Летние «народные» маскарады в Александрии стали доброй традицией — без них уже невозможно было представить дня рождения Императрицы, обожавшей такие праздники. Маскарады любил и сам Николай. Если балы были для него ничем иным, как тягостным исполнением долга, то веселые маскарады, на которых собиралась самая разнообразная публика, и исчезали грани между сословиями, чинами — истинным удовольствием. Здесь простая горничная, скрывшись под маской, могла свободно заговорить с самим Царем. Такая демократичность с одной стороны развлекала Николая, любившего веселые шутки и внимание хорошеньких женщин. С другой — давала ему возможность узнать от «масок» много любопытных вещей, в том числе таких, какие весьма полезно знать монарху, дабы помочь нуждающимся, восстановить попранную справедливость, призвать к ответу виновных. Эту возможность ценил он особенно, выступая в роли Гаруна аль-Рашида.

Впрочем, от Гаруна Николая отличало то, что в России переряжены на маскарадах были лишь дамы, мужчины же обязаны были носить домино (офицеры — мундир без шпаги) и не скрывать лиц под масками. Посему Государь оставался Государем и на маскараде, а его тайными информаторами выступали исключительно женщины.

Простой люд, допускаемый в царские чертоги, испытывал сперва некоторую робость. Простые мещане, мужики могли созерцать убранство дворца, вкушать разнообразные угощения, недостатка в которых не было, а, главное, видеть совсем рядом своего Царя и Царицу. Последняя часто бывала одета в русский сарафан, очень шедший ей, и считала весьма важным такой непосредственный контакт с народом.

Конечно, не обходилось и без курьезов. То слишком напирала толпа на буфеты, то тащили угощения со стола, что, конечно, было весьма извинимо. Однажды кто-то пытался отломить «на память» арматурное украшение. Впрочем, что желать от простолюдинов, если апельсин или конфетку в подарок для детей с царского стола норовили унести со стола даже сановники?

Подобные мелочи доставляли немало забот дворцовой администрации, но нисколько не беспокоили Николая, равно как и его жену.

Нынешнее 31-е день рождения Александры Федоровны отмечалось, как и всегда. Народ начал собираться в Александрии уже с утра, запруживая парк. Увенчаться торжество должно было праздничным ужином. А предшествовали ему танцы, которые так любила Императрица.

Николай пребывал в добром расположении духа. На Турецком фронте его армия одерживала победу за победой: Карс, Баязет, Варна, Силистрия, Эрзерум — крепость за крепостью сдавались ей, и совсем близко виделась окончательная победа над вероломными турками. В мае Император был коронован в Варшаве, а затем посетил Берлин, где встретился с королем Фридрихом-Вильгельмом. Это путешествие до некоторой степени утомило его, и он рад был вновь оказаться дома, в кругу семьи.

Публика все пребывала, и Николай с любопытством разглядывал наряды дам, фантазия которых в этой области не знает пределов. Одни, подражая Императрице, отдавали предпочтение русскому стилю, другие блистали нарядами средневековой Европы, третьи манили к себе пышностью востока. Иные, впрочем, ограничивались обычным домино и масками… Некоторые, разряженные особенно броско, время от времени подходили к Императору.

— А я тебя знаю! — таинственно шепнула одна.

— И я тебя, — усмехнулся Николай.

— В самом деле? И кто же я? — завлекательно улыбнулась «маска».

— Ты дура, — отозвался он. — Прачка или горничная…

Незадачливая кокетка поспешила затеряться в толпе, а Николай заметил стоящую неподалеку даму в черном платье и длинном до пола, широком фиолетовом плаще, концы которого были таким образом прикреплены к манжетам, что, когда женщина распахивала руки, то плащ походил на крылья летучей мыши. Лицо дамы было скрыто не только полумаской, но и капюшоном. Незнакомка некоторое время наблюдала за Императором, а затем подошла к нему и, чуть поклонившись, сказала глуховатым голосом:

— Прошу Ваше Величество простить меня, что в праздничный день должна потревожить вас, но я имею к вам важное дело.

Голос показался Николаю смутно знакомым, но, прежде чем он успел ответить, незнакомка сложила ладони так, что стал заметен украшающий ее руку перстень с оригинальной печаткой, которая ответила на все вопросы Императора.

— Кажется, мы уже с вами встречались три с половиной года назад, не так ли? — спросил он.

— Да, Ваше Величество. И надеюсь, та встреча не была для вас бесполезна.

— Более чем, — согласился Николай.

— Благоволит ли Ваше Величество пройти со мной в одну из комнат?

Император кивнул и последовал за посланницей. Оставшись наедине с ним, она сняла капюшон, оставшись, впрочем, в маске, и протянула Николаю аккуратно сложенную стопку бумаг. Император нахмурился:

— Только не говорите, что у нас успел созреть очередной заговор!

«Маска» улыбнулась:

— Нет-нет, здесь дело иного рода. Известный вам человек сейчас на востоке, и в этих письмах содержатся некоторые сведения относительно положения дел в Персии, Турции и на Кавказе.

— Полагаю, Персия еще долго будет помнить силу нашего оружия. Как, впрочем, и Турция.

— Эта так, Ваше Величество. Но дела внешние иногда слишком отвлекают внимание и силы от дел внутренних.

— То есть?

— Кавказ, Ваше Величество. Сейчас он кажется спокойным, но спокойствие это столь же обманчиво, сколь было обманчиво перед восстанием Бей-Булата. И даже хуже. Есть некое опаснейшее учение, которое проникает в среду горских племен. Оно рождено фанатиками и подобно искрам, от которых легко может вспыхнуть всегда сухой порох Кавказа.

— Паскевич ничего не писал мне об этом.

— Потому что искры пока еще ничтожны, и граф, сосредоточившись на внешних войнах и еще недостаточно успев вникнуть в положение края, в психологию его племен, просто не замечает их. И это естественно.

— А ваш вездесущий друг, как всегда, зрит на сто футов вглубь земли?

— Разве информация, которую он предоставил вам в прошлый раз, была неверна?

Николай развел руками:

— Я уже говорил ему, что всегда буду ему обязан.

— Он не забыл этого, Ваше Величество, и имеет к вам просьбу.

— Что я могу для него сделать?

— Не для него, а для двух молодых людей, очень любящих друг друга

— У нашего друга приступ романтизма? — чуть улыбнулся Император.

— История и впрямь весьма романтична. При обороне Шуши известный вам Константин Стратонов…

— Боже мой, наш общий друг случайно не в дядьки определил себя этому молодцу?

— У него более широкий круг подопечных, — отозвалась «маска». — Так вот этот молодой человек спас от гибели княжну Лауру Алерциани, а также ее тетку.

— Достойный поступок.

— Вне всякого сомнения. Они с княжной поклялись друг другу в верности, но…

— Не продолжайте. Я догадываюсь, что столь знатная семья не воспылала желанием обрести такого зятя.

— Семья эта к тому же бедна, а потому девушку хотели насильно выдать замуж за старого князя Джакели.

— И что же она?

— Ее родственник помог ей бежать.

— Действительно, история все больше похожа на роман.

— Она еще больше напомнит вам роман, когда вы узнаете, что унтер-офицер Стратонов сейчас находится в плену у черкесов.

— Час от часу не легче!

— А пославший меня делает все для его освобождения.

— В таком случае, я спокоен за судьбу Константина. А что же девушка?

— Одно мгновение, Ваше Величество, — «маска» дважды хлопнула в ладоши, и из смежной комнаты появилась одетая в восточные одежды женщина, лицо которой скрывала вуаль.

— Вы можете снять вуаль, машер, — обратилась к ней незнакомка.

Вошедшая послушалась, и перед Государем предстала необычайной красоты девушка, лицо которой было весьма бледно, а в глазах читался испуг.

— Княжна Лаура Алерциани, насколько я понимаю? — осведомился Николай.

Девушка присела в реверансе, вымолвила едва слышно:

— Да, Ваше Величество…

— Княжна оказалась в Петербурге, благодаря известному вам человеку, — пояснила «маска».

— Я догадался об этом. И что же он хочет от меня?

— Лишь ваше одобрение и благословение этого союза может стать для ее семьи убедительным доводом в пользу оного. Эта девушка бежала из родительского дома, скиталась по Грузии, едва не оказалась в плену, наконец, достигла Петербурга…

— Не продолжайте! — Николай поднял руку. — Глаза этой прекрасной беглянки говорят мне больше всех ваших слов, — подойдя к Лауре, он мягко пожал ее ледяные пальцы. — Успокойтесь, милое дитя. И не дрожите так. Обещаю, что никакой обиды вам сделано не будет, а ваше будущее будет обеспечено.

Девушка хотела броситься перед ним на колени, но Николай удержал ее:

— Благодарить вы будете своего ходатая, коему я имел неосторожность остаться весьма должен. Теперь оставьте нас с этой дамой и ни о чем не тревожьтесь.

Голос Императора звучал вкрадчиво и ласково, и Лаура немного ободрилась. Когда она вышла в соседнюю комнату, Николай обернулся к ее представительнице:

— Может быть, вы, наконец, снимете маску, сударыня? Я все равно успел узнать нас. Вы наперсница княгини Борецкой? Некая Эжени, о которой по всему Петербургу ходят слухи?

Эжени послушно сняла маску:

— Вы не ошиблись, Ваше Величество. Правда, слухи… весьма преувеличены.

— Я был в этом уверен до сего дня. Теперь же, зная, кто за вами стоит, начинаю в этом сомневаться. Курский знает, что мне не по душе его игра с семейством Борецких. Знайте и вы об этом.

— Я знаю об этом, Ваше Величество.

— Но вам обоим нет до этого дела, — усмехнулся Император.

— Я… разделяю ваше мнение… — вымолвила Эжени. — Но я не могу подвести того, кому обещала помогать.

— Понимаю… А я не могу не выполнить просьбы того, кому столь обязан уже и, возможно, — Николай кивнул на стопку писем, — еще буду.

— Вы поможете княжне?

— Она образована, обучена светским манерам?

— Самым лучшим образом, Ваше Величество.

— В таком случае, я позабочусь о том, чтобы она стала фрейлиной моей жены. Константин же, когда выслужит офицерский чин, сможет жениться на ней. Пока же будет считаться, что они помолвлены. Ко дню свадьбы я выделю ей хорошее приданое, которое, полагаю, успокоит ее родителей. То, как объяснить им произошедшее, дело ваше.

— Можете не сомневаться, что я сделаю это лучшим образом.

— Не сомневаюсь! — отозвался Николай. — Всего лучше будет, если ее родители приедут в Петербург и сами убедятся, что с их дочерью все благополучно. Любовь и верность — это прекрасно, но долга перед родителями еще никто не отменял. А с ними ваша протеже повела себя весьма дурно.

— Поверьте, Ваше Величество, у Лауры не было иного выхода.

— А что мне остается делать, как ни верить вашим словам и глазам этой девушки? — махнул рукой Николай. — Ступайте же теперь обе обратно в зал. И не уходите слишком поспешно, — он чуть улыбнулся. — Передайте вашей протеже, что она осталась должна мне первый танец.

— Для нее это будет великая честь, — откликнулась Эжени и, сделав глубокий реверанс, скрылась вслед за своей подопечной.

Убрав письма, чтением которых он решил заняться перед сном, Император возвратился в зал, где тотчас заметил обеих дам, с которыми только что расстался. Как раз объявили «Па де катр», и Николай предложил руку оробевшей Лауре. Эжени, как оказалось, не преувеличила достоинств своей протеже. Танцевала она столь же прекрасно, как и говорила на русском и французском языках. Общество юной княжны, постепенно ожившей от первоначального испуга, сгладило легкое раздражение Императора от нежданной деловой беседы и вынужденности участвовать в весьма странном, мягко говоря, предприятии. «В сущности, такой жемчужине, и в самом деле, нечего делать в Тифлисе, — подумал Николай. — Здесь она затмит всех придворных красавиц, исключая разве что мадмуазель Россет. Пусть же у нее будет лучшее будущее, чем то, что ей готовили. А уж, выходить ли замуж за этого мальчишку или нет, решать ей. Пока он получит офицерский чин, время подумать у нее будет. По правде говоря, достойна она несравненно лучшей партии, и, если она изменит свое решение, я буду лишь рад за нее. Если же нет, то слово свое я сдержу. Бедствовать им не придется…»