— Когда-нибудь, мой молодой друг, я объясню вам, отчего покойница-матушка так любила вас…

— Отчего же когда-нибудь, а не теперь?

— Не торопите меня. Есть тайны, о которых трудно говорить. И с которых не стоит вовсе срывать покровы… Однако, я дал вам обещание и сдержу его. Вы узнаете все. Но после, после… Дайте мне время, как дал его вам я.

Этот разговор с князем Борецким не шел у Сергея из головы. Он уверен теперь был, что его связь с княжеским семейством куда теснее, чем милость добрейшей Веры Дмитриевны. Разве уж такой редкий случай, чтобы господа имели бастардов от своих крепостных или иных любовниц низшего сословия? Жуковский был сыном пленной турчанки, и это не помешало ему сделаться высокопоставленной персоной. Должно быть, княгиня, будь она жива, постаралась бы обеспечить положение своего воспитанника, и теперь Сергей был бы не безродным Безыменным, и, кто знает, быть может, имел бы даже право просить руки дочери ближайшего сподвижника Царя…

От этих мыслей мутилось в голове. Днем, на службе, он старался гнать их, ревностно исполняя свой долг, но ночью… Что если он сын одного из князей Борецких? По-видимому, так… Иначе Владимиру Львовичу не было бы так тяжело говорить об этом. Уж не он ли его отец? Очень может быть. В собственном отцовстве признаться всего тяжелее. В законном браке князь не имел потомства и конечно же мог… Хотя в таком случае весьма странная его холодность к Сергею во дни его малолетства. Не имея законных детей, Владимир Львович при всем своем снобизме должен был бы хоть немного интересоваться единственным сыном, желать для него лучшего будущего. Однако, он никогда даже не смотрел в сторону Сергея.

Михаил? В его отцовстве уж точно не было бы ничего удивительного. Этот насквозь порочный человек имел несчетное число любовниц самых разных сословий, а уж сколько случайных женщин побывали в его объятьях, можно было и не пытаться представить. И уж, конечно, такой человек не стал бы обращать внимание на своего бастарда… Таких у него могло быть десяток-другой… Пожалуй, самый вероятный вариант. Хотя и самый неприятный. Уж лучше навсегда остаться Безыменным, чем быть сыном уголовного преступника, под конец жизни сошедшего с ума… А если рассудить с другой стороны, то к чему Владимиру Львовичу таить отцовство брата? Это ни к чему его не обязывает. Или же дело в том, что с подобных тайн не стоит срывать покровы?..

Есть еще старый князь… Но стала бы княгиня так нянчиться с незаконным отпрыском собственного беспутного мужа? Возможно и стала бы. Ведь у нее была добрейшая душа, и она так любила Льва Михайловича, прощая ему все, как большому ребенку. Из всех трех вариантов последний был Сергею наиболее желателен. Во-первых, старый Борецкий единственный не был замаран преступлениями против закона, а, во-вторых, он при всей испорченности своей натуры никогда не был зол, жесток. До крайности испорченный ребенок, который в силу богатства своей семьи имел возможность не взрослеть до старости, удовлетворяя свои капризы. Бывал он иногда и добр, и весел — в такие моменты за этим человеком можно было даже признать очарование, обаяние. Сергей успел запомнить князя в лучшие его годы. Он, хотя и перешагнул тогда полувековой рубеж, но был еще весьма статен, жив, моложав. Всегда щеголем одет, всегда изящен, умеющий прекрасно говорить — истинный светский лев, на которого ровнялись многие подрастающие «львята». Теперь же он, немощный и запертый в доме умалишенных, казался таким просветленным, помудревшим… Пожалуй, Сергей даже смог бы полюбить этого старика, окажись он его отцом. Владимира Львовича не смог бы, не говоря уж о Михаиле.

А старик, должно быть, рад будет обрести заботливого сына. Правда, какой бы из трех вариантов ни оказался верным, решительным образом судьбы Сергея это не изменит. Михаил мертв. Владимир Львович лишен дворянства. А князь признан недееспособным, а, значит, не может признать сына… Значит, остается лишь одна цель — узнать правду. Хотя бы для самого себя. И если кто-то отнял у него семью, то этот кто-то должен за это ответить…

Было еще одно открытие, изводившее Сергея последние дни. Совсем недавно он отправил письмо Эжени, прося ее совета, а вскоре князь Владимир, выдававший имевшиеся у него сведения небольшими дозами, сообщил, что именно Эжени была шпионкой Курского в доме Борецких. Сперва Безыменный не поверил и даже повысил на князя голос, обвиняя его во лжи. Тот, однако, с полным спокойствием привел доводы, доказывающие виновность Эжени…

Стало быть, эта женщина несколько лет пользовалась доверием наивной княгини, чтобы разрушить ее жизнь, ее семью и, наконец, свести ее в могилу… А о нем, Сергее, она проявила такую заботу просто из чувства вины. Замаливала грехи! А он столько лет видел в ней своего доброго ангела! А у него не было никого ближе ее…

Сергею казалось, будто бы он все глубже увязает в какой-то ужасной трясине, где все, решительно все — один сплошной обман, и нет ничего настоящего, чистого. Некому верить…

Ответное письмо Эжени пришло довольно скоро и было каким-то расплывчатым. Однако, суть его сводилась к тому, что не стоит копаться в причиняющем боль прошлом, и не стоит доверять князю Владимиру Львовичу, обиженному человеку с известной репутацией. Боится, что откроется правда? А он так надеялся на ее помощь…

В этот день Сергей впервые сорвался и за пустяковую оплошность наорал на матроса. Срыв не укрылся от доглядчивого глаза Павла Степановича.

— Что же это вы, Сергей Иванович? С матросом этак обращаться никуда не годится. Я вас не узнаю!

Хуже этой укоризны и представить себе ничего нельзя! Покраснел Сергей от стыда под испытующим адмиральским взглядом:

— Простите, Павел Степанович. Неможется что-то, лихорадка бьет. Вот, и сорвался — сам не знаю, как вышло. Больше подобного не повторится!

— Весьма на это надеюсь. Коли лихорадка вас мучит, так сойдите-с на берег, доктору покажитесь. А поднявшись на корабль, извольте-с оставить недомогания за бортом — море нас о них не спросит. Если только дело в лихорадке…

— Точно так, в ней, — поспешно подтвердил Сергей. Ему и впрямь было дурно от избытка тяжелых открытий.

Адмирал, однако же, не слишком поверил заверению. Это Безыменный угадал по его взгляду. Однако, более ни о чем Нахимов не спросил. Лишь пожелал скорее поправиться и отпустил на берег. Должно быть, счел, что причиной всему известная ему несчастная любовь Сергея… Только этого не доставало! Кляня себя последними словами, Безыменный сошел на берег.

Как и просил Владимир Львович, он принес ему письмо Эжени, и тот, внимательно прочтя его, с удовлетворением кивнул:

— Эта женщина станет нашим проводником к злодею! Она одна может привести нас к нему.

— Сомневаюсь, что она захочет.

— Ее желание нам и не нужно. Мы просто выследим ее. Но для этого нужно, чтобы она приехала сюда. Вы должны придумать, что и как написать ей, чтобы она приехала к вам.

— Да что же я напишу? — растерялся Сергей.

— Что угодно! Хоть при смерти скажитесь — главное, чтобы птичка попалась в наши силки! Конечно, я мог бы написать письмо за вас, но вы куда лучше знаете вашу добрую фею, а в письме не должно быть ни тени фальши.

— Как оказалось, я не знаю ее вовсе…

— Увы, мой друг, в мире слишком много лжи и лицемерия. Вы еще молоды, душа ваша чиста — вам еще предстоит узнать изнанку мира и научиться жить с этим знанием.

Вот уж никогда бы не знать… И вправду есть тайны, с которых лучше не срывать покровы. Но если покровы сорваны лишь наполовину, то уже нельзя остановиться — их должно сорвать до конца.

Когда Безыменный вышел из дома, где снимал крохотную квартирку Борецкий, его уже на самом деле лихорадило от волнения. Да и день выдался изнуряюще знойным. Сняв фуражку, Сергей промокнул платком выступивший на лбу пот, расстегнул верхнюю пуговицу мундира. В этот момент его внимание привлек шедший по другой стороне улицы человек. Ему было на вид лет шестьдесят. Длинные с сильной проседью волосы и густая борода обрамляли худое смуглое лицо. Одет незнакомец был в самое простое платье — мужицкая рубаха, препоясанная ремнем, жилет, видавшие виды сапоги… «Наверное, странник… — подумалось Сергею. — Только посоха недостает да мешка. Хотя, если где на постой встал, то к чему ему мешок…»

Странник, видимо, почувствовал на себе пристальный взгляд и повернул голову. Заметив Безыменного, приветливо кивнул ему. Сергей кивнул ответно, и тут почувствовал, что не может ступить и шагу. Голова нестерпимо кружилась. Он прислонился к стене дома, успев заметить, что старик направляется к нему.

— Ваше благородие, что с вами? Вам дурно? — спросил, подойдя.

Вблизи оказалось, что у странника еще довольно моложавое лицо. Хоть и шрамом на правой щеке изуродовано, а все одно весьма привлекательное. И, надо же, глаза разного цвета… Разве бывает такое?

— Вам дурно? Что с вами?

— Нет, ничего… Голова… — пробормотал Сергей.

Старик кому-то махнул рукой, и тотчас подъехала пролетка. Незнакомец помог Безыменному сесть в нее, наказав извозчику:

— Свези, милый, ихнее благородие, куда они скажут. Вишь, занедужили.

Извозчик молча кивнул и тронул поводья. Пролетка тронулась, но Сергей успел расслышать участливое стариковское:

— Поправляйтесь, ваше благородие!

Вот, и не солгал, значит, Павлу Степановичу… И Эжени лгать не придется? Написать, как есть… Ну, почти… Захворал, ни единой живой души рядом… Она, верно, не сможет не откликнуться, приедет. Вот только как вести себя с ней? Как смотреть в глаза, говорить и не подать виду, что ему все известно? Он всего лишь простой моряк, и ему невдомек искусство лицемерия, в котором так сильны и она, и князь… А придется учиться. Тогда князь сможет выследить Эжени, и они раскроют тайну Курского. А после Владимир Львович раскроет и другую тайну, и Сергей узнает, наконец, кто были его родители. И на этом окончится эта проклятая история, и все встанет на свои места… Или почти все…