— Я имею предчувствие, что умру молодым. Я имел это предчувствие, когда мне не было еще 20-ти лет.

— Почему? У тебя здоровье железное.

— Потому что любимцы богов умирают молодыми. Должно быть, вот по этой причине!.. А между тем я люблю жизнь. Она хороша, она прекрасна. Да, жизнь прекрасна!

Эти давние слова Сверчка вспоминались Лауре все траурные дни, в кои всего тяжелее ей было посещать светские вечера, на которых царил удушливый дух сплетен, двоедушия, человеческой мелочности и низости. Когда Пушкин путешествовал по Кавказу, ни одна пуля не задела его, хотя он в силу характера своего рвался именно туда, где они свистели. На Кавказе не убивают поэтов… На Кавказе поэт — брат дервишу, убить которого считается большим грехом. В Европе, а по следам ее и в России к поэтам относятся совсем иначе…

Юный стихотворец по имени Михаил Лермонтов откликнулся на убийство гневными строфами, обличив высший свет. Государь не любил столь резких выступлений, в них чудилась ему тень бунта, незримо преследовавшая его все годы царствования. Буяна, бывшего к тому в офицерском чине, отправили остудить кровь на Кавказ. Пожалуй, оно и лучше? Может, Кавказ не так опасен для поэтов, как столичные салоны?

Лаура отчаянно скучала по своей оставленной родине. А в эту горькую зиму тоска стала обретать черты болезни, первые признаки которой успели встревожить Императрицу, поручившую свою фрейлину заботам доктора Арендта. Участие Императрицы и немногих друзей согревали и ободряли душу. Из-за границы приходили письма Смирновой и Гоголя, коих особенно не доставало теперь… Хворавшая после тяжелых родов Александра Осиповна уехала в Париж вместе с мужем. Гоголь обосновался в Италии. Для него особенно тяжела была утрата. Он не раз говорил, что пишет он, видя перед собой Пушкина, представляя его реакцию на тот или иной эпизод, фразу… Между тем, именно охлаждение между ним и Александром Сергеевичем подтолкнуло его к отъезду. Пушкин не дал в «Современнике» одной из статей «Гоголька», и тот был весьма огорчен и задет этим. Николай Васильевич всегда был слишком импульсивен, слишком подвержен влиянию настроения. Он писал по несколько вещей сразу, многие оставлял неоконченными, другие безжалостно уничтожал. Его профессорская кафедра всемирной истории, выхлопотанная ему наперекор чинам Жуковским и Плетневым, тешила его недолго. Он с обычной горячностью взялся за дело, жаждая просвещать юношество, его первые лекции произвели настоящий фурор, но на том все и оборвалось… Запал потух, лекции стали серыми и будничными, и вскоре педагогическое поприще было оставлено. С еще большим воодушевлением взялся Гоголь помогать Пушкину в издании журнала. Но первое же расхождение охладило его… Он уехал, и Лаура лишилась общества еще одного успевшего стать ей дорогим человека — человека странного, ранимого, но без сомнений прекрасного… Он часами рассказывал Лауре о родной Малороссии, она же живописала ему красоты Грузии. С ним было отчего-то удивительно легко — как ни с кем другим…

Петербург опустел. И Константин, хотя и выслужил уже чин прапорщика, не спешил подавать в отставку. Гордость! Он возжелал теперь явиться в очах общества не прощеным преступником, женившимся на знатной грузинской княжне и фрейлине Ее Императорского Величества, но героем, достойным взять ее в жены. Разгоравшаяся же война с мюридами давала ему очередной шанс стяжать себе должную воинскую славу. Хотя Константин в каждом письме писал, что эта задержка предпринята им лишь ради нее, Лаура не могла понять этого. Или не сознает он, что пока он ищет своей славы, чтобы бросить оную к ее ногам, ее молодость, столь скоротечная у женщин, уходит, а сама она чахнет от тоски?

Впрочем, одно новое утешение появилось у княжны в последнее время. Государь повелел Глинке организовать придворную капеллу — да так только, чтобы певчие не пели итальянцами. Эта капелла и музыка Глинки — радость, возносящая душу к неведомым высотам. Лаура страстно любила музыку, и русский композитор-самородок стал для нее тем же, что тот самый дервиш для диких горских племен. Вслух такого незамужней барышне не вымолвить, но ведь руки, которые способны извлекать, рождать столь потрясающие душу звуки — целовать лишь и только! И ничего зазорного нет в том… Священникам целуют руки, как посредникам меж людьми и Господом. Но гений, самим Богом избранный, разве не посредник тоже? И избранников таких — единицы на всякий век…

Год назад прогремела «Жизнь за Царя» — первая русская опера. И за нее не в умаление Царю Русскому в ноги бы поклониться — Царю русской музыки… Ныне же с робостью приступал он к еще более значимому — к пушкинскому «Руслану…». Глинка надеялся работать над либретто вместе с Пушкиным, но теперь предстояло поднимать эту задачу уже без него. Но Лаура не сомневалась — опера непременно будет написана! И она будет достойна поэмы.

Этим мартовским утром княжне вновь нездоровилось. Нападал жар, кружилась голова от слабости. Арендт рекомендовал смену климата. Всего лучше, заграницей. Но Лаура не хотела уезжать из России…

До полудня княжна провела в постели, а затем, облачившись в уютный капот, села к фортепиано — потешила душу глинкинским «Я здесь, Инезилья», всплакнула о своем…

— Барышня, там вас барин спрашивают, — доложила вошедшая горничная.

— Скажи, что я никого не принимаю нынче, мне нездоровится.

— Я сказала, но он велел передать вам это, — горничная протянула Лауре массивный перстень, который та тотчас узнала.

— Живо помоги мне одеться и пригласи его! — велела княжна.

Этот человек, которого она не видела со дня прибытия в столицу, не мог вдруг прийти просто с дружеским визитом. Значит, случилось что-то важное!

Самум или Виктор, как именовался он за пределами Востока, ничуть не изменился за то время, что княжна не видела его. Тот же прищур темных глаз, столь пугавший ее вначале, та же кошачья легкость движений, тот же бархатный голос. Разве что первые серебряные нити проредили смоль его шевелюры, но это лишь украсило его.

— Вы стали еще прекраснее, княжна, — чуть улыбнулся гость.

— Не лгите. Доктор Арендт пугает меня чахоткой, где уж тут становиться прекраснее.

— Доктор Арендт не Бог. Он, надо думать, гонит вас в какой-нибудь Эмс, где бледные девицы и их почтенные матроны пьют воды от болезни, называемой скука, и присматривают порядочные партии?

— Как вы недобры! — покачала головой Лаура.

— Я справедлив, и этого достаточно. Людям, живущим простой и естественной жизнью, воды не нужны. Равно как и вам, дорогая княжна.

— Вы лучше Арендта знаете, чем лечить мою болезнь?

— Вы сами это прекрасно знаете. И, знайте, светское лукавство, коему вы здесь обучились, вам не идет.

— Да, — вздохнула Лаура. — Вы, как всегда, правы. Я хочу хотя бы ненадолго вернуться в мой дом, к моему саду, моей реке, моим горам… К моим родителям. И я хочу, чтобы тот, кого я люблю и жду все эти годы, был со мной… Я говорю с вами так откровенно потому что, мне кажется, вы наперед знаете все мои мысли, и бесполезно их скрывать.

— Диагноз верен, — кивнул Виктор. — Так в чем же дело? Надо просто воспользоваться необходимым лекарством и мгновенно поправиться.

— Я вас не понимаю…

— А меж тем, я говорю весьма понятно. Завтра вы попросите Ее Величество отпустить вас проведать родителей и набраться сил в родных краях. А послезавтра я буду иметь честь проводить вас туда, откуда привез несколько лет назад.

— А что же будет там?.. — почти шепотом спросила княжна.

— Ваш бель ами сейчас в Тифлисе. Он тоже был немного нездоров, схватил какую-то местную лихорадку, хотя не писал вам об этом, и начальство временно перевело его в штаб. Здоровье его уже не внушает опасений, и, вероятно, скоро он вернется в действующую армию. Мы, впрочем, еще успеем застать его в Тифлисе и…

— И?..

— Церковь, священник, проход вокруг аналоя… — при этих словах по лицу Виктора пробежала непонятная тень.

— Без дозволения Императора?!

— Император не осудит брак двух любящих сердец. Если бы ваш возлюбленный не был до глупости горд, то уже подал бы в отставку, приехал сюда и Государь исполнил бы давно данное обещание… Но если гора не идет к Магомеду, то Магомеду ничего не остается, верно?

— Вы искуситель…

— Самое мягкое наименование нечистой силы, которое мне приходилось слышать по своему адресу. Вот и делай после этого добро людям!

— Нет-нет, я очень благодарна вам, но неужели нужно ехать так внезапно? Уже послезавтра? Я еще очень слаба…

— Дорога к долгожданной цели развеет вашу слабость. А ехать нужно было еще вчера. Ваш будущий муж мечтает скорее вернуться в свою часть и совершить, наконец, подвиг, который его прославит. Да и у меня довольно других более важных дел, кроме устроения вашего счастья.

— Но отчего вы опять решили помочь нам?

— Оттого, что считаю неправильным, когда две любящие души не могут соединиться. Разлука, милая княжна, похожа на смерть. Перед смертью мы бессильны, но разлуку всегда можно преодолеть.

— В таком случае, почему вы ждали так долго?

— Во-первых, не всякое чувство едва оперившихся юнцов при проверке оказывается любовью. Во-вторых, я ждал действий со стороны вашего жениха. Время стало для вас проверкой. Вас не увлекли соблазны света и возможные выгодные партии, вы остались той же — чистой и верной. Это многого стоит.

— А Константин? Его бездействие не может свидетельствовать о том, что он недостаточно любит меня?

— Он слишком любит вас, моя дорогая, слишком… — отозвался Виктор. — Так любит, что попросту боится.

— Меня?

— Вас. Он боится оказаться недостойным вас. Боится, что вас, утонченную барышню, теперь еще и узнавшую столичное общество, разочарует солдат, почти ничего не знающий, кроме войны.

— Но это совсем не так! — воскликнула Лаура.

— Конечно. И ваша скорая встреча поможет вам обоим убедиться в ваших чувствах, — Виктор улыбнулся и, чуть поклонившись, распорядился: — Теперь я оставлю вас. У вас есть день, чтобы собраться с силами. Возвращайтесь теперь же в постель и не поднимайтесь до завтрашнего утра. А это, — он поставил на чайный столик маленький флакон с зеленоватой жидкостью, — вам передала Эжени. Принимайте по шесть капель утром и перед сном. Это придаст вам сил.

Когда искуситель удалился, княжна в точности исполнила его указания. Однако, лежа в постели, она не могла найти себе места. Ее душа уже летела на юг, через гребень заснеженных гор, в родные края, уже витала вокруг аналоя, уже шептала «да» на вопрос священника… Разум же все еще отказывался поверить в возможность исполнения столь долгожданного чуда.