В ту ночь, когда Эжени возвратила ему сына, он не тотчас поверил ей. Глазам, доводам рассудка, столь преобладавшим в нем над всеми прочими чувствами — поверил. Нельзя не поверить очевидности. Но сердце сопротивлялось. Сердце, привыкшее жить во мраке, оградившись ото всего прочным панцирем, точно боялось неожиданно блеснувшего луча солнца, боялось снять кирасу и вновь биться, чувствовать, жить…

Три дня мальчик жил в его доме. Вместе с ним поднимался в башню и спускался в склеп, на могилу матери, петлял по горным тропинкам, разделял шахматные партии… Виктор рассказывал ему о Маше, о своей такой трудной и необычайной жизни, о странствиях… Не рассказывал лишь — о мести. Об этом адском пламени и людях, им порожденных, не хотелось говорить. Впрочем, они напомнили о себе сами. В последний раз… По возвращении в Севастополь узналось, что шхуна, отплывшая от его берегов три дня назад, попала в жестокий шторм и затонула. Кое-кто из бывших на борту смог спастись и был подобран другими судами. Некоторым повезло меньше…

— Это судьба, — прошептала Эжени, прочитав в списках фамилию, под которой жил последние годы князь Владимир Борецкий. — Мне отмщенье, аз воздам…

Судьба… Он хотел убить этого законченного подлеца. И лишь не находил способа. Не ножом же ударить из-за угла! И дуэль — невозможна… Его изворотливый ум вновь изобретал ловушку, смертельный капкан для врага. А Эжени решила врага спасти. Пожертвовав целым состоянием! И что же? Вместе с этим состоянием мерзавец упокоился на морском дне. Теперь игра, действительно, закончена. Но как же сложно привыкнуть к новой жизни…

В те три дня мальчик также рассказывал о себе. Точнее, больше не о себе, а о своих морских походах, о любимой «Силистрии», о Павле Степановиче и… Как же сияли его глаза, когда он говорил о ней! О Юлиньке, дочери Никиты Васильевича… В такие моменты Виктор особенно узнавал в Сергее себя. Когда-то он был таким же. Чистым, исполненным благородных стремлений, влюбленным…

— Твой выбор хорош. Даже превосходен. Никита Васильевич — один из лучших людей, кои мне известны. Равно как и его супруга. Твою прекрасную наяду я, правда, не видел, но не сомневаюсь, что она ровно так хороша, как ты ее описываешь. Она будет тебе прекрасной женой.

— Ее отец не согласится на наш брак, — покачал головой Сергей.

— С лейтенантом Безыменным — несомненно. А с отпрыском старинного дворянского рода Половцевых, верой и правдой служившего Отечеству, наследником многомиллионного состояния — отчего же нет? Полагаю, рад будет счастье дочери устроить.

— Значит вы?.. — мальчик осекся от волнения, а Виктор кивнул:

— Государь давно предлагал мне вернуть мое имя, восстановить меня в правах, но я не стремился к этому. Я жил лишь местью, будущего у моего имени не было все равно… Теперь ты — будущее. А, значит, наше имя должно возродиться. Я сам сделаюсь твоим сватом. Иногда, — он чуть улыбнулся, — эта роль удавалась мне неплохо.

При этих словах мальчик порывисто схватил его руку и поднес к губам. Сердце Виктора дрогнуло, ком подкатил к горлу. Погладив сына по голове, он вздохнул:

— Я не был счастлив в этой жизни. Постарайся же ты наверстать то счастье, что когда-то было отнято у меня.

Виктор всегда держал свое слово. Оставив дом на попечение Эжени, он вместе с верным Благоей отправился в Петербург, который уже не ждал увидеть вновь. Явиться в Зимний, пусть даже и с черного хода, в образе дервиша, было бы явным моветоном. Поэтому Виктор потратил немало времени, вновь превращаясь из затворника в дворянина. Окладистую бороду сменили пышные бакенбарды и усы, волосы также обрели подобающую в порядочном обществе длину. Одежду странника сменил темно-коричневый сюртук, жилет, накрахмаленная сорочка — словом, платье истинного джентльмена, знающего толк в европейской моде. Цилиндр… Перчатки… Трость… Трость, конечно же, не простая — любимая, неизменная, таящая в себе, подобно смертоносному жалу, острый клинок.

В Зимний, однако, Виктор не отправился даже в этом расфранченном виде. Восстановленный после пожара дворец был недостаточно знаком ему, а потому он решил дождаться Государя во время его прогулки. Многое менялось в Империи в эти годы, но неизменными оставались привычки живущего по строгому уставу Самодержца. Виктор давно не видел своего венценосного покровителя и сразу заметил, что тот выглядит усталым. Его статная фигура немного раздобрела, не утратив, впрочем, прежней величественной осанки, под глазами набрякли мешки. Стратонов писал, что Государь в последние годы часто болел, в минувшем году страдал от водянки. А ведь этот по виду богатырь лишь недавно перешагнул полувековой рубеж. Тяжел Мономахов венец…

Виктор приблизился к Николаю и низко поклонился ему:

— Ваше Величество удостоит несколькими минутами своего верного слугу?

— Половцев, тебя ли я вижу? — удивился Государь.

— Не ожидал, что Ваше Величество сразу меня узнает.

— Друг мой, ты не столь состарился, а я еще не утратил памяти, чтобы тебя не узнать. Какими судьбами ты в столице? Надеюсь, ты не собираешься «порадовать» меня известием о каком-нибудь заговоре? Мне, клянусь, хватает бунтовщиков европейских.

— Отнюдь, на сей раз я пришел просить вас о милости для себя.

Николай остановился и с любопытством посмотрел на Виктора:

— О милости? Для себя? И что же ты желаешь? Кажется, все твои ненавистники уже упокоились в могилах…

— Ваше Величество некогда предлагали мне возвратить мое имя.

— Помилуй Бог! Не прошло и четверти века, как ты решился взяться за ум и стать, наконец, самим собой?

— Я нашел своего сына, Ваше Величество. И мой долг — завещать ему незапятнанное имя.

— Сына? У тебя есть сын?

— Как оказалось, есть. Он уже совершенно взрослый и достойный молодой человек, служащий Вашему Величеству на флоте Черноморском.

— Так он моряк?

— Старший лейтенант и на хорошем счету. По-видимому, скоро получит чин капитана.

— Значит, унаследовал твою доблесть. От всего сердца поздравляю тебя, Половцев! — Николай опустил обе руки на плечи Виктора. — Ты мне нынче немалую радость доставил такой вестью. Стало быть, ты желаешь признать этого юношу и дать ему родовое имя?

— Если Ваше Величество не будет возрождать против этого.

Император улыбнулся:

— Возражать мне против того, на чем я сам настаивал? Друг мой, у меня много недостатков, но я всегда себе верен. Твое имя честно, и с твоей стороны было глупо и даже дурно пренебрегать им. И я рад, что ты сам, наконец, это понял. Мы сделаем объявление, удостоверяющее твою личность, твою честность и верную службу Престолу. Что касается твоего имения, что, вероятно, не раз уже было перепродано…

— Бог с вами, Государь, я ничего не прошу, кроме моего имени. Если я захочу возвратить свой дом, то, поверьте, мне не составит труда выкупить его. Но этого я не хочу. Слишком много горьких воспоминаний связано у меня с тем местом…

— Понимаю тебя. Что ж, не тревожься. Можешь считать, что твое имя уже возвращено тебе. И верю, что твой сын не уронит его чести, служа мне столь же верно, как и ты.

— Так и будет, Ваше Величество, — отозвался Виктор с поклоном.

Ждать исполнения Государева обещания пришлось недолго. Очень скоро вышел именной рескрипт, в котором сообщалось о восстановлении в правах Виктора Половцева, в отношении которого, как было установлено, был допущен подлый оговор. В рескрипте также говорилось, что оный Половцев, исполняя под чужим именем важную для Престола службу, неоднократно явил свою верность и отвагу. За упомянутую службу Половцев награждался орденом Святого Владимира.

Настало время навестить будущую родню. Виктор был много наслышан о семействе Никольских от своего друга Стратонова, но судьба ни разу не сводила его с Никитой Васильевичем лично. Теперь он приехал к нему домой, как обычный посетитель, и попросил лакея доложить барину, что Виктор Илларионович Половцев просит принять его. Менее чем через четверть часа он уже переступал порог кабинета Никольского.

Никита Васильевич, круглый, как шар, заметно страдал от установившегося зноя, но это не уменьшало его деловитости. Стол его был завален всевозможными документами, письмами и книгами, разложенными в строгом порядке в соответствии с их предметом, и можно было лишь подивиться, как этот человек столь проворно ориентируется в таком обилии бумаг, как успевает справиться с таким объемом работы. И нетрудно было догадаться, что совсем некстати ему неведомые посетители…

— Прошу извинить меня, Ваше превосходительство, что позволил себе отвлечь вас от ваших трудов.

— Не стоит извиняться, господин Половцев. Признаюсь, я несколько озадачен вашим визитом. На днях ваше имя было у многих на устах при дворе.

— Ах, да, рескрипт…

— Все гадают, кто вы, откуда, и в чем состояла ваша служба.

— И вы также пытаетесь угадать?

— В настоящий момент, я более любопытствую, чем могу быть вам полезен.

— Очень многим, — отозвался Виктор. — Но для начала скажу, что заочно мы с вами знакомы. По крайней мере, я хорошо знаю вас, благодаря нашему общему другу генералу Стратонову.

— Вы близкий друг Юрия? — чуть удивился Никольский.

— С юных лет.

— Постойте… — Никита Васильевич нахмурился. — Кажется, я припоминаю… Когда-то он рассказывал мне о вас. О том, что его друг был оклеветан и погиб… Так, стало быть, это вы?

— Я. Позже он вряд ли что-то говорил вам обо мне, так как был связан словом. Однако, более десяти лет назад мы даже мельком виделись с вами, когда мы с мадмуазель Эжени привезли в ваш дом раненого на дуэли Юрия…

Никольский снял очки и некоторое время смотрел на Виктора:

— Да, теперь я припоминаю и это. Если я не ошибаюсь, в то время вы носили фамилию Курский?

— В то время у меня было много имен, но это уже неважно. Я не стану отнимать у вас время воспоминаниями. Я счел должным немного пояснить вам свою личность, так как мое дело к вам носит сугубо личный характер.

— Чем же я могу вам служить?

— В вашей власти сделать счастливым моего единственного сына, а, значит, и меня.

— Каким же образом?

— Согласившись на его брак с той, кого он безмерно любит, и кто столь же безмерно любит его.

Никита Васильевич отпил несколько глотков воды, спросил с недоумением:

— Господин Половцев, не могли бы вы говорить яснее?

— Извольте. Вот, уже несколько лет ваша дочь Юлия и мой сын Сергей, доселе вынужденный носить фамилию Безыменный, любят друг друга и мечтают соединиться. Но неопределенность положения моего сына, виной которого невольно был я, препятствовала этому союзу. Ныне же препятствие сие устранено милостью Государя, и я поспешил к вам просить руки вашей дочери.

Никольский тяжело поднялся из-за стола, прошелся по кабинету, собираясь с мыслями.

— Постойте-постойте… Вы говорите, что моя Юлинька любит вашего сына? Но этого не может быть! Я ничего не знаю об этом…

— Разумеется. Не могла же она, любя и уважая отца, представить ему в качестве избранника безродного…

Никита Васильевич с подозрением посмотрел на Виктора. Тот понял этот взгляд и улыбнулся:

— Понимаю, у вас закралась мысль, не сумасшедший ли я. Нет, я не сумасшедший. Вспомните, скольким женихам отказала ваша дочь за эти годы. Неужели вы полагаете, что она делала это без причины?

— Да… Даже Петруша Стратонов получил от ворот поворот… — согласился сбитый с толку Никольский. — Вот оно значит что… Значит, в этом доме от меня уже появились тайны… — он покачал головой. — Все же ваше заявление слишком… неожиданно!

— Юлия Никитична теперь дома, если я не ошибаюсь. Вы можете спросить обо всем у нее. Наперед должен сказать, что кроме имени мой сын унаследует от меня немалое состояние, и ваша дочь никогда и ни в чем не будет нуждаться.

— Я не торговец, господин Половцев, — отозвался Никольский. — Для меня важно счастье дочери и только.

— Достойный ответ достойнейшего человека. Иного от вас я и не ждал.

Никольский ничего не ответил. Позвав лакея, он велел ему найти Юлию Никитичну и пригласить ее в кабинет. Девушка появилась вскоре, и Виктор, дотоле несколько раз наблюдавший за ней на улице, впервые увидел будущую невестку вблизи. Да, мальчик не преувеличил. Прекрасна, как утренняя заря над морской гладью. Ничего чопорного, наносного. Сама жизнь… Войдя в кабинет отца, с удивлением и любопытством взглянула на гостя и в ответ на его улыбку тоже улыбнулась, хотя и застенчиво, растерянно. А, улыбнувшись, тотчас покосилась на отца:

— Звали, папинька?

— Звал, звал, — кивнул тот, пристально на нее глядя. — Хочу представить тебя господину Половцеву.

— Рада знакомству с вами, господин Половцев, — девушка сделала полагающийся книксен.

— Ты еще больше обрадуешься, дитя мое, когда узнаешь, кто таков Виктор Илларионович, и зачем он к нам пожаловал.

По лицу Юлиньки пробежала тревога.

— Знаешь, чей он отец? — спросил Никольский, возвращаясь за свой стол и вновь наполняя водой стакан. — Он отец некого Сергея, доселе известного под фамилией Безыменный…

Девушка вздрогнула и с изумлением посмотрела на невозмутимого Виктора.

— Тебе, кажется, хорошо знаком этот юноша?

— Да, папинька… — тихо отозвалась Юлинька.

— Вот, Виктор Илларионович утверждает, что вы с ним любите друг друга. Так ли? Или, может быть, господин Половцев что-то перепутал?

— Так, папинька… — еще тише отозвалась девушка, потупив глаза.

— Стало быть, ты оскорбила Петрушу ради него и желаешь выйти за него замуж?

Щеки Юлиньки зарделись. Она резко подняла лицо и, прямо взглянув на отца, решительно ответила:

— Да, это мое самое большое желание. Простите меня, папинька, что огорчаю вас, что таилась, что мой выбор совсем не таков, как вы бы хотели… Но господин Половцев сказал вам истинную правду!

— Твой выбор… — Никольский покачал головой. — Ты всегда делала, что хотела. Хуже своих братьев… Ну, что ж, радуйся. Виктор Илларионович пришел просить твоей руки для своего сына.

— И что же вы ответите ему, папинька? — задыхаясь от волнения, спросила девушка, невольно молитвенно складывая руки.

Никита Васильевич некоторое время смотрел на замершую в таком положении дочь, хмыкнул:

— А что я должен сказать человеку, которого Государь при мне назвал своим другом, и который знает о моей дочери больше меня самого? Скажу, что хочу хотя бы сперва увидеть жениха!

Юлинька бросилась перед ним на колени:

— Папинька, спасибо вам! Сегодня самый счастливый день в моей жизни! Папинька, простите меня за все огорчения, что я доставляла вам эти годы! Вы самый добрый отец на свете!

— Ну, полно, полно умасливать, — махнул рукой Никольский. — Ступай к матери, расскажи ей о своем счастье. А вы, Виктор Илларионович, — обратился к Половцеву, — на правах будущего родственника оставайтесь-ка у нас нынче обедать. Да-с… И сыну сегодня же отпишите, чтобы приезжал. Знакомиться будем…

Юлинька чмокнула отца в щеку и убежала.

— Предложил бы я вам наливочки по случаю, да врачи запрещают, — сказал Никита Васильевич. — Что ж, пусть так… Признаться, мы с Варварой Григорьевной всего более опасались, что красавица наша так в девицах и состарится. Или в монастыре себя похоронит. Теперь хоть внуков понянчим.

Он так и остался простым московским барином, этот важный петербургский сановник. В делах государственный — тверже стали, дома — мягкий как воск. Наливочку припрятанную он все-таки достал, разлил по стопочкам серебряным:

— Бог с ними с врачами. В конце концов, не каждый день дочь замуж выдаешь… За наших детей! За их будущую счастливую семью!