Хмель и мёд
V

Последняя часть пути началась дурно: утром Та Ёхо не оказалось в шатре женщин. Позже Совьон нашла ее в прилеске у реки и вынесла к каравану – айха цеплялась за ее шею и волочила босые ноги по земле. Лицо Та Ёхо было залито потом, а бедро – распорото до мяса.

– Зверь, – коротко объяснила Совьон, пока бесчувственную девушку укладывали в повозку к драконьей невесте. – Кто знает, что за твари водятся в этих лесах.

Тойву, нахмурившись, спросил, видела ли Совьон чьи-то следы. Нет, покачала головой женщина: видимо, зверь шел берегом и речная вода смыла все к рассвету. Бесполезно его искать – глубинно-синие глаза воительницы остановились на Оркки Лисе. Совьон смотрела на мужчину дольше, чем следовало, и Лутый, топчась у телег и глядя на блестящие в траве капли крови Та Ёхо, чувствовал, как язык прилипал к гортани.

Можно уже было сложить два и два.

Тойву говорил, что теперь не стоит бродить в одиночку, – остальные молчали. Деревья качались над дорогой, и птицы пели невесело – что за сила толкнула Та Ёхо идти ночью в прилесок в одной рубахе? Что за когти или зубы ее покалечили? Почему лицо у Оркки Лиса стало, словно у покойника, мертвенно-восковое? Его глаза помутнели, а руки тряслись так, что не могли удержать поводья. Но больше Тойву ничего не сказал. И ничего не сказала Совьон – значит, никому не следовало задавать вопросов.

И отряд продолжил путь, двигаясь на юго-восток по Плато Предателя.

Травы становились все гуще, и ветра гуляли над равнинами – впервые дохнуло теплом. Слоистый уступ плато напоминал поросший срез оникса, внизу бежала полноводная река. У горизонта поднимались настоящие леса – густые, непроходимые.

– Никогда не слышал, чтобы на Плато Предателя обитали кровожадные звери. – Сейчас Лутый был единственным, кто мог развеселить угрюмый отряд. Он ли не знал, что Та Ёхо ранило не животное? – Кто угодно, но не они.

– Разбойники, – выплюнул Корноухий, откидывая за шею чуть вьющуюся жидковато-каштановую прядь. Мужчина хлопнул коня по боку, добавив: – и мереки.

– Кто? – переспросили. Но тихо, хотя и заинтересованно, – слова не долетали до головы отряда, где ехал Тойву со своими ближайшими соратниками.

– Это не ко мне, – Корноухий провел языком по зубам, – это к Лутому. Мереки – его маленькие слепки.

– Полно врать. – Юноша улыбнулся, пристраиваясь к последней телеге. Он обвел глазами лица молодых воинов, удостоверившись, что его слушал даже Скали, прячущий лицо в темном капюшоне, – все люди Оркки Лиса, до сих пор державшегося обособленно. Оркки замыкал караван, и Лутый не смел тревожить его одиночество.

Мереки, как рассказывал Лутый, – это злые духи, обитающие в южных топях у подножия Костяного хребта. Юркие пакостники – настигая отряд, мереки стреноживали лошадей, рвали палатки и крали вещи, стремясь рассорить путешественников между собой.

– Они приходят душными ночами и никогда не нападают в открытую. – Лутый коротко втянул воздух через нос. – Мереки оставляют за собой вереницу мелких неприятностей, но порой их нашествие обращается страшным горем.

Они сеяли ругань и смуту – воины не одного отряда, схлестнувшись, поубивали друг друга после стараний мереков. Недобрые шутки сбивали караваны с пути и увлекали людей в трясины.

– А выглядят они как крошечные человекоподобные создания, и лица у них крупные, с безгубыми ртами и острыми зубами, оплетенными тиной. Мереки часто опутывают себя травами с брусникой и клюквой – редкий глаз сможет их увидеть.

– Но твой-то сможет?

Лутый усмехнулся.

– Узнаем.

И все же парни приободрились. Маленькие плуты – не неизвестный зверь из прилеска, распоровший Та Ёхо бедро. Даже если они действительно живут на болотах, с ними умелые воины справятся.

– Эй, Лутый. – Гъял подал голос, и Безмолвный кивал в такт его словам. – Ты, похоже, знаешь про леса на плато лучше нас. Расскажи еще.

Да, юноша слышал многое. Но отшутился и не стал больше ничего говорить – об этом не баяли собиратели историй, а предупреждал Оркки Лис. Черногород находился достаточно далеко от Плато Предателя, чтобы для отряда разбойники, ютившиеся в чащобах, казались неотесанными и безликими. Они – не ровня княжеским доверенным. Тойву мудро решил, что не стоит тревожить воинов понапрасну, – чем ближе к Матерь-горе, тем всем страшнее. А от Лутого Оркки Лис не утаил о Шык-бете – разбойничьем атамане, лютовавшем на плато пару лет назад.

Шык-бет был родом из маленького южного племени, живущего в землях, отошедших колываньскому князю. Отказавшись платить дань, Шык-бет собрал своих людей и ушел в набеги к плато, но ему повезло больше остальных: его шайку не настиг огонь Сармата-змея, которому Колывань принесла откуп взамен на защиту от распоясавшегося разбойничьего народа. Никто не превосходил Шык-бета в дикостях. У его хижин стояли колья с нанизанными человеческими головами, обмазанными сосновой смолой. В лохматых черных косах Шык-бета стучали косточки, вынутые из отрубленных пальцев, и ни один торговый караван не мог пройти мимо его людей – всех резали.

Говорили, позже кто-то не то вздернул его на дереве, не то утопил в болоте. Дело прошлое – но, не желая рисковать, Тойву, пусть и не сомневающийся в отваге и силе черногородских воинов, решил вести свой отряд путем, пролегавшим как можно дальше от мест, где зверствовал Шык-бет. Мало того, что те разбойники были лихи и бессердечны, – они слыли хитрецами, расставлявшими сотни ловушек.

Зато за лесами на плато покажется Матерь-гора.

…Солнце, прозрачно-желтое, поднялось в зенит над дорогой. Та Ёхо не стало лучше: у нее начались жар и бред – на привалах возле айхи суетились женщины, и больше всех – Совьон, но толку выходило немного. Оркки Лис все мертвел и мертвел с каждым часом, а Лутый впервые не знал, что сказать и как утешить. Тем более наставник избегал его общества.

Лутый даже хотел поговорить со Скали, но о чем? «Ты оказался прав, и девушка, которую я считал своей приятельницей, бродила под ущербной луной в теле лосихи». Юноша сплюнул на траву и потер единственный глаз.

Он наблюдал за Совьон у повозки драконьей невесты так долго, что отмечал малейшие изменения. В первый день ноября воительница обернула правое запястье черной тряпицей – если бы Лутый знал меньше, то решил бы, что и ее поцарапал неведомый зверь. Ее ворон летел над лесами, а потом и вовсе исчез и не показывался до вечера. А на ночь караван остановился на шелковой траве у дряхлых сосен: говорили, за холмом – рукой подать – растекалось глубокое озеро. Лутого снова поставили в дозор, и именно к озеру юноша решил сходить, когда растущая луна разгорелась с полной силой. Но прежде – прежде он сидел у шатра женщин, желая услышать голос Та Ёхо и боясь, что с минуты на минуту сообщат о ее смерти.

«Зачем, ну зачем ты увел Оркки так далеко в прилесок?»

Ему следовало остаться у сторожевых огней, а не спускаться по холму, – если Тойву узнает, то Лутому придется худо. Но он больше не мог выслушивать разговоры других дозорных о звере-душегубе, и потому дышал сладким озерным воздухом. Ночь пошла на излом, по черной глади тек лунный свет. Спустя четверть часа Лутый рискнул подобраться еще ближе – бархатные воды колыхалось у самых его ступней: юноша снял сапоги.

За стрекотом сверчков и далеких костров он не сразу понял, что был не один. Ужалила мысль: кто-то пошел топиться. Либо Скали, либо Оркки Лис, – Лутому пришлось ползти вдоль камышей, шелестевших на слабом ветру. Уже приготовившись выскочить из зарослей, Лутый сощурился и рассмотрел лежащую на коряге одежду. И фигуру, стоявшую к нему спиной – вода лизала пояс, – крупную, но не мужскую.

Лутый не чувствовал себя мальчишкой, который подглядывал за обнаженной женщиной. Скорее он стал нежеланным свидетелем тайного обряда. В лунном свете кожа Совьон казалась белой, как звездное молоко, а полурасплетенная коса – чернее крыльев ворона. На какой-то безумный миг Лутому привиделось, что спину и руки женщины проела угольная озерная вода, – так его удивили расплывшиеся по телу Совьон пятна. Они были разных форм и размеров, будто смоляные кляксы, и расползались повсюду – по шее, обычно скрытой воротом рубахи, пересекали бок, чернили поясницу и, по-видимому, перебегали на грудь. Когда Совьон потянулась к своему плечу, Лутый заметил и пятно на правом запястье. Более блеклое, чем остальные, – сегодня женщина прятала его за тряпицей.

Все, на что хватило юношу, – прижав сапоги к животу, тихо убраться прочь.

Новое утро не сулило ему ничего хорошего. Лодыжки сдавила свинцовая тяжесть, а в горле было кисло, – Оркки Лис думал, что выглядел сейчас не лучше безумца Скали на Недремлющем перевале. Тоже шел, шатаясь, и сторонился разговоров. Отряд только просыпался, но Оркки повезло, и он отыскал Совьон у одной из дряхлых сосен. Глаза женщины еще были опухшими ото сна, но смотрела она по-прежнему спокойно и вдумчиво.

Оркки стиснул ее локоть пальцами и открыл рот, но вместо слов вырвался лишь сиплый свист.

– Отпусти меня, Лис. – Совьон нахмурилась, и Оркки подчинился. – Что тебе нужно?

Тот рассеянно оглянулся, но к соснам никто не шел.

– Спаси ее, – зашипел. – Я не знаю, кто ты, не знаю, откуда ты пришла, но проси у меня что хочешь и спаси Та Ёхо.

В старых ветвях глухо каркнул ворон.

– А все говорили о твоей рассудительности, Оркки Лис. – Совьон покачала головой. – Та Ёхо – моя подруга, и мне не ничего от тебя не нужно. Я не могу ее вылечить.

– Почему?

– Не умею. У меня нет таких сил.

– Почему? – упрямо повторил он. – Тойву говорил, ты избавила его от кашля. Рана Та Ёхо не должна стать смертельной.

Совьон вздохнула и приблизилась к его уху.

– Не должна, – согласилась, – но станет.

Оркки Лис отшатнулся, словно она его ударила. А Совьон посмотрела за горизонт, и глаза ее были стеклянными.

– Клянусь, я сделала все, что могла. Но если я и вижу чуть дальше, чем другие, то знаю: мне не суждено помочь Та Ёхо.

Лицо Оркки исказилось. Мужчина покачнулся и упал бы, если бы Совьон не придержала его за плечо.

– Тогда кому суждено? – Он взревел от отчаяния – некоторые воины оглянулись. – Жертвы, проклятия, ритуальные песни и подношения – что может спасти ее, Совьон?

Женщина уже не отвечала и собралась уходить, но вдруг взглянула на Оркки так, будто впервые его увидела.

– Песни, – сухо повторила она, словно пробуя, как это слово шуршит на языке.

…Пока палатки грузили в телеги, драконья невеста сидела у озера. Ее полные белые ноги по щиколотку были в воде – девушка болтала ими, а ее рабыня устраивалась рядом на расстеленном шерстяном покрывале. На груди Рацлавы лежали две косицы – несколько волосков запуталось в нефритовых бусах. Ее длинные узорные рукава Хавтора уложила на подстилку – чтобы не запачкать сырой землей. Совьон с неудовольствием заметила, что неподалеку крутился прихвостень Оркки Лиса с приятелями, но останавливаться не стала.

– Здравствуй. – Рацлава вскинула белое лицо, когда услышала ее шаги. И попыталась улыбнуться.

Совьон встала сбоку и наклонилась, почти касаясь подбородком ее макушки.

– Ответь мне, драконья невеста. Я знаю, что певцы камня умеют не только разрушать, но и строить. Подчиняя волю, и ранить душу, и лечить ее. Но способны ли они исцелять тело?

Рацлава отвернулась и пусто взглянула на плещущееся утреннее озеро.

– Моя наставница умела. Ее песня могла крошить кость, а могла и срастить ее заново.

– Она научила тебя этому?

Рацлава рассмеялась и подняла пальцы в незаживающих порезах – рукав платья соскользнул с покрывала.

– Я всему учусь сама.

– Та Ёхо умирает, – тихо проговорила Совьон. – Если вылечишь ее, я верну тебе свирель насовсем.

Ноздри Рацлавы расширились, как у шакала, почуявшего кровь. Ей хотелось играть, так хотелось – но одновременно ее лицо стало растерянным.

– Я никогда не пробовала раньше. Не уверена, что смогу.

Совьон поняла, что девушка уже думала об этом. Но пересилил страх неудачи – что если Та Ёхо погибнет, а ее свирель опять прикажут сломать?

– Значит, попробуешь теперь, – спокойно произнесла Совьон и, сжав ладонь Рацлавы, осторожно подняла девушку на ноги. Всколыхнулась ткань ее рукавов – длинных-длинных, как у колдуний из сказок. – Ну же, идем.

От предвкушения у Рацлавы защекотало в горле.