ГЛАВА ХVII Петроград. Сентябрь – октябрь 1914 г

1

– Вы ко мне? – оторвала Лару от раздумья высокая статная дама в темно-коричневом форменном платье и белом переднике с красным крестом на груди. На ее русых, гладко зачесанных волосах сверкала белизной скромная косынка. Тонкое, благородное лицо женщины, с тонкими, плотно сжатыми губами излучало любопытство и настороженность.

– Я к Раисе Захаровне Зиминой, начальнице курсов медицинских сестер! – воскликнула девушка, вскакивая. Лицо ее то ли от волнения, то ли от страха перед неулыбчивой начальницей мгновенно покрылось ярким румянцем, длинные ресницы смущенно опустились долу, но тут же испуганно прыснули вверх.

– Вас неправильно информировали, барышня. Я Зимина Раиса Захаровна, но я, будет вам известно, начальница лазарета для больных и раненых при Марфо-Мариинской обители сестер милосердия, – сухо сказала она, пристально разглядывая посетительницу. – Что вы хотели? – после небольшой паузы спросила она.

– Я хочу стать сестрой милосердия, – кусая губы, глухо произнесла Лара.

– Вы можете говорить громче, – строго произнесла женщина, нетерпеливо посматривая на серебряные часики, украшавшие ее запястье, – у меня слишком много дел, чтобы целые минуты тратить на посторонних.

– Я хотела бы быть сестрой милосердия, – чуть громче, дрожащим от страха перед строгой начальницей голосом ответила Лара.

Зимина оценивающе взглянула на девушку и, сжав свои тонкие губы, скептически произнесла:

– Но это же невозможно, mademoiselle, никак невозможно…

– Но почему? – испуганно воскликнула Лара, и ее расширенные от удивления глаза сразу же наполнились слезами обиды. Только усилием воли она заставила себя сдержаться, не расплакаться.

Начальница нахмурила брови и, исподлобья, оценивающе взглянув на девушку, пожала плечами. Эта худенькая девчушка в нарядной шляпке, сшитой по последней парижской моде, и в дорогом ярком платье в ее глазах никаким образом не соответствовала образу сестер милосердия, а лишь только задерживала ее пустыми, ненужными просьбами.

– Зачем вам это? Ведь, прежде чем сюда идти, вы должны были поинтересоваться, чем мы тут занимаемся. Сестринская помощь больным и раненым – это большое и трудное дело, которому необходимо отдаваться всем телом, всей душой, без остатка. Оно требует большой затраты здоровья и сил, самоотречения и жертв… Скажу вам откровенно, я немного понаблюдала за вами, прежде чем подойти, и успела хорошенько вас рассмотреть. Ну какая из вас может быть сестра милосердия, ведь вы такая худенькая, слабая, бессильная. Да разве вам будет по силам поднять больного или раненого? Ко всему прочему, я, имея достаточно большой медицинский опыт, скажу откровенно, что вы слишком нервны и эмоциональны, а это в нашем деле не приветствуется.

– Вы испытайте меня! Это на вид я такая невзрачная. Такая уж уродилась, – стараясь говорить спокойно, без эмоций промолвила, едва сдерживая слезы, Лара.

– Но, mademoiselle! – возмутилась настойчивости девушки начальница. – Вы, наверное, не знаете, что жизнь сестры милосердия – сплошная мука… Бессонные ночи, уход за умирающими, гнойные раны, операции – это же почти ежедневные удары по психике, которые зачатую не выдерживают и более крепкие женщины. Я уверяю вас, этот черный и неблагодарный труд не для барышни из общества. Если вы непременно хотите в эти нелегкие военные годы приносить пользу Отечеству, изберите более приличествующую деятельность, давайте обеды, танцевальные вечера, спектакли в пользу раненых или занимайтесь благотворительностью. Вот единственное, что я могу вам порекомендовать. А теперь, извините, меня ждут больные. – Зимина, окинув прощальным взглядом необычную просительницу, направилась было к двери, но, вдруг услышав наполненное горем и безнадежностью девичье рыдание, остановилась.

– Что с вами, голубушка вы моя? – уже более теплым и ласковым голосом обратилась она к Ларе, которая, скорчив свое маленькое тельце в неудобном больничном кресле, в отчаянии заломила руки и чуть не до крови прикусила губу.

– Да не убивайтесь вы так. Я что-нибудь придумаю, – дала поспешное обещание начальница, пытаясь тем самым предотвратить явно назревающую истерику.

– Это правда? Вы не откажете мне? – сразу же высохли слезы на глазах Лары, и она тут же бросилась на колени перед Раисой Захаровной, наконец-то смилостивившейся перед ее искренними чувствами.

Да, по-другому и быть не могло, ведь все существо этой нарядной светской по виду барышни выражало теперь столько искреннего, безотрадного горя, столько безнадежной муки чудилось в этом надорванном рыдании, что никакое, даже самое суровое, закаленное всякими душевными бурями сердце не могло не дрогнуть.

– Немедленно встаньте, – повелительно и в то же время благожелательно произнесла Зимина и, взяв девушку за узкие, хрупкие плечи, легко подняла с колен. Потом она ласково, по-сестрински коснулась тыльной стороной ладони ее разгоряченного лба и, словно ставя окончательный диагноз, задумчиво произнесла: – Уж больно вы, голубушка моя, впечатлительны. Ну нельзя же так губить себя! Признайтесь, наверное, у вас есть какая-то тайная цель, которая так яростно и отчаянно движет вами? Говорите, не стесняйтесь.

Эти задушевные слова, произнесенные по-матерински, теплым тоном, тронули Лару до глубины души. И она, ничего не тая, поведала этой сердобольной женщине о своей несбыточной, еще детской мечте научиться лечить людей. Только о второй своей заветной идее в качестве сестры милосердия во что бы то ни стало попасть на фронт, чтобы быть рядом со своим любимым, она решила пока умолчать.

– Сколько я себя помню, в детстве частенько лечила свои игрушки от инфлюэнции и скарлатины, наверное, потому, что когда-то сама тяжело переболела этими болезнями. С тех пор и зародилась у меня в душе мечта-призвание к вашему делу… Скоропостижная смерть матери еще больше подвигла меня в желании стать врачом или сестрой милосердия. Только настойчивость отца, который хотел видеть меня светской барышней, привела меня в Смольный институт благородных девиц…

– Вы окончили Смольный институт! – удивленно воскликнула мадам начальница.

– Да, всего лишь несколько месяцев назад, – испуганно промолвила Лара, полагая, что этот факт может послужить причиной окончательного отказа в ее отчаянной просьбе.

– Что же вы мне, голубушка, об этом сразу не сказали? Ведь я тоже смолянка. Правда, в отличие от вас, после выпуска из института я и не помышляла о врачевании. Для меня открывались блестящие перспективы при дворе. Я стала фрейлиной Марии Александровны. Но не долго продолжалось мое праздное придворное времяпровождение и суета в исполнении капризов стареющей императрицы. На одном из балов в Зимнем дворце, которые я обязана была посещать по долгу службы, мне приглянулся красавец гусар. Да и он после нашего знакомства потом ни на минуту не отходил от меня. Галантно ухаживал и расточал комплименты. А что еще надо молодой не избалованной вниманием мужчин девушке? – При этих довольно откровенных словах Раиса Захаровна засветилась, зарделась до самых кончиков ушей. – Что же это я так разоткровенничалась перед вами, – смущенно промолвила она, пристально взглянув на девушку. Видя, что та слушает ее внимательно, не пропуская ни слова, ни интонации, всеми фибрами своей страдающей души, она неожиданно замолчала.

– Продолжайте, Раиса Захаровна, пожалуйста. Не откажите мне в своей искренности, ведь ваши слова – это бальзам для моего израненного сердца, – сложила умоляюще руки Лара, готовая с этой отчаянной просьбой вновь бухнуться на колени перед своим новым кумиром.

– Вы, никак, влюблены, – догадалась начальница, – и, наверное, в душку военного!

– Да, мадам! И что самое печальное, влюблена безответно!

– Расскажите все мне как своей матери, – ласково погладила Лару по головке Зимина, – и вам обязательно станет легче.

Девушка, то и дело смахивая навязчивые слезы, сморкаясь в бязевый платочек, поведала сердобольной женщине о своем знакомстве с юнкером, об их гуляниях под солнцем и луной, о рождественском обручении и внезапном исчезновении любимого после производства в офицеры.

– Может быть, он погиб? Ведь война идет.

– Нет, мадам. Его сестра, моя подруга по институту, уверена, что у него все хорошо. У него все хорошо, а мне даже ни одного письма не прислал. – И из глаз Лары брызнул новый поток слез.

– Ну зачем же слезы лить, радоваться надо тому, что ваш суженый жив и здоров, – горько улыбнувшись, промолвила начальница, поглаживая Лару по головке, – только вот любовь всей моей жизни уже никто не воскресит…

Почувствовав горестные нотки в словах Раисы Захаровны, Лара, пытаясь улыбнуться сквозь слезы, осторожно спросила:

– У вас тоже трагедия?

– Мой муж ушел со своим полком освобождать Болгарию и больше не вернулся, – глухо, с болью в голосе промолвила Зимина, – с тех пор перевернулась вся моя жизнь. Память о любимом человеке не давала жить. Однажды я даже решила свести счеты с жизнью, и тогда Бог послал мне своего вестника в виде сестры милосердия, которая и порекомендовала мне забыться в работе. Посоветовала идти по ее стопам. И вот так же, как и вы, я в модной шляпке и придворном наряде заявилась к матери-настоятельнице Марфо-Мариинской обители сестер милосердия и с огромным трудом умолила ее взять меня в общину. С тех пор на мне вместо светских нарядов это серое форменное платье, в которое упаковано не только мое тело, но и душа. Много воды утекло с тех пор. С самого начала службы в общине сестер милосердия мне пришлось выполнять все, даже самые неблагодарные и презираемые работы, прежде чем с годами я в полной мере познала науку врачевания не только тела, но и души раненых и больных…

– Я тоже готова к любой, даже самой грязной и тяжелой работе, – умоляюще глядя на начальницу, самозабвенно вскричала Лара. – Готова трудиться больничной прислугой, сиделкой наконец, только для того, чтобы стать сестрой милосердия! Вы же знаете, что в институте нас учили оказывать первую помощь и ухаживать за больными… Испытайте, пожалуйста, меня.

В словах девушки было столько экспрессии и истинного желания быть полезной людям, исковерканных морально и физически на фронтах этой страшной войны, что мадам начальница не нашла в себе морального права ей отказать.

– Хорошо! Я возьму вас, но только с испытательным сроком. Если через месяц вы будете так же настойчивы в своем желании, то я обещаю вам, как смолянка смолянке, что сделаю из вас настоящую сестру милосердия.

– Спасибо, мадам! – радостно воскликнула Лара и припала к руке начальницы, покрывая ее поцелуями и слезами радости.

Невольно отдернув руку, больше привычную к грубой работе в лазарете, чем к поцелуям, мадам строго спросила:

– Ваше имя?

– Лыкова Лариса Владиславовна, единственная дочь действительного статского советника Лыкова Владислава Геннадиевича, предводителя дворянства Пензенской губернии, – гордо произнесла Лара.

– Паспорт, пожалуйста, – деловито промолвила Зимина, записывая имя своей новой воспитанницы в книгу.

Лара достала из сумочки, из которой еще торчал краешек мокрого от слез платочка, документ, и подала его мадам.

Закрыв гроссбух и спрятав его в стол, мадам, с сожалением еще раз окинув взглядом девушку, неожиданно спросила:

– А отец ваш не будет против?

– Нет, что вы! – замахала руками Лара. – Папа, узнав из письма о моем намерении, в ответном благословил меня. Вот. – Лара, порывшись в сумочке, достала конверт как самое последнее и неопровержимое доказательство своей правоты.

– Спрячьте. Я вам верю, – сконфузилась начальница. – У вас есть где жить? – благожелательно спросила она после небольшой паузы.

– С разрешения madame я временно остановилась в институте…

– Это слишком далеко, и добираться до нашего лазарета по нынешним временам небезопасно, – задумчиво сказала Зимина, – ведь вам предстоят и ночные дежурства. Вы уж меня простите, но отдельную комнату предоставить вам я не могу, а вот койку в комнате, где живут еще три сестрицы, предложу хоть сейчас.

– Спасибо, мадам. Бог наградит вас за доброту, – искренне поблагодарила Лара начальницу, намереваясь еще раз поцеловать ее руку, но та торопливо спрятала свою руку под передник.

– Не спешите меня благодарить, – строго глянув на Лару, сказала она, словно еще раз предупреждая девушку, что не потерпит больше здесь телячьих нежностей. – Я буду рада услышать это через месяц, когда увижу, что вы с честью прошли испытание. А пока повторяю, для тяжелой и грязной работы в лазарете мне нужны сильные, здоровые девушки и женщины… И если эта нелегкая работа окажется вам не под силу, пеняйте на себя, я буду вынуждена вернуть вас со словами искренней благодарности вашему папеньке.

– Я на все согласная! – радостно пролепетала Лара. – И готова следовать за вами хоть на край света.

– Ну, тогда с Богом, – трижды перекрестилась Раиса Захаровна на небольшой, освещенный чуть теплящимся огоньком лампады закопченный образок Спаса Нерукотворного, виднеющийся в дальнем углу приемной, и направилась прочь из комнаты, сделав Ларе знак следовать за ней.

В длинном, полутемном коридоре Лару сразу же обдал со всех сторон стойкий запах карболки. Чем дальше шла она вслед за начальницей в глубь лазарета, тем чаще попадались навстречу мужские и женские фигуры в длинных, от шеи до самых пят, белых передниках-балахонах. На головах женщин белые же косынки. Все они низко кланялись Зиминой и удивленно рассматривали Лару. Всю дорогу их сопровождал какой-то непонятный гул, похожий на то нарастающий, то затухающий рокот горной речки, который доносился из-за стеклянных дверей, выходящих в коридор.

Над дверьми на черных досках были выгравированы белыми буквами названия покоев: «Амбулаторный прием», «Глазной прием», «Операционная», «Водолечебница», «Сыпной».

В конце коридора, за поворотом, на Лару вдруг обрушилась слепящая лавина солнечного света, бьющего из огромного окна, выходящего на широкую улицу. После темного коридора девушке понадобилось время, чтобы глаза привыкли к яркому свету, и потому она не сразу смогла обозреть весь огромный холл, в котором безраздельно господствовал седовласый видный швейцар. Из швейцарской на второй этаж вела серая каменная лестница с отполированными до блеска дубовыми перилами. С любопытством озираясь по сторонам, Лара, осторожно ступая по ковровой дорожке, скрадывающей шаги, поднялась вслед за начальницей на второй этаж и, свернув в коридор, остановилась у открытой двери в комнату, куда зашла Раиса Захаровна.

– Заходите, не стесняйтесь, – прозвучал оттуда начальственный голос Зиминой, – здесь вы и будете жить.

Лара со смешанным чувством страха и любопытства переступила порог и сразу же наткнулась на такую же, как и она, худенькую, верткую девчушку, которая при виде ее растерянно произнесла:

– А я-то думала, что меньше меня никого в лазарете не будет…

У Лары сразу же отлегло от сердца. «Если такие сестры-девочки здесь трудятся, так мне сам Бог велел выдержать испытания и стать настоящей сестрой милосердия», – удовлетворенно подумала она и вопросительно взглянула на Раису Захаровну, которая только что всячески пугала ее трудностями больничной работы.

Зимина не заметила этого взгляда, потому что в это время отчитывала крупную светловолосую девицу с рябым лицом за то, что та, вместо того чтобы заниматься в свободное от дежурства время, дремала на своей кровати.

– Как вы можете, голубушка, отдыхать в то время, когда доктор Савельев постоянно жалуется на вас, что вы не знаете теории. Путаетесь в самых простейших медицинских вопросах…

– Но, госпожа начальница, вы же знаете, что я очень хорошо разбираюсь в практике, не как некоторые, – кивнула она в сторону сестры-девочки.

– Верно, – согласилась Раиса Захаровна, – но если вы не сдадите теорию, то вам не видать диплома как своих ушей.

– А что мне диплом, – поморщила девушка свой усыпанный веснушками носик, – на фронте-то всего нужнее как раз практики, те, кто сможет раненому солдату или офицеру под пулями первую перевязку сделать, страдания облегчить, а потом на себе с передовой до медотряда дотащить. Да еще и не одного, а с десяток, а то и больше, – сказав это, бойкая на язык девушка обвела победоносным взглядом своих товарок.

– И все-таки, сестра Марфа, я вам настоятельно рекомендую заняться теорией, – сухим, официальным тоном произнесла Зимина.

– Матушка Раиса Захаровна, – вдруг со слезами на глазах кинулась к начальнице Марфуша, – я никаким образом не хотела вас обидеть, за что вы так строго говорите со мной? Вы же знаете, что я вас всем сердцем люблю и уважаю. А доктору Савельеву скажите, что я на нынешней же неделе пересдам всю его теорию. Только не сердитесь на меня сестрица-начальница, вы же знаете, что я этого не перенесу.

Раиса Захаровна обняла склоненную к ней повинную голову и поцеловала девушку в лоб.

– Спасибо, душа моя, я знала, что вы прислушаетесь к моим советам. Ведь я желаю вам только хорошего, – назидательно промолвила Зимина.

– А вас, сестра Полина, я прошу присмотреть за Марфушей, – обратилась Раиса Захаровна к высокой, стройной женщине с пышными льняными волосами, которая, сидя за столом, что-то вышивала, – если надо будет, помогите ей в изучении теории.

– Хорошо, матушка Раиса Захаровна, – послушно промолвила сестра, отложив рукоделие, взяла с полки, нависшей над столом, толстую книгу и, вопросительно взглянув на Марфу, тихим, грудным голосом промолвила: – Присаживайтесь, сестрица, начнем с первого параграфа. – Марфа, смешливо сморщив свой маленький носик, нехотя направилась к столу.

Начальница, еще раз окинув заботливым взглядом комнату, направилась было к двери но, заметив Лару, замершую посреди комнаты с открытым от удивления ртом, торжественно объявила:

– Сестрицы, с сегодняшнего дня с вами будет жить и трудиться в лазарете Лариса Владиславовна Лыкова. Она, как и вы, мечтает посвятить свою жизнь врачеванию. Прошу любить и жаловать.

С этого дня у Лары началась новая, ни с чем не сравнимая, очень трудная, но осененная давней мечтой жизнь.

2

Лара после близкого знакомства с соседками по комнате, которые никак не могли взять в толк, почему эта нарядная барышня решила отказаться от своей легкой и праздной жизни лишь для того, чтобы сменить ее на полуаскетический, нелегкий быт сестры милосердия, долго не могла заснуть. В отличие от нее сестра-девочка, которую звали Светланой, сестра Марфа и сестра Полина пришли в общину хоть и разными путями, но, как говорится, не от хорошей жизни. Наверное, поэтому они смотрели на ее поступок как на блажь, которая со временем непременно пройдет. И Лара не спешила их разубеждать. Не могла же она перед малознакомыми женщинами открыть свои чувства, рассказать об истинных причинах, побудивших ее к этому нелегкому, вымученному в душе шагу. Сестрицы же были менее закомплексованы и без утайки поведали ей о себе. Светлане только-только исполнилось шестнадцать лет и, сколько она себя помнит, все время путешествовала из приюта в приют, пока несколько лет назад не обрела постоянный дом и покой в общине сестер милосердия. Много сложнее были жизненные перипетии Марфуши, которая осталась сиротой год назад, когда внезапно возникший пожар уничтожил и дом, и родителей. Девушке пришлось зарабатывать на жизнь собственным трудом. Поработав год горничной в одной из петербургских гостиниц, она чуть было не попала в историю, описанную в романе Льва Толстого «Воскресение», и при первой же возможности бросила эту работу. По совету священника, у которого исповедывалась, она поступила в Марфо-Мариинскую обитель сестер милосердия и вот уже больше полугода трудилась там. Сестра Полина молча слушала истории своих товарок и, казалось, была не особенно расположена к откровению, пока Лара, увидев над ее кроватью небольшой рисунок мальчика и девочки с поистине ангельскими личиками, не сказала, умилившись:

– Какая чудесная рождественская картинка. Ну прямо два ангелочка…

– Это мои детки, – глухо промолвила женщина, – они в один день умерли от скарлатины. – И, видя, что эти ее горькие слова до глубины души поразили барышню, у которой на глазах выступили слезы, добавила обреченно: – Бог дал, Бог и взял их безгрешные души.

– Простите, сестрица, что я случайно разбередила ваши душевные раны, – сквозь слезы промолвила Лара…

Все эти откровенные признания сестер будоражили возбужденное воображение засыпающей девушки, рисуя самые трагические картины. Заснув, она вдруг увидела себя в окружении снежно-белых облаков, на которых восседали два ангелочка с улыбающимися лицами, так похожими на детей с картины, висящей над кроватью сестры Полины. Внезапно ангелочки испуганно задрожали и, указывая на приближающуюся черную-черную тучу, начали махать своими ручками, словно предупреждая ее об опасности. Лара, увидев страшное грозовое облако, в испуге взмахнула руками и сразу же провалилась в нескончаемую, бездонную пропасть. «Помогите!!!» – закричала в ужасе она, но ее никто почему-то не слышал. Она вновь закричала что было мочи:

– Помогите! – И сразу же почувствовала, что ее кто-то трясет за плечо.

– Что случилось?

– Что с ней? – послышались сквозь сон знакомые голоса, и Лара, открыв глаза, с радостью обнаружила, что весь этот ужас ей всего-навсего приснился, что ее окружают заботливые и жалостливые сестры.

– Простите меня, девочки, за то, что я вас разбудила, – виновато промолвила она.

– Да что уж тут, – сказала, зевая, сестра Полина, – небось страшный сон приснился?

– Я видела во сне ваших малюток, – откровенно призналась она, – они предупредили меня о надвигающейся на меня опасности. К чему бы это?

– Знамо к чему, – хрустко потянулась на своей кровати Марфа, – это, даю руку на отсечение, к слезам. Я по себе знаю. Ангелочки всегда к горю снятся, – уверенно добавила она и, натянув на голову одеяло, затихла.

– Ну зачем вы, Марфуша, барышню пугаете, ведь видите, она и так не в себе, – возмутилась сестра Полина и, присев на кровать Лары, ласково, словно ребенка, погладила ее по головке. – Не верьте вы ей, она сама не знает, что городит, – ласковым голосом промолвила женщина и, поправив на Ларе сбившееся набок одеяло, уверенно добавила: – Мои ангелочки снятся только к хорошим вестям.

В делах и заботах прошла неделя. Однажды, сразу же после завтрака, когда сестры переодевались в рабочие одежды перед выходом на утренние задания, в комнату забежала запыхавшаяся Светлана и радостно провозгласила:

– Сестре Лыковой письмо!

Лара, не успев даже застегнуть серый халат, балахоном окутывающий ее с ног до головы, обрадованно рванулась к двери и, немого не рассчитав, запуталась в полах не по росту длинной одежды, грохнулась на полпути.

– Сестрица Лариса от радости ног не чует, – съязвила Марфутка и, выхватив у письмоносицы заветный конверт, зачем-то его понюхала. – Фу! – разочарованно промолвила она. – А я то думала, что барышни только надушенные письма получают, а от этого гарью несет. Явно с войны от иённого ухажера! А раз так, то танцуйте, сестра!

Сестра Полина, не обращая внимания на болтовню Марфы, помогла Ларе встать и показала, как нужно подвязать халат, чтобы его полы больше не болтались, а затем подошла к Марфе и, отобрав у нее письмо, протянула его адресату.

– У нас еще есть четверть часа в запасе, можете прочитать, – сказала она, видя, что мельком прочитанный ею адрес на конверте вогнал девушку в краску.

Лара торопливо распечатала конверт и с замиранием сердца начала читать:

«Дорогая моя Ларочка, – писал Аристарх, – прости, что не смог сразу, по прибытии в полк, тебе написать. Столько самых разных событий свалилось на мою молодую головушку, что и сказать невозможно. Да и что говорить – война. И этим все сказано! Пишу тебе между боями, и потому не располагаю временем, чтобы написать подробно о своей службе. Скажу только одно, что командир меня любит, да и солдаты, кажется, тоже. С первых дней служба как-то сразу захватила меня всего, можно сказать, поработила. Я весь в мыслях о предстоящем, вот и сейчас пишу тебе, а сам думаю, что перед завтрашним боем не проверил готовность своих солдат, поэтому не обессудь, больше писать не могу. При первой же встрече расскажу тебе о переменах, которые ожидают нас. Прости, что так коротко и невнятно пишу, но труба зовет… Прощай, дорогая моя Лариса! Не поминай лихом!

Корнет Баташов».

Наскоро прочитав письмо, Лариса радостно подумала: «Как прекрасно, что у Аристарха все хорошо, что он любим солдатами и командирами, а это значит, что выбор мой не был ошибочным». Она и раньше догадывалась, что ее любимый – человек смелый и находчивый. А вот то, что его любят солдаты, тоже говорит о многом. Это значит, что ее Аристаша, ко всему прочему, человек добрый и отзывчивый, что тоже немаловажно для будущего супруга…

– Сестра Лариса, вы идете с нами или нет? – прервала сладкие думы нетерпеливая Марфа.

– Иду, иду! – заторопилась Лариса, пряча письмо на груди с тайным желанием еще и еще раз его перечитать.

Спустившись на первый этаж, сестры вошли в дверь, над которой висела табличка «Приемный покой», и Лару сразу же оглушил разноголосый говор нетерпеливой толпы, жаждущей приема. Казалось, вся петроградская беднота сбежалась сюда, в эту светлую, чисто выбеленную комнату, с серым каменным полом, обильно политым дезинфицирующим средством, которое терпким, неприятным запахом ударяло в нос и с непривычки чуть кружило голову. Кого здесь только не было: старики и старухи, молодые и пожилые люди, девушки и женщины, дети. Отставные солдаты, мелкие уличные торговцы, прислуга, фабричные рабочие, извозчики, нищие, торговки-мещанки и просто бродяги. И всех их, не обращая внимания на личности, необходимо было осмотреть, при необходимости оказать первую помощь, а серьезно заболевших проводить в палаты.

– Тиш-ш-а, – прикрикнула Марфа, и говор сразу же затих, – сейчас подойдет доктор, и мы всех вас примем, – успокаивающе-убедительным тоном сказала она.

Столько страждущих людей, собранных в одном месте, Лара еще никогда не видела, и потому, невольно поддавшись вдруг нахлынувшему на нее чувству сострадания, она наобум кинулась к молодой женщине, на руках которой жалобно пищал малыш, чтобы хоть как-то ей помочь, но тут же была остановлена сестрой Марфой.

– Вы что, утешать сюда пришли или работать?

Лариса остановилась и, развернувшись, вопрошающе посмотрела на сестру-командиршу.

– У каждой из нас здесь есть свои обязанности, – строго сказала она, – вон наш хирург доктор Вакулин лубки накладывает. Сейчас ему помощь нужна, а заодно отнесите ему бинты и вату.

Взяв из пристенного шкафа, набитого медицинскими средствами, два пакета ваты и несколько рулончиков бинтов, Лара направилась к столу, стоящему у окна, где работал худощавый доктор с черными усами и бородкой клинышком. Перед ним, распластавшись на столе, лежал бледный как смерть человек с обнаженной вспухшей и посиневшей ниже колена ногой.

Заметив неожиданную помощницу, хирург нетерпеливо произнес:

– Ну, слава богу, догадались прислать кого-то в помощь. Кладите на тумбочку бинты и подержите ногу.

Лара осторожно коснулась распухшей ноги, но, услышав крики и стоны больного:

– Силушки моей нет, как больно, сестрица, – торопливо отдернула руки.

– Вы что, пришли сюда в бирюльки играть или помощь страждущим оказывать? – повернул к девушке недовольное лицо доктор, но, увидев, что перед ним новенькая, благодушно добавил: – Своей жалостью вы никому не поможете, а только навредите. Держите ногу как можно покрепче, больной потерпит.

– Я потерплю, сестрица, – глухо промолвил больной.

В этот момент Лариса вдруг почувствовала, что по всему ее телу прошел какой-то неведомый ранее магический ток, который, пройдя через ее разгоряченное страданиями других сердце, сделал руки сильнее, душу тверже, а голову холоднее. В одно мгновение она будто переродилась из пылкой и безрассудной великосветской барышни в холодную и рассудительную сестру милосердия, для которой высшим мерилом является человеческая жизнь любого, даже самого падшего человеческого создания.

Именно поэтому, не обращая внимания на крики и вопли больного, Лара, закусив губы, крепко держала ногу, над которой колдовал хирург. А потом она умело, ни разу не дрогнувшими руками затягивала концы марли, сдерживающей лубок у щиколотки. Давала больному обезболивающие капли.

За первым больным последовал другой, третий. К концу дня Лара уже не помнила, сколько больных прошло через ее руки. Помнила только первого, с распухшей больной ногой. А дальше все перемешалось в ее маленькой головке. К вечеру ей казалось, что искалеченные, распухшие, кровоточащие конечности заслонили от нее весь мир. И ей хотелось только одного – скорее упасть на кровать и забыться хоть на единственный миг. Но оказалось, что это еще не все. Когда Лара, вымыв руки, собралась уходить, ее остановил ехидный говорок Марфуши:

– А убирать приемный покой кто будет? Это обязанность всех сестер, принятых на испытательный срок.

Пошатываясь от усталости, Лара вопросительно взглянула на сестру Полину.

– Так приказала сестра-начальница, – виновато глядя на растерявшуюся девушку, промолвила сестра Полина. – Постойте здесь, я принесу вам необходимый инвентарь. – Она вышла в коридор. Вслед за ней вышли Марфа, Светлана и другие сестры, работавшие в приемном покое. Шумно переговариваясь, они разошлись по своим комнатам.

Оставшись одна в огромной приемной, пол которой был основательно замусорен, Лара достала письмо и еще раз перечитала его. На душе ее стало немного светлее, усталость, казалось, куда-то ушла, испарилась, она ощутила вдруг бодрость, прилив сил. И теперь задание начальницы уже не казалось ей чрезмерным.

– Вот, – поставила сестра Полина перед Ларой ведро, наполненное резко пахнущей чем-то жидкостью.

– Что это? – спросила, принюхавшись, Лара.

– Дезинфицирующий раствор, – ответила женщина, – все полы в лазарете моют только этим. Постарайтесь, чтобы эта жидкость не попала вам на руки, а то будет так, как у меня. – И сестра Полина протянула к ней свои шершавые, словно обработанные кислотой руки.

– А как же здесь можно руки защитить? – растерянно произнесла Лара, разглядывая нехитрый инвентарь, состоящий из метелки, ведра и плотной с бахромой по периметру тряпки.

– Возьмите, – протянула женщина Ларе резиновые перчатки, – только постарайтесь не порвать их, других у меня нет.

– Спасибо, сестра Полина! Огромное, вам спасибо, – чуть не со слезами на глазах промолвила Лара, – я никогда этого не забуду!

Пока она осторожно надевала на руки перчатки, сестра Полина подмела пол и, высыпав мусор в мешок, облегченно вздохнула.

– Ну, теперь мы до ужина обязательно управимся, – бодро сказала она, наблюдая, как Лара довольно неумело пытается мыть пол.

– А вы вот так сделайте, – сестра Полина на себе показала, как надо заправить полы халата за пояс, чтобы они не елозили по полу, – а тряпкой надо водить из стороны в сторону, так, чтобы охватить участок пола, на сколько хватает рук.

Сестра Полина перехватила у Лары тряпку и, смочив ее в ведре, начала уверенно и быстро оттирать до блеска каменные плиты пола.

– Отдайте, пожалуйста, мою тряпку, я поняла, как надо мыть, – растерянно промолвила Лара, – я умоляю вас.

Закончив уборку, Лара с сестрой Полиной отнесли инвентарь на место и, быстро переодевшись, направились в трапезную.

Но лишь только Лара присела на скамейку, ее голова безвольно опустилась на стол, и очнулась она только в комнате от острого запаха нашатыря, ватку с которым перепуганная сестра Марфа совала ей под нос.

– Слава богу, очнулась, – радостно провозгласила она.

– Очнулась! – чуть ли не захлопала в ладошки Светлана.

– Что со мной? – произнесла испуганно Лара.

– Обморок, – уверенно сказала сестра Полина и положила ей на лоб свою холодную, влажную руку. – А так лучше? – спросила она.

– У вас такие прохладные и ласковые руки. Такие же были и у моей мамы, – ответила Лара, – своими мягкими и нежными пальцами она снимала любую боль.

Сестра Полина с материнской любовью погладила девушку по головке.

– Какой сегодня длинный, нескончаемый день, – уже засыпая, произнесла Лара и, отвернувшись к стене, мгновенно, без всяких сновидений провалилась в небытие.

Наутро Лара с трудом разомкнула глаза и хотела по привычке сладко потянуться, но от внезапно пронзившей ее боли каждого члена истерзанного тяжелым трудом тела, каждой натруженной мышцы она отказалась от этой мысли. С трудом шевеля руками и ногами, она села на кровати и, видя, что в отличие от нее сестры как ни в чем не бывало делают свой туалет, расплакалась.

– Какая я все-таки невезучая, – сквозь слезы промолвила Лара, – неужели я так и не смогу привыкнуть к тяжелому труду в лазарете?

– А вы как думали, сестрица? – подала свой язвительный голос сестра Марфа. – Не барское это дело полы мыть да горшки таскать.

– Не слушайте вы ее, – воскликнула сестра Полина, – нам тоже нелегко было первое время. Ничего, привыкнете, как и все мы.

Прошла неделя, другая, и Лара, наполненная повседневными заботами и трудами, забыв обо всем на свете, самозабвенно осваивала нелегкие обязанности санитарки. Больше всего досаждали девушку дурно пахнущие, едкие дезинфицирующие составы, которыми изо дня в день приходилось мыть полы не только в приемном покое, но и в палатах, в кабинетах докторов и даже у самой начальницы. Крепкий раствор сулемы и карболки вскоре разъел ее нежные ручки. Белая, бархатистая кожа потрескалась и сморщилась, ладони покрылись мозолями и загрубели.

Да вся она за время испытательного срока изменилась до неузнаваемости. Новый скромный полотняный халатик, платье и широкий докторский передник скрадывали теперь ее тонкую и изящную фигурку. В дополнение к этому черная косынка, повязанная на голове, придавала ей вид монастырской послушницы.

Однажды после обеда, когда сестры, выбрав свободную минутку, занялись рукоделием, в комнату вбежала запыхавшаяся Светланка.

– Радость-то какая, сестрицы, – с ходу объявила она, – сестра Лариса выдержала испытательный срок и с сегодняшнего дня стала полноправным членом общины.

– Откуда такая неожиданная весть? – с сомнением глядя на раскрасневшуюся от быстрого бега и нескрываемой радости вестницу, спросила Марфа.

– В приемном покое вывешено распоряжение мадам начальницы Зиминой о занесении сестры Лыковой в список общины, – высоким, светлым голоском провозгласила светловолосая Светланка и, подскочив в Ларе, неожиданно бросилась ей на шею.

– Да отчепитесь вы от сестры Лары, – недовольно пробурчала Марфа, – дайте и нам поздравить. – И она, сотворив на своем обычно недовольном личике подобие улыбки, степенно подошла к Ларе и, поцеловав ее, как маленькую, в лобик, назидательно произнесла: – Теперь, вам вместе со мной придется учиться медицинской науке. Так что не подведите, сестрица.

От всего услышанного у Лары в горле словно образовался комок, мешавший ей говорить, и она лишь со слезами радости на глазах, принимая поздравления, искренне всем улыбалась.

– Вот и вы, несмотря ни на какие трудности и лишения, добились своего. Но это лишь первый шаг на пути к вашей мечте, – сказала сестра Полина, обнимая и целуя свою любимицу, – теперь многое будет зависеть от вашего усердия и усидчивости в изучении нелегкой науки врачевания. Я думаю, что вы с этой задачей справитесь быстрее, чем некоторые наши сестры…

– Сестра Полина, ну сколько вам говорить, что не даются мне науки, – вспыхнула как маков цвет Марфушка, – такая уж у меня судьбинушка.

На следующий день, когда по коридору разнесся голос дежурной, призывающей сестер в аудиторию, вместе с Марфой направилась и Лара.

Со страхом и любопытством зашла она в просторный светлый покой со столами и скамейками, с аспидно-черной доской, мольбертом в углу и с кафедрой для лектора посредине. Все это Ларе сразу же напомнило класс в Смольном институте благородных девиц. Казалось, что сейчас раскроется дверь и в комнату войдет madame и своим тихим, но твердым голосом объявит:

– Mesdemoiselles, сегодня мы будем изучать основы гигиены…

– Сестрицы! Сегодня мы будем изучать анатомию, – неожиданно прервал мысли Лары грубый мужской голос, раздавшийся от самой двери. И в аудиторию не вошел, а словно влетел худенький пожилой доктор с широкими залысинами на голове, с тонкими усами и обязательной для лекарей бородкой клинышком.

– Нуте-с, – многозначительно промолвил он, окинув проницательным взглядом аудиторию, в которой находились все претендующие на диплом сестры милосердия, девушки и женщины, празднично одетые в новенькие ситцевые платья и полосатые синие передники, черные косынки, – нашего полку прибыло! – обрадовался он, заметив новое лицо. – Назовите свое имя, голубушка, – по-отечески ласково взглянув на Лару, спросил он.

– Сестра Лариса, – испуганно промолвила девушка, вставая.

– Меня можете величать Петром Модестовичем, – сказал благожелательно доктор, – я искренне рад с вами познакомиться.

Лара по привычке присела в книксене.

– Вот с вас, сестра, и начнем, – промолвил явно удивленный не свойственным для лазарета приветствием барышни доктор, – судя по всему, вы должны быть знакомы не только со светским этикетом, но и с основами анатомии.

– Да, – твердо сказала Лара, – в институте для всех желающих существовал кабинет, в котором дополнительно изучался курс анатомии, гигиены и первой помощи…

– О-о, – воскликнул Петр Модестович, – да вы совсем у нас ученая барышня. Вас, пожалуй, и проэкзаменовать можно. Только не обессудьте, если я буду задавать самые каверзные вопросы.

Марфуша, услышав слова доктора и беспокойно глядя на Лару, прошептала:

– Не соглашайтесь. Ни в коем случае не соглашайтесь. Он такой у нас злюка!

– Я согласна. Экзаменуйте! – решительно заявила Лара.

– Ну, держитесь, сестрица, – усмехнулся доктор, – подойдите-ка сюда.

Лара, не чуя под собой ног, приблизилась к кафедре.

– Вот вам анатомический атлас. Расскажите, что вы знаете о суставах, сухожилиях и мышцах?

Лара, краснея от волнения, тихим, но внятным голосом рассказала обо всем, что знала.

– Хорошо! – удовлетворенно сказал Петр Модестович. – А как предотвратить инфекционные заболевания, знаете?

Лара уже более спокойно, подробно рассказала о мерах по обеспечению мер гигиены в местах заражения оспой и холерой.

– Все, достаточно, сестрица, и этот вопрос вы знаете прилично, – почему-то недовольным голосом произнес доктор, – а повязку раненному в голову построить сможете?

– Смогу, – уверенно произнесла Лара, – только как мне это осуществить?

– Можно я помогу? – неожиданно предложила свои услуги Марфа.

– Прошу, сестрица, – удивленно произнес врач,

Лара, взяв со стоящего рядом с кафедрой стола бинт, приблизилась к сестре Марфе.

– Вы сначала оторвите кусок бинта для крепления повязки, – шепнула Марфуша, заметив, что Лара, подойдя к ней, нерешительно остановилась, – смелее, – подбодрила ее, сестра.

Лара, не обращая внимания на подсказки, уверенно занялась знакомым ей по практическим занятиям в институте делом. Только время от времени посматривала на доктора и, замечая лишь его благожелательную улыбку, быстро закончила работу.

– Вот, – облегченно вздохнула она.

– Прелестно! Прелестно, – чуть ли не захлопал в ладоши Петр Модестович, – вот так, сестрицы, надо готовиться к сложной и очень необходимой профессии сестры милосердия, – назидательно промолвил он. – Так какого лешего вы здесь делаете? – Неожиданно голос доктора стал строже. – Ваше место в перевязочной, операционной, в санитарном поезде, наконец. Ведь в военных лазаретах так не хватает квалифицированных сестер милосердия. А вы, мне говорили, еще недавно полы драили да горшки выносили. Это же никуда не годится, – понемногу затихая, промолвил он, – такую подготовленную сестру в черном теле держать. Обязательно выскажу свое возмущение сестре-начальнице…

– Прошу вас, не надо, – воскликнула Лара, – это я во всем виновата. Раиса Захаровна должна была проверить меня, прежде чем допускать в общину, – высказалась она в защиту Зиминой.

– Ну что же, я со своей стороны могу сказать только одно, вы достойны диплома сестры милосердия, а дальше распоряжайтесь собой, как душа пожелает, – с явным неудовольствием в голосе сказал Петр Модестович, – да скажите Раисе Захаровне, чтобы она вас на лекции по глазным болезням, зубным и массажу, если надо, посылала, а меня от себя избавьте. Прошу на выход-с.

После этих обидных для нее слов доктора Лара в смятении выбежала из аудитории и бросилась в свою комнату, чтобы поделиться с сестрицами своей неожиданной радостью, омраченной лишь непонятным недовольством доктора. Когда она рассказала о его странном поведении в классе, сестра Полина, осенив девушку по-матерински доброй улыбкой, промолвила:

– Не обращайте на это внимания, глупенькая. Все в лазарете знают, что Петр Модестович добрейшей души человек. А раздосадован он бывает лишь тогда, когда такие, как вы, прилежные и стремящиеся к знаниям сестры проходят его курс быстрее, чем остальные. Это и понятно, ведь большую часть времени ему приходится тратить на нерадивых слушательниц, а таких у нас еще немало. Так что не обижайтесь на него.

3

Прошло еще полмесяца. Слякотные осенние дни сменялись морозными утренниками. Дорожки небольшого парка, разбитого во дворе лазарета, были сплошь покрыты оранжевыми и желтыми листьями, опадавшими с застывших в преддверии ранней зимы с распростертыми во все стороны голыми ветвями вековых дубов и вязов. Дворник не успевал сгребать богатый урожай листвы, и выздоравливающие больные с удовольствием гуляли по скрадывающему шаги природному ковру. После дежурства в палатах или в приемном покое Лара любила побродить перед сном под поздним осенним листопадом. В тишине, лишь изредка прерываемой шуршанием падающей листвы, она душой отходила от водоворота больничной суеты, от шума и криков больных, которые сопровождали ее почти весь день, а иногда и по ночам. Лара никак не могла привыкнуть к каждодневно окружающему ее страданию и боли, и потому каждая перевязка, каждая операция с ее участием отражалась на ней, причиняя ей, наверное, не меньшее страдание, чем больному. Именно поэтому она при перевязках старалась работать своими пальцами так осторожно и ласково, что пациенты почти не ощущали боли. Многие стремились попасть на прием именно к ней, прилюдно нахваливая целительные прикосновения ее нежных и искусных рук.

Однажды у парадной лазарета остановился роскошный автомобиль с великокняжескими вензелями на дверцах. Шофер, упакованный в кожу, ловко открыл заднюю дверцу, из которой вышла высокая, статная молодая дама в просторной парчовой накидке и с вычурной шляпкой на высоко вздернутой головке. Начальница лично вышла встречать неожиданную гостью, что делала довольно редко.

Лара в это время вместе с доктором Вакулиным осуществляла прием больных и, случайно взглянув в окно, выходящее на улицу, увидела довольно необычную картину, где Раиса Захаровна присела перед дамой в глубоком реверансе.

«Кто же это может быть? – удивилась про себя она, зная о явном пренебрежении начальницы у себя в лазарете всех светских правил и привычек. Но еще больше удивилась она, когда дама, в свою очередь, присела перед Зиминой в книксене, а затем они обнялись, как давние подруги, которые не виделись многие годы.

– Голубушка, – строгим голосом прервал созерцание Лары доктор, – вы будете мне помогать или в окно пялиться?

– Простите, доктор, – виновато промолвила Лара, – я, конечно же, буду вам помогать. – И она вновь занялась привычным для нее делом.

Через полчаса, когда Лара закончила перевязку очередного больного, в приемный покой вбежала сестра Светланка и, отдышавшись, громко, стараясь быть услышанной в самом конце просторной комнаты, провозгласила:

– Сестру Ларису срочно вызывает к себе сестра-начальница.

Лара растерянно огляделась вокруг всем своим существом, как бы говоря: «У меня слишком много дел. Так зачем же отрывать меня от работы?»

– Идите, сестра Лариса, я вас заменю, – подошла сестра Полина и ласково подтолкнула нерешительно стоящую девушку к выходу.

В кабинете Раисы Захаровны Лара увидела даму, за которой полчаса назад наблюдала в окно.

– Вы вызывали меня, Раиса Захаровна? – деловито спросила она, не отрывая взгляда от красавицы-гостьи.

– Да, моя дорогая. Я хочу представить вас великой княгине Ольге Александровне.

Лара учтиво склонила голову и присела в глубоком реверансе.

– Встаньте, не утруждайте себя, голубушка, – сказала нежным задушевным голосом великая княгиня, вставая и подходя к Ларе. – Я буду рада, если мы оставим все великосветские условности, – деловито промолвила она, протягивая девушке руку для пожатия. Лара машинально хотела уже поцеловать ее, но княгиня, строго взглянув на нее, предупредила:

– Я же сказала, никаких церемоний!

Лара испуганно протянула свою руку вперед. Деловито пожав холодные пальцы сестры милосердия, Ольга Александровна улыбнулась и, словно стремясь подбодрить растерявшуюся девушку, промолвила:

– Какие у вас тонкие и прохладные пальчики. Одного прикосновения их, наверное, достаточно, чтобы усмирить любую боль…

– Вы правы, Ольга Александровна, – гордо подтвердила Зимина, – больные, которых она пользует, так и говорят: «Как приложит сестрица Лариса свою ручку на голову, так и боли все снимает».

Впервые услышав из уст начальницы столь лестный о себе отзыв, Лара покраснела до корней волос.

– Не смущайтесь, голубушка, – ласково, по-матерински промолвила Раиса Захаровна, – за время нахождения в нашей общине вы с честью выдержали все самые трудные испытания и показали все, на что способна русская женщина, задавшаяся целью помочь Отечеству в самую лихую годину. Не в моих правилах кого-то нахваливать, поскольку все мы здесь добровольно несем на себе нелегкий крест милосердия, но скажу откровенно, сестра Лариса, вы за довольно короткий срок из барышни-смолянки прямо на глазах, словно Золушка из сказки, превратились в искусную сестру милосердия и стали моей любимицей…

На строгое, неулыбчивое лицо начальницы выкатила чуть заметная слеза. Раиса Захаровна, чтобы скрыть внезапно возникшую слабость, часто-часто заморгала ресницами и зачем-то отвернулась к окну.

– Я хочу предложить вам, сестра Лариса, – прервала явно затянувшееся молчание гостья, – поступить старшей медицинской сестрой в санитарный поезд, который я оборудую на Киевском вокзале…

– Что вы, что вы! Я же не справлюсь с такими ответственными обязанностями, – воскликнула Лара и вопрошающе взглянула на Зимину.

– Справитесь, моя дорогая! Я уверена, что справитесь, – твердо промолвила начальница, окинув девушку ободряюще-ласковым взглядом, – для этого у вас есть все, и знания, и опыт, а самое главное, огромное желание быть полезной людям, Отечеству нашему.

Провожать Лару, за которой великая княгиня прислала свой мотор, с вензелями на дверцах, вышла вся не занятая на службе община. Сестра Марфа несла кожаный чемодан, подаренный Ларе начальницей, в котором с трудом уместились все ее вещи и подарки, преподнесенные сестрами. Сестра Полина грациозно, на вытянутых руках вынесла роскошный серый дождевик, расшитый по бокам огромными белыми лилиями, которые она тайно от Лары вышивала по ночам. Только вездесущая Светланка неугомонно носилась по лазарету, оповещая всех об отъезде сестры Ларисы на фронт. Многие больные, услышав эту новость, с сожалением качали головами, и все желали сестре-любимице счастья и удачи в ее нелегком и опасном деле.

– Прощайте, голубушка, – крепко-крепко обняла Лару Раиса Захаровна со слезами на глазах и, поцеловав ее в лоб, торопливо ушла к себе, предоставив сестрам полную свободу действий.

– Прощайте, сестрица, – сквозь слезы произнесла сестра Полина и, осенив ее крестным знамением, добавила: – Пусть Бог даст вам счастья. Вы этого заслужили!

Трижды поцеловав мокрое от слез лицо своей любимицы, сестра Полина сняла со своей груди образок Божьей Матери и повесила Ларе на грудь.

– Пусть Царица Небесная хранит вас!

– Прощайте, сестра Лариса, не поминайте лихом, – виноватым голосом промолвила сестра Марфа и, передав тяжелый саквояж шоферу, громко чмокнула Лару в щеку.

Светланка молча уткнулась в грудь Лары и громко-громко зарыдала.

– Успокойтесь, голубушка! – увещевала ее Лара, но сестра-девочка заливалась еще горше. Только вмешательство сестры Полины, которая чуть ли не силой оторвала Светлану от Лары, позволило девушке попрощаться с остальными сестрами.

Военно-санитарный поезд № 163, оборудованный на средства общедворянской организации помощи больным и раненым воинам, носящий имя великой княгини Ольги Александровны, отправлялся с Киевского вокзала. Провожающих было немного, в основном это были представители великокняжеской семьи, а также родители и друзья петроградских сестер милосердия, изъявивших желание потрудиться на благо Отечества.

Великую княгиню, одетую в просторное серое платье с синим передником, с повязанной на голове снежно-белой косынкой с красным крестом, провожал муж, принц Петр Ольденбургский, его адъютант, а также сестра, великая княгиня Ксения Александровна, и, к удивлению Лары, Анна Вырубова собственной персоной.

Подойдя к великим княгиням, Лара присела перед царственными дамами в глубоком реверансе.

– Знакомьтесь, господа, с моей помощницей, Ларисой Владиславовной Лыковой, – просто, по-деловому произнесла великая княгиня, пожимая руку Лары, так же просто и без излишних экивоков поздоровались с ней за руку Ксения Александровна и Анна Вырубова. Принц Ольденбургский нежно поцеловал девушке ручку. Так же поприветствовал Лару и адъютант принца, высокий чернявый красавец-кавалерист.

– Ротмистр Куликовский, – представился он, по-гусарски лихо щелкнув каблуками, так что шпоры тут же отозвались сладкозвучным малиновым звоном. Нежно коснувшись губами пропахшей лазаретом перчатки Лары, он почему-то виновато взглянул на Ольгу Александровну, словно прося у нее извинения за столь галантное приветствие этой малознакомой ему молодой особы.

Великая княгиня шутливо нахмурила свои тонкие брови и, улыбнувшись, промолвила:

– Господа офицеры, так вы испортите всех моих помощниц, которые надолго оставляют все эти великосветские привычки за порогом санитарного вагона.

– Господа, да это же лучшая воспитанница Смольного института благородных девиц, пожалованная императрицей Александрой Федоровной фрейлинским шифром, – вдруг всплеснула руками Вырубова, – правда, в этой несколько повзрослевшей девушке сегодня трудно узнать ту нежно-белую барышню, которая в свое время дала смелую отповедь зазнавшимся столбовым дворянкам за столом государыни императрицы в Александровском дворце.

Услышав это, великие княгини с удивлением воззрились на Лару, а принц неожиданно произнес:

– Неужели в нашем великосветском обществе еще встречаются «Руанские девы», открыто выражающие свое личное мнение? Я бы лично не посмел высказать свое мнение в присутствии императрицы. А вдруг оно ей не понравится.

– Вот поэтому мы с Ларисой Владиславовной отправляемся в прифронтовую полосу, а вы остаетесь здесь! – съязвила Ольга Александровна.

– Но вы же согласились тогда быть помощницей самой государыни, – удивленно произнесла Вырубова, обращаясь к Ларе.

– Вы правы, мадам, но я объяснила императрице, что во что бы то ни стало хочу попасть на фронт, и, она выслушав все мои доводы, порекомендовала поступить в Марфо-Мариинскую общину сестер милосердия и даже предлагала написать сестре-начальнице. Но я решила все осуществить самостоятельно. Поэтому мое обучение сестринскому делу несколько затянулось. Но я благодарна Богу за то, что встретила на своем пути Ольгу Александровну, которая доверила мне милость быть там, где я всего нужнее.

– Что же такое могло побудить вас отказаться от высочайшей милости нашей горячо любимой Алекс? Небось кто-то из офицеров уже успел вскружить вам, голубушка, голову, – уверенно промолвила Ксения Александровна, загадочно посмотрев сначала на зардевшуюся Лару, а затем на явно смутившуюся сестру.

– Все, господа! – сказала как отрезала великая княгиня Ольга Александровна. – Через пять минут поезд отходит. Пора прощаться.

Лара, торопливо попрощавшись с Анной Вырубовой и своими новыми знакомыми, быстро вскочила в вагон и, забившись в первое же пустое купе, нервно расплакалась. Уж очень впечатлительным, длинным и непредсказуемым оказался для нее сегодняшний прощальный день.

Вскоре санитарный поезд имени великой княгини Ольги Александровны уже мчался сквозь октябрьскую ночь и ливень вперед на юг, на Киев. В жарко натопленном пассажирском вагоне второго класса, предназначенном для младшего персонала санитарного поезда, было тесно и шумно. Сестры милосердия, санитарки и другие специалисты, набранные в Петрограде и его пригородах, знакомились и тут же возбужденно делились своими первыми впечатлениями о новом, прекрасно оборудованном военно-санитарном поезде.

Лара, выполняя свои новые обязанности, ходила из купе в купе и проверяла наличие своих подопечных по списку.

В вагоне оказались все, кроме одной девушки, записанной в штатной книге санитаркой.

– Кто знает, где находится Марфа Волобуева? – задавала она один и тот же вопрос во всех купе, но ясного ответа так и не получила. Кто-то видел незнакомую девушку при посадке, кто-то в вагоне. Так ничего и не выяснив, Лара направилась в вагон первого класса, где квартировали врачи, хирурги и великая княгиня Ольга Александровна.

– Ваше высочество, я никак не могу найти одну санитарку, – растерянно обратилась Лара к великой княгине, – ее нет почему-то в вагоне.

– Лариса Владиславовна, – недовольно сморщила носик Ольга Александровна, – прошу впредь называть меня сестрой Ольгой и никак иначе. Договорились?

– Хорошо, сестра Ольга! Но что мне делать с пропащей санитаркой, я просто ума не приложу.

– А вы спросите у начальника поезда. Может быть, он в курсе, – посоветовала великая княгиня, – а когда разберетесь, заходите ко мне, поболтаем, а то одной здесь довольно скучновато.

– Я скоренько, – обрадованно воскликнула Лара и, сделав уважительный книксен, проследовала к следующему купе, которое занимал начальник поезда, капитан медицинской службы Юрий Мефодьевич Лозовский.

Среднего роста, уже немолодой толстячок-доктор с первых минут знакомства понравился младшему медицинскому персоналу и Ларе в том числе прежде всего своим благодушным и неунывающим нравом.

При знакомстве с ней он удивленно заметил:

– Я так много наслышан о вас от Ольги Александровны, что был готов увидеть этакую чудодейственную и строгую матрону лет под сорок. Но, к вящей своей радости, лицезрею юную красавицу, способную лечить все болезни лишь одним своим взглядом. – Заметив смущение на лице девушки, он добавил: – Это очень хорошо, когда сестра милосердия и сметлива, и скромна, и красотой не обделена…

Лишь только Лара приготовилась постучать, как дверь купе открылась, и на пороге она увидела, к своему искреннему удивлению, сестру Марфу, которая еще накануне как ни в чем не бывало провожала ее в дальний путь.

– Вы что здесь делаете? – удивленно спросила Лара.

– О-о, – воскликнул капитан, – да я вижу, вы знакомы?

– Знакомы! – улыбнулась Лара, заметив, как нахмурила свои белесые брови Марфуша. – Так вы и есть Волобуева? – спросила она.

– Я и есть санитарка Марфа Волобуева, – подтвердила девушка, умоляюще глядя на Лару.

– Удивительно, но именно вашей фамилии я и не знала, – смущенно призналась Лара.

– Юрий Мефодьевич, Марфуша вам больше не нужна? – спросила после небольшой паузы она, вопросительно взглянув на военного доктора.

– Вы можете быть свободны, голубушка, – сказал капитан Марфе, – а вас, Лариса Владиславовна, я попрошу остаться.

Еще раз бросив на Лару умоляющий взгляд, Марфа удалилась.

«Что здесь произошло?» – терялась в догадках Лара, явно пораженная поведением сестрицы.

– Присаживайтесь, уважаемая Лариса Владиславовна, – указал доктор на противоположную полку.

– А что случилось? – решила сразу расставить все точки над «i» Лара.

– Понимаете, перед самым отходом поезда подходит ко мне эта девица и просит, нет, умоляет взять ее санитаркой на фронт. Видите ли, у нее есть свои счеты с немцами, которые сожгли ее дом, зверски убили родителей. И так горячо и убежденно она доказывала свое право быть полезной Отечеству, что мне ничего не осталось сделать, как взять ее в поезд. Тем паче что одна санитарка по каким-то причинам к отправлению поезда так и не явилась. Вы не против того, чтобы взять эту милую девушку? – спросил военный доктор.

– Я не против, – поспешно сказала Лара, удовлетворенно глядя на своего начальника.

– Я посмотрел документы Волобуевой, – доверительно произнес доктор, – и немножко проэкзаменовал ее. Вы не поверите, но она ответила на все мои практические вопросы. Скажу больше, эта девушка может работать в перевязочной. А санитарку мы сможем взять и в Киеве. Вы согласны?

– Согласна, – просто и ясно ответила она, думая про себя: «Открыть перед доктором истинное лицо Марфы или нет? Пока ничего говорить не буду. Посмотрю, какова она в деле», – решила Лара и, взглянув на капитана, попросила: – Разрешите мне заняться своими делами.

– А я хотел предложить вам почаевничать со мной, – промолвил обиженно доктор. – Ну раз вам куда-то нужно, извольте.

Выйдя от начальника санитарного поезда, Лара сразу же хотела направиться к великой княгине, но усилием воли заставила себя повернуть в противоположную сторону, поспешить в вагон второго класса. Она решила поговорить сначала с Марфой, а затем уже выполнить обещание, данное Ольге Александровне.

В предпоследнем купе Лара сразу же увидела Марфу, которая как ни в чем не бывало уже собиралась вскарабкаться на верхнюю полку. Увидев сосредоточенное лицо старшей сестры милосердия, она сняла ногу со ступеньки и, повернувшись к своей новой начальнице, напряженно на нее взглянула.

– Сестра Марфа, как вы здесь оказались? – сделав строгое лицо, спросила Лара.

– Вас не спросила, – огрызнулась было девушка, но, заметив, как Лара нахмурила брови, быстро сменила тон: – Простите меня, сиротинушку! Некому за меня заступиться, некому приголубить, – жалостливо запричитала она.

– Вы, сестра Марфа, как всегда, в своем репертуаре, – неожиданно улыбнулась Лара.

Увидев, что старшая сестра сменила гнев на милость, девушка тут же бросилась ей на шею, обнимая и целуя ее.

– Сестра Марфуша, я искренне рада вам, – стараясь быть построже, сказала Лара, – но объясните мне все-таки, что вы затеяли?

– Вы же знаете, что с моими теоретическими познаниями медицины мне ни в жисть не видеть сестринского диплома. И тогда, глядя на вас, я решила во что бы то ни стало попасть в ваш санитарный поезд хоть санитаркой, хоть нянькой, да хоть кем. Собрала вещи и после дежурства сбежала, как последняя гимназистка…

– Но вы же могли поговорить с сестрой-начальницей…

– Госпожа Зимина и слышать не хочет о том, чтобы со мной расстаться. Говорила, что пока я не сдам теорию и не получу диплом сестры милосердия, она никуда меня не отпустит…

– И правильно говорила, – назидательным тоном промолвила Лара, – из вас бы вышла прекрасная сестра милосердия, если бы вы не ленились при изучении основ медицины.

– Из меня и так выйдет хорошая сестра милосердия, – неожиданно заявила Марфа, – мне об этом военный доктор сказал.

– Давайте договоримся о том, что я не скажу начальнику поезда о том, что вы сбежали из общины, возьму грех на душу, а вы обещайте мне выучить теорию и сдать все экзамены на диплом. Хорошо?

– Я постараюсь, – без особого энтузиазма промолвила Марфа.

– Уж постарайтесь, – благожелательно промолвила Лара, – а я постараюсь вам помочь.

На этом удовлетворенные друг другом девушки разошлись. Марфа, как и намеревалась ранее, полезла на вторую полку отдыхать, а Лара направилась в вагон первого класса.

4

– Где вы так долго пропадали? – нетерпеливо произнесла великая княгиня, как только Лара переступила порог купе.

– Простите, сестра Ольга, – виноватым голосом произнесла девушка, – я непременно должна была посмотреть, как устроились сестры…

– Ваше усердие похвально, – одобряюще взглянув на Лару, произнесла Ольга Александровна, – не зря мне нахваливала вас моя давняя подруга, а ваша начальница Раиса Захаровна.

– Ну что вы, – засмущалась Лара, – я еще ничего значительного в своей жизни не совершила, чтобы обо мне так говорили…

– Не тушуйтесь, голубушка, то, что вы, молодая, красивая и многообещающая барышня, вместо того чтобы кружить головы молодым людям, пожелали служить Отечеству своему и направляетесь на фронт, уже подвиг!

Великая княгиня встала, по-матерински ласково обняла почтительно стоящую у порога девушку и, поцеловав в лоб, сказала:

– Присаживайтесь, голубушка. В ногах правды нет.

Лара присела напротив гостеприимной хозяйки на самый краешек дивана.

На столике, стоящем между диванами, были разложены самые разнообразные яства. Особенно ее взгляд привлекла вазочка с ее любимыми птифурами, стоящая посередине столика.

– Угощайтесь, чем бог послал, – улыбнулась великая княгиня и, видя нескрываемый интерес гостьи к птифурам, пододвинула вазочку к ней поближе.

В дверь постучали, и на пороге появился одетый во все белое официант, который поставил на столик серебряный поднос с небольшим фарфоровым чайником и двумя изящными чашками с великокняжескими вензелями.

Лара смущенно откусывала маленькие кусочки от ароматного птифура, запивая их крепким, ароматным чаем.

Великая княгиня, к удивлению Лары, даже не прикоснулась к сладостям, а пила лишь пустой чаек. Заметив удивленный взгляд гостьи, она назидательно промолвила:

– Для того, чтобы быть всегда привлекательной для любимого человека, приходится поститься. А вы не обращайте на меня внимания, угощайтесь!

Но Лара, помня уроки великосветского этикета, вежливо промолвила:

– Благодарю вас, сестра Ольга, я сыта.

– Значит, это о вас рассказывала мне племянница Татьяна, – после небольшой паузы уверенно промолвила великая княгиня, с интересом разглядывая явно смутившуюся девушку. – Я говорю об обеде в Александровском дворце с императрицей, – пояснила Ольга Александровна, заметив искреннее недоумение на лице гостьи.

– Я, наверное, сказала тогда что-то невпопад? – покраснев, промолвила Лара.

– Нет, отчего же! Императрица была довольна вашим искренним выпадом в адрес явно зазнавшихся девиц. Татьяна рассказывала мне, что вы очень понравились матери. Скажите мне откровенно, что послужило причиной вашего категорического отказа от милости императрицы, пожелавшей видеть вас в своем Царскосельском госпитале?

При этих словах Лара сконфузилась еще больше.

– Можете не отвечать, – улыбнулась великая княгиня, – мне и так все понятно. Тут без мужчины не обошлось!

– Да! Я хотела быть рядом со своим суженым, – чуть слышно пролепетала Лара.

– Кто он? В каком полку служит? – требовательно, тоном, не терпящим возражения, спросила Ольга Александровна.

– Аристарх Баташов, корнет гусарского генерала Дениса Давыдова полка…

– Не может быть! – неожиданно всплеснула руками великая княгиня. – Ведь и мой суженый тоже направляется в этот полк.

– Но это же просто невозможно! Ведь принц Ольденбургский остался в Петрограде. Да он к тому же – генерал, – недоуменно промолвила Лары.

– О, это давняя история. Если хотите, я расскажу ее вам, – доверительно улыбнулась сестра Ольга.

– Жила-была порфирородная царевна, – иносказательно начала она, заметив в погрустневших глазах гостьи искренний интерес, – у нее было все, что пожелает. В детстве все в семье любили и баловали ее, позволяли любые шалости. Но однажды этому ее счастливому беззаботному детству пришел конец. Хмурым октябрьским днем поезд, на котором путешествовала царская семья, вздыбился от неожиданного взрыва, только счастливый случай уберег царственное семейство от гибели. Словно могучий атлант, подставил царь-отец свои широкие плечи под проваливающуюся крышу вагона-столовой и держал ее до тех пор, пока оттуда не смогли выбраться все собравшиеся за обеденным столом. После крушения в Борках в память царевны врезался снежный ландшафт, усеянный обломками поезда, черными и алыми пятнами. С тех пор постоянное чувство опасности не покидало ее уже никогда. Но никто не мог и предположить, насколько скоро это предчувствие сбудется. Следующим жестоким ударом судьбы для царевны была потеря отца, которого она искренне обожала. Для царевны еще тогда сложилось ощущение безысходности уже намеченных судьбой цепи трагических событий, которые ожидают не только царскую семью, но и ее лично. Болью в сердце и искренними переживаниями отозвались в ее неокрепшей душе последовавшая после смерти отца Ходынская трагедия. Но время постепенно залечивало раны, покрывшие рубцами юное сердце царевны. Занятия с придворными учителями, игры с другими царственными детьми, общение с людьми из народа раскрыли ее душу навстречу любви и добру, которых ей так не хватало в просторных и пустынно-холодных дворцовых залах. Царедворцы восхищались ее акварелями и тем, как она музицировала. Великосветские подруги завидовали природной красоте и грации, которые особенно ярко проявлялись на дворцовых балах по мере ее взросления. Казалось, больше ничто не могло омрачить ее беззаботной и красивой жизни. Но вот ей минуло девятнадцать. Царевна видела в своих грезах прекрасного принца, скачущего к ней на белоснежном коне. Но этой ее мечте не суждено было сбыться. На семейном совете, где главенствовала maman, Мария Федоровна, было решено найти царевне достойного с династической точки зрения супруга. Конечно же, ее мнения никто и не спрашивал. Ведь интересы императорского дома были превыше всего. Однажды царевна была приглашена на вечер к графине Воронцовой. Она хотела отказаться, но maman настояла на этом визите, хитро заметив: «Ты хотела принца, так получай его». Едва царевна приехала в особняк Воронцовых, как хозяйка, встретив ее с загадочным видом, повела в гостиную. Отступив в сторону, она впустила царевну внутрь, а затем закрыла дверь. Представьте себе изумление царевны, когда она увидела в гостиной своего кузена, принца Ольденбургского, который стоял словно опущенный в воду. Принц, запинаясь, сразу же сделал ей предложение. Царевна опешила так, что смогла лишь его поблагодарить. Еще тогда она всем сердцем почувствовала неприязнь к этому великовозрастному, холодному и эгоистичному жениху, для которого брак с ней стал еще одной ступенькой к возвышению на Олимпе российской власти. Свадьба была не слишком веселой. Первую ночь во дворце царевна провела в слезах и в одиночестве. Принц Ольденбургский отправился к своим старым приятелям в клуб, откуда вернулся лишь под утро. И так повторялось почти каждодневно. От этакой семейной жизни царевне не раз приходила в голову мысль о том, что всем Романовым лучше бы родиться бессердечными, чтобы не страдать от подобных монархических союзов. Несмотря на то что она была связана узами брака с человеком, для которого была всего лишь носительницей императорской фамилии, сердце ее все еще оставалось свободным. Год спустя царевна с легким сердцем покинула холодный и неприветливый дворец Ольденбургских и переехала в большой особняк на Сергиевской улице, который, зная о неприязненных отношениях супругов, купил для своей сестры брат Николай.

Бывая в особняке на Сергиевской улице, принц Ольденбургский, никогда не вмешиваясь в дела супруги, жил своей жизнью. Вместе они почти никогда не появлялись, если не считать бесконечных, нудных, но неизбежных визитов к членам императорской фамилии и своим друзьям. В Петербурге царевна, несмотря на то что была в постоянном великосветском окружении, чувствовала себя несчастной и одинокой, хотя бывала во многих домах, встречалась со многими самыми разными людьми. Такой же одинокой была и супруга брата, Александра Федоровна, которая не выносила скуку официальных встреч и славословия придворных. Наверное, это обстоятельство и послужило залогом их по-женски искренней и продолжительной дружбы. Других настоящих привязанностей к кому-то, кроме брата и его супруги, у царевны не было.

Не многие знали, что внешне покладистая царевна в душе была бунтаркой. Мнимый брак не ожесточил ее, а лишь усилил жажду по настоящему чувству. Здоровая, нормальная женщина, она мечтала стать супругой и матерью. Раскрывая по вечерам свой любимый стихотворный роман Пушкина «Евгений Онегин», царевна с особым щемящим сердце чувством еще и еще раз перечитывала строки: «…Давно ее воображенье, Сгорая негой и тоской, Алкало пищи роковой; Давно сердечное томленье Теснило ей младую грудь; Душа ждала… кого-нибудь…» И дождалась. Однажды в скучной и однообразной жизни царевны все неожиданно переменилось. Теплым весенним днем она с братом Михаилом отправилась в Павловск, чтобы присутствовать на военном смотре. Беседуя с офицерами, царевна вдруг заметила высокого статного мужчину в мундире офицера Лейб-гвардии Кирасирского полка. Она никогда еще не встречала его прежде. И ничего о нем не знала. Но когда их взгляды встретились, царевна почувствовала, как учащенно забилось ее истосковавшееся по большой любви сердечко, как закружилась, словно от бокала шампанского, голова. И она, в упоении отстранившись от всего суетного, шептала про себя пророческие пушкинские строки: «…Давно ее воображенье, Сгорая негой и тоской, Алкало пищи роковой; Давно сердечное томленье Теснило ей младую грудь; Душа ждала… кого-нибудь, И дождалась… Открылись очи; Она сказала: это он…» С трудом дождалась царевна окончания смотра, горя желанием узнать, кто этот офицер, так поразивший ее воображение и заставивший так учащенно биться сердце. К своей радости, она увидела, что брат Михаил, страстно жестикулируя руками, разговаривает с поразившем ее в самое сердце гвардейцем. Оказалось, что великий князь и офицер-кавалерист давние товарищи. От брата она узнала, что товарища его зовут Hиколай Куликовский. Что он из известной дворянской семьи. Царевна сразу же попросила Михаила познакомить ее с этим человеком. На следующий же день брат устроил обед. Как все это знакомство происходило, царевна помнит как в тумане. Но она всей своей истосковавшейся по настоящему чувству душой почувствовала, что впервые в жизни полюбила, и поняла главное, что любовь ее искренне приняли и ответили взаимностью.

И тогда, хорошенько все обдумав, царевна, не спрашивая ни у кого совета, решительно отправилась в Петербург и, найдя мужа в библиотеке, откровенно сообщила ему, что встретила человека, который ей искренне дорог, и попросила немедленно дать ей развод. Принц Ольденбургский нисколько не удивился. Равнодушно выслушав супругу, он ответил, что он лишь крайне озабочен собственной репутацией и честью семьи. На отчаянные слова царевны о том, что она может соединиться с любимым человеком и без развода, принц клятвенно заверил, что готов вернуться к этому вопросу лет через семь. Он так же великодушно обещал, что назначит офицера своим адъютантом и разрешит ему поселиться в особняке на Сергиевской. Так царевна в ожидании развода, соблюдая все великосветские условности, блюдя честь семей Романовых и Ольденбургских, прожила все это время рядом с любимым человеком, не смея даже подумать о том, чтобы сделать ему счастье…

– Но как это может быть? – отчаянно воскликнула Лара, вновь наливаясь краской. – Я бы, наверное, такого чудовищного испытания не выдержала.

– Не клевещите на себя, голубушка, – многозначительно покачала головой великая княгиня, – мы, женщины, ради большой и чистой любви и не на такое способны.

– И что же теперь? – заинтересованно спросила Лара.

– Узнав, что я намереваюсь служить сестрой милосердия в госпитале, он тут же подал рапорт о переводе в гусарский генерала Давыдова полк…

– Но почему именно в этот полк?

– Да потому, что я являюсь шефом гусарского генерала Давыдова полка и по долгу службы могу навещать своих гусар когда захочу, не вызывая никакого подозрения ни у царедворцев, ни у дяди Николая Николаевича.

– Но неужели об этом вашем… – Лара замялась, подыскивая нужное слово.

– Вы хотите сказать, «menage a1 trois»…

– Нет! – решительно возразила Лара. – Я хотела лишь спросить, неужели о вашем романе до сих пор никто не догадывается?

– Никто! – уверенно заявила великая княгиня. – В противном случае всезнающая графиня Клейнмихель всех бы уже об этом оповестила. Кроме моих близких, об этом не знает никто, – доверительно промолвила Ольга Александровна и, окинув Лару внимательным, изучающим взглядом, добавила: – Не знаю почему, но в вашем молчании я была почему-то уверена сразу.

– И вы не ошиблись, сестра Ольга. Ваша тайна уйдет со мной в могилу! – клятвенно обещала девушка.

В купе воцарилась торжественная тишина.

– Как я вам все-таки завидую, – прервав явно затянувшееся молчание, вдруг откровенно призналась Лара.

– Пока что завидовать мне нечему, – грустно покачала головой великая княгиня, – это я вам должна завидовать. Ведь вы скоро сможете не только увидеться со своим любимым, но и сделать ему счастье. Я же не могу себе этого позволить до тех пор, пока по рукам и ногам связана узами постылого брака. Сколько еще терпеть? Год? Или два? Я не знаю. Вся надежда на брата.

– Я тоже не знаю, – помрачнела вдруг Лара, – смогу я сделать счастье своему милому другу или нет?

– Что так? – удивленно воззрилась на девушку сестра Ольга.

– Сердцем чувствую, что не любит он меня так, как я его…

– Но с чего вы все это взяли? Ведь еще недавно вы твердили мне, что обручены с корнетом по любви.

– Не знаю, – глухо произнесла Лара, – сердце что-то щемит, нехорошее предчувствует.

– Расскажи мне, голубушка, обо всем. Не томите свое сердечко, – видя, что глаза девушки набухли слезами, Ольга Александровна по-матерински ласково привлекла ее к груди.

– Перво-наперво, – явно сдерживая слезы, начала перечислять свои подозрения Лара, – Аристарх не попрощался со мной перед отъездом в полк…

– Он не смог этого сделать по той простой причине, что сразу же после смотра, на котором я присутствовала как шеф полка, гусары погрузились в вагоны и отбыли к новому месту дислокации. Я сама успела попрощаться с офицерами и подарить икону Божьей Матери лишь в самый последний момент. Благо, что священная реликвия, которую я хотела вручить полку на торжественном ужине, была при мне. Так что не корнета вините в этом, а непредвиденные обстоятельства.

– А еще он письма мне долго не писал, – пожаловалась, словно маленькая девочка, Лара.

– И здесь, моя дорогая, ищите не вину, а новые, еще более непредвиденные обстоятельства, связанные с войной, – назидательно ответила сестра Ольга, ласково поглаживая девушку по головке.

– А в первом присланном мне с войны письме он даже не назвал меня, как раньше, – своей любимой и единственной, – сквозь слезы промолвила Лара и зашмыгала носом. Великая княгиня достала носовой платок и протянула девушке.

– И этому есть множество причин. Вы знаете, голубушка, война делает мужчину не только еще более смелым и мужественным, но и скупым на слова. После боя, я думаю, любому человеку не до изящной словесности и не до высоких чувств. Вот и выходят фронтовые письма такими грубоватыми и неотесанными, неприятно пахнущими кровью и порохом. Вы знаете, мне иногда самой кажется, что такие слова, как любовь, дружба, честь и совесть, из-за постоянного их употребления просто теряют свой истинный, великий смысл. Поэтому советую вам не омрачать вашу встречу своими подозрениями, а просто взглянуть ему в самые очи. Глаза не письма и не слова, в них ничего не утаишь от любящего сердца! Уж поверьте мне, голубушка.

Слушая эти правильные и поучительные советы, Лара постепенно приходила в себя. А с последними, обнадеживающими словами на румяном нежном личике сразу же высохли слезы, и вдохновленная мыслью о предстоящей встрече Лара доверчиво прильнула к сестре Ольге.

– Вы словно Божья Матерь возродили в моей метущейся душе прежнее доверие и любовь к дорогому мне человеку, – искренне проворковала Лара, пряча свое смущенное личико у нее на груди.

«Дай бог, чтобы у этой девочки все было хорошо», – подумала великая княгиня, перенося свою нерастраченную женскую и материнскую любовь на ставшую ей близкой беззащитную и чистую в своих помыслах девушку.