ГЛАВА I Варшава – Петербург. Апрель 1913 г

1

Генерального штаба полковник Евгений Евграфович Баташов, возглавлявший разведывательный отдел штаба Варшавского военного округа, слыл среди штабных человеком прямодушным и в меру терпеливым. Среднего роста, широкоплечий, с длинными руками, он отличался крепким телосложением человека, привыкшего переносить суровые лишения венной службы или усталость на псовой охоте. Широкое лицо его, обрамленное короткими русыми волосами, ниспадающими ровным пробором на крупный лоб, под которым за густыми бровями сияли крупные голубые глаза, в которых блистали гордость и постоянная настороженность, потому что этот человек большую часть своей жизни упорно добывал военные секреты потенциального противника и с неменьшим упорством защищал свои армейские тайны.

Баташов уже было закончил изучение донесений своих наиболее ценных агентов, когда к нему в кабинет заглянул генерал-квартирмейстер Постовский, худой, суетливый генерал, который с порога огорошил его словами:

– Евгений Евграфович, завтра мы выезжаем в Петербург!

– К чему такая срочность? – спросил удивленно Баташов. – У меня в разработке несколько неотложных дел.

– Приказ начальника Генерального штаба Янушкевича, – безапелляционно объявил Постовский, – предстоит очередное совещание по нашему ведомству.

В главном управлении Генерального штаба российской императорской армии, куда были приглашены руководители разведки западных приграничных военных округов, шел разговор о необходимости усиления контрразведывательной деятельности против разведки срединных империй – Германии и Австро-Венгрии.

Мнения были самые противоположные. От передачи контрразведывательных функций жандармским охранным отделениям до формирования самостоятельных органов, независимых от МВД. Этот серьезный разговор между профессионалами разведки состоялся после очередного скандала, связанного с бегством германского шпиона, выкравшего из штаба одного из округов карту с расположением воинских частей.

– До каких пор все это может продолжаться? – возмутился генерал-квартирмейстер штаба Виленского военного округа. – Ведь уже почти пять лет прошло с тех пор, как высокая правительственная комиссия единодушно признала необходимость учреждения особого контрразведывательного органа, но, как говорится, воз и ныне там. Формирование отделений военной контрразведки идет слишком медленно…

– Тут уж ничего не попишешь, – отозвался обер-квартирмейстер Генерального штаба генерал Монкевиц, – где взять специалистов, способных противостоять шпионам? Да и средств, выделенных на это дело, явно не хватает. Не хочу быть голословным, скажу только, что в нынешнем году на формирование контрразведывательных отделений военных округов выделено немногим более 230 тысяч рублей…

– А я слышал, что только на содержание конюшен Генерального штаба в прошлом году было выделено полмиллиона рублей, – с горечью в голосе промолвил генерал Постовский, – а коней-то там много меньше, чем контрразведчиков…

Офицеры возмущенно заспорили по этому поводу, перебивая друг друга.

– Господа, разрешите высказать предложение, каким образом можно пополнить свой бюджет, – подал голос Генерального штаба полковник Баташов, желая прекратить ненужный спор, – необходимо совместить в своей контрразведывательной работе полезное с приятным. Ведь ни для кого не секрет, что разведки враждебных нам стран затрачивают немалые средства для добывания наших секретов. Так давайте же поможем им…

Услышав такое предложение, офицеры удивленно уставились на полковника, явно недоумевая, как такое могло прийти ему в голову.

– Я предлагаю довольно оригинальный план введения в заблуждение наших противников. Например, произвести штабную игру в нашем Генеральном штабе, взяв за основание ложные стратегические исходные данные, а затем широко торговать этими документами, выдавая их за материалы нашего действительного развертывания армий в случае войны. Если торговля этими фиктивными документами будет вестись всеми заинтересованными военными округами, то в Генеральном штабе противника почти что невозможно будет отличить в массе приобретаемых документов подлинные от фиктивных…

Все молча переваривали сказанное, но из субординации никто не проронил ни слова. Все ждали, что на это скажет генерал Монкевиц.

– Шпионы были, есть и будут, потому что нет такой тайны, которую бы невозможно было раскрыть, поэтому главная задача контрразведки – сделать все для того, чтобы противник узнал о наших замыслах как можно позже, – сказал задумчиво генерал, – а то, что предлагает полковник Баташов, конечно, заманчиво, но я думаю, что начальник Генерального штаба эту идею не поддержит. Уж очень он щепетилен в таких вопросах. – И, чтобы отвлечь внимание офицеров от насущной для всех финансовой проблемы, он неожиданно спросил: – Знаете, что по поводу сохранения тайны сказал Вильям Шекспир? – Все удивленно уставились на Монкевица. – А он сказал простые, но верные слова: Then only two secrets will save when one of them doesn’t know her!

– И это слова настоящего разведчика! – продолжал обер-квартирмейстер. – Но оставим в стороне лирику. Сегодня наш брат должен быть, прежде всего, прозаиком и реалистом. Таким, как наш уважаемый Евгений Евграфович! По Высочайшему Указу его объемный отчет о памирских экспедициях удостоен большой золотой медали Императорского Русского географического общества. Разрешите мне от имени начальника Генерального штаба и от себя лично поздравить нашего коллегу и пожелать ему дальнейших успехов в его нелегкой службе…

– Я присоединяюсь к поздравлениям в адрес Евгения Евграфовича, – подошел к явно смущенному всеобщим вниманием Баташову Постовский, – и хочу непременно добавить, что за те два года, что он возглавляет разведывательное отделение Варшавского военного округа, где, вы все знаете, велась наиболее интенсивная борьба со шпионажем, была раскрыта деятельность около сотни иностранных шпионов…

– Правда, до суда удалось довести только семнадцать дел, – признался он, – но это не наша вина, а наша беда. До сих пор еще не в полной мере действует «Закон об изменении действующих законов о государственной измене путем шпионства»…

– Господа! Господа! – выступил вперед генерал-квартирмейстер Киевского военного округа. – Вы, как всегда, многоуважаемый Петр Иванович, начали за здравие, а кончили за упокой, давайте хоть на минутку отложим дискуссию и поздравим Евгения Евграфовича с его исследовательскими достижениями!

Офицеры гурьбой направились к взволнованному и смущенному полковнику, искренне желая ему успехов в службе.

Дождавшись, пока коллеги поздравят Баташова, Монкевиц, обращаясь к Постовскому, сказал:

– Недавно я имел разговор с начальником Варшавского военного округа Георгием Антоновичем Скалоном. Он очень обеспокоен активностью вражеской агентуры в царстве Польском и просил меня ускорить формирование контрразведывательного отделения в Варшаве. Я готов помочь. Но я не знаю, кого поставить во главе. Может быть, у вас есть кто-то на примете?

– Нет! – категорически заявил Постовский. – Но я догадываюсь, куда вы клоните, и Евгения Евграфовича не отдам. Он прирожденный разведчик, и другого такого профессионала у меня нет!

– Но вы же сами только что хвалили его и как опытного контрразведчика, который дезавуировал около сотни шпионов…

– Я все понимаю… Но может быть, следует порекомендовать на эту должность жандармского полковника Ежова – начальника Варшавского губернского жандармского управления, – предложил Постовский, – ведь и он приложил немало усилий для слежки и последующей ликвидации ряда дел вражеских агентов…

– Нет! И еще раз нет! – запротестовал Монкевиц. – Необходимо исходить из того, что жандармский офицер, как правило, не обладает специальными знаниями военной организации русской и иностранных армий и вследствие этого не может руководить контрразведывательной службой. Я полагаю, что офицеры-жандармы могут быть в отделении вспомогательной силой и вести контрразведку по указаниям стоящего во главе отделения офицера Генерального штаба…

– Это правильно!

– Так точно!

– По-другому и быть не должно, – послышались одобрительные возгласы офицеров.

– А как вы на это смотрите? – обратился обер-квартирмейстер к Баташову. – Может быть, преждевременно офицеру Генерального штаба брать на себя, по сути дела, жандармские функции?

– Я думаю, в нынешней военно-политической обстановке, сложившейся на наших западных границах, каждый офицер должен определиться, где он может больше всего принести пользы своему Отечеству! Не следует забывать, что времена «иду на вы» отошли безвозвратно в область преданий и что пренебрежение упорной и не всегда благородной контрразведывательной деятельностью в данное время может привести к излишним крупным жертвам в решительную минуту, когда российской армии и флоту необходимо будет развернуться в полную силу. Я готов потрудиться на этом важном поприще в меру своих сил и возможностей…

– Приказ о вашем назначении уже подготовлен, – обрадованно промолвил Монкевиц, – дело было за вашим согласием. Евгений Евграфович, разрешите поздравить вас с новым назначением и пожелать успехов в вашей дальнейшей нелегкой, но так необходимой для нашего Отечества службе.

Баташов словно сквозь туман выслушивал поздравления коллег с новым назначением, когда в помещение, где проходило совещание, постучавшись, вошел адъютант и, подойдя к генералу, что-то шепотом сообщил ему на ухо.

– Господа, нам придется сегодня отпустить полковника Баташова, у подъезда его ждет авто великого князя Николая Михайловича. Его высочество будет лично вручать награды Императорского Русского географического общества в своем Ново-Михайловском дворце.

На званом обеде, который великий князь Николай Михайлович устроил в честь награжденных в Банкетном зале дворца, среди приглашенных Баташов неожиданно встретил командира драгунского лейб-гвардии полка генерала Пустошина. Они обнялись как самые близкие друзья. После того как Константин Павлович Пустошин, будучи генерал-квартирмейстером Туркестанского военного округа, рекомендовал его в разведку, пути их периодически пересекались, все больше и больше укрепляя зародившуюся в Памирах настоящую офицерскую дружбу.

Неординарной и довольно бурной судьбе этого человека, напрямую связанного с военной разведкой, можно было позавидовать. После окончания Николаевского кавалерийского училища корнет Пустошин был направлен в самый знаменитый гвардейский кавалергардский полк, расквартированный под Санкт-Петербургом. Казалось бы, что блистательная карьера ему обеспечена, но не тут-то было. Вырвавшись из казарменных стен на свободу, корнет по молодости и глупости пустился во все тяжкие. Хотя гвардейские кавалергарды не слыли праведниками и умели кутить, корнету Пустошину этого было мало, и он на свой страх и риск зачастил к кокеткам кафешантана, которые пользовались особым вниманием офицеров стоящего по соседству гвардейского пехотного полка. Однажды, пытаясь завладеть вниманием юной красотки, он поссорился с пехотным поручиком, который уже давно имел на нее виды. Дело дошло до дуэли, на которой Пустошин ранил пехотинца. Разгорелся скандал, и корнету пришлось продолжать службу на задворках Российской империи, в Туркестане. С этого времени и начинается его богатая лишениями и приключениями жизнь. Путешествие по Памирам, отражение набегов туземцев на российские посты и, наконец, проникновение с риском для жизни под видом торговца в закрытый для европейцев Афганистан для описания новой приграничной крепости Дейдади. Казалось, что отчаянный офицер, напрашиваясь на самые опасные предприятия, так и хотел угодить под пулю. Но судьба хранила его для более значимых дел…

2

Сразу же после окончания банкета в Михайловском дворце генерал Пустошин предложил Баташову отметить неожиданную встречу в яхт-клубе, где их разговору никто не будет мешать. Этот довольно знаменитый на весь Петербург яхт-клуб, как во всякой европейской столице, издавна служил прибежищем дипломатов и военных, где они могли не только отобедать, но и встретиться с друзьями и нужными людьми – членами этого в высшей степени элитарного заведения.

Как давнего завсегдатая заведения, Пустошина встретил сам метрдотель и, предупреждая желание генерала, сразу же проводил его вместе с гостем в самое тихое и спокойное место.

– Что прикажете подать-с? – подобострастно спросил он, как только офицеры заняли места за столиком.

– Как обычно, Петрович, – не заглядывая в меню, ответил генерал.

– Будет исполнено, ваше превосходительство-с, – склонил в полупоклоне голову метрдотель и, подозвав к себе официантов, начал им что-то строго толковать.

Не прошло и пяти минут, как на столе появился графин с шустовским коньяком и самые разнообразные холодные закуски.

– Я уже не раз бывал здесь, – признался Баташов, – но так лихо меня еще ни разу не обслуживали. В чем же секрет?

– Ну, секрета здесь никакого нет, – ухмыльнулся в усы генерал, – все до банального просто. У меня в полку служит брат этого самого Петровича.

Пустошин потянулся было к графинчику, чтобы разлить по бокалам коньяк, но его желание было тут же исполнено услужливым официантом.

– Выпьем за нашу встречу! – предложил первый тост генерал. – За нашу дружбу, скрепленную нелегкой службой на задворках Российской империи. – Выпив и закусив малосоленой семгой, офицеры принялись вспоминать о своей службе.

– После вашего отъезда в Варшаву мы, пожалуй, и не виделись, – сказал Пустошин, с интересом разглядывая Баташова, – вот уже и седина у вас на висках появилась, – неожиданно констатировал он.

– Да и вы не помолодели, – с грустью в голосе отозвался Баташов, – ну, что обо мне говорить, ведь я в отличие от вас ничего знаменательного для Отечества не совершил. Расскажите лучше о себе. Ведь несмотря на то что мы с вами уже не раз встречались в Петербурге, обстоятельно поговорить нам так и не удалось. То я куда-то спешил, то вы куда-то спешно уезжали…

– Это вы правильно заметили, Евгений Евграфович, чем мы становимся старше, тем время летит быстрее. А нам так много нужно друг другу сказать. Вы, наверное, хотите услышать подробности о моей венской эпопее, ну что ж, извольте. – Пустошин, не дожидаясь официанта, плеснул себе из бутылки коньяку, сразу же его выпил и, даже не притронувшись к закуске, начал свой рассказ:

– Оказавшись после жаркого и непрезентабельного Ташкента в холодном и блистательном Ламберге в качестве российского консула, я первым делом начал налаживать связи.

Через знакомых офицеров из Генерального штаба познакомился с городскими чиновниками из мэрии, русскими промышленниками, которые налаживали там свое дело. Через несколько месяцев наш венский военный агент, ознакомившись с проделанной мной работой, сказал по секрету, что в Петербурге ждут от моей работы большего. Что, будучи в Генеральном штабе, он слышал от офицеров генерал-квартирмейстерской службы в мой адрес слова осуждения, мол, вместо того чтобы добывать секреты австро-венгерского Генерального штаба, полковник Пустошин ведет неподобающе роскошную и разгульную жизнь. Я, конечно же, не стал ему доказывать, что в условиях постоянной слежки австро-венгерской политической полиции моей единственной возможностью поддерживать контакты с нужными людьми была простенькая роль прожигателя жизни.

Частенько выезжая в Вену, где по старой кавалергардской привычке я мог и покутить, и поволочиться за молоденькими балеринами Венского театра, я первое время не вызывал особых подозрений у австро-венгерской разведки, и это давало мне возможность работать довольно продуктивно.

Правда, тогда я еще не мог представить в Петербург копии мобилизационных планов австро-венгерской армии, которые так требовались нашему Генеральному штабу, но информацию о дислокации приграничных частей и схемы оборонительных сооружений Ламберга и других городов я передавал постоянно…

– О той довольно ценной информации, которую вы поставляли в Генеральный штаб, я знаю не понаслышке, уважаемый Константин Павлович, – отозвался Баташов, – ведь я тогда уже работал делопроизводителем в европейском отделе генерал-квартирмейстерской службы. Хочу сказать вам откровенно, что в нашей службе еще немало завистников, которые, не обладая ни достаточным опытом, ни достаточными знаниями, спят и видят себя этакими суперагентами, на деле же большинство из них способны только заносить в картотеки добытую настоящими разведчиками информацию. На большее они не годятся и потому частенько в поведении своих коллег за границей видят только плохое. И потому, нечего на их хулу обращать внимание…

– Есть на этот счет хорошая восточная пословица: «Собака лает, а караван идет», – улыбнулся генерал, – и если вам еще не надоели мои воспоминания, я, с вашего позволения, продолжу.

– Я прошу прощения за то, что перебил вас, – смущенно промолвил Баташов, – но я хотел, чтобы вы знали о том, что достойных людей в генерал-квартирмейстерской службе больше, чем всяких там завистников и чинодралов…

– В этом я никогда не сомневался, – убежденно промолвил Пустошин и после небольшой паузы продолжил свой рассказ:

– Решив в полной мере соответствовать роли этакого русского набоба, я частенько наезжал в Вену, бывал в самых дорогих ресторанах. Однажды, обедая в одном из лучших ресторанов Вены «Ридгоф», я на спор с австрийскими офицерами выпил сразу две бутылки шампанского. Сквозь крики, которыми приветствовали мою победу офицеры, я услышал глухой, вкрадчивый голос:

– Господин Пустошин, в молодости вы были менее сдержанны в вопросах пития и, насколько я знаю, могли на спор выпить семь бутылок шампанского.

– Я и сейчас могу выпить не меньше, – ответил я, нисколько не удивившись осведомленности офицера, в котором признал начальника отдела Эвиденцбюро подполковника Редля, отвечавшего как за агентурную разведку, так и главным образом за контрразведку. С его описанием меня ознакомили перед отъездом в Ламберг. Это был высокий, крупный мужчина лет сорока пяти в недорогом, но элегантном коричневом костюме. Он сидел за соседним столиком вместе с офицерами и, самоуверенно подняв подбородок, над которым торчали по моде закрученные кверху густые, пшеничного цвета усы, то и дело бросал в мою сторону любопытные взгляды.

После этого знакомства я не упускал случая доказать проницательному контрразведчику, что тот оказался прав, видя во мне не разведчика, а беззаботного повесу и покорителя женских сердец.

Так и не заметив за мной каких-либо подозрительных контактов с подданными австро-венгерской империи, Редль по-своему заинтересовался моей особой и частенько приглашал меня на дружеские попойки. Как славянин, он втайне презирал чопорных австрийцев, которые постоянно держали с ним определенную дистанцию, которую никогда не переходили. Наверное, поэтому большинство его высокопоставленных друзей и знакомых тоже имели славянские корни. Только в их окружении он мог себе позволить не только покритиковать австрийского императора, но и высказать свою любовь и уважение к нам, русским. Это и понятно, ведь в Европе еще были живы те, кто на себе испытал гнет и жестокость Османских поработителей, которых, положив на алтарь победы тысячи жизней, изгнали русские братки. А после того как я в узком кругу избранных друзей и собутыльников Редля выиграл пари и в самом деле опустошил на спор одну за другой полдюжины бутылок шампанского, его признательности не было предела.

Прекрасно видя, что Редль питает ко мне искренне дружественные чувства, я решил однажды проверить меру его лояльности ко мне и пригласил отобедать в полюбившийся нам обоим ресторан «Ридгоф». Начав разговор об очередной премьере в Венском оперном театре, я после третьей рюмки коньяку откровенно признался в том, что хотел поговорить о нем самом.

– Чем может быть интересен для вас простой офицер австро-венгерской армии? – удивленно спросил он.

– Вот уже несколько месяцев, как я знаю вас, и, откровенно признаюсь, вы мне нравитесь все больше и больше, – начал я нелегкий для нас обоих разговор…

– Если вы выбрали меня в любовники, то очень ошиблись, – несколько смутившись, с напускным гневом произнес Редль.

– Вы меня неправильно поняли, господин подполковник, – в свою очередь сказал я, – я лишь хотел сказать, что вы мне нравитесь не как мужчина, а как человек и славянин, которому не безразлична судьба соотечественников, судьба русского народа.

– За время нашего знакомства вы неплохо меня изучили. Но не кажется ли вам, что мое дружеское к вам отношение продиктовано прежде всего моими служебными интересами к вам, российскому консулу в Галиции?

– Не кажется, – уверенно ответил я, – ведь мы знаем вас уже достаточно давно и все это время внимательно за вами наблюдаем.

– ??? – Маска искреннего недоумения возникла на лице Редля.

– Насколько я знаю, – продолжал я, – в 1900 году вы посетили Россию и около года повышали свою квалификацию в Казанском военном училище.

– Да-а, – удивленно промолвил подполковник.

– В свободное время вы не скучали и вели весьма светский образ жизни, не пропуская ни офицерские пирушки, ни балы, которые в ту пору частенько давали обеспеченные обыватели. Вспомните юного корнета Васнецова, вашего собутыльника, который вызвал вас на дуэль из-за одного неприличного с вашей стороны предложения.

– О да! – настороженно глядя мне в лицо, согласился Редль. – Как потом я узнал, корнет был отличным стрелком, и если бы не счастливый случай, я не знаю, чем бы наш поединок мог закончиться, – доверительно сообщил он.

– Просто начальник училища не допустил поединка и не стал раздувать этот довольно скабрезный для вас инцидент. А то бы вы без скандала из России не уехали.

– Не может быть! – воскликнул Редль. – А я-то думал, что все улеглось само по себе благодаря моей счастливой планиде.

– Прошу вас, господин подполковник, быть сдержаннее, – поостерег его я. – Хотя вокруг нас никого и не видно, но вы же прекрасно знаете, что сегодня и у стен зачастую имеются уши.

– Да, простите, господин полковник, – смутился Редль, – но я был просто поражен вашей осведомленностью.

– Но это еще не все, – продолжал я, – мы не упускали вас из виду и здесь. Мало того, мы постоянно заботились о вашем продвижении по службе.

– Но я в самом деле очень много работал, чтобы стать тем, кем стал, и… – начал было защищаться Редль, но я, видя, что наступил момент истины, резко оборвал его на полуслове:

– Не надо красивых слов о трудах наших праведных. Давайте лучше поговорим как офицер с офицером, коротко и ясно. Вспомните, как несколько лет назад вам неким неизвестным лицом были сообщены по телефону данные на нескольких малоценных для нас, да к тому же еще и подозреваемых в двурушничестве агентов из числа австрийцев. Я имею в виду унтер-офицера Боровца и артиллерийского лейтенанта Радича, которых вы вскоре и разоблачили. А совсем недавно с вашей подачи Эвиденцбюро приобрело за 10 тысяч рублей агентурный план развертывания российской армии, где не были обозначены – петербургский, финский, московский гренадерский, несколько кавказских и сибирских корпусов. Не фигурировали там и многие резервные дивизии, сформированные за счет французских кредитов. Насколько я знаю, данные из этого плана оказали большое влияние на разработку оборонительной стратегии вашего Генерального штаба. Благодаря этим организованным нами «успехам» вы сумели произвести достойное впечатление на руководство австро-венгерской военной разведки и лично на барона Гизлю фон Гизлингена, который рекомендовал вас вскоре на должность заместителя начальника Эвиденцбюро. Я ничего не напутал, господин подполковник? – спросил я у него.

– Все верно, за исключением нескольких мелочей. Вижу, что вам известно многое из моей служебной биографии, – глухо сказал Редль, сохраняя на лице спокойствие.

– И не только. Нам известно многое и из вашей довольно бурной личной жизни, – убежденно сказал я.

– Не может быть, – осевшим голосом пролепетал Редль, сразу же изменившись в лице. – Что вам от меня надо? – придя в себя, хрипло промолвил он.

– Неужели вы, профессиональный контрразведчик, не догадываетесь? Я хотел бы, чтобы вы помогли мне как славянин – славянину.

– Хорошо, – немного подумав, согласился Редль, – я буду вам помогать в меру своих сил и возможностей.

– А больше нам и не надо. Но мне удивительно, почему вы, как это обычно бывает, не торговались со мной, почему так сразу, без всяких условий решили нам помогать? – поинтересовался я.

– Прежде всего по причине растущей в душе ненависти ко всему, что олицетворяет Австро-Венгерскую монархию, – откровенно признался он, – кроме того, потому, что австрияки и немцы постоянно унижают меня, отказываясь от сатисфакции. Несколько лет назад австрийцы выгнали со службы моего отца, разорили брата, который осмелился открыть в Ламберге свое дело. Всю жизнь тупые австрийские и немецкие болваны получали по службе отличия и чины впереди нас, чехов и словаков, а ведь мы служили в армии этой прогнившей монархии отнюдь не хуже, даже намного лучше их. А наследник Франц-Фердинанд! Ведь эта свинья в своем имении под Прагой просто истязает чешских работников! Ненавижу эту банду! К тому же мне очень не хотелось бы, чтобы между нашими странами разгорелся огонь войны. Уж очень много жизней может поглотить это страшное пожарище…

– С того момента подполковник Редль стал поставлять мне самую свежую военную информацию, – закончил свое повествование генерал Пустошин и, опрокинув еще одну рюмку коньяку, о чем-то задумался.

– Я, уже будучи подполковником, был назначен старшим делопроизводителем австро-венгерского делопроизводства и по долгу службы расшифровывал все телеграммы и сообщения, поступавшие в Санкт-Петербург окольными путями через Стокгольм или Берн из Австро-Венгрии, – нарушил явно затянувшееся молчание Баташов, – ваши обстоятельные и емкие доклады я читал с особым интересом. И прекрасно помню вашу срочную телеграмму о том, что начальник агентурного, контршпионского отдела Эвиденцбюро, подполковник Редль дал согласие работать на российскую разведку. Это сообщение, скажу откровенно, повергло меня в шок. И было от чего. Такого успеха в те времена, наверное, не знала ни одна разведка мира. Еще и еще раз перечитав телеграмму, я занес нового агента в свою картотеку под счастливым номером А-77. В тот же день я проинформировал начальника отдела и обер-квартирмейстера Генерального штаба о том, что вы завербовали ценного агента и уже в ближайшее время ожидаете важные документы о дислокации и вооружении приграничных частей австро-венгерской армии. К моему удивлению, это сообщение вызвало у высоких начальников лишь плохо скрываемую досаду. Скорее всего потому, что для них вербовка каждого нового агента в Европейской стране, будь она дружественной или враждебной, требовала дополнительных средств, как правило, еще не заложенных в бюджет, и, за редким исключением, ожидаемого эффекта не приносила.

Лишь после поступления в Генштаб обещанных вами документов о дислокации австро-венгерских войск в Галиции начальник отдела вызвал меня к себе и поздравил с успехом.

– Но здесь же моей заслуги нет, – возразил я, – благодарить надо полковника Пустошина, это его работа.

– Полковника Пустошина мы наградим в свое время, – обещал начальник отдела, – а пока потрудитесь, пожалуйста, перепроверить факты, изложенные в присланном документе, с теми, что у нас на сегодняшний день имеются.

К этому времени я уже проверил вашу информацию по другим каналам и сразу доложил об этом.

Удовлетворенный моим ответом, начальник распорядился:

– Будете составлять Константину Павловичу телеграмму, обязательно укажите, что его поздравляет начальник Генерального штаба, и намекните, что неплохо бы нам заиметь мобилизационный план развертывания австро-венгерской армии. Вот это будет достойная информация, за которую для агента никаких денег не жалко!

– Помню, помню, – оживился Пустошин, – когда я передал эту просьбу Редлю, тот, не сказав ни да ни нет, в большой задумчивости, даже не попрощавшись, оставил меня. А вскоре, как вы знаете, мне пришла пора снова надеть офицерскую лямку, получить гвардейский полк, а затем и генерала…

3

Баташов вспомнил их последнюю встречу, когда полковник Пустошин, скоропостижно оставив Ламберг, выехал в Петербург, к новому месту службы.

Первым он, конечно же, навестил Баташова. После вопросов о службе и семье Пустошин неожиданно спросил:

– Не надоело вам, господин подполковник, протирать штаны в Генштабе? Насколько я вас знаю, вы всегда стремились к живой и интересной работе.

– Я и сейчас не прочь, – откликнулся Баташов, – но начальство мои устремления не жалует.

– Если вы желаете сменить столицу на Варшаву, я могу порекомендовать вас на вакантную должность начальника отделения генерал-квартирмейстерской службы штаба Варшавского военного округа…

– Я был бы этому искренне рад, – с ходу согласился Баташов, – но боюсь, что начальство меня не отпустит.

– Ну, это моя забота, – уверенно произнес Пустошин и, хитро подмигнув, добавил: – А я поставлю Генштаб перед фактом, что единственный человек, с которым согласился работать мой ценный агент, – это вы. Я уже заранее наладил его непрерывную связь с Варшавой. Так что все будет зависеть только от вас.

Когда Баташов получил назначение в Варшавский военный округ, полковник Пустошин передал ему все свои негласные знакомства в Австро-Венгрии и Польше, которые тот с его легкой руки продолжил успешно развивать…

– Как поживает наш общий знакомый? – услышал Баташов давно ожидаемый вопрос, но, верный принципу не рассказывать о своей работе всуе, он несколько замялся. И только заметив в глубине глаз генерала не поверхностный, а искренний интерес, и то, как он напряженно и озабоченно по еще памирской привычке невольно захрустел пальцами, Баташов негромко, так, чтобы слышал его лишь только Пустошин, коротко доложил:

– Все прекрасно, Константин Павлович. Прежде всего я хочу вам сообщить, что «А-77» пошел на повышение…

– Не может быть! – неожиданно воскликнул генерал. Подозрительно осмотревшись вокруг, не слышал ли кто его невольного восклицания, он смущенно промолвил: – Теряю квалификацию. Строевая служба явно не на пользу нашему брату. Напрочь забываешь про осторожность. Кто же он теперь?

– Он теперь НШ восьмого АК, – вполголоса, доверительно сообщил Баташов.

– Оч-чень интересно, – ответил, заикаясь от волнения, Пустошин, – наверное, уже полковник?

– Вы правы, полковник! Недавно на фотопластинке получил от него самую свежую информацию. Я набросал черновик доклада для генерала Монкевица, если хотите, могу ознакомить.

– Спасибо, Евгений Евграфович, я знал, что вы настоящий друг, – искренне поблагодарил Баташова генерал и, внимательно оглядев пустующий зал, взял протянутый подполковником блокнот, затем с еле скрываемым волнением начал знакомиться с содержанием доклада.

«Обер-квартирмейстеру главного управления Генерального штаба, генералу Монкевицу Николаю Августовичу.

Докладываю:

Получил фотодонесение от агента «А-77», который сообщает:

1. Получена достоверная информация о том, что российского Генерального штаба полковник Кирилл Петрович Лайков имеет быть агентом австро-венгерской разведки и располагает мобилизационным планом русской армии для продажи агенту Эвиденцбюро.

2. В Галиции формируется группа армий под руководством эрцгерцога Фридриха. Начальник штаба – генерал Конрад фон Хетцендорф. В состав группы планируется включить:

Соединение генерала Г. Куммера. 2½ дивизии ланштурма; 1 кавалерийская дивизия.

1-ю армию. Командующий Виктор Данкль. 9 пехотных дивизий; 4 бригады ландштурма; 2 кавалерийские дивизии, 468 орудий.

4-ю армию. Командующий Ауффенберг. 9 пехотных дивизий; 2 кавалерийские дивизии, 438 орудий.

3-ю армию. Командующий Брудерман. 12½ пехотных дивизий; 4 бригады ланштурма; 4 кавалерийских дивизии, 644 орудия.

Кроме этого, формируется соединение Кёвесса, о составе и вооружении будет сообщено по окончании формирования.

Основные силы противника планируется расположить к востоку от реки Сан, в районе Львова. О более точном расположении войск в Галиции будет сообщено по окончании формирования группы армий.

3. На полигоне в Штайнфельде в присутствии комиссии для испытаний военного министерства проводились стрельбы новой мортиры калибра 30,5 см.

Вес орудия 20 880 кг

Угол вертикальной наводки +40° – +75°

Угол горизонтальной наводки 120°

Вес снаряда 287 кг

Начальная скорость снаряда 407 м/с

Максимальная дальность полета снаряда 11 км.

В стадии разработки находятся модификации орудия М11 и М16. Орудие испытывалось на различных дистанциях – 2, 4, 6 километров и на максимальной дальности в 11 километров. Наиболее эффективная дистанция стрельбы – 4 километра. При прямом попадании граната М11 пробивает два метра бетона и поражает солдат, укрывающихся в форте. Дополнительные поражающие факторы создают газы и дым от разрыва гранаты и детонации снарядов в казематах и коридорах фортификационных сооружений. Для М11 не являются препятствием укрытия под тремя метрами твердого камня или железобетона. При разрыве граната М11 делает воронку приблизительно 5–8 метров в диаметре, осколки от взрыва могут пробивать довольно прочное укрытие в пределах 100 метров и уничтожают пехоту противника в пределах 400 метров. Разработку и изготовление мортиры осуществляла фирма «Шкода» в Pilsen. После испытаний и доработок орудие М11 принято на вооружение под официальным обозначением 30,5-cm М11 Morser. Первая партия, состоящая из 24-х орудий, для вооружения двух дивизионов уже поступает в войска. О расположении новых мортирных дивизионов будет доложено позже…»

Ознакомившись с содержанием доклада, генерал удовлетворенно заметил:

– Первоклассная информация. Он даром время не теряет. Будет возможность, передайте ему от меня большой привет.

– Обязательно, Константин Павлович, передам, – пообещал Баташов, пряча документ во внутренний карман кителя.