В трех стенах

Лето набросилось внезапно.
Разбросало по пляжам восхитительную наготу.
Уткнулось косматоглаво в сырой песок.
Созрело. Захохотало в сосновом бору.
Наполненное светом, лопнуло,
Как безобразный гнойник.
Брызнуло в глаза. Замутило взгляд.

И только тут я заметил отсутствие себя.

Ты сказал: «И в опрокинутой рюмке остается вино…»
Да, но как его выпить?
В трех стенах разума с выходом, ведущим
к прошлому,
Не может быть влечения,
Не может быть иного состояния, кроме затянутого взгляда
На Я-прежде;

Лето промчалось, ничего не оставив,
Кроме размытого воспоминания о воспоминаниях.

Открытое окно — морщинистые веки стекла
Распахнуты, освежая взор влажным языком
Полночного веяния:
Обсосанные леденцы, облизанные свежестью —
Можем ли мы вопросить, можем ли мы осмелиться
Спросить, для чего и как
Надевают на голову Времени черный колпак?
В трех стенах комнаты не видно иного выхода,
Кроме окна, открытого в неизбежность.
Видишь ли, над твоей головой пробегает
Стайка девушек, сморщенных, как
Сухофрукты из компота:
Душ — постель, душ — постель, душ — постель —
И бесконечно их лица повторяются, не повторяясь.
Серпик Луны в четверть фазы
Похож на зеленую завязь:
Каждый день Луна возрастает,
В сочетанье с Сатурном давая
Жидкую кровь, меланхолию — и этот день
Покровительствует нечестивцам.

В трех углах кладбища нет иного выхода,
Кроме заросшей вероникой тропинки,
Ведущей в угол нечестивцев:
И желчные листики вероники
Хранят портреты святых нечестивцев,
Похороненных за кладбищенской оградой.
Проржавевшая дорога упирается прямо
В их полузабытые могилы, где только
Высохшие букетики похожи на заботливые веники,
Сметающие пыль с имен нечестивцев.

А лето промчалось, составив список
Представленных к награждению:
Всех вероотступников, с мозгами,
Прикипевшими к крышке черепа,
Всех, менявших одежду гостиниц,
Гостивших в различных постелях —
О лето, тянущее жевательную резинку
Любви среди ивовых зарослей
Пригородного пляжа!
И я не могу остановиться перед рискою
Влажной губы, ощущая ее, как переход
На тенистую сторону лета,
Предводитель нечестивцев, ересиарх,
Отрицающий даже видимое глазами,
Мою любовь, блуждающую,
Касающуюся влажными бедрами бледных кисточек вёха,
С лютиками, приникающими к черному треугольнику лобка,
Идущую, повязав свои волосы красной индейскою лентой —
Тебя — прошу! — превратить ее в дятла-желну.

Ибо есть ли выход из трех стен,
Кроме монотонной последовательности ударов,
Кроме коричной трухи, разметанной шлейфом
Под солнечным диском, кроме глянцевой солоноватости
Утренних ягод?

Не повторяясь ни разу в лицах,
Не вспоминая о безысходности,
Разбросаны девушки, сморщенные, как сухофрукты,
По парковым скамейкам, и у каждой — табличка:
«Осторожно, окрашено!»

Этот день дань отдаю я
Церемониалу прогулки:
Задумчиво разглядывая собственную тень,
Как Франциск проповедую сумрачным рыбам
В водопроводе журчащих аллей.
Лето взметнулось на недосягаемую высоту
И рухнуло оттуда, разбившись на капельки утешения.
Безумный пленник в ожидании чая!
Сможет ли смертный понять
Всех в тупик заведенных,
Всех в полете одернутых?
Ты взлетаешь, плавно расправляя крылья —
Так, чтобы каждое перышко прополаскивалось встречным потоком —
Вдруг жилистая ехидная рука хватает тебя за хвостовое оперенье:
Знакомо ли тебе это ощущенье?

Такова жизнь: твоя и моя!

Итак:
Снова ни к чему не пришедший,
Семнадцатилетний огрызок карандаша,
Которым божественная рука
Написала строчки стихов,
Скрежещущий металл не произошедшей катастрофы —
Я —
Обращаюсь к лотерейному аппарату мироздания
С одной из немногих оставшихся просьб.

Лиши меня прошлого,
Пусть стена четвертая встанет,
Превратив мне оставшееся в тюрьму,
Чтобы смог я себя ощутить
Бурым, опаршивевшим медведем
И поднять вверх косматые лапы,
Трясти кандалами в ритме фанданго,
Смешанном с воем.

Ибо лето набросилось слишком внезапно,
Чтобы зима рискнула в это поверить.

Отправить

Александр

Это декаденс и можно сказать, что автор прекрасно его освоил.