Юрий Казарин. Послесловие. Спички для снега
Поэт — это прежде всего путь: путь поэта и человека; путь духовный, нравственный, этико-эстетический, лингво-культурный, текстотворческий и в целом концептуально значимый. Илья Кормильцев — поэт. И в словесности, и в музыке, и в философии, и в миропонимании, и в жизни. Внешне он был похож на Николая Заболоцкого (ученый-поэт и поэт-ученый), всегда сосредоточенный, молчаливый (мы просидели с ним в одной аудитории военной кафедры несколько лет, завершившихся трехмесячной «напряженкой» военных лагерей: я был «командиром» взвода, в котором собирались все те, кто не математик, механик, журналист, историк или философ, — так сказать, остаточек, или осадок, филологического, химического и биологического факультета, — осадок человеков неординарных, странных, в общем-то заблудших в своих не совсем популярных специализациях и специальностях). Илья Кормильцев — это действительно поэт, напоминавший очкарика Заболоцкого, но Заболоцкого, шедшего всегда даже не поперек, а против времени — и социального, и народного, и государственного, что, в общем-то не помешало ни Николаю, ни Илье стать поэтами народными.
Илья Кормильцев как личность (и в антрополингвистическом, и в духовном, и в культурологическом аспекте) — феномен уникальный: поэт, вообще словесник, мыслитель, деятель и человек — он всегда сопротивлялся и противился неиссякаемой силе пошлости, давлению ортодоксального порядка и государственно-ритуальной мощи того, что принято называть обществом, «советским народом» и «строителем» всего на свете. Однако И. Кормильцев, отрицая существующий порядок и положение людей и вещей, не стал абсолютным мироотрицателем и создателем хаоса — он являлся творцом иного космоса, — ультракосмоса, экстракосмоса, космоса не плоского и шарообразного, как все социальное, а космоса и мира вертикального, обоюдоострого, — направленного сразу и вверх, и вниз.
Поэзия Ильи Кормильцева, его стихотворения (или, как было принято говорить в 1980-х, — тексты), — это явление уникальное. И. Кормильцев создавал и поэтические тексты, и рок-поэтические тексты, и тексты песен, и тексты — зародыши рэпа, речитатива, поэтического и стихотворного нарратива, и микротексты — философемы («филосопоэмы») записочного, иногда мемуарного и дневникового характера. Генетика такого текстотворчества очень сложна и неоднородна. Поэт, несомненно, владел русской стихотворной традицией, но отстранялся от нее, сочиняя — изредка — правильные, регулярные, силлаботонические стихи — тексты песен. Если генезис поэтики Ильи Кормильцева очевиден и представляет собой движение от сложного — к простому, а от простого — к сверхсложному, которое, если вдуматься, есть сверхпростое, то генетически его поэтические, рок-поэтические и стихотворные тексты очевидно связаны прежде всего с англо-саксонской традицией рок-поэзии и поэзии рок-музыкантов. На мой взгляд (и многолетний опыт любителя рок-музыки), И. Кормильцеву ближе всего прочего были этико-эстетические и лингво-культурные сценарии поэтических и рок-поэтических текстов Дж. Моррисона, Боба Дилана и Дж. Леннона. Философские медитации Моррисона, прямоговорение Дилана и поэтическая парадоксальность Леннона в той или иной мере и степени, возможно, повлияли на становление поэтики, просодии и семантики стихотворений И. Кормильцева. Кроме того, несомненный интерес, как мне кажется, вызывали у И. Кормильцева тексты и стихи поэтов-битников (США, ср. поэзию Лоуренса Ферлингетти), а также «записных» песенных «текстовиков», английских поэтов Берни Толина, Тима Райса и др. И. Кормильцев не был подражателем: просто система, структура и функции его мышления счастливо совпадали с системами мышления (музыка — смысл — образ, по Н. А. Заболоцкому) англо-американской, европейской и вообще мировой рок-поэтической культуры.
Поэтическое познание Ильи Кормильцева в общечеловеческом (и в космическом, и в трансгрессивном, и в этико-эстетическом) отношении — вполне традиционно и в процессуальном, и в методологическом плане: стихотворный текст есть результат поэтического познания главных предметов бытия (жизнь, смерть, любовь, душа, Дух, Бог, время, вечность, бесконечность и место, метаэмоции и метасмыслы онтологического масштаба и др.). Но: каузативно поэтическое сознание, мышление и способы выражения главного (неназываемого) были насыщены ментальным экстремизмом, мыслительной парадоксальностью, речемыслительной прямотой, абсолютной серьезностью тона и отсутствием социально-аксиологической (оценочность) интенции — боль как денотат и концепт, боль как состояние и действие, боль как таковая у И. Кормильцева не заменяла оценку, нет, — боль была и есть больше оценки, крупнее оценки. Илья Кормильцев вообще был крупнее человека (себя), крупнее жизни и крупнее судьбы. Замечу следующее: русская традиция поэтического познания и текстостроения уже есть — в самом русском языке. А И. Кормильцев писал по-русски (за редким исключением).
Ультра- и экстра-мышление всегда стремится к метамышлению, к метаобразности, к метасмыслам — т. е. к называнию метабытийного, или невыразимого. Не — к говорению об оном, а именно к называнию непознаваемого, ненарекаемого, неведомого.
Свод стихотворений (поэтических, песенных и рок-поэтических текстов) Ильи Кормильцева представляет собой пятикнижие, или, если воспользоваться музыковедческой терминологией, пятичастный концерт (огромный — Кончерто Гроссо) с увертюрой из четырех стихотворений, которые одновременно выполняют функции эпилога и постскриптума («Поминки» и еще три стихотворения). Каждая из пяти частей имеет свое имя: Первая — «Лето огнедышащее (1974–1980)», где помещены стихотворения молодого поэта, ступающего, как ему кажется, в кипяток жизни и слова, а действительно оказывающегося в ледяной влаге начальных попыток поэтического познания: от кипятка до льда — один глоток; Вторая — «Физиология звукозаписи (1980–1991)», где поэтическое познание расширяется, усложняется и одновременно упрощается (песенность, повторы, редупликации и проч.); Третья — «Атлантида» (1992–1996), — здесь ирония и наивность, трезвый реализм и лиричность, где романтизм синтезируется и окончательно оформляются рок-символы, рок-иконы и рок-индексы в соответствии с видами любого значимого знака (в том числе и языкового): знак — индекс (называющий), знак иконический (изобразительный, образный) и знак — символ: например, любовь (индексация), Каренина и Мерилин (иконизация) и колеса любви (как символ триединства жизнилюбвисмерти); Четвертая — «Фармакология (1996–2000)», где песня первородна, как страх, где песня — сестра страха, а страх старше смерти, но песня и страх — близнецы, потому так и цепляет, трогает, дергает за рукав, за шарф, за сердце, за душу, за крылья; Пятая — «Полиция реальности (2001–2007)», книга зрелого поэта, научившегося отличать кипяток от ледяной воды, ложь от художественности, правду от истины, — разучившегося отделять смерть от жизни и любви.
Крепкая системность пятикнижия И. Кормильцева обеспечивается единством направленности поэтического познания, методом движения от фрагмента мира, сферы художественности и культуры — к частному (жизнь, смерть, любовь, бытие, Бог, время etc) посредством интенсификации поэтического («ультра»), но не экстенсификации его (как делает большинство поэтов, стихотворцев и рок-поэтов). Тем не менее поэтолект И. Кормильцева разнообразен и обширен: богатейший словарь, вольная грамматика, регулярная идиоматизация лексики, словосочетаний и фраз («В комнате с белым потолком», «Я хочу быть с тобой», «Скованные одной цепью», «Ален Делон не пьет одеколон», «В этом городе женщин», «Гудбай, Америка, где я не буду никогда» и десятки других): И. Кормильцев обладал талантом таких идиомографов, как А. С. Грибоедов («Шел в комнату — попал в другую», А. С. Пушкин («На свете счастья нет»), М. Ю. Лермонтов («Где нам, дуракам, чай пить»), В. С. Высоцкий («А день, какой был день тогда? — Ах, да — среда»).
Ключевые образы, функционально-денотативные комплексы и концептуально значимые смыслы И. Кормильцев, как правило, выражает прямо, реже он использует образные номинации. Ключевые образы и смыслы, общие для всего пятикнижия, проясняют прежде всего интенциональные истоки поэтического познания, а также плоды такого познания. Вот они:
— стихотворение «Поминки» (Смерть);
— ангел, ангелы в нескольких стихотворениях (Божественное);
— «стряхнув с себя чужую плоть…» и далее (стихотворение «О, сколько их в тумане ходит…» (Перерождение, Возрождение);
— «Такой сделал Землю художник / Все прочее сделали люди…» (Бог, Творец, творец);
— «У тела есть пределы, / У жажды тела — нет…» (Сила и Дух Творчества);
— «Вы отдали меня задешево / Знак бессмертия…» (Бессмертие художника, вечность);
— «Куст зверем кажется, а зверь — кустом…» (Пантеизм);
— «Теперь уже вне гравитации…» (Свобода, воля, эйфория);
— «Палящий зной заносит молот / на воду хрупкую в оправе тростников…» (Жизнь);
— «Приходи, / приходи в позавчера…» (Время, Вечность);
— «И тут все приходит в движение — / В движение к оцепенению…» (Жизнь — Смерть);
— «Это был последний день воды — / Первый день расплавленной пустыни…» (Жизнь — Смерть);
— «Я уже устал молчать, / Мне необходим контакт…» (Поэзия, Язык, Речь);
— «Он отделяет голос твой от тела, словно хирург…» (Музыка, Песня, Поэзия);
— «если б суметь огонь надеть, как платье…» (Поэзия);
— «Пять минут неба…» (Счастье Творчества);
— «Ален Делон не пьет одеколон…» (Жажда Любви);
— «видишь, там на горе / возвышается крест» (Бог, Творец, творец);
— «Эта музыка будет вечной, / если я заменю батарейки…» (Время, Вечность);
— «все готово, чтобы рвать ткань» (Жажда Перемен);
— «я хочу быть с тобой…» и окрест, и далее (Любовь, Смерть, Жизнь);
— «Там, где умер последний человек на земле…» (Смерть, Вечность, Страшный суд);
— «по небу Луна плывет как слеза последнего ангела…» (Конец Света);
— «Музыка — только его отраженье [ритма — Ю. К.]» (Музыка, Время);
— «умершие во сне…» и далее (Смерть, Вечность, Инобытие);
— «черные птицы слетают с Луны…» и далее (Инобытие и Жизнь);
— «мы с ним друг друга / понимаем вполне — / я и человек на Луне» (Иная Жизнь, Инобытие и Бытие);
— «но у холма нет вершины…» (Бог);
— «еще одна походка, чтобы вспомнить через годы в толпе…» (Любовь, Жизнь, Бессмертие);
— «Первобытная ночь только вверх глубока, только вниз высока…» (Вселенная, Бытие, Инобытие, Время);
— «Viva viva La revolucion!..» (Жажда перемен; Социальное — Духовное);
— «ночь по капле вытекает из водопровода…» (Время — Вечность);
— «Мы стартовали с Гагариным/ практически одновременно: / каждый — в свой космос…» (Жизнь, Бытие, Время, Бесконечность Космоса и Поэзии);
— «Мы летим с тобой / по встречной полосе, / обгоняя смерть…» (Сила Любви, Сила Творчества);
— «есть одна любовь — та, что здесь и сейчас» (Хронос и Топос Любви);
— «Спички для снега», — все стихотворение (Вечность, Время, Жизнь);
— «прикосновение холодного металла к коже» (Социальное и иное Насилие; Смерть; Несвобода и Свобода);
— «Камера пыток», — все стихотворение (Любовь);
— «уничтожить мир взрослых…» (Общество — Человек; Государство — Человек; Семья — Человек; Детство, Чистота, Добро etc);
— «рыбы в аквариуме / догадываются, / что мир не кончается стеклом / там, за стеклом — / небо рыб…» (Безграничное Бытие, Миры, Иномиры, Инобытие, Бесконечность);
— «Боль», — все стихотворение (Боль Плодотворна, Честна и Очистительна);
— «ты смотришь на Луну / и понимаешь, / что над тобою в небе / висит огромный камень» (Прозрение, Зрение Творца и творца);
— «сотни лет без собеседника…» (Абсолютное Одиночество);
— «Полиция реальности», — все стихотворение (Инобытие и Жизнь);
— «Два Бога», — все стихотворение (Социальное — Божественное; Бог и Человек);
— и др.
Ключевые образы, смыслы и концепты в поэзии Ильи Кормильцева часто образуют оппозиции, что свидетельствует, скорее, не о парадоксальности его мироощущения, а о способности поэта видеть и различать белое и серое, черное и бурое, социальное и человеческое, Божественное и низкое, Прекрасное и Безобразное (в социально-государственном отношении), Вечное и Временное, бесконечное и конечное, очевидное и тайное, непознаваемое, невыразимое — то, что порождает боль. Боль, по Илье Кормильцеву, — есть главный (как любовь, смерть и жизнь) двигатель Вселенной.
Есть ли в стихах И. Кормильцева провокативность? Эпатаж? Экстремизм? Ультракультурологичность? Вообще — борьба? Борьба борьбы с борьбой (по Ю. Ковалю)? С позиции обывателя, все названное — присутствует в поэтических текстах И. Кормильцева, как и в стихах любого крупного поэта. И. Кормильцев — поэт крупный (по М. Цветаевой, большой поэт — это большой человек [или — великий] пишущий стихи) и мужественный, почти одиночка в глухих восьмидесятых: он не борется ни с кем и ни с чем — он как поэт противостоит пошлости, ментальной лености, повальной социологичности и идеологичности толпы: Поэт и Толпа. Не Чернь, как у Пушкина, но толпа в объеме и качестве преувеличенной, катастрофически размножившейся черни. И. Кормильцев — поэт благородный: любви и Бога в его поэзии больше всего остального; а любовь и Бог тянут за собой — в душу — и Дух, и Время, и Красоту, и Бессмертие, — Бессмертие, — бессмертие не творца, но творения.
Поэтический, словесный дар И. Кормильцева — универсален. Он создавал и поэтические тексты («равнодушные» к музыкальному сопровождению: такие стихи не поются, а звучат сами по себе), и рок-поэтические тексты, и тексты — стихотворные — иные, чаще это — миниатюры. Рок-поэтический текст — это стихотворение прежде всего креолизованной природы (имеющее как вербальную, так и иную, невербальную форму — музыкальную, голосовую, вообще инструментальную etc.). Рок-поэтический текст И. Кормильцева имеет множественную просодию:
— поэтическую (стиховую);
— языковую (звуковую, фонетическую, фоносемантическую);
— музыкальную (мелодия, кода, ритм etc.);
— вокальную (голос исполнителя [В. Бутусова и др.];
— синтезированную (соединение всех видов просодии рок-поэтического текста).
Таким образом, И. Кормильцев есть поэт, рок-поэт, стихотворец, «поэт-песенник» и поэт-нарратор, поэт-афорист, поэт-создатель верлибров, микротекстов, поэтических максим etc.
Илья Кормильцев создал десятки стихотворений, поэтическая подлинность которых несомненна. Назову некоторые из них, которые, на мой взгляд, остаются выдающимися образцами современной художественной словесности: «Чекасин»; «Сделайте мне комнату…»; «Где, тополиный пух, твоя судьба…»; «Просыпаясь между двух тел…»; «Телефонный номер Бога»; «Мегаломания»; «Контакт»; «Скованные одной цепью»; «Ночные братья»; «Пять минут неба»; «Взгляд с экрана»; «Прогулки по воде»; «Рвать ткань»; «Я хочу быть с тобой»; «Последний человек на земле»; «Бесы»; «Заноза»; «Черные птицы»; «Люди на холме»; «Псалом»; «Спички для снега»; «Дурной глаз»; «Парашютист»; «Ножницы»; «Камера пыток»; «Я неисправим…»; «Вчера я понял…»; «Ты смотришь на Луну…»; «Может быть, / никто из мертвых…»; «Вогульские духи»; «Два Бога» и многие другие.
Стихи Ильи Кормильцева синтаксически, лексически, строфически и ритмически медитативны, что обеспечивается постоянной редупликацией наиважнейших элементов поэтического текста (так, в замечательном стихотворении «Спички для снега» словосочетание, ставшее названием, повторяется, вместе с заголовком, 5 раз! — и это на 16 коротких строк). Стихи И. Кормильцева не просто — прежде всего прочего — духовны, — они духографичны (см. указанные стихотворения, а также «Псалом»).
Стихи Ильи Кормильцева — уникальны, это качество поэзии обеспечивается следующей антрополингвистической особенностью поэта: языковая личность преобразуется в текстовую с нарастанием, с увеличением объема и совершенствованием качества личности текстовой/поэтической, которая в свою очередь «перерастает» и «разрастается» в личность культуры. Таков феномен поэта Ильи Кормильцева. Уникальность поэзии И. Кормильцева не основывается на аттракции (привлечение внимания) и др. свойствах «популярного» творчества, как это было, например, — и довольно часто, — у Н. Некрасова, у С. Есенина, у В. Маяковского и даже у В. Высоцкого. Стихи И. Кормильцева лишены голой и назойливой артистичности, декларативности и риторичности. Уникальность поэта Ильи Кормильцева неожиданно, а значит — чудесным образом, — обернулась народностью. Народностью интеллектуальной, протестной, поэтически чистой и мудрой.
