, выпуская из ноздрей пар. Даже он, огромный и лютый, не решался подойти ближе. Дорога вывела Совьон к хижине Моркки Виелмо – ведьмы-вёльхи, хранительницы здешних мест.

Совьон не стала мучить Жениха и, оставив его у трех лип, одна пошла за частокол. Ее ворон беспокойно кружил в небе над кособокой хижиной, боясь опускаться ниже верхушек деревьев. К дому Совьон пробиралась крадучись, словно на охоте; пальцы легли на рукоять меча, но что могла сталь против колдовства Моркки Виелмо, младшей вёльхи древнейшего ведьминского рода? Хижина ее поросла мхом, а у двери, постукивая, висели костяные амулеты, путавшиеся в вязанках сушеных цветов и ягод.

– Я слышу топот коня, громкий, словно гром. Гр-ра, гр-ра, гр-а, кто же пожаловал ко мне?

Не мог такой голос принадлежать смертной женщине. Насмешливо-пронзительный, глубокий, вкрадчивый, просачивающийся сквозь щели древнего дома.

– Я слышу лязг стали, острой, словно зубцы гор. Я слышу журчание крови, черной, словно вороново крыло. Кто, кто, кто же пожаловал ко мне?

Совьон стояла у порога ни жива ни мертва. Отодвинув обереги и багряные листья, нанизанные на нити, она прикоснулась пальцами к шершавой двери.

– Уж не ты ли это… – Сердце пропустило удар. Ворон испуганно закаркал в вышине. – Уж не ты ли это, Совайо Йоре?

У вёльх всегда двойные имена. Так легче запутать людей и духов.

Скрип – это Совьон распахнула дверь. Треск – это отозвались сухие доски под ее сапогом. Ей, чересчур высокой, пришлось наклониться, чтобы не задеть головой верхнюю балку. Так захочешь-не захочешь, а согнешь перед хозяйкой спину.

Смех брызнул ей в лицо. Недобрый смех, жуткий.

– Ах, Совайо Йоре. Здравствуй, Совайо Йоре, посмевшая прийти ко мне после того, что натворила.

Давно никто не называл Совьон так. И каждый звук в ее имени – нож, вспарывающий старую рану.

Моркка Виелмо не вышла к ней навстречу, и Совьон пришлось пройти в глубь хижины. Обитель лесной колдуньи: стол, заставленный сосудами из разноцветного стекла, охапки приготовленных для снадобий трав и засушенных плодов. Украшения, котлы, птичьи черепки и лисьи лапки, подвешенные на тонких жгутах и медленно поворачивающиеся под потолком. Запахи влажного меха и чернозема, древесных смол и ломких цветочных лепестков.

Вёльха Моркка Виелмо стояла в окружении пышных душистых вязанок и амулетов. Среднего роста, сохранившая былую стройность, с морщинами, перечертившими ее лицо, но не сделавшими его сморщенным, словно гнилая слива, – Княжьи горы знали куда более старых ведьм. У Моркки были полностью седые волосы, лохматившиеся на голове и от середины заплетенные в две косицы, перетянутые кожаными алыми и коричневыми тесьмами. Платье, расшитое зубчатыми кольцами узоров, жилистые напряженные руки – будто когти орла, готового вцепиться в горло.

Она была сильна. Сильнее обычных ведьм – как и все ее сестры. И достаточно молода по меркам вёльх: не зная ее, Совьон могла бы дать Моркке Виелмо пятьдесят зим. Но, конечно, та жила на свете гораздо, гораздо дольше.

– Ну что же ты молчишь, Совайо Йоре? Может, в битвах тебе вырвали язык?

– Не вырвали, – ответила Совьон. И тут же почувствовала во рту вкус крови.

Моркка выдохнула, ощерившись.

– Так зачем же ты пришла ко мне?

Рот наполнился кровью, и Совьон пришлось, откашлявшись, вытереть губы рукавом.

– За помощью.

Когда Моркка Виелмо засмеялась, птичьи черепа и звериные кости закрутились быстрее, зашуршали вплетенные в вязанки ленты. Ведьма небрежно одернула подол и, замолчав так же резко, как и расхохоталась, шагнула к Совьон.

– Хочешь историю, нежеланная гостья?

Воительница не хотела, но Моркка Виелмо, перебросив косицы за спину, развернулась и отошла к резному мутноватому окну.

– Я никогда не знала ведьмы могущественнее, чем самая старшая моя сестра – первая из нашего рода. Кейриик Хайре – скажи, тебе знакомо это имя? Возможно, ты слышала его прежде?

Лицо Совьон стало белее молока.

– Наступило время, когда Кейриик Хайре начала подыскивать себе преемницу. Ты ведь знаешь, что бывает с вёльхой, не успевшей передать свои знания молодой ведьме? Когда к вёльхе приходит смерть, непереданная сила мучит, губит, выворачивает наизнанку. Потому что это великая сила, страшная, и она должна передаваться из рук в руки, из сердца в сердце. Знания самой старшей из моих сестер были могущественнее наших. И хозяйства у нее были обширнее – скалы и леса севера. И вот однажды, особенно лютой и снежной зимой, Кейриик Хайре нашла в своих владениях младенца, девочку. Мать отнесла ее умирать в лес и, завернув в тряпье, бросила в сугробы. Знаешь, почему?

Казалось, больше в Совьон не осталось жизни. Только сковавший мышцы безграничный холод.

– Потому что все тело девочки было в черных родимых пятнах. Люди в деревне решили, что она проклята и принесет им только несчастье. Поэтому они сказали матери оставить дочь в лесу, и та согласилась. А Кейриик Хайре нашла девочку, и спасла, и воспитала, словно собственное дитя. Год за годом передавала ей свои знания и силу – так чего тебе не хватало, Совайо Йоре?

Моркка вскинула подбородок, обнажив клыки.

– Она оставила на твоей коже знак, чтобы согнать пятна с лица и чтобы все духи ее хозяйств принимали тебя за свою. Она рассказала тебе, как разгадывать прошлое и как видеть будущее, как взращивать любовь и сеять ненависть, как читать по звездам и повелевать колдовскими тварями. И чем ты отплатила ей? Сбежала, даже не позволив доучить тебя до конца. Стоило оно того, Совайо Йоре? Чтобы ходить, неприкаянной, между смертными и вёльхами, знать слишком много для них и слишком мало для нас. Каково это – быть обхитренной даже жалкими мереками, слабейшими существами южных топей?

Из-за мереков погибли трое воинов из каравана. Совьон проснулась раньше других, но все равно не сумела никого спасти: Моркке Виелмо доносили обо всем, что случалось в ее владениях.

– А знаешь, что хуже прочего, Совайо Йоре? Та часть колдовства, которую моя сестра успела вложить в тебя, сильна. Сильна до такой степени, что чужие смерти сыплются с твоих рук.

– Я знаю, – проговорила Совьон, пытаясь вернуть дрожащему голосу былую твердость. – Поэтому и пришла. Если вёльха коснется чужого оружия, следующий бой его хозяина станет последним.

– Верно, – произнесла Моркка Виелмо, щурясь, будто кошка на свету, а Совьон стиснула зубы. – Так что?

– Мереки обхитрили меня, – проглотила ком в горле, – и я обрекла воина на смерть, дотронувшись до его кинжала.

– Ах, Совайо Йоре. Глупая, недоученная, неосторожная Совайо Йоре…

Совьон сжала пальцы в кулак.

– Называй меня, как пожелаешь, Моркка Виелмо. Ругай, проклинай, уродуй. Я предала свою наставницу, но нет смысла объяснять тебе, почему. Я не ищу прощения, потому что такое не прощают. Я лишь прошу милосердия к человеку, который не заслужил быть обреченным. Его зовут Тойву, и он предводитель черногородского каравана, – спаси его, Моркка Виелмо, и я сделаю все, что ты захочешь.

Вёльха медленно шагнула к ней. Долго смотрела снизу вверх дымчато-зелеными глазами, а потом почти нежно заправила за ухо Совьон выскочившую короткую прядь.

– Ах, Совайо Йоре. Та сила, что сейчас течет в тебе, – сила моей старшей сестры. Она ограниченна, но глубока. И ты предрекаешь смерть так, как предрекала бы она. Мои благословения не сильнее твоих проклятий.

Совьон отшатнулась, почернев лицом.

– И даже если бы я захотела помочь тебе, – продолжала Моркка, – я бы все равно не смогла.

– Но ты бы не захотела.

Моркка Виелмо мягко засмеялась, дотронувшись до одной из подвешенных вязанок. На ладони ей посыпались сухие цветочные лепестки.

– Я живу в топях на юге, но знаю все, что происходит с моими сестрами. Скорее всего, ты теперь редко бываешь в родных краях. И, возможно, чьи-то языки донесли тебе, что Кейриик Хайре умерла, но вряд ли кто-то решился рассказать, как именно. А она умирала чудовищно, Совайо Йоре. Да, она передала тебе часть знаний, но и оставшегося могущества было достаточно, чтобы причинить такую муку, какой моя сестра не заслужила. Конечно, она не смогла отыскать другую преемницу – редко где встретишь девочку, способную принять столько колдовских умений, сколько смогла бы принять ты. Боги свели вас вместе в зимнем лесу, но ты разорвала эту нить. Знаешь, Совайо Йоре, черногородский воин будет не первым человеком, которого ты обрекла на жуткую смерть.

Кейриик Хайре умирала долго, очень долго. Непереданная сила тянула душу к износившемуся телу. Страшно, страшно, страшно умирала Кейриик Хайре – ты ведь помнишь, как далеко от ее хижины была ближайшая деревня? Крики Кейриик Хайре услышали даже там. На вторую неделю к ее дому рискнули подобраться самые отчаянные из мужчин. Кто-то даже решился разобрать крышу – говорят, если ведьма при смерти, нужно разобрать крышу, так душе будет легче упорхнуть ввысь… Ах, что это, Совайо Йоре?

Моркка взмахнула ладонями, и сморщенные лепестки, кружась, начали опускаться на пол. Шагнув сквозь них, ведьма приблизилась к Совьон и коснулась ее щеки пальцем.

– Мокро, – заметила вёльха. – Но слезы уже ничем не помогут моей сестре. И тебе не помогут, потому что ты не станешь передавать свои колдовские знания и умрешь так же, как она. Как ведьма.

– Нет, – тихо возразила Совьон. – Я умру как воин.

Моркка Виелмо улыбнулась:

– Вряд ли.

Ее нога в башмачке наступила на засушенные лепестки. Раздался хруст.

– А хочешь, я расскажу тебе, как умрет предводитель черногородского каравана? Да, убьешь его ты, но чьими руками?

Совьон молчала, хмуро вытирая глаза тыльной стороной ладони, но Моркка продолжала.

– Пару лет назад в этих лесах свирепствовал один разбойничий атаман, гроза всех торговых караванов. Сколько голов срубил, чтобы наколоть на копья перед своим логовом, – не сосчитать. Помнишь, как его имя?

Воительница застыла.

– Его звали Шык-бет, и его утопили в здешних болотах два года назад.

– Какая же ты глупая, Совайо Йоре! Кому суждено быть зарезанным, не утонет. Много ли богатств в черногородском караване? Смогут ли Шык-бет и его разбойники не позариться на них?

Видя, как напряглась Совьон, как глаза ее помутнели от ужаса, Моркка Виелмо подцепила пальцами свои седые косы, перебросив на грудь.

– Этой ночью разбойничий атаман убьет предводителя каравана и многих его людей. Заберет все, что охранял черногородский отряд, – золото, серебро, камни. И девушку, которую везут в одной из повозок.

Больше Совьон не слушала. Только развернулась на каблуках, пересекла сени и, толкнув дверь плечом, вылетела из хижины Моркки Виелмо. И услышала, что в спину ей несся хохот ведьмы. Совьон провела в доме вёльхи не больше получаса – ей бы хватило времени вернуться к каравану еще до заката, как и обещала. И тогда она бы сумела предупредить отряд о грозном разбойничьем атамане Шык-бете и его ловушках.

Но у горизонта клубилось нежное розовое марево рассвета.