В эту ночь он не мог сомкнуть глаз. Лихорадка миновала, оставив после себя лишь тягостную слабость и туман в голове. И то, и другое мешало приведению в порядок перессорившихся друг с другом мыслей и чувств. Все последние дни для Сергея было мучительным общество Эжени. Ее травы значительно поспособствовали его выздоровлению, но ему было бы легче провалиться в горячечный бред, нежели играть с этой женщиной в ту низкую игру, которую поручил ему Владимир Львович. Душа Сергея раздваивалась. Он видел искреннюю заботу и ласку Эжени, и хотел любить ее, как раньше, говорить с ней, не таясь. Но не мог, помня, что она обманула его, обманывала все эти годы. Хотел задать ей все те вопросы, что огнем жгли его сердце, выплеснуть свой гнев, добиться ответа, как она могла быть столь вероломной. Но боялся вновь встретить ложь и сорвать намеченный Борецким план. Оставалось лгать самому… Делать вид, что все осталось по-прежнему, принужденно улыбаться… Нестерпимое лицемерие! Как только люди могут жить так целые годы! Целую жизнь!

И этот князь… Такой же лицемер. Что за план родится в его темной душе? И неужели стать теперь лишь слепым орудием этого плана? Ведь план Борецкого не будет честен, потому что бесчестен сам князь. Значит, опять умножение лжи? Умножение подлости? Нет, так не должно быть. На этот раз все будет по чести, по правде. Довольно сводящей с ума раздвоенности! Люди-оборотни с двумя душами, о которых рассказывали сказки старухи-странницы, оказывается, есть на самом деле. И им легко жить двумя жизнями! Но у простого моряка Безыменного жизнь одна. И душа одна. И поступит он так, как эта единственная душа велит.

В таком разброде, более походя на сомнамбулу, нежели на здравомыслящего человека, Сергей вышел на улицу среди ночи. Свежий ветер, долетавший с моря, немного освежил его. Помилуй Бог, из-за всей этой истории он уже столько времени не поднимался на свой корабль! И впервые был скуп на слова в письмах к Юлиньке, не смея и ей поведать наболевшее… Так не может продолжаться дольше. Иначе и впрямь можно повредиться рассудком. Двоедушная жизнь естественна для оборотней, но для обычных людей раздвоение души — это болезнь.

К черту князя с его планами… К черту Эжени… Сергей не будет больше ждать указаний и объяснений. Он сам положит конец этой истории. И лишь один человек нужен ему для этого…

А ночь — хороша! Светло как днем, благодаря неусыпной луне и мириадам звезд, усеявших небесный океан… Он, хорошо знавший астрономию, всегда любил смотреть на звезды, различать в их лабиринтах контуры знакомых созвездий. Но теперь не смотрели глаза на небо, а все-то — под ноги…

Вот и до центра города дошел — прояснело в голове от прогулки, и бодрость утраченная вернулась. Значит, верно курс взят. А верный курс и несгибаемая воля из самых грозных штормов выведут — и на море, и в жизни.

Заметив возвращавшийся откуда-то запоздно экипаж, Сергей остановил его. Хотя извозчик и его кобылка были уже немало утомлены, все ж удалось сговориться за тройную плату о поездке на окраину города.

— Только не взыщи, барин. Туда я тебя свезу, а обратно — как знаешь, — предупредил извозчик.

— Мне и нужно лишь в одну сторону, — ответил Сергей.

— Припозднился ты, барин, до крали-то своей!

Безыменный пропустил это замечание мимо ушей. Всю дорогу он чувствовал себя спокойно и уверенно, чего уже давно не бывало. До места, названного князем, добрались еще затемно. Заря только-только пробуждалась, окрашивая горизонт робкими лиловыми отсветами.

Отпустив извозчика, Сергей подошел к одинокому дому. Не рыбацкая лачуга, конечно, но все равно жилище весьма убогое. Всего один этаж, крыша кое-как покрыта… Кажется, что дом заброшен, и в нем нет ни души. Однако, князь не мог ошибиться.

Одно из окон было приоткрыто, и Безыменный решительно шагнул к нему. Отступать поздно. Дело должно решиться сегодня! Сергей открыл створки пошире, и легко проник в комнату. Луна как раз в это время скрылась за набежавшей тучей, и Безыменной на несколько мгновений замер, привыкая к темноте.

— А не кажется ли вам, сударь, что в дом гораздо удобнее входить через дверь, нежели через окно? — послышался ровный голос.

Сергей вздрогнул, и в тот же миг комнату осветил огонь вспыхнувшей спички. Спичку держала рука сидящего в глубоком кресле человека, лица которого невозможно было разглядеть. Человек зажег свечу, а затем поднес догорающую спичку к трубке, которую держал во рту.

— Вы?! — Безыменный изумленно отступил на шаг.

Перед ним сидел старик-»странник», который помог ему недавно, когда ему сделалось дурно на улице… Теперь он был одет совсем иначе. Белая шелковая сорочка, светлые панталоны, темно-зеленый бархатный халат… И эта трубка, украшенная затейливой резьбой, и дорогие перстни на руке… Только борода и длинные до плеч волосы, как ни странно, были теми же.

«Странник» зажег еще несколько свеч, и в комнате сделалось светло, как днем. Теперь Сергей мог ясно разглядеть его. Нет, он не стар еще… Смуглое лицо моложаво и было бы даже красиво, если бы не шрам и борода. Красивый изогнутый нос, умные, смотрящие прямо глаза… Глаза разных цветов — вот, дьявольщина!

— Полагаю, любезный Сергей Иванович, вы явились сюда в столь ранний час не с тем, чтобы поблагодарить меня за помощь? — вновь заговорил хозяин. — Вижу, вы уже совсем поправились. Рад этому.

— Вы — Курский? — тихо спросил Сергей.

— Во всяком случае, так меня часто называют последние четверть века.

— Значит, это не ваше настоящее имя…

— Для вас это имеет значение?

— Для меня, как оказалось, имеет значение все, что связано с вами!

— Не преувеличиваете. Скажите лучше, зачем вы пришли?

— Чтобы убить вас или погибнуть самому.

— Вот как? Боюсь, что вам не удастся ни то, ни другое. Видите ли, любезный Сергей Иванович, я дал слово Эжени, что мы оба останемся живы, — Курский чуть улыбнулся и склонил голову набок.

— Она ваша любовница, не так ли?!

— Какая пошлая банальность… Разочарую вас. Эжени всегда была моим бесценным другом, помощницей, но ничем иным. Может быть, вы все-таки желаете что-то еще? Кроме крови?

— Вы так уверены, что вам удастся сдержать слово? — спросил Безыменный, раздраженный насмешливым тоном Курского.

— А вы полагаете, что сможете принудить меня к обратному? Вы же благородный человек, а, стало быть, не станете стрелять в безоружного. Я же пистолета не возьму, так как в противном случае вы неизбежно умрете, чего бы мне не хотелось.

— Меня предупреждали, что вы прекрасный стрелок, — кивнул Сергей. — Я же напротив. Однако, в этой комнате есть другое оружие, — он указала на висевшие на стене сабли.

— Вам очень хочется размяться после болезни? Ну, что ж, попробуйте.

Безыменный снял со стены оба клинка и протянул один из них Курскому:

— Не желаете ли выйти из дома?

— Мне вполне удобно и здесь, — ответил тот, не выпуская изо рта трубку и задумчиво крутя в левой руке саблю.

— Вы левша?

— Можно сказать и так… Что ж, начинайте вашу игру, юноша. Я не буду вам ее портить.

— Позвольте, вы не сочтете должным даже подняться? — возмутился Сергей.

— А зачем? — пожал плечами Курский. — Мне вполне удобно в этом кресле. Нападайте же. Кто знает, может, вам удастся заставить меня встать?

Наглость этого человека переходила все меры. Он был настолько уверен в себе, что даже не считал нужным встать! Посмотрим же! Стрелком Сергей был посредственным, но в фехтовании слыл одним из лучших в корпусе.

Должно быть, со стороны выглядело нелепо, как в полутемной маленькой комнате молодой офицер с саблей бросается в атаку на сидящего перед ним в халате пожилого господина, но Безыменный был слишком разъярен, чтобы оценить ситуацию со стороны.

Его первую атаку Курский отбил с легкостью, даже как будто лениво. Так же произошло и со следующей. Противник не выпускал изо рта трубки, не менял своего положения, лишь левая рука с зажатым в ней клинком делала резкое и точное движение и отражала удар. Так продолжалось четверть часа.

— Вы не устали, Сергей Иванович? — осведомился Курский. — Вы ведь еще не совсем здоровы. Как бы ваша лихорадка не возобновилась. Эжени была бы очень рассержена на меня в этом случае.

— Оставьте ваши издевательства! Защищайтесь!

— Так ведь я и защищаюсь. Однако же, признаюсь, меня немного утомила эта мальчишеская забава, поэтому сейчас я покажу вам мою коронную защиту…

Что произошло дальше, Сергей толком не успел понять. Блеснула в отблесках свечей сабля Курского, и в тот же миг его собственный клинок отлетел в дальний угол комнаты. Безыменный хотел бросится за ним, но сабля противника преградила ему путь:

— Может, все-таки хватит ребячиться? Нападать на человека сразу, не удосужившись даже порядком свести знакомство — это глупо. Спрашиваю еще раз: желаете ли вы что-нибудь, кроме крови?

— Вы правы! Я желаю правды! — воскликнул Безыменный, чувствуя, что Курский при всей его наглости прав, а сам он неуместно распалился.

— А вот это желание мне нравится значительно больше. Но, выходит, вы не доверяете милейшему Владимиру Львовичу?

— С некоторых пор я не доверяю никому!

— И очень правильно делаете! — кивнул Курский. — Послушайте доброго совета, доверять нельзя никому.

— Вы смеетесь? Издеваетесь надо мной?

— Ничуть. Я вполне серьезен. Если вы пришли за правдой, то спрашивайте все, что желаете знать. Даю вам слово чести, что отвечу на них со всей откровенностью.

— Каково ваше настоящее имя?

— Меня зовут Виктор Половцев. Я дворянин и офицер. Верой и правдой служил моему Государю на полях сражений и за их пределами.

— Что же заставило вас оставить карьеру?

— Ложь. Меня обвинили в преступлении, которого я не совершал, люди, боявшиеся что я раскрою их замыслы… Я вынужден был бежать и начать новую жизнь под другим именем.

— И я должен верить вам, что вы не уголовный преступник?

— Мне? Разумеется, нет. Но Государю — безусловно, — Курский кивнул на стоявший рядом письменный стол. — Выдвиньте верхний ящик, в нем вы найдете гербовую бумагу с печатью — ознакомьтесь с нею.

Сергей шагнул к столу и, достав указанный документ, быстро прочел его. Бумага была заверена самим Императором! Безыменный утер выступившие на лбу капли пота. Этот человек, оказывается, имел покровителя в лице самого Царя… Но Государь не стал бы покровительствовать преступнику. Или он обманул и Государя?

— Что еще вы хотите узнать?

— Я хочу узнать, как Эжени помогла вам отправить на тот свет княгиню Борецкую, заменившую мне мать!

— Я не снимаю с себя вины за кончину княгини. Но разве моя вина больше, чем вина ее мужа и сыновей? Разве не они истерзали ее сердце своими безобразиями? Так отчего же вы обвиняете меня?

— Вы сделали так, что старый князь решил оставить семью, что он обезумел!

— Я лишь поставил на его пути искушение, прочее — следствие его собственной распущенности. Или же вы полагаете, что я с пистолетом у виска заставил его учинить тот неслыханный скандал? Что до Эжени, то ее и вовсе не в чем винить. Она была искренне привязана к княгине, утешала ее, как могла, облегчала ее страдания.

— И доносила вам обо всем, что происходило в доме!

— Да, это так. И в этом заключалась ее помощь мне.

— Она помогала вам в вашей мести… Но за что? За что вы так ненавидели Борецких?

— За то, что они отняли у меня все то, что я любил… Мой дом. Мою мать. И мою женщину! Ваш приятель князь Владимир с ведома отца подделал бумаги о том, что мой отец якобы не выплатил старому князю долг. По этой бумаге наше имение перешло в собственность Борецких. Моя мать не выдержала этого горя, ее сразил удар. А женщина, которую я любил… — рука Курского судорожно стиснула трубку. — Она была всего лишь крепостной, но я собирался жениться на ней вопреки всему. Я был под арестом, когда все произошло. Я ничего не знал и ничего не мог сделать…

— Что с ней случилось?

— Князь Михаил увез ее из нашего дома и держал у себя, взаперти, глумясь над ней вместе со своими мерзавцами-дружками. Она сошла с ума после этого! Слышите вы?! Я нашел ее годы спустя в сумасшедшем доме и, забрав оттуда, до самой ее смерти заботился о ней… Только Эжени могла смягчить ее страдания, успокоить ее… И после этого вы, сударь, будете обвинять меня в том, что я уничтожил этот проклятый род?! Да я бы уничтожил их еще тысячу раз…

Он не лгал ни единым словом. Сергей видел это по нервному тику, вдруг исказившему прежде насмешливое лицо Курского, по тому, как задрожала отбросившая трубку рука.

— У вас есть еще вопросы? — спросил он глухо.

Безыменный не отвечал. Он пытался представить себя на месте этого человека, потерявшего все по чьей-то злой и коварной прихоти. Нет, никакие деньги, никакая власть не сможет искупить этого… И всякая месть… оправдана… Если бы кто-то посягнул на Юлиньку… От одной мысли кровь ударяла в голову! А князь — знал ли, кто этот человек? Вполне возможно… Выходит, он просто использовал память о матери, чтобы сделать Сергея своим орудием? И все прочие его рассказы и обещания такая же ложь?

— Прощайте, Половцев… На прочие вопросы вы все равно не сможете дать мне ответы…

— Их смогу дать я, — послышался голос Эжени.

Взволнованная и бледная, она быстро переступила порог комнаты.

— Спектакль продолжается… — раздраженно бросил Курский. — С вашего позволения, Эжени, доигрываете его дуэтом. А меня достаточно утомили предыдущие акты, — он резко поднялся, но его помощница преградила ему путь:

— Я прошу вас остаться, Виктор, потому что то, что я скажу, касается вас в той же мере, что и Сережу.

— Что ж, коли вы о том просите…

— Вы только что рассказали Сергею о несчастной судьбе Маши…

— Оставьте это, Эжени!

— Но вы не рассказали всего!

— Чего же я не рассказал?

— Того, чего не знали сами, и что я должна была бы понять еще много лет назад.

— Говорите яснее. Вы прекрасно знаете, сколь тяжела для меня эта тема, — потребовал Виктор.

— Маша ждала ребенка…

— Черт возьми, Эжени, вам необходимо было вспомнить об этом?!

Сергей невольно зажмурился. Вот, сейчас и откроется, что он сын такого чудовища, как князь Михаил, плод не любви, а отвратительного преступления…

— Дайте же мне договорить, — взмолилась Эжени. — Вы считали, что то был плод насилия, и судьба его осталась неизвестна, но…

— Но?! — лицо Курского напряглось.

— Это был ваш сын, Виктор! Ваш!

— Боже… Что вы несете, Эжени… Вы сошли с ума?!

— И мальчик не умер и не исчез! Княгиня Борецкая, узнав о злодеянии сына, взяла ребенка на воспитание…

— Взяла на воспитание ребенка этого изверга! Причем здесь я?!

— Притом, что вы слепы, Виктор… — Эжени устало опустилась в кресло. — Взгляните на юношу, стоящего перед вами. Неужели он никого вам не напоминает? Еще когда он был мал, мне чудилось в нем что-то неуловимо знакомое. Но и я была слепа тогда…

— Нет, вы не тогда были слепы, а теперь — безумны! — взорвался Курский. — С меня довольно этих бредней! Слышите?! Довольно!

— Если вам недостаточно просто внимательно посмотреть на него, то попросите его расстегнуть мундир и сорочку… Сережа, сделайте это, прошу вас.

— Но зачем? — смутился Сергей.

— Когда вы лежали в лихорадке, а я ухаживала за вами, я впервые увидела родимое пятно на вашей груди. Виктор, посмотрите на него. И можете проклясть меня навеки, если у вас нет такого же. Когда-то я выходила вас от тяжелой раны. И я запомнила его…

Безыменный расстегнул мундир и сорочку. За окном уже поднималось солнце, и в его лучах нетрудно было рассмотреть то пятно, на которое указывала Эжени. Курский приблизился к Сергею и некоторое время пораженно смотрела на него, затем тряхнул головой:

— Нет, это невозможно! Невозможно!

— Это письмо Владимира Борецкого, — Эжени положила на стол вчетверо сложенный листок бумаги. — В нем он рассказывает о том, как его мать нашла рожденного Машей мальчика и взяла его на попечение. Михаил ничего об этом не знал. Как и старый князь. А Владимиру она рассказала всю правду, будучи слишком потрясенной злодеянием младшего сына.

— Она считала ребенка своим внуком… — вымолвил Курский, стиснув зубы. — И пыталась искупить грех своего выродка-сына…

— Разве это важно теперь? Княгиня спасла вашего сына, Виктор, которого в противном случае, возможно, не было бы теперь в живых. Или уж во всяком случае мы никогда бы не нашли его, не узнали о нем. Сережа! — обратилась Эжени к Безыменному. — Когда вы бредили, то вспоминали князя Борецкого, негодовали моему обману и пытались угадать, кто ваш отец… Из этого я поняла, что говорил вам Владимир Львович, поняла и вашу муку. Теперь вы можете быть спокойны. Вы сын прекрасного и достойнейшего человека, которого жестокость собственной судьбы подчас заставляла самого быть жестоким. Но вы не станете упрекать его за это, зная, что пришлось пережить ему и вашей несчастной матери. К тому же вы теперь сами знаете желание мести, с которым вы пришли в этот дом. Ваша мать была чистейшей и замечательной женщиной. Большая часть ее жизни была адом, но даже в этом аду, под гнетом безумия в глубине своего сердца она сохранила любовь к вашему отцу. И вы — плод большой и настоящей любви, пронесенной вашими родителями через всю жизнь.

Слезы катились по бледным щекам Эжени во все время этого монолога. Сергей же не находился, что сказать или сделать. Он не смел поднять глаз на человека, которого час тому назад хотел убить, и который теперь оказывался его отцом. А тот стоял перед ним, точно окаменев, и не сводил с него взгляда. Безыменному хотелось броситься на колени перед Эжени, просить у нее прощенья, целовать ее руки. Но под тяжелым взглядом Курского он и сам точно онемел, не решаясь что-либо сделать. Все произошедшее казалось ему невозможным, похожим на лихорадочный бред. Лежавшее на столе письмо Борецкого отчего-то не вызвало у него желания ознакомиться с ним. Не удостоил его своим вниманием и Курский. Для них обоих было довольно и даже избыточно того, что сказала Эжени…

Сергей, наконец, отважился осторожно взглянуть на Виктора. Теперь он вглядывался в его лицо совсем иначе, чем прежде. А ведь Эжени права… Этот продолговатый овал, этот нос и разрез глаз — все напоминало Безыменному собственные черты. Если бы не эта борода и шрам… Сколько раз в эти мучительные месяцы он сравнивал себя с тремя князьями Борецкими, ища схожесть черт и едва ли находя оное! Неужели все тайны раскрыты?

Эжени встала и, подойдя к Курскому, мягко взяла его за правую руку (только теперь Сергей догадался, что рука эта суха, и именно поэтому его недавний противник отбивался от назойливых атак левой…), склонила голову ему на плечо, сказала вкрадчиво:

— Виктор, очнитесь. Теперь все, действительно, кончилось. Перед вами ваш сын. Ваш и Маши сын… Сын, которым вы можете гордиться. Впереди у вас будет много времени, чтобы познакомиться друг с другом, навестить могилу Маши… И вы сможете сделать вашего сына счастливым и сами, наконец, быть счастливым его счастью. Скажите же ему что-нибудь.

И еще одно открытие сделал Сергей, поняв, как трепетно и преданно любит Эжени этого человека. Любит столько лет! И при этом остается лишь «бесценным другом и помощницей», которой не суждено занять места единственной женщины, которую он любил — несчастной матери Сергея…

От слов Эжени Курский словно бы оттаял. Провел рукой по ее плечу, прошептал по-французски:

— Merci pour tout, mon inestimable ami! Je nai jamais de vous rembourser pour ce que vous avez fait pour moi…

Голос его дрогнул, но он тотчас взял себя в руки и, вновь взглянув на растерянного Сергея, произнес:

— Моя жизнь, как уже сказала Эжени, весьма преувеличивающая мои добродетели, была очень жестока, а потому не судите строго мою теперешнюю суровость. Мне трудно сейчас же распахнуть вам объятья и назвать сыном. Думаю, впрочем, и вы не готовы броситься мне на шею… Я хотел бы, чтобы вы хотя бы на несколько дней поехали со мной в наш дом, где похоронена ваша мать. Там, я верю, мы смогли бы узнать друг друга лучше. Я знаю о вас, благодаря Эжени, весьма много. Ну, а вам еще очень многое предстоит обо мне узнать.

Безыменному было также сложно сразу назвать вчерашнего врага отцом.

— Через три дня я должен вернуться к службе, — неуверенно ответил он. — Конечно, я мог бы попросить…

— Не нужно никого просить, — прервал его Курский. — Служба есть служба. Через полчаса Благоя подаст нам завтрак. Через два часа мы покинем бухту Севастополя и сегодня же будем дома. А через три дня вы подниметесь на палубу своего корабля. Если, конечно, ваше здоровье не препятствует вам после нелегкой ночи уже теперь пуститься в путь.

— Мое здоровье сейчас лучше, чем когда бы то ни было! — воскликнул Сергей.

— Прекрасно, — кивнул Курский, опустив руку ему на плечо. — В таком случае отдохните полчаса, а я дам Благое необходимые распоряжения.

С этими словами он быстро вышел из комнаты. Эжени проводила его взглядом, затем подошла к опустившемуся на стул Сергею, крепко обняла его и, поцеловав в голову, сказала:

— Он полюбит вас, мой милый мальчик. И эта любовь, хотя бы отчасти исцелит его душу. Слава Богу! Иначе он погиб бы, запершись в своих горьких воспоминаниях, отвернувшись от жизни… Вы его спасение. А он — ваше. Он исполнит то, что до сего дня было для вас несбыточным. А я… Я буду бесконечно счастлива за вас обоих…