Топор со стола
III

За бортом перекатывалось зеленовато-серое море. У горизонта холмы его волн касались мутного неба, по которому плыли и плыли облака: так сменялись дни. Со дна поднимались скалы, похожие на окаменевшие останки древних чудовищ. Корабль проходил мимо огромных зубастых голов, и раскрошенных лап, и отвердевших кож, которые могли бы сбрасывать с себя твари пучин. Море урчало, и вода точила ноздреватую породу.

Они давно сбились с курса. Никому, даже старому кормчему Ежи, не доводилось бывать так далеко на севере. Ночами Хортим Горбович и его дружина не видели звезд – лишь туман, прилипающий к небосводу. Казалось, здесь их путало даже солнце: долго не выглядывало, прячась за облаками и пеленой снега. Скалы-чудовища восставали, будто стены исполинского лабиринта. Воды, лениво шипя, несли корабль – куда? Едва ли на юг. Ежи ждал, когда прояснится небо, но Хортим знал, что они не могли ждать слишком долго. Инжука умирал.

Тукер лежал на сдвинутых сундуках на палубе. Шторм подорвал его: щеки впали, глаза ввалились, а кожа натянулась на кости, будто желтоватая бумага. Инжука ничего не ел – внутри с трудом удерживалась даже вода. Его трясло то от жара, то от холода, лоб пылал, а на губах оставался грязный налет. Хортим надеялся, что его еще можно было спасти, – Соколья дюжина отогревала Инжуку своими одеждами, накрывала от снега и ветра, но тот продолжал таять. Тоскливо и глухо хлопал парус над его неказистым ложем. И Хортим был в отчаянии.

Однажды, когда и небо, и море налились сизой голубизной – по ним пробегали серые барашки пены и облаков, а хребты скалистых чудовищ ныряли под воду, – Фасольд сказал Хортиму, что нельзя так убиваться из-за каждого своего человека. Иначе на все смерти не хватит. Они сидели на корме: костяшкой пальца Фасольд гладил седой ус, и мелкие морские брызги ложились на его колючие небритые щеки. Хортим же походил на черную птицу, намокшую и жалкую. Влажные пряди его волос спускались до плеч комками, со лба сбилась тесьма. На заостренном лице сильнее выделялись бугры ожогов, глаза судорожно моргали – Хортим впервые терял своего соратника. Он силился что-то изменить, но тщетно.

Изгнание юноши длилось больше четырех лет. Кто-то из воинов Фасольда погиб в Хаарлифе, кого-то еще в первый год сожгла болезнь, но Хортиму везло, и все двенадцать из Сокольей дюжины по-прежнему были с ним. Они пережили и походы в Хаарлиф, и столкновение с Сарматом два года назад – тогда больше всех пострадал сам Хортим, которому дракон изуродовал почти полтела. Разве княжич Сокольей дюжине не господин и не опора, разве он не должен заботиться о своих друзьях? Так почему он не способен спасти Инжуку? Но разумом Хортим понимал, что не ему тягаться с беспокойным морем и лихорадкой. Если бы боги улыбнулись им и на их пути показалось бы чье-нибудь поселение… Но горизонт по-прежнему был чист.

И Хортим смотрел на восковое лицо Инжуки, брался за весла, и навстречу кораблю выступали новые обломки каменных гряд. Ни единой живой души, лишь плеск волн и шуршание ветра, крики Ежи и скрип корабельных снастей.

– Ты привыкнешь, – угрюмо сказал Фасольд, налегая на весло. – Скоро.

Хортим услышал его, но не ответил, лишь рассеянно повел головой. Он мало разговаривал в последние дни – и Соколья дюжина если не молчала, то общалась мрачным шепотом. Им всем казалось, будто отмирает часть их собственного тела. Когда Хортим хотел отвлечься от мыслей, то греб сильнее, стирая мозолистые руки. Словно в первый год изгнания, когда в нем еще оставалось нечто холеное, княжеское. Малика говорила, что их кровь густая и великая и всегда дает о себе знать. Отпрыска их рода не спрятать ни за лохмотьями, ни за слоями грязи в жуткую нищету – он всегда остается царственным и гордым. Посмотрела бы ты сейчас на своего брата, сестрица, обожженного, сгорбленного, отчаявшегося.

Корабль плыл, и море под ним белело. Появлялись пластины льдов. Скалы стали выше и массивнее, а ветра, сдувающие снег, – еще холоднее, но именно в одну из таких ночей Ежи увидел проблеск звездного неба, и у дружины появилась надежда найти дорогу на юг. Но воды уже вынесли их в довольно узкую прогалину между осколками громад-утесов, напоминавших две отрубленные головы полузверя-великана, – третья выглядывала на поверхность лишь краем, ее топило море. Было решено пройти их и, обогнув, повернуть к югу, но делать это стоило неторопливо, с особой осторожностью: усилившиеся ветра могли легко швырнуть корабль на ушедшие под воду валуны.

Корабль пробирался медленно, под мерный стук весел и раскатистый шорох волн. На окаменевшие головы великана оседал туман, а море стало почти чистого голубого цвета, с незначительной бело-серой примесью. Самые острые глаза в дружине были у Инжуки – неудивительно, что воины спохватились не сразу. Но все же Арха рассмотрел скалы сквозь туман – и, отпустив весло, сорвался с места.

В зияющей бреши щеки великана он увидел чью-то лодку.

На волнах качалась привязанная лодка. Промысловая, нагруженная рыбой и сетями, длинная и прочная – ее остов был обтянут шкурой лахтака. Ее хозяйку Хортим и несколько воинов нашли, поднявшись на скалу-голову по сточенному пологому склону. Женщина возвращалась к воде и не вздрогнула, заметив чужаков.

Она была молода – пожалуй, женщина жила на свете чуть больше тридцати зим. Что-то в ней напоминало Инжуку: узкие глаза, выступающие скулы, плоское, хоть и неширокое лицо. Но при этом ее черты имели совершенно иную природу и даже кожа была не желтоватой, а коричневой. Она носила много одежд – из-под мехов выглядывали плотные штаны и расшитые юбки до середины икр. В капюшоне терялись ее смоляные стянутые в узел волосы. «Айха», – догадался Хортим, вспомнив то, что рассказывала ему старая рабыня-северянка.

Юноша удивился, что айха не испугалась. Корабль одичавших в плавании незнакомцев – худшая встреча для одинокой женщины. Но она стояла, с любопытством посматривая темными глазами даже на Фасольда, от которого, как думал Хортим, в другом случае следовало бы бежать что есть силы. А женщина уверенно и спокойно расправляла плечи, будто ничто здесь не могло причинить ей вред.

– Здравствуй… – начал юноша, но осекся. Разве она знала язык княжьих людей?

Айха молчала, опустив пышные рукавицы.

– Ты ведь не понимаешь, – сказал он с сожалением и стал помогать себе жестами. Я – тычок в грудь – Хортим. Моему другу – тычок вниз, в сторону лодки и корабля – нужна… Он не мог придумать, как объяснить «помощь», но надеялся, что за него это сделало искаженное лицо.

Женщина чуть наклонила голову вбок.

– Пхубу, – ответила она, и Хортим догадался, что это ее имя.

– Пхубу, – повторил княжич, краем глаза наблюдая за Фасольдом и Архой. – Помоги нам. Мы долго были в пути, а сейчас мой друг умирает, и…

– Умирать? – переспросила Пхубу. У нее был сильный булькающий акцент.

– Да, – кивнул. – Выздоровеет, если поможешь.

– Помочь. – Пхубу покатала на языке, задумчиво добавила несколько неизвестных слов, будто разговаривая сама с собой, а потом сделала шаг вперед. – Где?

– Она понимает, – выдохнул Арха на ухо Хортиму, пока они возвращались к кораблю. – Может, не все, но она явно где-то слышала наш язык.

Хортима потрясывало от волнения – неожиданная удача маячила перед глазами. Сейчас он был способен думать только об Инжуке и оттого, казалось, упускал нечто важное. У Фасольда лицо стало багровое и злое – почему? Хортим не разбирался: его занимали другие мысли, роящиеся, будто пчелы, – спасти Инжуку, спасти. И раз айха знала хотя бы слово на их языке, значит, должен был быть и кто-то, кто мог ее научить. «Потом, все потом», – решил Хортим, чувствуя, как пульсируют виски. Кровь шумела в ушах, клокотала в горле. Пхубу не сделает их положение хуже – это главное.

Небо над головами было туманно-голубое, бездонное.

…Вигге, охотник из Длинного дома, заметил чужой корабль издалека. С высоко поднятыми носом и кормой – такие строили княжьи люди, которых Вигге не встречал уже очень давно. На свое крыльцо мужчина ступал в смешанных чувствах, уже зная, что увидит незнакомцев за порогом. Княжий корабль прикорнул к высокой скале, борозды на которой напоминали массивные спирали ступеней, и на самой выступающей из них в камень врастал дом Вигге и его женщины – длинный, в котором крепкое темное дерево перетекало в обтесанную породу и уходило в глубь скалы. Хороший дом, прочный. Но жилыми были лишь несколько «деревянных» комнат – дальше царил холод, в котором хранили запасы.

Над дверью скрещивались две прочные балки, скалилась вырезанная голова морского чудовища – Пхубу верила, что та отпугивала злых духов. Заходя, Вигге согнулся, чтобы не задеть головой подпорку. Дом дохнул на него теплом, запахами жареного мяса, собираемых в бесснежье трав и шерстяных ниток, красных, желтых и иногда синих, из которых Пхубу плела тонкие полосатые ковры и покрывала.

Женщина выбежала к нему из передней комнаты – звякнули веревки с нанизанными на них крупными бусинами, занавешивающие проход. Пхубу сняла с Вигге шубу и рассказала, кто к ним прибыл. Забулькала речь айхов, не перемалывающая слова, а обкатывающая их, словно вода. Вигге выслушал и, отодвинув Пхубу, прошел дальше.

Чуть раньше он разглядел на корабле фигуры оставшихся людей. И в комнате у очага сидели лишь трое: крепкий мужчина, не снявший с пояса топора, – Вигге насторожился – и молодой человек с бесцветными волосами-струнами, заплетенными в косу. Но сначала Вигге заметил юношу, черноглазого, с чудовищными ожогами на лице.

– Мир тебе, хозяин. – Юноша поднялся с места, и в его чертах отразились и недоумение, и облегчение. Увидел кого-то из своего народа.

Вигге посмотрел на него и одновременно стал и бледен, и сердит, и страшен, и напуган.

– Тебя… смутило наше вторжение? – Хортим погладил бровь. – Извини.

– Нет, – ответил Вигге хрипло, переводя взгляд на спутников юноши. Пхубу сказала, что четвертый, больной, лежал отдельно, – она напоила его травяными настоями и укутала в мягкие звериные шкуры.

Юноша понизил голос почти до шепота:

– Нам нужна помощь.

– Знаю, – ответил Вигге, хмурясь. Он опустился на одно из низких тканевых кресел. Слова он подбирал неторопливо, раздумывая и будто пробуя на вкус: – Тогда оставайтесь моими гостями.

Едва посмотрев на Хортима, Вигге из Длинного дома выглядел так, словно увидел ненавистного покойника или мерзкую тварь, забравшуюся за его порог, но постепенно пришел в себя. И пригласил всю дружину княжича в необжитый зал, где деревянные стены уступали каменным. За пиршественным столом, тянущимся далеко от дверей, давно никто не собирался – Хортим это понял. Но юноша так и не сумел понять, каким поступком было приглашение Вигге, безумным или мудрым. С одной стороны, только глупец решился бы звать к себе воинов-чужаков. С другой, если бы они действительно задумали разбой, то сделали бы это и без приглашения.

Вигге был мужчиной лет сорока, но его волосы до середины шеи уже полностью поседели, как у Фасольда. Глаза невнятного цвета, не то серые, не то голубые, словно выцвели. Сухопарый, с недлинной треугольной бородой и некрасивыми выдающимися ногтями – местами они трескались и ломались.

Вигге рассказывал, что на север его привезли еще ребенком и так он здесь и прижился. На утесах к западу водилось много теплокровной дичи, в море – рыбы, а на льдах – тюленей.

– Вам повезло, что воды еще не заледенели до конца, – произнес он. Ежи выспросил, что это море – море Эзку – замерзало с начала осени. До этого они, сами того не ведая, пересекли море Мазены и углубились на северо-запад, а еще более дальние воды льды сковывали вечно. Вигге рассказывал медленно, осторожно, словно сам ступал по непрочному льду, пробуя его, тщательно подбирая нужное слово. Боялся? Чувствовал себя неуютно?

Вигге не был богат – его пусть и большой дом казался скромным. Передние комнаты наполняли уютные, но недорогие самодельные вещи, задние пустовали. Хортим не видел ни золота, ни серебра, ни украшений: дом был не блестящим, но основательным. Таким же, как и оказанный чужакам прием. Пхубу принесла вяленое мясо – она бы не смогла приготовить жареное на стольких гостей – и вино. Накрыла стол, проверила Инжуку, но чаще всего она просто ходила рядом, хотя скоро потеряла к приезжим всякий интерес. Охотнее Пхубу устраивалась подле Вигге, сидевшего во главе стола, и подливала ему вино, и слушала, не мигая, что он говорил, пусть и не понимала больше половины. А мужчина ни разу не посмотрел на нее прямо. Хортим был благодарен хозяину дома, но не смог заглушить голосок внутри: ему не нравилось, что Вигге относился к Пхубу, как к собаке.

– Я рад, что твоя жена умеет врачевать, – в тот вечер сказал княжич, а Вигге скривился.

– Пхубу мне не жена, – бросил он. И не рабыня, уяснил Хортим: женщина держала себя хозяйкой. Вольна уйти, когда захочет. – Она даже не целительница. Но в ее племени хранились многие знания, и хорошо, если она поможет твоему человеку.

Когда Вигге расспрашивал Хортима и его дружину, юноша чувствовал, что ему стоит открыть себя – хотя бы в благодарность.

– Значит, ты княжич. – Вигге коснулся ногтем столешницы. Пальцы у него порой были скрюченные, будто старческие. – Гурат-град… Никогда там не был.

И не будешь.

– Гурат-град сжег дракон.

– Вот как? – спросил Вигге отстраненно. – Айхи баяли мне, что драконы обитают только за гранью мира. Там, где обрываются земля и море.

Что-то в его речи было тяжелое, нездешнее. Хортим решил, что Вигге отвык от родного языка: иногда он забывал нужное слово и путался. Тем временем Фасольд усмехнулся. Он был недоволен и почти не подавал голос за столом, но сейчас не выдержал:

– Сармат-змей проснулся тридцать лет назад и успел выжечь несколько княжеств.

Прежде чем ответить, Вигге помолчал. Думал. Затем провел пальцем по каемке глиняной тарелки и пожал плечами.

– Я так давно не был дома, что забыл, где родился. Сочувствую тебе и твоей дружине, княжич. Это появилось тогда? – Он дотронулся до своего лица, имея в виду ожоги Хортима.

– Что? Нет. – Юноша стиснул чашу. – Раньше. Я… мы тоже давно не были дома.

– Ничего. – Фасольд сощурил глаза, глядя мимо Вигге. – Мы убьем эту крылатую тварь. Значит, ты славно отсиживаешься здесь, Вигге? Очень славно, раз до тебя не долетали слухи о драконе.

Когда Фасольд говорил, в залу снова зашла Пхубу, держа кувшин с вином. Она плохо знала язык княжеств, лишь отдельные слова. И «дракон» было одним из них. Женщина оступилась, и кувшин выскользнул из ее рук: с треском разлетелись черепки, и вино разлилось по каменному полу. Тогда Вигге впервые на нее посмотрел – с тенью недовольства.

– Молунцзе? – спросила Пхубу, но никто ей не ответил. Вигге повел подбородком, и женщина принялась убирать осколки.

– О чем она? – спросил Хортим.

– Одно из имен вашего Сармата-змея, – бесцветно ответил Вигге и поднял глаза на Фасольда. – Я живу здесь с детства, кто бы мог рассказать мне о юге? Я изучал север и исплавал его от поселений айхов до Самоцветных пиков.

– Молунцзе… – повторяла Пхубу. Испарилось ее спокойствие, и на острых скулах выступили пятна – красные, как бусины в серьгах и нити в браслетах и стянутых волосах. – Молунцзе не спать?

– Сказки айхов, – объяснил Вигге, отмахнувшись от ее фраз, словно от назойливой мухи.

– О, в Пустоши знают эту историю, – кивнул Арха, поднимаясь из-за стола. Похлопав Хортима по левому плечу, он решил помочь Пхубу – женщина впервые выглядела напуганной. – Про Сарамата и Кагардаша, верно?

Пхубу отшатнулась от Архи, будто от прокаженного. Один из собранных черепков вновь упал на пол и раскололся еще надвое, но женщина не заметила. Она прошипела что-то в ответ – рассерженно и зло.

– Я сделал что-то не так? – Арха оглянулся на Хортима, вскинув белесую бровь.

– Нет. – Вигге сжал губы, а потом добавил ледяным тоном, чеканя слова так, чтобы поняли и Пхубу, и гости: – Больной. Идти. Проверить.

Она склонила голову и исчезла в дверях.

Этой ночью в Длинном доме с хозяевами остался лишь так и не очнувшийся Инжука – Хортим с дружиной отправились спать на корабль. Тогда юноша почувствовал, что его терзает непонятное беспокойство. Фасольд по-прежнему был недоволен – из-за того, что им пришлось остановиться на время, но Хортим не начинал разговор. День выдался тяжелым, а следующий обещал быть и того хуже: воины Фасольда, молчавшие весь вечер у Вигге, тоже могли восстать против задержки. И на них уже косо поглядывала смиренно притихшая Соколья дюжина, готовая рвать глотки за Инжуку.

Днище корабля лизали черные волны, и над мачтой висело крапчатое желтое блюдо северной луны.