Разрываясь между множеством дел и обязанностей, Дороти Дэй большую часть взрослой жизни не знала покоя. Иногда она даже задумывалась о том, чтобы оставить работу в газете. «Мир слишком тяжело воспринимать изнутри “Католического рабочего”. Мир страдает и гибнет. А я в КР не страдаю и не гибну. Я пишу и говорю об этом». Дороти думала и о том, чтобы уйти с авансцены — устроиться в больницу медсестрой, найти себе комнату, лучше всего рядом с церковью: «Там, в одиночестве города, жить и работать с бедными и учиться молиться, работать, страдать, молчать».

В конце концов она решила не уходить. Она выстроила ряд сообществ вокруг газеты, ночлежек и сельских коммун. Эти сообщества были ее семьей и ее радостью.

«Писать для газеты, — признавалась она в колонке в 1960 году, — это акт единения. Это письмо читателям, которое успокаивает, утешает, помогает, советует и просит того же от них. Это часть нашего человеческого взаимодействия. Это выражение нашей любви и внимания друг к другу».

Она не раз возвращалась к этой теме, пытаясь справиться со своими внутренними метаниями между одинокой натурой и стремлением к людям. «Единственный в этой жизни ответ на одиночество, которое мы все обречены испытывать, — это сообщество, — писала она. — Жить вместе, работать вместе, делиться, любить Господа и ближнего и жить рядом с ним в сообществе, чтобы показывать свою любовь к Нему». В финале «Долгого одиночества» она восклицает в приливе благодарности:

Я, бесплодная смоковница, обнаружила себя счастливой матерью многих детей. Не всегда просто быть радостной, помнить о своем долге радоваться. Одни говорят: самое главное в «Католическом рабочем» — это бедность. Другие — что это сообщество. Мы уже не одни. Но финальное слово — это «любовь». Иногда она была, говоря словами отца Зосимы, делом жестоким и устрашающим, и сама наша вера в любовь прошла испытание огнем.

Мы не можем любить Господа, не возлюбив друг друга, а чтобы любить друг друга, надо познать друг друга. Мы познаем Его, преломляя хлеб, и познаем друг друга, преломляя хлеб, и мы уже не одни. Рай есть пир, и жизнь тоже есть пир, даже с коркой, если есть общность.

На первый взгляд кажется, что Дороти Дэй занималась такой же благотворительностью, к какой сегодня призывают молодежь: подавала суп, предоставляла крышу над головой. Но на самом деле ее жизнь строилась на иных основах и шла совсем в других направлениях, нежели жизнь многих сегодняшних благотворителей.

Движение «Католического рабочего» ставило своей задачей облегчение страданий бедных, но не в этом была его главная цель или основополагающий принцип. Главная идея заключалась в том, чтобы создать образец, модель мира, живущего по евангельским заветам. Участники движения вступали в него не только для того, чтобы помогать бедным, но и чтобы справиться с чувством собственного несовершенства. «Ложусь спать с вонью немытых тел. Никуда не укрыться, — писала Дэй в дневнике. — Но Христос родился в хлеву, а хлев без грязи и вони не обходится. Если Пресвятая Дева это вынесла, вынесу и я».

Как писал журналист Ишай Шварц, для Дороти Дэй «любое значимое действие обретало свою значимость только от связи с Божественным». Каждый раз, когда она находила для кого-то одежду, это был акт молитвы. Дэй отвращала «идея отмеренной благотворительности», которая принижает и оскорбляет бедных. Для нее каждый акт служения был жестом, обращенным к бедным и к Богу, удовлетворением внутренней потребности. Дороти Дэй считала необходимым, пишет Шварц, «принимать бедность как личную добродетель», как способ достичь единения с другими и приблизиться к Богу. Отделять служение сообществу от молитвы означало бы отделять его от основополагающего смысла.

Одиночество, страдания и боль, которые выносила Дороти Дэй, отрезвляют любого, кто читает ее дневники. Неужели Бог требует таких трудностей? Разве не отказалась она от слишком многих простых радостей мира? В каком-то смысле да. Но с другой стороны, это обманчивое впечатление: не стоит во всем полагаться на ее дневники и ее слова. Как многие другие, Дороти Дэй в дневниках была более мрачной, чем в повседневной жизни. Когда она чувствовала себя счастливой, она не делала записи, а занималась делами, которые приносили ей радость. Она писала, когда тягостно о чем-то размышляла, и исследовала в дневнике источники своей боли.

Если читать ее дневники, то создается впечатление, что почти каждый день был для нее беспросветной мукой; однако в рассказах современников Дороти предстает в постоянном окружении детей и близких друзей, как часть сплоченного сообщества. Как говорила одна из ее почитательниц Мэри Латроп, «она обладала удивительной способностью к близкой дружбе. Поистине удивительной. Каждая дружба была для нее особенной, а друзей у нее было очень, очень много — людей, которые ее любили и которых любила она».

Современники вспоминали ее страстную любовь к музыке и чувственным радостям. Как писала Кэтлин Джордан, «у Дороти было глубокое чувство прекрасного. <…> Я иногда прерывала ее во время оперы [когда она слушала передачи из Метрополитен-оперы по радио]. Я входила и заставала ее практически в экстазе. Это многое говорило о том, что для нее означала настоящая молитва. <…> Она часто говорила: “Помни, что говорил Достоевский: красота спасет мир”. Мы это в ней видели. Она не разделяла естественное и сверхъестественное».