ГЛАВА ХV Петроград – Барановичи. Сентябрь 1914 г

1

Прибывший месяц с небольшим назад на Варшавский вокзал города Петербурга Генерального штаба полковник Баташов направлялся для получения назначения в Барановичи, где размещалась Ставка верховного главнокомандующего, уже будучи генерал-майором, с того же Варшавского вокзала, но уже города Петрограда. Сам вокзал за это время претерпел слишком незначительные изменения, чтобы на них обращали внимание отъезжающие и провожающие. Заменена была лишь только вывеска «Санкт-Петербург» на «Петроград». А в остальном все здесь было, как и прежде. Сквозь толпу провожающих с криками «поберегись» сновали носильщики, пронырливые мальчишки-газетчики, завлекая отъезжающих сногсшибательными заголовками, и казалось, что протягивали они свои свернутые в трубочку газеты даже из-под колес стоящего в ожидании отправки варшавского экспресса.

– Ты уж почаще пиши нам, – упрашивала мужа Варвара Петровна, – не забывай, – и, отвернувшись в сторону, украдкой смахнула платочком набежавшие слезы.

– Да, рара, не будь таким, как Аристарх, – приткнулась сбоку к еще отдающему фабричным хлопковым запахом кителю Лиза, – за все это время он так и не написал ни нам, ни своей невесте ни одного письма.

– Обязательно, мои дорогие. Буду писать каждый день, – пообещал генерал, обнимая безутешную супругу и дочь, – а на Аристарха не обижайтесь, он теперь человек служивый, не до сантиментов ему. Да и почта в военное время не так обязательна, как обычно… А кстати, где же Лара? – чтобы перевести разговор на другие рельсы, спросил Баташов.

– Ларочка обещала обязательно быть, – неуверенно сказала Лиза, устремив свой ищущий взгляд на переполненный перрон, – наверное, задерживается. Ты же знаешь, рара, что она проходит ускоренные курсы сестер милосердия на Васильевском острове. А оттуда не так-то просто в город добраться.

Да отхода поезда оставались считаные минуты, когда Лиза неожиданно воскликнула:

– Я же говорила, что Лара обязательно придет тебя проводить.

К вагону стремительно, чуть не бегом, приближалась раскрасневшаяся и от этого ставшая еще прекрасней Лара.

Подруги обнялись. Смущенная и разгоряченная бегом девушка, подняв глаза на Баташова, еле слышно промолвила:

– Как увидите Аристарха, передайте ему, пожалуйста, что я ждала и буду ждать только его одного. – На ее глазах выступили слезы, и она доверчиво прильнула к груди Варвары Петровны.

– Не плачь, душечка! Не плачь, родненькая, – начала та успокаивать Лару, но, не выдержав, сама залилась горючими слезами. Вскоре к ним присоединилась и Лиза. Ровно в час пополудни кондуктор уже дал сигнал приготовиться к отправлению, а генерал все никак не мог успокоить дорогих ему женщин.

– Вы что, хотите, чтобы я запомнил вас такими, плачущими, да еще с покрасневшими глазами? – как последнее средство прекратить слезный поток, объявил он. От этих слов женщины, словно кавалерийские лошадки, услышав знакомый гусарский клич, гордо вскинули свои прекрасные головки и, забыв обо всем на свете, начали прихорашиваться и даже попробовали через силу улыбнуться.

– Вот это другое дело. Такими я вас больше всех и люблю, – с деланым весельем в голосе промолвил он и, раздав дамам последние поцелуи, чуть ли не на ходу впрыгнул в предпоследний вагон экспресса.

Вместе с Баташовым ехали офицеры, многих из которых он знал по совместной службе или учебе в Академии Генерального штаба. Как только экспресс проскочил пригороды столицы и, быстро набирая скорость, вышел на оперативный простор, офицеры, чтобы скоротать время до обеда, принялись обсуждать последние новости, поступившие с театра военных действий. Прежде всего всех волновали боевые действия, происходящие в Галиции.

Незнакомый Баташову полковник из штаба армии генерала от кавалерии Брусилова с большим воодушевлением рассказывал о том, как войска почти беспрепятственно форсировали пограничную реку и за три недели, пройдя с боями больше двухсот верст, были ненадолго остановлены противником у реки Гнилая Липа.

– Вы знаете, господа, наша армия уже давно бы квартировала во Львове, если бы не просьба главнокомандующего помочь находящейся на правом фланге общего наступления 3-й армии…

– И в самом деле, господа, нам пришлось несладко, – поддержал полковника генерал-майор Юдин, начальник пехотной дивизии, входящей в состав 3-й армии, вместе с которым Баташов когда-то в академии познавал основы военной стратегии.

– Форсировав Буг, наши войска были остановлены превосходящими силами противника. Мало того, после массированного артиллерийского огня австрийцы попытались контратаковать нас, имея целью выбить обратно за Буг. В этих боях я потерял почти треть личного состава, – с горечью сказал он, – да и сам чуть было головы не лишился… Выполняя приказ главнокомандующего, – победоносно взглянув на офицеров, продолжал полковник, – генерал Брусилов, зная по докладам разведчиков, что на Гнилой Липе находятся значительные силы противника, решил оставить у Галича 24-й армейский корпус в виде заслона, который постоянно угрожал бы левому флангу немцев. А тремя оставшимися корпусами задумал совершить ночной фланговый марш, чтобы примкнуть к левому флангу 3-й армии и развернуться против главных сил противника, находящихся на Гнилой Липе…

– Но это же очень рискованное решение, – вновь вклинился в разговор Юдин, – разве можно совершать фланговый марш вблизи превосходящих сил противника? Ведь австрийцы, как я знаю, тоже не лаптем щи хлебают.

– Вы не единственный, кто предупреждал командующего армией о грозящей войскам опасности в случае проведения флангового марша. Но генерал Брусилов этого не находил, так как вполне резонно предполагал, что неприятель в результате победоносного шествия наших войск выпустил из своих рук инициативу и думает лишь о том, чтобы прикрыть Львов. Кроме того, река Гнилая Липа вследствие болот и зарослей по обоим своим берегам довольно труднопроходима. Лишь в двух-трех местах на направлении нашего удара она имела мосты и бесконечные гати, представляющие собой настоящие узкие дефиле. Посему, невзирая на всякие разговоры, командующий оставил свое решение без изменения…

Полковник, явно польщенный всеобщим вниманием, сделал классическую в таких случаях паузу. Достал портсигар и, предложив широким жестом сигареты окружившим его офицерам, неторопливо закурил. Сделав несколько глубоких затяжек, он, как истинный актер облокотившись на стенку вагона, принял позу мыслителя.

– Но, господин полковник, – нетерпеливо прервал явно затянувшееся молчание штабс-капитан, – извольте поведать нам о дальнейшем победоносном шествии 8-й армии.

– В общем, план сражения на Гнилой Липе, – оживился штабной, – состоял в том, чтобы наши 12-й и 8-й корпуса атаковали противника, связав его с фронта, но не форсировали реки, пока ясно не обнаружится охват левого фланга австрийцев 7-м корпусом, который должен был, перейдя Гнилую Липу, отбрасывать левый фланг австрийцев к югу, дабы отрезать эту неприятельскую группу от войск, противостоявших нашей 3-й армии, и отдалить ее от Львова, чтобы она не зашла в его форты…

– О-о, ваш генерал от кавалерии Брусилов гениальный полководец! – восторженно произнес неожиданно вышедший из среднего купе офицер в светло-коричневой полевой форме британской гвардии, – да он просто Кутузов нашего времени…

– Господа, разрешите представить вам нашего союзника, помощника английского военного агента, капитана Уинстона Джилроя, – выступил из-за спины британца среднего роста худенький, интеллигентного вида Генерального штаба полковник Орлов, – капитан приглашен главнокомандующим, великим князем Николаем Николаевичем в Ставку, – объяснил он присутствие помощника британского военного агента в вагоне, следующем в Барановичи. Полковник Орлов Лев Александрович был делопроизводителем отдела генерал-квартирмейстера Генерального штаба, в обязанности которого входили контакты с иностранными военными агентами. Баташов знал его по генерал-квартирмейстерской службе как добросовестного служаку, ничем себя особым в разведке не проявившим.

Офицеры поочередно представились иностранцу. Когда очередь дошла до Баташова, капитан протянул ему руку как старому знакомому, восторженно произнес:

– О-о, ваше превосходительство, я так хотел познакомиться с вами в Николаевском зале Зимнего дворца, но вы были в таком блестящем окружении, что я не решился. И потому сегодня искренне рад нашей встрече…

«Снова эта залетная птица, чем-то напоминающая своими повадками восточного купчика, встреченного мной когда-то в Памирах, в третий раз попадается мне на пути, – подумал Баташов, – а это значит, что нам надо расставить все точки над «i». Но не сейчас. Позже», – решил он отложить на время выяснение отношений.

– Прошу прощения, но я не имел чести знать вас, господин капитан, раньше, – сухо ответил генерал-майор, пожав плечами.

– О-о, это неудивительно, ведь я здесь совсем недавно. Но скажу откровенно, что о вашей блестящей работе против австро-венгерской армии я премного наслышан.

– Что вы имеете в виду? – насторожился Баташов.

– Если вы не против, пройдемте в тамбур, там нам никто не помешает.

Явно заинтригованный предложением британского разведчика, Баташов направился вслед за ним.

– Вы знаете, в светских гостиных Петербурга военные, близкие к императору, рассказывали мне по секрету, что многие стратегические планы австро-венгерской армии еще задолго до объявления войны уже находились в вашем Генеральном штабе…

– Я слухами не пользуюсь, – с деланым равнодушием прервал британца Баташов. Но тот, нисколько не обидевшись, продолжал:

– Узнав об этом, я непременно хотел с вами познакомиться, чтобы выразить свое искреннее восхищение. Скажу больше, когда я узнал, что вы направляетесь в Ставку, то упросил полковника Орлова, чтобы он предоставил мне место именно в этом вагоне.

«Ого! – подивился Баташов пронырливости британского разведчика. – В столице без году неделя, а уже добился аудиенции у самого главнокомандующего. Мало того, он даже разузнал что-то и обо мне. Не от Орлова? Хотя вряд ли. О моем отъезде знал только Монкевиц… И его адъютант. Вот теперь все стало на свои места», – удовлетворенно подумал он и, равнодушно взглянув на капитана, спросил:

– Чем могу служить?

– Мы как представители дружественных армий, воюющих с нашим общим врагом, должны больше доверять друг другу.

– Вы обижаете меня своим недоверием, господин капитан, – сделал удивленное лицо Баташов, – ведь я пока что ни в чем вас в заблуждение не вводил…

– Но и ничего мне по существу не сказали.

– Вы о добытом нами «Плане наступления австро-венгерской армии против основного противника», в котором были раскрыты основные принципы ее стратегического развертывания в случае войны против России?

– Да!

– Для того, чтобы этот сверхсекретный документ попал к нам в руки, рисковали жизнью слишком много людей, чтобы я мог присвоить себе их лавры, – сказал генерал.

– А скажите откровенно, это правда, что в этом деле замешан австрийский полковник Редль?

– Возможно, – неопределенно сказал Баташов, – о самоубийстве полковника Редля писали небылицы многие европейские газеты.

– Я не пользуюсь вымыслами газетчиков, которые, как у вас говорят, «для красного словца не пожалеют и отца», а не то что какого-то там самоубийцу. Вы же, возглавляя в это время разведывательное отделение Варшавского военного округа, должны знать об этом деле больше всех.

«Ого! Он и это знает, – поморщился, словно от зубной боли генерал. – Да, зубастый попался мне англичанин. От него просто так не отделаешься. Непременно пожалуется на меня начальству».

– Скажу по секрету только вам, – сделал загадочное лицо Баташов и, приблизившись к уху любопытного британца, громко прошептал: – Да, это он! За австро-венгерский «План наступления австро-венгерской армии против основного противника» русская разведка выплатила в 1911 году полковнику Редлю 59 тысяч крон. Вы удовлетворены?

Капитан напряженно улыбнулся.

– А как же он все-таки провалился? – вперился в лицо Баташова своим, словно у грифа, немигающим взглядом капитан.

Баташов, не желая попадать впросак, решил сделать паузу. Он вынул из бокового кармана кителя серебряный портсигар, который ему подарил на прошлое Рождество Аристарх, и, предложив сигарету англичанину, закурил.

– Благодарю, ваше превосходительство, но я привык к сигарам. Если вы не против, то я захвачу из купе свою «гавану», – виновато промолвил он.

Оставшись в одиночестве, Баташов задумался. Конечно, для него причины провала были ясны как дважды два – четыре. Он вспомнил характеристику Редля, которую тот заработал за время сотрудничества с русской разведкой: «Человек лукавый, замкнутый, сосредоточенный, работоспособный. Склад ума мелочный. Вся наружность слащавая. Речь сладкая, мягкая, угодливая. Движения рассчитанные, медленные. Более хитер и фальшив, нежели умен и талантлив. Циник. Женолюбив, любит повеселиться…» Занимая довольно высокий пост в Праге и во всей Чехии, а перед провалом уже будучи начальником штаба армейского корпуса и любимцем императора, полковник Редль зачастую манкировал даже самыми элементарными способами конспирации, мало того, любил шиковать. Не считая деньги, покупал себе роскошные машины, останавливался в самых фешенебельных гостиницах, обедал в самых дорогих ресторанах Вены и Праги. Вот на этом-то он и погорел. Во всяком случае, такова была официальная версия провала, представленная генерал-квартирмейстерской службой государю императору…

Баташов, зная принципы работы Эвиденцбюро – основной спецслужбы Австро-Венгрии, сразу понял, что разоблачение и «самоубийство» Редля были спровоцированы австрийской контрразведкой с тем, чтобы не только скрыть истинное лицо агента в высших военных верхах страны, но и свалить на Редля настоящие и будущие провалы в своей разведывательной деятельности.

– Не хотите ли сигару, ваше превосходительство? – оторвал генерала от воспоминаний Уинстон Джилрой, незаметно вошедший в тамбур. Открыв небольшую металлическую коробочку с сигарами, он протянул ее Баташову.

– Нет, благодарю, – сразу же отказался генерал, – я и сигарету-то редко одну в день выкуриваю. Вы все еще хотите услышать от меня о провале полковника Редля? – предваряя вопрос капитана, уточнил Баташов.

– Да, сэр! – обрадовался британский разведчик и тут же поправился: – Я хотел сказать, ваше превосходительство.

– Вы знаете, господин капитан, в условиях военного времени и особенно в действующей армии, куда мы сейчас направляемся, все придворные звания отменяются. Называйте меня просто господин генерал или по имени-отчеству. Не буду возражать, если вы назовете меня на английский манер сэр, – благожелательно произнес Баташов. – Основная причина провала полковника Редля такова… – Он решил озвучить официальную версию. – Занимая довольно высокий пост руководителя контрразведки австрийского Эвиденцбюро, а перед провалом уже будучи начальником штаба армейского корпуса, полковник Редль зачастую манкировал даже самыми элементарными способами конспирации, мало того, безмерно любил шиковать. Не считая деньги, покупал себе роскошные машины, останавливался в самых фешенебельных гостиницах, обедал в самых дорогих ресторанах Вены и Праги. Вот на этом-то он и погорел…

По кислому лицу капитана было видно, что он не услышал того, что хотел услышать, но переспрашивать вновь не решился.

А Баташов, утолив информационный голод британца и чувствуя себя довольно некомфортно в его присутствии, решил ретироваться в вагон.

– Если у вас больше нет ко мне вопросов, то позвольте оставить вас, – соблюдая все правила этикета, сказал Баташов и, зайдя в шумный и в то же время такой уютный вагон, облегченно вздохнул. Здесь не надо было держать себя в постоянном напряжении, потому что вокруг были свои, русские офицеры, перед которыми не надо было ничего скрывать.

2

– …На третий день боя вдруг выяснилось, что австрийцы сочли себя разбитыми. Их главные силы в большом расстройстве ночью стали отступать. Наши войска, тесня их и быстро наступая, захватили массу орудий, пулеметов, всякого оружия, значительные обозы и много пленных…

На информационной площадке, ограниченной коридором вагона, продолжал безраздельно царствовать полковник из штаба 8-й армии Брусилова. В пылу рассказа он то размахивал руками, то резким движением ладони смахивал падающую на глаза челку.

– Я слышал, что в первый день сражения на Гнилой Липе серьезную поддержку армии оказал генерал Каледин со своей 12-й кавалерийской дивизией, – вступил в разговор выше среднего роста, широкоплечий подполковник-кавалерист Конев, – он по собственной инициативе занял внезапно возникшие в ходе контратаки австрийцев разрывы фронта между 12-м и 7-м корпусами и до подхода бригады 12-й пехотной дивизии стойко отражала атаки превосходящих сил противника.

Баташов хорошо знал подполковника Конева, который в бытность его начальником разведывательного отделения Варшавского военного округа командовал отдельным эскадроном улан и теперь, насколько он знал, направлялся в Ставку за назначением.

– Все это так и было, – подтвердил полковник и, словно никто его только что не прерывал, упоенно продолжал: – Одновременно с выигранным 8-й армией сражением на Гнилой Липе провела успешное наступление и соседняя 3-я армия, отбросив австрийцев к Львову. Согласно директиве главнокомандующего, нашей армии было предписано осаждать Львов с юга, тогда как 3-я армия должна была осаждать Львов с востока и севера. 20 августа воздушная разведка донесла, что видна масса войск, стягивающихся к Львовскому железнодорожному вокзалу и что поезда, нагруженные войсками, уходят на запад. О том же донесли кавалерийские разъезды, сообщившие, что неприятельские колонны быстро отходят, минуя Львов. Вскоре в штаб 8-й армии поступило донесение от начальника 12-й кавалерийской дивизии генерала Каледина, что один из его разъездов вошел во Львов, в котором противника не наблюдает, и что жители встретили офицера с 12 драгунами очень приветливо. Вот так, господа офицеры, благодаря прозорливости и твердости командующего армией генерала от кавалерии Брусилова в довольно короткие сроки и с минимальными потерями была завершена операция по захвату Галиции, – восторженно закончил рассказ полковник.

– Вы забыли сказать о том, что галицийские победы случились благодаря наступательной операции Северо-Западного фронта, – воскликнул Баташов, – армии которого, неся значительные потери, отвлекли на себя 8-ю немецкую армию от нанесения встречного удара по северному фасу Варшавского выступа в момент, когда на южном фасе шла Галицийская битва. Именно это во многом способствовало войскам Юго-Западного фронта нанести существенное поражение австро-венграм. Об огромных потерях в Восточной Пруссии ни в коем случае забывать нельзя!

– Нельзя забывать и то, что в результате первой победы наших войск под Гумбиненом, кровопролитных сражений под Сольдау, Танненбергом и на Мазурских болотах немцам пришлось перебросить свои самые боеспособные корпуса с Западного фронта в Восточную Пруссию, – поддержал Баташова генерал Юдин, – а это значительно ослабило германскую армию перед битвой на Марне.

– Я слышал от достаточно осведомленных офицеров Генерального штаба о том, что основными причинами поражения в Восточной Пруссии является измена в штабах, – неожиданно довольно резко высказался подполковник-артиллерист, – говорят, что будто германцы имеют шпионов среди окружающих Ренненкампфа лиц…

– А я слышал, что у генерала Ренненкампфа была любовница-немка, которую уже арестовали, – поспешил показать свою осведомленность штабс-капитан…

– А вы не всегда верьте всему тому, что вам говорят люди, далекие от фронта, – прервал неожиданно начавшийся шпиономанский психоз Баташов, – и не все, что вы где-то слышали, распространяйте среди своих товарищей.

– Нет, позвольте с вами не согласиться, – глядя вызывающе на Баташова, глухо промолвил артиллерист.

– Успокойтесь, господа офицеры, – попытался утихомирить спорщиков генерал Юдин.

– Господин подполковник, – обратился он к артиллеристу, – у вас есть достоверные сведения о предательстве в штабах?

– Есть, – вызывающе ответил подполковник, – только после этого мной обязательно заинтересуется контрразведка. А впрочем, я этого и добиваюсь, потому что подозрения, высказанные моему старшему начальнику, не возымели никакого действия.

– Сказали «аз», говорите «буки», – сказал, насторожившись, Баташов.

– В вышестоящих штабах окопались предатели! – отчаянным голосом заявил подполковник.

– Чем вы можете это доказать? – воскликнул явно пораженный таким заявлением генерал-квартирмейстер Баташов.

– Своей штопаной шкурой, – ответил артиллерист и, расстегнув китель, рванул ворот белой рубашки. Перед глазами изумленной публики предстал только-только зарубцевавшийся шрам, рассекающий грудь офицера наискосок, слева направо.

– А конкретно? – продолжал настаивать Баташов.

– Будет вам, господа офицеры, и конкретика, – с нескрываемой горечью в голосе произнес подполковник-артиллерист. – После форсирования 8-й армией реки Збруч я получил из рук бригадира Самойлова приказ, полученный им по радиотелеграфу из штаба корпуса развернуть артиллерийский дивизион на западной окраине города Гусятина. За несколько часов артиллеристами были подготовлены основные и запасные позиции всех трех батарей. Когда командиры доложили мне о своей готовности к ведению огня, прибыл вестовой с новым приказом, в котором начальник артиллерийской бригады приказал мне в связи с ускоренным продвижением войск вперед развернуть дивизион на господствующих высотах, находящихся в десяти верстах западнее Гусятина. Я, как это предписано в уставе, направил на указанные высоты разведчиков и лишь потом первую батарею. Остальным я поставил задачу передислоцироваться на новое место, лишь после того как на высоте закрепится первая батарея… – подполковник прервал свой рассказ и, внезапно побледнев, отчего-то резко повернулся к окну, за которым на большой скорости проносились светлые березовые рощи и глухие, туманные болота и перелески.

Молчание затянулось, но никто из офицеров не стремился его прервать. Все прекрасно понимали, почему подполковник так резко отвернул ото всех свои набухшие горючей влагой отчаяния глаза.

– Не знаю, господа офицеры, – справившись со своей минутной слабостью, глухо продолжал артиллерист, – правильно я поступил или нет, не сняв с позиций сразу весь дивизион. Знаю я лишь одно, что теперь до конца своих дней буду винить в этом себя и тех вражин, которые окопались в штабе корпуса. Буквально за несколько минут две оставшиеся на месте батареи были напрочь сметены с лица земли массированным огнем австрийской артиллерии самого крупного калибра. В живых не осталось никого. Вот так-то, господа…

Подполковник вытащил из бокового карман кителя портсигар, достал дрожащей рукой сигарету. Сразу несколько зажигалок стоящих рядом офицеров мгновенно подожгли его табак. Он глубоко затянулся, вперив свой задумчивый взгляд поверх голов окружающих его людей, куда-то высоко-высоко, в бесконечность, где, наверное, должны были находиться души артиллеристов, которых он не смог спасти от смерти.

Баташову было предельно ясно, что хотел сказать подполковник-артиллерист. Во-первых, то, что шифровка, направленная из штаба корпуса, была расшифрована и доведена до него в штабе артиллерийской бригады. Во-вторых, то, что приказ из штаба артиллерийской бригады о передислокации дивизиона был передан ему нарочным. Отсюда подполковник сделал вывод о том, что предатель не мог быть в артиллерийской бригаде, потому что австрийцы били по позициям, оборудованным согласно первому приказу, потому что ничего не знали о втором, на передислокацию батарей в другое место. А это значит, что враг завелся именно в штабе корпуса.

«Конечно, – продолжал анализировать про себя обстоятельства гибели батарей Баташов, – могло быть и так, что австрийцы попросту успели расшифровать шифротелеграмму. Уж больно простенькие коды применяются у нас при отправке секретных радиосообщений и приказов в войска. Я же неоднократно говорил об этом своим старшим начальникам и даже писал в докладной записке на имя начальника Генерального штаба. Но воз и ныне там. И все-таки офицер-артиллерист оказался прав, – подвел свои аналитические итоги генерал Баташов, – за те несколько часов, которые прошли между получением приказа и началом обстрела противником наших позиций, даже суперопытный дешифровальщик просто не в состоянии расшифровать приказ».

Баташов прекрасно понимал, что подполковник сейчас на его глазах совершил явно неординарный для русского офицера поступок, потому что в армии было не принято хоть в чем-то подводить не только друг друга, но и старших начальников. Все это кадровый офицер познавал в кадетском корпусе, где ябедники подвергались самым суровым наказаниям со стороны своих товарищей. В училище за то же самое могли изувечить и что самое страшное – не подавать руки, всегда и везде выражать свое юнкерское, а затем и офицерское презрение. Баташов все это знал в полном объеме и даже однажды самолично столкнулся с этим, когда был зачислен в генерал-квартирмейстерскую службу и работал напрямую с агентурой, правдами и неправдами добывающей секреты вероятного противника, что считалось в армии недопустимым для чести русского офицера. Первое время недальновидные и чересчур щепетильные штабные офицеры хотели объявить ему бойкот, но, видя, что к его докладам и рекомендациям стали частенько прислушиваться не только начальник штаба, но и начальник Варшавского военного округа, быстро изменили свое отношение. И потом, до самого начала войны, он пользовался среди сослуживцев самым искренним уважением и авторитетом. И это отрадно, что в сознании офицерской касты что-то наконец-то сдвинулось с мертвой точки. Это было особенно заметно сейчас, когда каждый из находящихся в вагоне офицеров, несмотря на еще существующую кастовость, всем сердцем, всей душой воспринял беду артиллериста как собственную. Наверно, каждый из них стал понемногу понимать и то, что современная война требует от кадровых военных не благодушия и всепрощения, а смелых поступков и конкретных дел. О том, что подполковник-артиллерист человек дела, никто сомневаться права не имел. Еще не до конца заживший на его груди шрам говорил, кричал о том, что недолечивший свою рану офицер рвался на фронт для того, чтобы не только отомстить врагу за понесенную утрату, но и своим умным, умелым и солдатолюбивым командованием дать своим подчиненным хотя бы самый маленький шанс выжить в этой страшной, бесчеловечной войне.

– Вы, наверное, так и не выгуляли положенный отпуск? – спросил Баташов с единственной целью, чтобы те из офицеров, кто еще не до конца понял всю трагичность ситуации, воочию увидели новый тип переродившегося в бою офицера, который после всего случившегося с ним не запил с горя, не опустил руки, а стремится на фронт к своим, оставшимся в живых, солдатам.

– Вы правы, – рассеянно ответил герой, постепенно возвращаясь от мрачных грез к реальной действительности, – пока есть время, я просто хочу научить артиллеристов вновь формирующегося сейчас в тылу дивизиона бить врага с наименьшими потерями. А вас, господин генерал-квартирмейстер, я прошу разобраться с врагами, засевшими в наших штабах, ибо это не первый случай предательства. Выполняя приказ, я хочу быть уверенным в том, что враг о нем даже не догадывается. Только когда войска будут уверены в том, что за спиной нет вражеских соглядатаев, а есть постоянная помощь и поддержка, что их командиры, несмотря на существующую еще сословность, будут верны своему воинскому долгу, вот тогда мы сможем сломить хребет сильному, хитрому и коварному врагу…

– Вы хорошо сказали, господин подполковник, – поддержал Баташов артиллериста, к которому у него возникла невольная симпатия, – все российские офицеры, несмотря на существующие между ними различия, должно сплотиться ради единой цели – бить врага по-суворовски, не числом, а умением!

Подполковник удивленно взглянул на генерала. От кого-кого, а от генерал-квартирмейстера он поддержки своим достаточно крамольным в среде кадровых военных речам не ожидал. С незапамятных времен повелось среди офицеров российской армии, что в силу сословных традиций между отдельными родами войск царил неприкрытый антагонизм. Это и понятно, ведь гвардейские и кавалерийские командиры в большинстве своем происходили из знатных и богатых дворянских семей. В пехотных же частях офицеры зачастую были из мелкопоместного, обедневшего дворянства, военных и чиновничьих семей. Между этими слоями военного общества пролегала глубокая и широкая пропасть отчуждения. Артиллеристы в этих отношениях находились где-то посередине – они и от гвардии были далеки, и к пехоте относились несколько свысока.

В этой веками сложившейся военной иерархии офицеры Генерального штаба были особой военной кастой, общавшейся с остальным офицерством зачастую лишь по долгу службы. Поэтому поддержка генерала, его доброжелательный взгляд вызвали у артиллериста невольное к нему доверие.

– Разрешите представиться, господин генерал, – приняв строевую стойку, громким командирским голосом проговорил он, – подполковник Гришин, командир дивизиона трехдюймовых орудий.

– В какой дивизии изволите служить? – поинтересовался Баташов.

– До ранения служил в 21-й отдельной артиллерийской бригаде, – доверительно ответил артиллерист, видя в вопросе генерала не праздный, а настоящий интерес.

– В армии генерала Брусилова? – полувопросительно-полуутверждающе промолвил Баташов.

– Точно так, господин генерал! В 8-й армии. Но в настоящее время батарею, что осталась от моего дивизиона, направили для переформирования с последующим переводом в состав Северо-Западного фронта. Вот еду в Ставку за новым назначением…

– В армии генерала Брусилова служит мой сын, – признался Баташов, – в кавалерийской дивизии генерала Каледина.

– Гусар или драгун? – поинтересовался Гришин.

– Гусар, – с гордостью за сына произнес генерал.

– Я о лихости и дерзости соседнего с нами гусарского полка в первые дни боев премного наслышан, – восторженно отозвался подполковник, – слышал даже, что корнет, командир охотников, карту австрийского штаба раздобыл. Благодаря этому мой дивизион за час до форсирования нашими войсками пограничной реки уничтожил почти всю береговую артиллерию противника. И, как правдиво сказал штабной полковник, «войска форсировали пограничную реку с ходу, с минимальными потерями». Может быть, тот героический корнет и есть ваш сын?

– Откровенно говоря, я с ним после производства в офицеры еще не разговаривал. Только слышал отрывочные сведения о его службе от однополчан, которые находились на лечении в Петербурге. Но с ранеными разве о многом поговоришь?

– Ваше превосходительство, – обрадовавшись чему-то, воскликнул Гришин, – я перед отъездом из госпиталя свежий номер «Русского инвалида» просматривал. Там мне попалась на глаза большая колонка фамилий солдат и офицеров, награжденных за первые победы в Галицийской битве. Может быть, там и о своем сыне что-нибудь узнаете. Мне кажется, я захватил эту газету с собой. – И подполковник торопливо направился в купе.

Баташов сначала обрадовался этому, но в голове неожиданно мелькнула шальная мысль, что в газете могут быть не только хорошие, но и плохие вести. На второй полосе газеты, подальше от людских глаз, печатали обычно скорбные списки убитых и раненых. Он вспомнил, с каким страхом и отчаянием в глазах брала в руки «Русский инвалид» его незабвенная Варвара Петровна. И только когда Лиза, быстро пробежав скорбный список, радостно восклицала: «Аристарха там нет!», супруга немного успокаивалась, но вместо того, чтобы радоваться, горько стенала, ругала войну и бездарных генералов, которые ее развязали. Ему потом долго приходилось ее успокаивать.

«Кто теперь успокоит моего милого друга?» – с нежностью подумал Баташов о Варваре Петровне.

– Нашел! Господин генерал, – радостно воскликнул артиллерист, держа в вытянутой руке свернутую в рулон газету.

Баташов, почти не дыша, раскрыл вторую полосу и быстро пробежал глазами скорбный список.

«Слава богу, сына там нет», – радостно подумал он и только после этого нашел список награжденных.

Гришин оказался прав, генерал сразу же увидел знакомую фамилию и возбужденно воскликнул:

– Господа! Мой сын стал Георгиевским кавалером!

Со всех стороны послышались радостные слова поздравлений.

Генерал Юдин, расцеловав счастливого отца, провозгласил:

– Все мы прекрасно понимаем, что на фронте – сухой закон, но там мы будем только завтра. А сегодня, как старший по должности, я приказываю как следует, по-офицерски поздравить счастливого отца, воспитавшего такого героического сына.

– Штабс-капитан, – распорядился он, немного подумав, – сделайте милость, организуйте с десяток рюмок или в крайнем случае стаканов.

– Будет исполнено, – засуетился офицер и опрометью кинулся к двери. Вскоре вслед за сияющим штабс-капитаном в вагон вошел официант с подносом, на котором разместилось нужное количество пустых рюмок.

– Простите, господа, но в вагоне-ресторане спиртного нет-с, – с явным сожалением произнес он, – сухой закон-с!

– Ничего, господа офицеры, – успокоил всех Юдин, – моя дражайшая супруга, собирая походный чемодан, положила туда бутылочку «Шустовского». «Ты обязательно встретишь по дороге кого-то из своих сослуживцев, – сказала она мне, – и тогда обязательно вспомнишь меня добрым словом!» Поэтому второй тост будет обязательно за женщин! – воскликнул он и, заскочив на минуту в купе, вскоре вышел оттуда, держа в руках заветную емкость с янтарным напитком.

Официант умело и ловко разлил коньяк. По всему вагону сразу же распространился чуть уловимый аромат веселья и неги, напоминающий о таком прекрасном и таком далеком мирном времени.

– Господа офицеры! – провозгласил генерал Юдин, держа в одной руку рюмку, в другой газету. – Указом государя императора корнет Аристарх Евгеньевич Баташов за проявленные в Галицийских боях находчивость, личное мужество и героизм награждается орденом Святого Георгия 4-й степени, – торжественно произнес он.

– Первый тост, – повысил голос Юдин, – за Георгиевского кавалера Аристарха, сына моего давнего товарища и генерала, Евгения Евграфовича Баташова!

Офицеры дружно осушили рюмки. Только британский капитан, больше привыкший к бренди, закашлялся, так и не допив свой коньяк.

– Господин капитан, первый тост вы обязаны выпить до дна, – негромко поучал своего подопечного Генерального штаба полковник Орлов, – указывая глазами на остальных.

Джилрой с кислой миной на лице маленькими глоточками допил коньяк и хотел ретироваться в купе, но Орлов тут же его остановил:

– Сейчас будет второй тост, за женщин, – громко прошептал он, – и будет неприлично, если вы уйдете сейчас по-английски.

Услышав все эти препирания, Баташов мысленно улыбнулся.

«Да, – удовлетворенно подумал он, – Орлов знает свое дело туго!»

– Господа, второй тост за женщин и за мою супругу в частности, – провозгласил Юдин, – если бы не ее предусмотрительность, нам бы нечем было наполнить свои бокалы даже для первого тоста. Итак, за женщин!

В вагоне стало шумно. Некоторые офицеры, явно завидуя боевым успехам Баташова-младшего, пытались доказать друг другу, что и они не лыком шиты и что, как только представится случай, сумеют показать, на что они способны.

«Разве в этом дело, – думал Баташов, слушая их болтовню, – неужели они не понимают, что ни я, ни мой сын никогда не стремились и не стремимся к наградам ради наград. Мы просто честно, умело и достойно выполняем свой воинский долг. Награда для меня, я уверен, так же как и для Аристарха, это уже дело второе. Ведь он, я знаю, наверное, рисковал своей жизнью и жизнью подчиненных, добывая неприятельскую карту, не для того чтобы получить награду, а для того чтобы его полк выполнил боевую задачу с наименьшими потерями…»

– Господа, начальник поезда приглашает нас на обед, – оторвал генерала от грустных мыслей раскрасневшийся штабс-капитан.

3

В вагоне-ресторане, несмотря на сухой закон, было довольно шумно. Чувствовалось, что офицерские жены не поскупились, снаряжая мужей на войну. Верные традиции чинопочитания, офицеры из других вагонов то и дело подходили к столу, где обедали генералы Баташов и Юдин, желая непременно им представиться.

– Поручик ее высочества гусарского полка Фрейман, направляюсь в штаб ремонтной комиссии для отбора лошадей…

– Ваш полк, случайно, не из дивизии генерала Каледина? – спросил Баташов.

– Точно так, ваше превосходительство, – звонким голосом, радостно ответил офицер.

– С корнетом Баташовым вы, случайно, не знакомы?

– О-о, господин генерал, – радостно блеснул глазами Фрейман, – мы с Аристрахом давние друзья.

– Разрешите представить вам генерала Баташова, – встал с места генерал Юдин и, увидев вытянувшееся от удивления лицо офицера, радушно предложил: – Присаживайтесь, господин поручик, – и указал на свободное место.

Видя, что офицер не осмеливается присесть за генеральский стол, Баташов, благожелательно глядя на него, произнес:

– Присаживайтесь, господин поручик! Я вас очень прошу.

– Официант, за наш стол еще один прибор! – приказал Юдин.

Фрейман присел на краешек стула и смущенно взглянул на Баташова. Они были очень похожи, отец и сын. При внимательном рассмотрении можно было найти единственное отличие. Вместо густых русых волос, вьющихся на челе Аристарха, голову генерала покрывала порядком поредевшая седина.

– Рассказывайте, – с нетерпением произнес Баташов, придвинувшись поближе к поручику.

– Наш полк расквартирован на южной окраине Львова. После окончания боев полковой командир Нелидов поручил мне отобрать и доставить к месту дислокации полторы сотни свежих лошадей…

– Небось большие потери были? – спросил Юдин.

– Да, ваше превосходительство, за время боев из строя выбыло больше сотни лошадей, – с несказанной печалью в голосе произнес Фрейман, – в последнем бою и я своего Аракса потерял. Хороший был конь, выносливый!

– Ну что вы все про коней да про коней, – нетерпеливо произнес Баташов, – как там сын мой поживает?

– Жив-здоров, – радостно произнес гусар, – только под ним в бою под Гнилой Липой конь пал. А такой славный был…

– Вот это настоящий кавалерист, – улыбнулся Юдин, – я составил себе мнение, что меж собой они разговаривают только о женщинах, а с другими только о лошадях.

– Ну что вы, – смущенно улыбнулся Фрейман, – мы и на другую тему можем поговорить, о возвышенном, например…

– Хорошо, поговорим о возвышенном. Скажите мне, поручик, вы хоть иногда газеты читаете? – Юдин достал из внутреннего кармана кителя сложенный в несколько раз «Русский инвалид».

– Нет, господин генерал, – задорно ответил тот, – мы газет не читаем. Мы используем их по другому назначению.

– А зря! – разочарованно произнес Юдин. – Мои офицеры прочтением газет и журналов очень даже довольны.

– Ну что с них возьмешь? Пехота, она и есть пехота, – снисходительно произнес гусар.

– И все-таки прочитайте, – приказал Юдин, пометив ногтем, что читать.

Фрейман равнодушно взял в руки «Русский инвалид» и нехотя стал искать знакомые буквы.

Вскоре лицо его из равнодушно-спокойного постепенно становилось все более и более напряженно-внимательным, и, наконец, он радостно воскликнул:

– Господа! Я поражен! Я просто убит своим невежеством! Простите меня за это, господа генералы, – искренне, без шутовства произнес офицер, – ведь именно из этой газеты я узнал, что двенадцать офицеров и унтеров нашего гусарского полка награждены за Галицийскую битву орденами. Скажу больше, я нашел там свое и Аристарха имя, а также имя нашего славного эскадронного командира ротмистра Лермонтова.

– Это какого Лермонтова? – спросил удивленно Баташов.

– Владимира Михайловича, потомка славного гусара и стихотворца, – гордо произнес Фрейман и оглянулся вокруг, словно намереваясь вызвать на дуэль любого, кто скажет хоть одно бранное слово в адрес его командира и тем более великого поэта.

– Как все-таки удивительно переплетаются человеческие судьбы, – задумчиво произнес Баташов, – ведь еще будучи юнкером, Аристарх был завзятым поклонником Михаила Юрьевича Лермонтова, знал наизусть десятки его стихотворений. Однажды он чуть было не вызвал на дуэль человека, который дурно отозвался о нем. И вот он после окончания Славной школы попадает служить к потомку своего любимца. Что это, случайность или судьба? – незнамо кому задал он этот извечный философский вопрос.

– Аристарх рассказывал мне об этом юнкере. Насколько я помню, Шварцман его имя. Кажется, и его имя фигурирует в указе, – неожиданно произнес поручик.

Баташов взял газету и в самом деле увидел в указе, кроме имен, перечисленных поручиком ранее, и имя корнета Шварцмана.

«Вот так война все расставляет по своим местам, – подумал Баташов, – вчера они чуть ли не подрались, а сегодня, возможно, в одной армии или дивизии мужественно и смело бьют врага. Да, какие только коллизии не выдает жизнь».

А вслух сказал другое:

– Все это еще раз доказывает, что все лучшие, а возможно, что и худшие качества человека во всей своей полноте раскрываются не на словах, а на деле.

– Здесь я полностью с вами согласен, Евгений Евграфович, – согласился Юдин, – вы знаете, в ходе боев я даже составил для себя мнение, что в мирное время мы слишком много внимания уделяли словоблудию, и потому вокруг нас собралось больше болтунов и шаркунов, чем настоящих, грамотных и честных офицеров. Кто есть кто стало видно уже в первом же деле. Именно неприхотливые к дарам и наградам молчуны шли на врага впереди своих рот, батальонов и полков, вдохновляя своих подчиненных на подвиг…

– О-о! – неожиданно воскликнул Юдин, бросая газету на стол. – Да здесь в указе и ваш начальник, генерал-квартирмейстер Ставки Юрий Никифорович Данилов. Его, как и вашего сына, государь император наградил орденом Святого Георгия 4-й степени…

– А награды, насколько я знаю, чаще всего достаются опять же хвастунам и восхваляющим своих высоких начальников офицерам, – не обращая внимания на последнюю ремарку Юдина, с сожалением произнес Баташов, – наш сосед по вагону, ну, тот полковник из штаба армии, который восхищался полководческим талантом Брусилова, второго дня вместе со мной возвращался из Царского Села. Так вот он всю дорогу без зазрения совести похвалялся перед пассажирами своим золотым Георгиевским оружием, полученным за то, что оперативно и в лучших традициях эпистолярного жанра составил реляцию по завершению Галицийской операции.

– Ну, реляции – это еще куда ни шло, – заметил Юдин, – я бы отлучал от армии и предавал суду военного трибунала тех командиров, которые не брезгуют приписывать себе чужую славу…

– Неужели среди офицеров бывают и такие сволочи, – не сдержавшись, с искренним возмущением произнес поручик, – у нас такого быстро бы на живодерню отправили, как самую паршивую лошадь!

– Бывают, – тяжело вздохнул Юдин, – и далеко за примерами ходить не надо. Наши войска с ходу захватили город Злочув. Спасаясь от окружения, часть австро-венгерских войск предпочла сдаться без боя, часть бежала, оставив на позициях несколько артиллерийских батарей. Видя это, командир пехотного полка полковник барон фон Циммерман, батальоны которого находились в резерве и в боях участия не принимали, поспешил составить победную реляцию на имя вышестоящего командования. По его докладу выходило, что, натолкнувшись на упорное сопротивление противника, левый фланг наступающих войск приостановил свой натиск, и тогда он принял решение своим внезапным ударом с тыла обратить противника в бегство. В результате чего оказалось, что достижением победы армейский корпус наполовину обязан ему. Что это его батальоны в упорном бою захватили несколько артиллерийских батарей и больше тысячи пленных. Пока в штабах анализировали итоги операции, он и несколько офицеров полка получили ордена…

– Неужели и его офицеры пошли на сделку с совестью? – воскликнул Баташов.

– Трое из четырех награжденных вернули награды обратно, – с гордостью за достойное поведение офицеров ответил генерал Юдин, – только поэтому о преступном поведении барона стало известно командованию корпуса. Нечистого на руку барона тихонько перевели начальником штаба дивизии в 8-ю армию. На этом дело и закончилось.

– Когда об этом будет знать не узкий круг лиц, а все, таким пройдохам, как фон Циммерман, не будет места среди русского офицерства! – воскликнул возмущенно Баташов. – Вот об этом должен писать «Русский инвалид», а не только о героях и наших победах.

– Если он попадется мне на глаза, – сверкнул глазами Фрейман, – я найду причину вызвать его на дуэль.

– Не петушитесь, поручик, – осадил бойкого офицера Юдин, – я уверен, что барон долго в армии не задержится. И к этому хочу вам напомнить, – строго продолжал он, – дуэли во фронтовой полосе запрещены и жестоко караются по законам военного времени!

Попрощавшись с поручиком и другими офицерами, Баташов, довольный тем, что у его сына есть такой смелый и совестливый друг, а более того, что такие люди среди русского офицерства пока в большинстве, вместе с Юдиным отправился на покой. Уж больно необычным и достаточно напряженным был для всех их этот прифронтовой день, проведенный на колесах.

Уединившись в купе, Баташов еще долго не мог заснуть, возбужденный произошедшими в поезде событиями и особенно встречами с прекрасными и достойными уважения людьми. Но даже в таком, взведенном, словно курок пистолета, состоянии он смог переключить сознание на свои профессиональные дела и заботы. Баташов полагал, что, зная о его плодотворной работе в должности начальника разведывательного отделения Варшавского военного округа против австро-венгерской и германской армий, генерал-квартирмейстер Ставки Данилин непременно рекомендует его на должность генерал-квартирмейстера в одну из армий Северо-Западного фронта. Он прекрасно понимал, что накануне войны деятельность русской разведки, и особенно контрразведки, была неоправданно сужена. Преимущественное внимание уделялось в основном изучению будущей прифронтовой полосы, в то время как тыл потенциального противника изучался недостаточно. Это объяснялось тем, что никто не мог предвидеть характера будущей войны. Высшее командование в лице императора Николая II, военного министра Сухомлинова и начальника Генерального штаба Янушкевича считало, что предстоящая война ничем не будет отличаться от предыдущих, характерным признаком которых был их локальный характер, когда армии враждующих сторон воевали между собой, а население оставалось в качестве сочувствующего зрителя. Но уже первые итоги боев в Австро-Венгрии показали, что это не так. Отступающие войска противника оставляли после себя не только диверсантов, но и глубоко законспирированную сеть агентов. Все это Баташов предполагал и ранее, даже пытался достучаться до своих твердолобых начальников, предлагая заранее увеличить штаты и ассигнование на ведение разведки и контрразведки. Мало того, не дожидаясь указаний сверху, он при поддержке начальника Варшавского военного округа расширил штат своего отделения, своевременно подобрав для работы толковых офицеров, а также опытных судебных работников из учреждений, ликвидируемых в царстве Польском в связи с предстоящей войной. Это были энергичные люди, которые не за страх, а за совесть исполняли свои тайные обязанности. Некоторых из них Баташов планировал взять с собой. «Прежде всего, – думал он, – необходимо разыскать прекрасно зарекомендовавшего себя в контрразведке жандармского ротмистра Высоковского. Обязательно надо перевести из Генерального штаба штабс-ротмистра Воеводина». Под перестук колес варшавского экспресса мысли текли умиротворенно и слаженно. Верный конспиративным привычкам, генерал не доверял бумаге свои планы. Он мысленно формулировал для себя цели и задачи предстоящей деятельности уже на театре военных действий. Планировал, кого из офицеров, которых он хорошо знал, еще можно привлечь к трудоемкой подготовительной работе, намечал для себя первоочередные направления своей деятельности, но так, чтобы ни слова, ни листа бумаги не уплыло к врагу. Баташов, прекрасно зная о немецком засилье не только при дворе государя императора, но и в Ставке, непременно учитывал в своих планах и это.

«Да-а! Придется немало потрудиться, для того чтобы оградить войска от дурных глаз и ушей хитрого и коварного противника, – думал Баташов, засыпая, и чудилось ему, что слышит он не усыпляющий сознание перестук колес варшавского экспресса, а сухой, недовольный, многократно повторяемый голос российского императора: «Слышать не хочу! Слышать не хочу!»

4

Поздним сереньким осенним днем поезд прибыл в Барановичи. Пассажиров встретил редкий моросящий дождик, с резкими порывами ветра, скидывающими под ноги прохожих, спешащих куда-то или беззаботно прогуливающихся по перрону, огненно-красные листья клена и оранжево-желтые листья ясеня. Пытаясь сбросить прилипший к сапогу кленовый лист, охвативший хромовый, начищенный до блеска носок своими кроваво-красными пальцами, Баташов невольно подумал: «Если здесь, на перроне, мне чудится кровь, что же ждет меня в самой Ставке?» Но он быстро отбросил эту слишком сентиментальную мысль и, не разбирая дороги, прямо по лужам направился к невзрачному зданию станции, за которым во всей своей провинциальной красе открылся довольно унылый городишко, лишь недавно ставший таковым из обычного белорусского местечка.

На небольшой и пустынной площади вокзала офицеров, направляющихся в Ставку, которых набралось человек пятнадцать, ожидали казенные моторы.

– Ваше превосходительство, штаб-ротмистр Кокоткин, – представился Баташову услужливо подскочивший к нему офицер. – Его высокопревосходительство генерал Данилов ждет вас к себе!

«Да, судя по тому, что в Ставке еще остались порядки мирного времени, отсюда до фронта неблизко».

– Вахмистр, возьмите у его превосходительства, чемодан, – приказал штаб-ротмистр унтер-офицеру.

– Спасибо, голубчик, – поблагодарил генерал услужливого офицера, – и, отдав свой походный багаж вахмистру, направился вслед за ним к изрыгающей газолиновый дым машине.

– Ярослав Дмитриевич, пожалуйте ко мне в авто, – предложил Баташов своему старому товарищу генералу Юдину.

– С удовольствием, – согласился тот, усаживаясь на просторное заднее сиденье.

Убедившись, что остальные офицеры разместились в авто, Баташов скомандовал водителю:

– Ну, братец, с богом! Поехали!

Ставка была расположена не в самом городе, а в версте от него, в большом сосновом лесу. Меж высоченных и стройных мачтовых лесин желтела свежим песком насыпь для рельсов, на которых стоял поезд великого князя и еще несколько составов из классных вагонов. Между составами кое-где вросли в землю бараки и палатки. Над вагонами и бараками курился дымок. Вокруг поезда главнокомандующего выстроилось кольцо часовых из числа казаков охранной сотни.

Офицеров, прибывших в Ставку, встретил комендант и сразу же указал им место для временного проживания. Баташов с комфортом разместился в одной из комнат просторного барака, где, кроме стола и солдатской кровати, заправленной шерстяным одеялом, находился и туалетный столик с наполненным водой кувшином и большим медным тазом. В комнате рядом поселился генерал Юдин. Совершив свой туалет, Баташов, сразу же направился в вагон, стоящий рядом с личным поездом великого князя Николая Николаевича, чтобы представиться своему непосредственному начальнику, генерал-квартирмейстеру Данилову.

Увидев Баташова, генерал-квартирмейстер Ставки вышел из-за стола и, сияя лучезарнее, чем его новенький орден Святого Георгия 4-й степени, приколотый на отвороте его генеральского мундира, провозгласил:

– Как я рад, Евгений Евграфович, вашему приезду, – и, крепко пожав руку генералу, с ходу объявил: – Есть мнение назначить вас начальником отделения управления генерал-квартирмейстера штаба Северо-Западного фронта. Вы согласны?

– Каковы задачи отделения? – не говоря ни «да» ни «нет», спросил Баташов.

– Главная ваша задача – вплотную заняться формированием контрразведывательных отделений в армиях Северо-Западного фронта. Неудачные бои в Восточной Пруссии показали, что прифронтовая полоса просто кишит германскими шпионами. Отступая, немцы оставили в нашем тылу массу солдат, переодетых в пасторские сутаны и даже в женские платья. Многих нам удалось разоблачить, но еще больше не поймано. Не будешь же каждой женщине задирать юбки, чтобы проверить пол. И чем дальше мы продвигаемся в глубь вражеской территории, тем чаще случаются диверсии, нападения на штабы и курьеров, явно организованные германской разведкой…

– Но почему только сейчас вы об этом вспомнили, ведь я еще до объявления войны неоднократно докладывал в Генеральный штаб о планах разведки противника повсеместно насаждать своих агентов в Восточной Пруссии при отступлении. Что могло такое произойти, чтобы вы поняли всю серьезность моих довоенных докладов? Неужели провал операции в Восточной Пруссии? В Генеральном штабе я слышал не только об успехах под Гумбиненом, но и о произошедшей под Сольдау и в районе Мазурских озер трагедии. Правда, все в общих чертах.

– В настоящее время расследование продолжается. Могу сказать, что только 20 тысячам солдат и офицеров удалось прорваться на юг и выйти из окружения. В целом наши потери в этой операции составили почти 160 тысяч человек убитыми, ранеными, попавшими в плен и пропавшими без вести. Противник захватил почти всю технику и снаряжение 2-й армии. 10 генералов убиты, 13 взяты в плен…

Сообщив все это глухим, срывающимся голосом, Данилов молча подошел к столу, достав из папки трагическую реляцию, подписанную главнокомандующим, и гробовым голосом ее зачитал:

– «Вследствие накопившихся подкреплений, стянутых со всего фронта благодаря широко развитой сети железных дорог, превосходные силы германцев обрушили на наши силы около двух корпусов, подвергнувшихся самому сильному обстрелу тяжелой артиллерии, от которой мы понесли большие потери… Генералы Самсонов, Мартос и Пестич и некоторые чины штабов погибли…» Господи, – перекрестил лоб Данилов, – дай царствие небесное безвременно погибшим героическим ратникам твоим!

Баташов перекрестился вслед за генерал-квартирмейстером Ставки.

– Жаль генерала Самсонова, – с искренним сочувствием сказал Баташов, – славный был человек, грамотный генерал-губернатор и талантливый военачальник. Я хорошо его знал по Туркестанскому и Варшавскому военным округам…

Данилов, о чем-то глубоко задумавшись, стоял у оперативной карты двух фронтов, испещренной красными и синими стрелами.

– Но как же все это могло случиться? – недоуменно спросил Баташов. – Ведь все так хорошо начиналось…

– Союзнический долг просто не дал нам возможности отмобилизоваться в полной мере. Под нажимом союзников и МИДа, которые требовали как можно быстрее оттянуть на себя максимальное количество германских войск с Западного фронта, нам пришлось отступить от заранее выработанного Генеральным штабом плана стратегического развертывания, и вот результат. – Генерал-квартирмейстер Ставки вновь погрузился в горькую думу.

– А впрочем, здесь и наша вина, Евгений Евграфович, присутствует, – неожиданно признался он, – как показал анализ трофейных документов, которые в изобилии доставлялись в генерал-квартирмейстерскую службу, в ходе первых дней наступления немцы были прекрасно информированы не только о количестве и качестве войск, но и о наших стратегических планах. Они расшифровывали большую часть секретных приказов и распоряжений, которые Ставка отправляла в войска. Слишком мало сил и внимания было уделено контрразведке. По сути дела, все имеющиеся в наличии офицеры нашей службы не успевали даже регистрировать и анализировать поступающую из самых разных источников информацию, и поэтому нам просто не удавалось своевременно использовать ее в своих целях…

– Но, Юрий Никифорович, – с искренним сожалением произнес Баташов, – ведь еще задолго до объявления мобилизации и я, и другие офицеры нашей службы предлагали увеличить штат существовавших контрразведывательных отделений либо прикомандировывать к ним необходимое число сотрудников для заблаговременного изучения ими обстановки на территории предстоящих военных действий. Эта мера позволила бы быстро создать костяк новых контрразведывательных аппаратов – армейского и окружного звена. Однако указанные предложения остались на бумаге и никакого влияния на процесс организационного строительства контрразведки не оказали. Теперь нам все придется начинать на пустом месте, а в боевых условиях формировать КРО, вы должны прекрасно понимать, намного сложнее.

– Время разбрасывать камни, и время собирать камни, – философски изрек вселенскую истину Данилов и с нескрываемым чувством вины добавил: – Вы же знаете, как у нас, у русских, пока жареный петух в темечко не клюнет, никто и не пошевелится! Именно поэтому я хочу, чтобы вы со свойственной вам энергией и опытом взялись за большое и важное дело. Даю вам карт-бланш. Вы можете отбирать необходимых вам офицеров и специалистов во всех частях и соединениях действующей армии. Соответствующую директиву я завтра же подготовлю и отправлю в войска…

– Прошу, вас, господин генерал, не надо никаких директив, касающихся нашей службы, передавать в войска. Не хватало еще, чтобы о наших делах узнали немцы. Вот смеху-то будет. Я планирую, во всяком случае в армиях Северо-Западного фронта, документы, касающиеся разведки и контрразведки передавать надежным дедовским способом – курьерами. Думаю, до тех пор пока у нас не появится надежная и устойчивая радиотелеграфная связь, так будет вернее.

– Поступайте так, как считаете нужным, – неожиданно легко согласился Данилов, – я думаю, что у вас уже намечены кандидатуры для фронтового отделения контрразведки, – добавил он, возвращаясь к основному вопросу.

– Частично, Юрий Никифорович, – ответил Баташов и, просительно взглянув на Динилина, добавил: – Не могли бы вы походатайствовать о переводе в штат КРО Северо-Западного фронта Генерального штаба штабс-капитана Воеводина?

– Вам что, армейских офицеров мало? – поморщился Данилов, явно не желавший лишний раз быть обязанным даже по такой мелочи новому обер-квартирмейстеру Генерального штаба.

– Мне крайне необходим человек, прекрасно владеющий немецким, австрийским и чешским языками. Таких офицеров, поверьте моему слову, в армии днем с огнем не сыщешь. Я могу надеяться на ваше содействие? – настаивал на своем Баташов, прекрасно понимая, что если не сможет помочь штабс-капитану перевестись в действующую армию сейчас, то уже не в состоянии будет выполнить данное ему обещание никогда.

– Хорошо! – сдался Данилов. – Считайте, что штабс-капитан уже у вас в штате.

– Вы генерала Рузкого хорошо знаете? – задал неожиданный вопрос генерал-квартирмейстер после непродолжительной паузы.

– Да! – уверенно сказал Баташов и, доверительно взглянув на Данилова, добавил: – Откровенно говоря, это единственный командующий Варшавским военным округом, который оказывал разведке свое постоянное содействие, видя в ней не помеху, а реальную силу, способную обеспечить безопасность не только армии, но и гражданского населения…

– Это очень хорошо, что вы уже сработались. Генерал Рузский назначен главнокомандующим армиями Северо-Западного фронта.

– А как же генерал Жилинский? – спросил удивленно Баташов.

– Он снят с поста главнокомандующего армиями и генерал-губернатора и переведен в распоряжение военного министра.

– Я всегда думал, что именно там его истинное место, – удовлетворенно произнес Баташов.

– Ну, об этом не нам с вами судить, – сухо произнес Данилов.

– Вы знаете, Юрий Никофорович, я не могу равнодушно взирать на то, что творится сегодня в действующей армии. Как вы знаете, я по своему складу ума аналитик. И когда перед отъездом в Ставку мне удалось ознакомиться в Генеральном штабе со списком прежнего командования Северо-Западного фронта, у меня волосы встали дыбом. Как можно было назначать командующим фронтом Жилинского, человека, который ни ротой, ни батальоном никогда не командовал? Все его прохождение «служебной лестницы» – штабное и «скачкообразное»: начальник учебной команды, слушатель Николаевской академии, адъютант штаба дивизии, делопроизводитель канцелярии Главного штаба, военный агент при испанской армии и даже делегат от военного министерства России на Гаагской конференции. Все это, конечно, важные и нужные должности, но не на них растут настоящие полководцы…

– Но он же был командующим Варшавским военным округом, – попытался вступиться за генерала Данилов.

– Я прекрасно знаю, каким он был командующим и варшавским генерал-губернатором, – возмущенно произнес Баташов, – вся его деятельность была направлена на поддержание польского имения его императорского величества «Спала» и прилежащих к нему охотничьих угодий в надлежащем состоянии. Всем остальным занимались вице-губернатор и начальник штаба военного округа…

– Вы забываетесь, господин генерал, – повысил голос Данилов, – никто не давал вам права обсуждать лиц, назначенных на должность самим государем императором. Вы, я вижу, слишком многого набрались от бывших подопечных, социал-революционеров, среди которых вербовали своих агентов в Австрии и Германии.

– Да! – не стал отрицать своих связей с заграничными революционерами Баташов. – Я у них многому научился. В том числе конспирации, хранению важных документов, расчетливой смелости и дерзости, чего сегодня так не хватает нашим разведчикам и контрразведчикам. Чего только стоит утеря секретной брошюры «Современная Галиция», подготовленной генерал-квартирмейстерской службой Киевского военного округа, которая, как вы знаете, представляла собой сборник сведений о политических партиях Галиции и об отношении ее населения к России. Вскоре после начала войны я узнал, что сведения, содержащиеся в этой брошюре, стали обвинительным материалом против русофилов, проживающих в Галиции, многих из которых австрийцы посадили в тюрьмы, а некоторых расстреляли…

– Но, быть может, разведка противника получила эту брошюру не в прифронтовой полосе, а, например, в Петрограде, – попытался оправдаться Данилов.

– Нет! – категорически заявил Баташов. – У меня есть подозрение, что этот секретный документ выкрали в штабе 24-го армейского корпуса Юго-Западного фронта. Это можно очень просто проверить.

– Хорошо, я лично займусь этим вопросом, – нехотя пообещал генерал-квартирмейстер Ставки, – с виновных будет строго взыскано! – грозно добавил он, сказав все это скорее для истории, чем для дела… – Вы хорошо устроились? – спросил Данилов, стремясь закончить явно некомфортный для него разговор, то и дело заставляющий его оправдываться перед подчиненным.

– Да! – без всяких приличествующих этому вопросу экивоков ответил Баташов. – Когда мне выехать в Белосток, чтобы приступить к выполнению своих обязанностей?

– Задержитесь на день-два. С вами хочет поговорить главнокомандующий. Завтра в полдень будьте готовы к аудиенции.

– Честь имею откланяться, – сухо произнес Баташов, намереваясь выйти.

– Не спешите, Евгений Евграфович, – остановил его Данилов, – я должен проинформировать вас о быте Ставки. Завтракать и обедать вы будете в вагоне-столовой главнокомандующего. – Он взял со стола разукрашенную вензелями великого князя схему стола и указал место Баташова.

– Хорошо, – ответил тот и тут же откланялся.

После встречи с генерал-квартирмейстером Ставки Евгений Евграфович сразу же направился к генералу Юдину. Зная о дотошности своего однокашника по академии в вопросах тактики и стратегии, он всеми фибрами души желал окончательно прояснить у него причины страшной трагедии, разыгравшейся в Восточной Пруссии. На его счастье, Юдин оказался в своей комнате один. Когда Баташов, предварительно постучавшись, зашел, его давний товарищ сидел, сгорбившись за столом, о чем-то глубоко задумавшись. Увидев Евгения Евграфовича, он обрадованно вскочил со стула и, достав из чемодана бутылку «Шустовской», дрожащей рукой разлил в две серебряные стопочки, стоящие на столе, коньяк.

– Давайте выпьем молча, – глухо, с болью в голосе предложил он, – а то я не привык пить в одиночку. А сейчас мне, как никогда, хочется напиться и забыться!

– О-о, у вас, оказывается, и вторая бутылочка припрятана. Какая предусмотрительная у вас Татьяна Мифодьевна, – пытался отвлечь его от мрачных мыслей Баташов, но, заметив в глазах Юдина нестерпимую боль, удивленно спросил: – Ярослав, что случилось?

Генерал одним глотком осушил стакан и, напряженно глядя в глаза Баташову, промолвил:

– Я только что узнал подробности разразившейся недавно катастрофы…

– Если вы имеете в виду разгром армий Северо-Западного фронта, то мне об этом Данилов уже поведал. Только я из его рассказа толком так ничего и не понял.

– Садитесь и слушайте, – приказал Юдин и, разложив на столе карту со своими пометками, неторопливо, начал: – Согласно директив верховного главнокомандующего, Северо-Западный фронт получил задачу перейти в наступление и нанести поражение противнику. Соответствующую директиву командующим армиями направил и генерал Жилинский. 1-й армии предписывалось перейти границу 4 августа, обойти Мазурские озера с севера и отрезать немцев от Кенигсберга. 2-я армия должна была перейти границу 6 августа, обойти Мазурские озера с запада и не допустить отхода германских войск за Вислу. Видя, что 1-я армия уже вторглась в Пруссию, бьет немцев и победоносно гонит их за Кенигсберг, а 2-я еще даже не закончила своего сосредоточения, Жилинский приказал генералу Ренненкампфу остановиться у Кенигсберга. Нацеливаясь на город, 1-я армия сосредоточила сразу два корпуса на своем правом фланге. В то же время на левом фланге армии большой участок фронта закрывал всего лишь один корпус, удерживавший проходы между Мазурскими озерами напротив мощного Летценского укрепрайона немцев. Действия Ренненкампфа определялись очередной директивой Жилинского. Мне удалось переписать это чудо стратегической мысли почти дословно: «…немедленно приступить к обложению крепости Кенигсберга, причем это обложение не должно иметь характера ни осады, ни обложения в тесном смысле, а исключительно наблюдения, т. е. желательно занять лишь такое положение, при котором возможно было бы воспрепятствовать выходу противника из крепости. Для подобного обложения назначаю XX корпус и 2 резервные дивизии…» Директива № 5 оформила все предыдущие распоряжения по обложению Кенигсберга вплоть до содействия обложению «всеми силами армии».

Одновременно генералу Самсонову было приказано начать наступление, но Ренненкампфу не сообщили о распоряжении, отданном 2-й армии, и наоборот.

Вследствие этого генерал Самсонов, начав наступление, не знал, что генерал Ренненкампф прекратил свое движение, а Ренненкампф не знал о движении Самсонова и был уверен, что тот еще стоит. Немцы же, освободившись от преследования 1-й армии, обрушились на шестой корпус, двигавшийся на правом фланге армии Самсонова, и разбили его. В то же время сводный отряд, выделенный из гарнизонов крепостей Грауденц, Кульм и Мариенбург, вместе с 1-м армейским германским корпусом был двинут против нашего 1-го корпуса, составлявшего левый фланг армии генерала Самсонова, и заставил его отойти назад. Тогда остались только бывшие в центре армии 13-й и 15-й корпуса и дивизия 23-го корпуса, которые были окружены и после жестокого боя разбиты. Так необдуманные и неграмотные действия командования Северо-Западным фронтом стали, несомненно, главными причинами поражения наших армий в Восточной Пруссии. По сути дела, получается, что Ренненкампф не захотел или не смог прийти на помощь окруженной армии Самсонова. Обе армии потеряли в общей сложности около четверти миллиона солдат и офицеров убитыми, ранеными, попавшими в плен, без вести пропавшими и большое количество вооружения. Не желая пережить свалившегося на него несчастья, генерал Самсонов застрелился на поле битвы. Так погиб человек, считавшийся после японской войны одним из лучших наших генералов, подававший большие надежды. Вот и все в общих чертах…

– А мне Данилов сказал, потери составили около 160 тысяч человек…

– Вы же знаете наших штабных начальников, – оборвал Баташова с искренним негодованием Юдин, – победы они стремятся преувеличить, а поражения преуменьшить.

– Я так понимаю, что и сообщение Данилова о гибели генерала Самсонова тоже ложь во спасение, – произнес с нескрываемой болью в голосе Баташов и, зло встряхнув, словно штабного очковтирателя, бутылку «Шустовского», наполнил стопки.

– Давайте выпьем за славного генерала Александра Васильевича Самсонова и его погибшую, но не побежденную армию, – предложил Баташов.

Генералы молча, не чокаясь, выпили.

– А может быть, все дело в Ренненкампфе? – после долгого раздумья неожиданно высказал свою версию случившегося Юдин.

– Но при чем здесь Ренненкампф? – удивился Баташов. – Если говорить откровенно, то командующие армиями были всего лишь пешками в руках высшего командования…

– Не скажите, Евгений Евграфович, не скажите, – перебил гостя Юдин, – я слышал от своих сослуживцев, что в японскую кампанию у Ренненкампфа с Самсоновым были большие контры. Неприязнь между ними возникла еще в битве под Ляояном; тогда Самсонов со своими казаками оборонял Янтайские угольные копи, но, несмотря на выдающуюся доблесть Сибирской казачьей дивизии, должен был их оставить, так как Ренненкампф со своим отрядом оставался на левом фланге русских в бездействии. Самсонов не стал жаловаться командующему, а дождался, когда Ренненкампф прибудет со своей свитой на Мукденский вокзал, чтобы сбежать подальше от фронта, и на глазах у всех отхлестал его нагайкой…

– Хороша сказка, да верится с трудом, – неожиданно прервал рассказ Юдина Баташов. – У меня несколько другая информация, согласно которой генерал Ренненкампф не принимал участия в Ляоянском сражении по причине нахождения в Харбинском госпитале с тяжелым ранением. В ходе рекогносцировки японских позиций под Ляоляном он был тяжело ранен пулей в ногу. С раздроблением голени левой ноги он пролежал в госпитале больше двух месяцев и никак на Мукденском вокзале с генералом Самсоновым столкнуться не мог. Скажу больше, не мог он и предать генерала Самсонова, потому что в отличие от многих нынешних военачальников это боевой генерал, который выслужил все офицерские должности. Да и известность в войсках ему пришла не на гвардейских парадах, а в ходе победоносного кавалерийского рейда, совершенного во время Китайского похода…

– Ну что же! Я не могу поручиться за достоверность сказанного мной, потому что услышал об этом из уст какого-то штабного. Но думаю, что история рано или поздно все расставит на свои места, – задумчиво произнес Юдин. – Когда я общался с офицерами Ставки, – после продолжительной паузы продолжал он, – мне показалось, что неудачи, понесенные в Восточной Пруссии, сильно понизили дух наших войск, и, что самое опасное, в штабах наблюдается еще более подавленное настроение, чем даже в войсках.

– Радоваться, конечно, нечему, но и отчаиваться не стоит. Ведь, несмотря на то что наступление наших армий в Восточной Пруссии завершилось тактическим поражением, стратегически оно стало победой России, сорвавшей план молниеносной войны. Теперь Германии и ее союзникам придется воевать на два фронта. А для этого у нее никаких стратегических запасов не хватит. Не пройдет и года, как немцы первыми запросят мира…

– С точки зрения стратегии все это правильно. Но я не могу радоваться даже этому, зная, что из-за бездарности гвардейских полководцев уничтожен цвет российской армии…

Неожиданно в дверь кто-то осторожно постучал.

– Войдите, – разрешил хозяин.

В комнату вошел подпоручик и, вытянувшись в струнку, громко доложил:

– Ваши превосходительства, его высочество приглашает вас к себе в вагон-столовую, на обед.

– Спасибо, господин подпоручик, вы прибыли очень вовремя.

– Ну что, еще по одной и на обед, – уже более бодрым голосом предложил Юдин. – Сейчас хоть сколько пей, а случившейся трагедии все равно не зальешь. Пепел Клааса стучит в мое сердце, так же как и в сердце каждого истинного русского патриота, – многозначительно добавил он.

5

Столик, за которым разместились генералы Баташов и Юдин, стоял у арочной стеклянной перегородки, отделявшей великокняжеский ареал от остальной столовой. Там в ожидании главнокомандующего негромко переговаривались начальник штаба Янушкевич, генерал-квартирмейстер Данилов, протопресвитер армии отец Шавельский и семь адъютантов. За специальным столиком, расположенным напротив, разместились военные представители союзных стран: французский военный агент де Ля Гиш и прибывший в одном вагоне с Баташовым британский капитан Джилрой.

Великий князь вошел с некоторым опозданием. Крупное лицо его выражало одновременно огорчение и озабоченность.

Офицеры при виде его встали.

– Господа офицеры, прошу садиться! – скомандовал отрывисто Николай Николаевич и, взяв серебряную чарочку, молча, ни на кого не глядя, вылил содержимое в свой большой красный рот.

Офицеры, только что шумно обсуждавшие причины провала наступления Северо-Западного фронта, видя мрачное настроение его высочества, замолчали. Официанты, ловко расставив на столах блюда, сразу же удалились. В столовой вновь воцарилась тишина, прерываемая лишь перестуком ножей и вилок.

Великий князь, опрокинув еще одну чарку, смачно закусывал специально приготовленной для него селедкой, когда к нему подошел один из адъютантов и что-то на ухо сказал. Главнокомандующий встрепенулся словно ото сна и, подняв голову, торжественно произнес:

– Господа офицеры! Представитель союзной нам Франции, присутствующий здесь, хочет выразить нам свою искреннюю благодарность за то, что в результате нашего хоть и не удавшегося в полной мере наступления в Восточной Пруссии Германия отозвала с Западного фронта три армейских корпуса, позволив тем самым французской армии выдержать напор превосходящих сил противника. Прошу, господин генерал!

Подождав, пока официанты наполнят водкой серебряные чарочки всем офицерам, де Ля Гиш встал и, заложив руку за отворот своего генеральского мундира, словно новый Наполеон, произнес короткую и напыщенную речь:

– Ваше высочество, господа офицеры, от имени французского правительства благодарю вас и выражаю вам искреннюю признательность за своевременное и точное выполнение требований франко-русской военной конвенции, в результате чего французская армия сумела остановить германские войска на Марне, откуда до Парижа оставалось всего несколько дневных переходов. За русскую армию, спасшую Париж от врага! – провозгласил француз.

– За русскую армию! – подхватили офицеры и молча, без криков «ура» выпили.

Прекрасно понимая настроение русских, французский генерал добавил:

– Я вместе с вами скорблю по солдатам и офицерам, погибшим при выполнении своего святого долга перед союзной вам Францией, которая из последних сил отбивает натиск немецких полчищ. Франция никогда не забудет этого…

В вагоне вновь воцарилось молчание. Только француз с англичанином, то и дело с опаской поглядывая в сторону великого князя, негромко переговаривались.

Баташов, сидя спиной к союзникам, инстинктивно, не подавая вида, прислушался к разговору военных агентов, благо, что их столики разделяла всего-навсего стеклянная перегородка.

– Как вовремя русские бросили в наступление свое пушечное мясо, – забыв о своей только что произнесенной скорбной речи, восторгался де Ля Гиш, – бошам пришлось сразу же снять с Западного фронта два армейских корпуса и кавалерийскую дивизию.

– Вы, наверное, ошиблись, генерал, – вкрадчивым голосом произнес капитан Джилрой, – ведь великий князь сказал, что боши сняли с Западного фронта три армейских корпуса…

– Я знаю наверняка, – уверенно произнес де Ля-Гиш, – просто русские, как всегда, завышают свою помощь.

– И все-таки вам здорово повезло! – воскликнул англичанин. – Если бы не русские, боши уже вовсю забавлялись бы с французскими красотками на Монмартре…

– Но и вашему экспедиционному корпусу пришлось бы несладко, – отпарировал, обиженно поджав губы, французский генерал.

– Что правда, то правда, – согласился капитан, – теперь перед нами стоит единая задача – делать все от нас зависящее, чтобы Россия, несмотря ни на что, продолжала войну. Как только русский солдат воткнет штык в землю, Германия сразу же всей своей мощью обрушится на вас…

– Перед отъездом в Ставку я был у посла, – многозначительно промолвил де Ля Гиш, – так вот он со всей откровенностью потребовал от меня использовать все средства для того, чтобы наш блистательный Париж, чуть было не попавший под каток германской военной машины, впредь не мог допустить и мысли о повторении недавнего кошмара…

– Сэр Бьюкенен тоже не допускает повторения августовского наступления немцев, – вставил свое слово Джилрой, – Ла-Манш слишком узок для современной кайзеровской армии. Если сто лет назад этот пролив еще смог остановить амбиции вашего Наполеона, то сегодня уже никто не сможет гарантировать, что немецкие стратеги не плюнут на эту природную преграду…

– А это значит, что безопасность наших стран во многом зависит от русского пушечного мяса, – откликнулся французский генерал. – Откровенно говоря, я ждал от русского солдата большего. Разгром русских под Сольдау показал, что им просто не по плечу воевать с цивилизованными армиями. Боши подавили славян не только превосходством тактической подготовки, искусством командования, но и обилием боевых запасов…

– Сегодня русских можно сравнить разве что с вырождающимися австрийцами, – вставил свое веское слово британский военный агент. – До войны я лично более высоко оценивал русское пушечное мясо…

– Но вы, наверное, не знаете, что оно на военном рынке сегодня довольно дешево, – прервал размышления капитана де Ля Гиш, – так пусть они за неимением стратегических талантов по-прежнему вводят в наступление новые и новые дивизии, прибывающие из Сибири. Недостатка в пушечном мясе не предвидится. Русские бабы нарожают еще. Чем дольше и больше русские будут воевать германца, тем меньшие силы будут противостоять на германском фронте нам…

– Все это верно, господин генерал, – вновь согласился капитан, – но в окружении императора слишком много миротворцев, которые уже сегодня поговаривают о необходимости заключения сепаратного мира с Германией…

– С ними надо поступать как с самыми заклятыми врагами, – понизив голос, промолвил французский генерал, – и хотя время дворцовых переворотов кануло в Лету, мы с вами должны, не вмешиваясь во внутренние дела царского двора, всячески поддерживать великого князя Николая Николаевича. Он еще не раз сослужит нам хорошую службу. Кроме всего прочего, этот русский богатырь-боярин недолюбливает своего племянничка-императора и ненавидит его жену Алису с ее довольно темным окружением. Вот на этом-то и надо разыграть нашу российскую карту.

– Предложение заманчивое, – задумчиво промолвил Джилрой, – но я готов разыграть русскую карту лишь при условии, что у нас на руках козыри будут разделены поровну, – многозначительно добавил он.

– Я понимаю вас, – ответил де Ля Гиш, – но дальше развивать эту тему опасно. Встретимся после обеда вон там. – Он показал на виднеющуюся в окно золотящуюся на ветру березовую рощу.

От всего услышанного у Баташова кровь ударила в голову. Сначала он порывался встать и раздать поочередно пощечины и вызвать на дуэль обоих союзников, с таким высокомерием и презрением относящихся к России и ее христолюбивому воинству, ценой огромных потерь заслонивших далекий Париж, да что Париж, всю Францию от позора и порабощения жестокими тевтонами. Лишь огромным усилием воли, закаленной в борьбе с тайными и явными врагами, он заставил себя сдержаться. Только желваки заиграли на его покрасневшем от гнева лице, вызвав у сидящего напротив Юдина явное удивление и сочувствие.

– Вам плохо, Евгений Евграфович? – оторвавшись от трапезы, озабоченно спросил он.

– Да, Ярослав Дмитриевич! – понизив голос, взволнованно ответил он. – Мне так плохо, что хочется побыстрее отсюда выйти, чтобы больше никогда не видеть этих свиных рыл, – указал он взглядом на мирно доедающих пожарские котлеты союзников.

– Простите, господа, – извинился перед офицерами, Юдин, – Евгению Евграфовичу отчего-то нехорошо, – и, взяв под руку Баташова, он вместе с ним поспешил к выходу.

Только вдохнув полной грудью по-осеннему влажный и прохладный воздух, пахнущий преющими листьями, Баташов начал понемногу отходить от праведного гнева.

– Ярослав Дмитриевич, пойдемте, что ли, ко мне, – предложил уже спокойным, умиротворенным голосом Баташов, – кажется, Варвара Петровна мне упаковала кое-что на дорожку.

Прикрыв наглухо дверь, Баташов подробно пересказал Юдину подслушанный им разговор союзников.

Поморщившись, словно от зубной боли, Юдин, глубоко вздохнув, убежденно сказал:

– Этим христопродавцам вновь неймется. Это и понятно, ведь Европа никак не может забыть побед русского воинства под предводительством Суворова и Кутузова, поставив себе целью ослаблять ее мощь любыми средствами. Вся новейшая история говорит об этом. Как только Россия начинает подниматься после очередной своей кровопролитной победы на ноги, бывшие и настоящие союзники, не дожидаясь, пока она станет сильнее их, вновь вовлекают ее в войну. Так было! Так будет всегда! Такова доля сильных духом! – глухо произнес пророческие слова пехотный генерал.

Баташов хотел ему возразить, но не стал. Уж больно похожи были его слова на правду.

Достав из походного чемодана бутылку коньяка, он разлил золотистую влагу в две серебряные чарочки, которые всегда возил с собой и, взглянув в глаза своему давнему и любимому товарищу, грустно произнес:

– Давайте выпьем просто так, не чокаясь и не произнося тосты. Мне за сегодняшний день так опостылела праздная говорильня, что охота податься куда подальше, в самый глухой монастырь братьев-молчунов.

Юдин понятливо кивнул головой и, не произнося ни слова, опрокинул стопку в рот. За ним опорожнил свою посуду и Баташов. Так они сидели за столом, попивая коньяк словно водичку, до самого вечера. И только когда в стоящем напротив поезде великого князя зажглись огни, они распрощались. Генерал Юдин, назначенный командиром армейского корпуса, убывал вечерним поездом в расположение своих войск.

Решив прогуляться перед сном, Баташов направился вдоль железнодорожной насыпи с замершим там поездом великого князя в сторону березовой рощи. Вокруг было тихо, только слышна была перекличка лейб-казаков из охраны его высочества. Проходя мимо походного храма, Баташов, заглянув в открытую настежь дверь, увидел у иконостаса страстно отбивающего поклоны протопресвитера армии отца Шавельского. От вида этого у него выступили на глазах слезы умиления.

«Вот, наверное, единственный в Ставке человек, страждущий за всю армию, за всех ее больших и малых начальников, причастных и совсем не причастных к трагическому исходу сражения…» Ему неожиданно захотелось припасть к руке этого обреченного саном страдать и молиться за всех человека. Перекрестившись, генерал шагнул внутрь православного святилища. Услышав за спиной шаги, отец Шавельский встал с колен и обернулся.

– А-а, это вы, Евгений Евграфович! – обрадованно воскликнул он. – Я искренне рад видеть вас в храме. Исповедоваться пришли?

– Нет, ваше преосвещенство. Сейчас я к исповеди просто не готов, – виновато промолвил Баташов, – может быть позже, – добавил он, целуя руку, осенившую его крестным знамением.

– Это вы, батенька, зря, – мягким, доверительным голосом промолвил священник, – вижу, и вы сегодня не в духе. А знаете, перед отъездом в армию у меня побывал Ярослав Дмитриевич. Пришел он ко мне какой-то смурной, словно в воду опущенный, а после исповеди ушел просветленный и, как всегда, неунывающий.

Баташов после этих проникновенных слов невольно улыбнулся.

– Вот и вы, зайдя в божий храм, под сенью лучезарных ликов святых земли Русской словно и в самом деле в раю побывали. На ваше чело, я вижу, снизошла благодать Божья, – благодушно промолвил отец Шавельский.

– В этом нет ничего удивительного, – задорно промолвил Баташов, чем поставил священника в тупик.

– Я же родился в трех верстах от Рая! – углубил он искреннее удивление святого отца.

– Не богохульствуйте, сын мой! – строго сказал отец Шавельский.

– Я говорю вам чистую правду, – глядя в построжевшее лицо протопресвитера, промолвил Баташов, – просто имение, где я появился на свет, находится в трех верстах от железнодорожной станции Рай.

Услышав это, священник облегченно вздохнул.

– Неисповедимы пути Господни, – обрадованно воскликнул он, – только вы, Евгений Евграфович, больше никому об этом не говорите.

– Почему?

– Могут не так понять. Ведь не всем дано познать вечную человеческую душу…

– Благословите, святой отец!

– Благословляю во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа! Аминь! – Отец Шавельский трижды перекрестил генерала.

Одухотворенный благословением протопресвитера, Баташов направился дальше. Поравнявшись с вагоном главнокомандующего, он услышал доносящиеся из салона крики «ура» и довольно неожиданное для Ставки верховного главнокомандования российской императорской армии звучание республиканской «Марсельезы».

«Его высочество вместе с союзниками, очевидно, отмечает первые успехи французских войск, остановивших немцев на Марне, – с искренним негодованием подумал генерал, – и это вместо того, чтобы замаливать в походной церкви свои тяжкие грехи, как это делает за него и остальных военачальников отец Шавельский».

Этот «пир во время чумы» вновь нагнал на Баташова щемящую душевную тоску.

«Надо поскорее отсюда бежать, – подумал он, – бежать от снобизма и бездарности генералов, собранных великим князем под свое крыло в Ставке по одному ему ведомому принципу, от ненавидящих русских и все русское союзников и, наконец, от всезнающего и всеведающего начальника, вольно или невольно тормозящего в деле осуществления большой и важной для войск работе».

С этими мыслями Баташов, так и не дойдя до рощи, возвратился в свою комнату. Отягощенный мрачными мыслями, он долго не мог заснуть. А когда усталость взяла свое, ему приснилась Варвара Петровна, которая, держа в руках газету «Русский инвалид» и глядя в пустоту, повторяла глухим скорбным голосом: «Кто виноват? Кто виноват?»

«Не к добру это», – подумал Баташов, проснувшись. Совершив свой туалет, он, сославшись на неважное самочувствие, на завтрак не пошел. Генерал и в самом деле нехорошо себя чувствовал только от одной мысли, что там он может вновь лицезреть ненавистные ему надменные и довольные лица союзничков.

Выпив предложенное заботливым официантом кофе, генерал начал складывать разбросанные по комнате вещи в чемодан, чтобы по окончании аудиенции у главнокомандующего тотчас отбыть на поезде, который отправлялся в полдень на Белосток, где располагался штаб Северо-Западного фронта. Он чувствовал, что только там, с головой уйдя в работу, сможет наконец-то избавиться от всех этих мрачных мыслей, навеянных ему довольно неприятными событиями, происходящими в Ставке.

6

В назначенное время генерал Баташов подошел к салон-вагону великого князя, где его встретил адъютант, моложавый полковник-драгун.

– Ваше превосходительство, его высочество верховный главнокомандующий действующей армии ждет вас в своем рабочем кабинете, – доверительно, словно большую тайну, сообщил он и, легко перепрыгивая через две ступеньки, заскочил в тамбур. Баташов последовал за ним.

Пройдя через просторный салон, пропахший духами и спиртным, адъютант остановился у двери, ведущей в кабинет великого князя. Постучавшись, он широко распахнул дверь, пропуская генерала вперед.

Увидев Баташова, главнокомандующий в форме лейб-гвардии гусарского его величества полка с явно бросающимся в глаза Большим крестом французского ордена Почетного легиона на лацкане мундира вальяжно встал из-за стола и, мрачно взглянув на гостя покрасневшими глазами, громогласно произнес:

– Вот мы и свиделись, генерал. Вы оказались правы, когда предлагали создать в западных военных округах резерв для формирования в случае войны армейских разведывательных и контрразведывательных отделений. Признаюсь откровенно, а вы, наверное, знаете, что я очень не люблю это делать, что не только Генеральный штаб, но и я про-счи-та-лись. – Слово «просчитались» он произнес по слогам, чтобы особо выделить его. – Да что греха таить, просчитались, надеясь на скоротечные боевые действия. По всем расчетам Генерального штаба, война должна была продлиться несколько месяцев и завершиться нашей блестящей победой. Предполагалось, что она будет характерна быстрым перемещением войск, громкими сражениями, высокой маневренностью. При этом, как уверял нас Генштаб, решающее значение приобретут первые же битвы. Никто не предполагал затяжного конфликта. Поэтому у нас уже сегодня не хватает не только орудий и ружей, но и снарядов, и патронов к ним. Единственно, что в этой ситуации подает надежду лишь то, что просчитались не только мы, но и германские стратеги, планировавшие блицкриг. Молниеносной войны у них тоже не получилось! Но за это мы заплатили слишком высокую цену! – Великий князь молча направился к закрепленной на стенке вагона карте. – Да! Слишком дорогой ценой, досталась нам эта стратегическая победа в Галиции. И пусть командующий Юго-Западным фронтом генерал Иванов не обижается, но я скажу вам прямо, как офицер офицеру, что победоносное шествие его армий стало возможным во многом благодаря тому, что 8-я немецкая армия завязла в боях с армиями Северо-Западного фронта…

«Удивительный человек этот великий князь, – подумал Баташов, – вчера до полуночи пил, гулял, а наутро как огурчик, словно ничего и не было, только глаза и выдают. И после всего этого он так глубоко и здраво рассуждает…»

– Евгений Евграфович, вы меня не слушаете, – обиженно промолвил великий князь.

– Нет, что вы, Николай Николаевич, я слушаю! – мгновенно среагировал на вопрос застигнутый врасплох генерал. – Я внимательно вас слушаю.

– Я недавно пытался проанализировать причины нашего поражения, и знаете, к какому выводу пришел? Оказывается, немцы превосходят нас не в силах и средствах, а в довольно разветвленной разведывательной сети, как глубинной, так и тактической…

– Вы правы, ваше высочество, я тоже думал об этом. И тоже пришел к такому же выводу. Больше того, я уверен в том, что, если бы в окружении командующих этих армий был бы хоть один толковый контрразведчик, разве мог бы он позволить общаться между собой с помощью давно устаревших кодов, а зачастую и открытой радиосвязью? Генерал-квартирмейстер Данилов рассказывал мне о десятках перехваченных и расшифрованных наших радиограмм, которые были найдены среди штабных документов внезапно отступивших немецких корпусов. А это говорит о том, что враги знали о каждом нашем шаге. Именно поэтому сегодня необходимо расширить диапазон секретных сведений, которые следует беречь как зеницу ока. Новейшие технические средства, радиоперехватчики, усовершенствованные воздушные шары, самолеты сделали привычную работу шпионов, лазутчиков как с нашей, так и с другой стороны малоэффективной. Пока в нашем Генеральном штабе пылились под сукном мои предложения по реорганизации и укреплению контрразведки, немцы под руководством своего нового шефа, подполковника Вальтера Николаи, многократно расширили эти службы, оснастили их самыми современными средствами ведения разведки и контрразведки. И вот теперь мы вынуждены пожинать плоды нашей, мягко говоря, недальновидности. Что и говорить, если даже в нынешнем Положении по контрразведке есть рекомендации о том, как противодействовать шпионажу противника с помощью голубей, воздушных шаров, но нет и намека на контрразведывательное обслуживание всего комплекса новейших средств ведения войны – радио, телеграфа, шифров, секретного делопроизводства, а также целого круга специалистов, причастных к этому делу…

– Да, мне что-то говорил об этом Юрий Никифорович, – поморщился великий князь, – и тогда я вспомнил про вас, про ваши предложения, представленные государю императору. Думаю, что теперь генерал-квартирмейстер Ставки больше не будет класть под сукно ваши проекты, а станет активно вам помогать!

– Генерал Данилов дал мне карт-бланш, – удовлетворенно произнес Баташов, – но сегодня этого мало. Деятельность военной контрразведки до того сложна, особенно в вопросах предоставления доказательной базы, что многие дела на вражеских агентов, которых я еще до войны подверг аресту, попав в суды, в силу несовершенства некоторых российских законов попросту оказались несостоятельными…

– Как все же это могло произойти? – искренне удивился верховный главнокомандующий.

– Вследствие того, что, согласно инструкции, которая должна неукоснительно соблюдаться и сегодня, начальникам контрразведывательных отделений «…необходимо принимать все меры, чтобы секретные агенты ни в каком случае не обнаруживали бы своего участия в работе контрразведки и никоим образом не выяснили своей роли на предварительном следствии и суде…» – наизусть зачитал требуемый параграф Баташов, – в то время как возбуждение уголовных дел за шпионаж и ведение судебного разбирательства по этим делам без участия контрразведчиков и их агентов практически бессмысленно. Отчасти именно из-за этого большинство «шпионских» дел не доходило до суда, а запятнавших себя иностранных подданных просто высылали за пределы страны. Так, из 150 шпионов, выявленных контрразведкой Варшавского военного округа, осуждены были только 29…

– Не продолжайте больше, – грубо оборвал Баташова великий князь, – у меня от этой правовой казуистики просто голова идет кругом. Вы лучше представьте ваши предложения для внесения необходимых поправок в закон военного времени и передайте их генералу Данилову. Пусть он лично разбирается в этом сложном деле… А мы поговорим о делах насущных, – после небольшой паузы добродушно пророкотал своим довольно громким голосом великий князь. – Сегодня утром я еще раз проанализировал победную реляцию генерала Иванова, и знаете, что в ней удивило меня больше всего?

Баташов недоуменно взглянул на великого князя.

– Меня очень удивило огромное количество пленных, взятых нами в Галиции, большинство из которых сдались добровольно, бросая оружие еще во время сражения. Я знаю, что вы вплотную работали против австро-венгерской армии, так извольте мне объяснить этот феномен.

– Здесь нет ничего удивительного, – со знанием дела ответил Баташов, – причина зиждется в основе комплектования австро-венгерской армии, где большую часть составляют славяне, австрийцев же там меньше трети, и в большинстве своем это офицеры, солдаты-славяне, которых в армии больше половины, подчиняются из-под палки. И как только появляется хоть малейшая возможность сложить оружие, они этим непременно пользуются, сотнями, тысячами сдаваясь в плен…

– Да, это ближе к истине, – согласился великий князь, – генерал Иванов в своей реляции тоже обратил внимание на то, что в полосе наступления его армий сдавались в плен в основном нижние чины, офицеров среди них почти не было.

Подойдя к карте, великий князь указал рукой вглубь германской территории и, победоносно взглянув на Баташова, высокопарно заявил:

– Следующий год будет для нас периодом победоносного шествия действующей армии вглубь территории противника. Вот здесь и здесь мы расчленим группировки врага и выйдем к Вене и Берлину. Тем самым заставим Германию и Австро-Венгрию капитулировать…

– Но по данным разведки, немцы накапливают свои силы в Восточной Пруссии, чтобы выбить наши войска со своей территории…

– Им это не удастся, – оборвал размышления генерала великий князь и, высокомерно взглянув на него, сухо добавил: – Я не потерплю пораженческих настроений в войсках.

Выразив на своем холеном лице искреннее недовольство, Николай Николаевич повернулся к генералу спиной, сосредоточив все внимание на карте.

Баташов промолчал. Он прекрасно понимал, что стратегический план военной кампании 1915 года, только что в общих чертах озвученный главнокомандующим, далек от совершенства и не учитывает всех тех сюрпризов, которые германские и австро-венгерские армии готовят, соблюдая высочайшую секретность. Конечно, Баташову было больше по душе предложение, подготовленное Генеральным штабом и одобренное государем императором. Этот стратегический план предполагал нанести в 1915 году решающий удар по Австро-Венгрии и Турции, проведя одновременно десантную морскую операцию с целью захвата черноморских проливов. Захватив проливы Босфор и Дарданеллы, Россия тем самым приобретала неограниченную власть не только над Востоком, но и над Европой. Неужели великий князь не знал об этом, отклонив предложение Генерального штаба?

Баташову хотелось спросить об этом верховного главнокомандующего, но, помня о его вздорном характере, решил не «будить спящую собаку», тем более что изменить что-то в планах действующей армии уже было невозможно. Полным ходом шла передислокация войск, которые готовились к очередному наступлению в Восточной Пруссии.

Великий князь, закончив изучать карту, с озабоченным видом повернулся к Баташову:

– А что вы можете предложить из опыта вашей довольно плодотворной деятельности в Варшавском военном округе здесь, в Восточной Пруссии? – спросил неожиданно верховный главнокомандующий, явно намереваясь застать генерала врасплох.

– Прежде чем представить свои соображения, я бы хотел проинформировать вас о настоящем и будущем агентурной деятельности противника, – убежденно ответил Баташов, чем вызвал у великого князя искреннее удивление. – В настоящее время разведшколы противника, расположенные в Вене, Кракове и Кошице, форсированно готовят для засылки на нашу территорию профессиональных шпионов, по имеющимся у меня данным, общей численностью до ста человек. Кроме этого, к засылке в прифронтовую полосу немцы и австрийцы готовят агентов и из числа наших солдат и офицеров, попавших в плен и ими завербованных. Но как показывает практика, попадая на нашу территорию, они тотчас идут с повинной в контрразведку. Таких может набраться по всему фронту до тысячи человек.

– Вы считаете, что все из плененных противником солдат и офицеров явятся в контрразведку?

– Думаю, не все, но большинство, – твердо сказал Баташов.

– А как же выявить из их числа тайных вражеских агентов? – с нескрываемым любопытством спросил великий князь. – Ведь насколько мне известно, из плена самостоятельно возвращаются самыми различными способами тысячи офицеров и нижних чинов.

– Существует уже давно отработанная система фильтрации, – уверенно начал объяснять Баташов, – но я не хочу отвлекать ваше время на подробности, скажу лишь главное. Для того чтобы фильтрационные пункты могли постоянно и плодотворно работать, нужны специально подготовленные люди из числа офицеров армии, жандармского корпуса, а также Отдельного корпуса пограничной стражи. Самый сложный вопрос – привлечь к работе в контрразведке армейских офицеров. Вы же знаете, что менталитет кадрового офицерства изначально негативен по отношению к любому виду оперативного розыска, и особенно в своей среде. Все это и сейчас затрудняет выявление завербованных иностранными спецслужбами офицеров в нашей армии.

Слушая генерала, великий князь присел за стол и, обхватив свою огромную голову руками, задумался.

– Чем я еще могу вам помочь? – высокомерным голосом промолвил он, окинув генерала вызывающим, полупрезрительным взглядом и в то же время прикрывая рот от зевка.

– Для плодотворной деятельности военной контрразведки, – продолжал генерал ровным голосом, с трудом сдержав себя от выпада в сторону высокомерного и довольно равнодушного взгляда великого князя, – насущно необходима разработка и утверждение ряда наиважнейших документов. Прежде всего таких, как «Наставление по контрразведке в военное время» и «Инструкция наблюдательному агенту по контрразведке». При наличии таковых КРО будут повсеместно узаконены и уже начнут работать в правовом поле.

– Это не ко мне, а опять же к Юрию Никифоровичу, – властно промолвил великий князь и, изобразив на лице болезненную улыбку, добавил: – Уж очень много, Евгений Евграфович, вы мне сегодня наговорили. У меня от ваших предложений и просьб голова вспухла. Нельзя быть таким назойливым. Лучше рассказали бы мне какую-нибудь новую байку или анекдот про евреев пархатых, тогда бы и посмеялись вместе, развеялись…

– Я больше не имею чести вас утруждать, – обиженно промолвил Баташов, явно задетый за живое небрежно брошенными обидными словами верховного главнокомандующего. – Честь имею! – звонким голосом произнес он, намереваясь тотчас удалиться.

– Ну что вы, генерал, – великодушно промолвил великий князь, – вы что, обиделись на меня? Зря. Не верьте тем, кто говорит, что я человек несдержанный, грубиян и матерщинник. Просто я не люблю тех, кто старается переложить свои заботы на меня, и говорю об этом прямо, как офицер офицеру. Тех, кто становится особенно назойлив, бывает и пошлю по-русски куда подальше. С ними я иногда бываю жесток. Что поделаешь, иначе нельзя. А вас я уважаю, потому что не о себе и своих близких хлопочите, а за дело, от которого, может быть, во многом будет зависеть успех всей предстоящей военной кампании. Если у вас возникнут вопросы, не решаемые генерал-квартирмейстером Ставки Даниловым, я разрешаю обращаться лично ко мне.

Великий князь вышел из-за стола и протянул на прощание руку.

– Прощайте, Евгений Евграфович! И дай вам бог военного счастья и удачи, чего так не хватает мне, – с грустью в голосе промолвил верховный главнокомандующий, провожая Баташова до двери.

Выйдя из салона-вагона великого князя, Баташов сразу же направился вдоль железнодорожной насыпи в лес. После тяжелого кабинетного воздуха, насыщенного винными парами и запахом кожи, исходящей от новеньких огромных сапог великого князя, ему так захотелось глотнуть свежего воздуха, побыть наедине с собой. В сосновом бору было тихо, только звонко пищали спрятавшиеся в высоких кронах сосен птицы да шумел запутавшийся в густом частоколе деревьев ветер. Прислонившись спиной к самой огромной сосне, Баташов глубоко вздохнул. Стойкий аромат хвои, настоянный на осеннем ветру, лечебным бальзамом прошелся по душе, возвращая спокойствие и ясность мысли.

Он невольно сравнил двух Романовых, достигших в России высшей светской власти, административной и военной. Какими разными были эти люди. В чем-то они дополняли друг друга, а в чем-то сильно разнились. Он вдруг вспомнил слова незабвенной Агафьи Тихоновны из гоголевской «Женитьбы»: «Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича, да взять сколько-нибудь развязности, какая у Балтазара Балтазарыча, да, пожалуй, прибавить к этому еще дородности Ивана Павловича – я бы тогда тотчас же решилась».

«Воистину это и про Романовых писано, – подумал вдруг он, – бедная Россия, и выбора-то у нее больше никакого нет. Вокруг одни Никаноры Ивановичи, Иваны Кузьмичи, Балтазары Балтазарычи, Иваны Павловичи, люди-то в общем-то неплохие, но отнюдь и не выдающиеся, не орлы, одним словом! Не великие администраторы и военачальники, как их предки, а просто администраторы и военачальники, каких тысячи вокруг! Вот если бы высокомерность и презрительность к людям сочетались в характере великого князя с его огромным военным дарованием и были схожи с презрительностью Наполеона, а его жестокость и грубость были бы жестокостью Мольтке-старшего, то обо всех этих недостатках можно было забыть, сославшись на оригинальность гения. Но в том-то и дело, что за образом «отличного служаки» скрывается весьма посредственный, хоть и подающий надежды стратег, которому, как и его величественному племяннику, Петр Великий не доверил бы и управления своим ботиком, а не только некогда победоносной российской армией».